Текст книги "Одиссея генерала Яхонтова"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

Соавторы: Юрий Баранов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я предпочел стать кондотьером, – говорил Колчак, – зачислен на службу его величеству английскому королю. Меня направляют на месопотамский фронт. Правда, там, ходят слухи, сейчас свирепствует холера, но, ей-богу, почетней погибнуть от холеры, чем от руки какого-нибудь сознательного пролетария.

Термин «кондотьер» Яхонтову показался не совсем достойным, хотя, в сущности, он и сам подумывал о том, чтобы вступить в одну из союзных армий. Но Яхонтов имел в виду победоносное завершение войны против Германии и ее союзников, а Колчак – «исцеление России», пусть даже с помощью чужеземных докторов. Вот это-то и пугало Яхонтова. Он не склонен был идеализировать «докторов» и опасался, как бы они не впали в соблазн пограбить в доме тяжелобольного. Смутило его также принципиальное непризнание Колчаком чего-либо позитивного в революции. Яхонтову казалось, что легкость, с которой Россия рассталась с монархией, – доказательство того, что самодержавие изжило себя. Колчак смотрел на проблему иначе. Если и была ошибка у старого режима, считал он, то лишь одна – неоправданный либерализм. Надо было бить, расстреливать, вешать. Мы сами, сказал он, распустили народ. Мне, морскому офицеру, стыдно, что матросики – ударная сила большевизма.

Расстались с «кондотьером» не то чтобы сухо, но как-то даже и с облегчением. Контакта не получилось. Больше они не встречались никогда, но Колчаку было суждено, самому о том не зная, сыграть немалую роль в жизни Яхонтова.

Отставка

Два этих визита – ротмистра Тарханова и вице-адмирала Колчака – каждый по-своему укрепили Яхонтова во мнении, что с его службой надо кончать. Посол Крупенский уже открыто высказывался за интервенцию. Уже на Владивостокском рейде маячили японские и британские военные корабли. Уже слали консулы телеграммы со слезными просьбами о защите иностранцев в России. Росло число отрядов, разбойничающих в Сибири и на Дальнем Востоке. Ни для кого не было секретом, что барон Унгерн, барон Тирбах, равно как Семенов, Калмыков и другие атаманы и атаманчики, получают вооружение и снаряжение отнюдь не из русских источников. Но формально дело обставлялось так, якобы средства поступали через русское посольство в Японии, через военного атташе Яхонтова. Виктора Александровича, принципиального противника иностранной интервенции, роль, которая отводилась ему в этой комедии, совершенно не устраивала.

Боевому офицеру место на фронте – ведь война далеко не кончена. Нет возможности сражаться в Галиции – будем сражаться во Фландрии или в Ломбардии. Был, конечно, еще один путь – вернуться в Россию, добраться, например, до старого приятеля Дутова, поднявшего в оренбургских степях знамя антибольшевистского мятежа, и принять участие в разгорающейся гражданской войне, но Яхонтов отверг его для себя. Он не хотел участвовать и братоубийстве. Он еще надеялся на какое-то сравнительно бескровное разрешение конфликта внутри России. Но надежды рушились одна за другой. Большевики так и не исчезали, хотя, по расчетам самых уважаемых авторитетов, они должны были уже давным-давно сгинуть. Не сбылись надежды на Учредительное собрание, которое, как казалось Яхонтову, могло повести Россию путем золотой середины. Не особо заботясь о своей международной репутации, большевики разогнали «учредилку».

Но окончательно подтолкнул Яхонтова к решению об уходе со службы страшный день 4 марта. Это был по истине день плача на реках вавилонских. Если все другие сообщения из России и о России не всегда получали в посольстве одинаковую оценку (были там, например, монархисты, для которых разогнанные учредиловцы были такими же врагами, как и большевики), то 4 марта взрыв негодования был совершенно единодушным.

В этот день все телеграфные агентства мира оповестили, что накануне в Брест-Литовске Советская Россия подписала мирный договор с немцами. Ранее доходили какие-то странные известия о распрях в большевистском руководстве, о том, что, посылая делегацию для ведения внешнеполитических переговоров, они сами толком не знали, что хотят. То они чуть было не приняли немецких условий, но потом Бронштейн-Троцкий понес какую-то околесицу «ни мира, ни войны» (что это, никто не мог понять). Воспользовавшись дипломатической малограмотностью узурпаторов, немцы пошли в наступление и чуть было не взяли Петроград. Тут большевики спохватились и срочно стали создавать армию (по принципу «на охоту ехать – собак кормить»). И вот он, плачевный итог четырехмесячного большевистского правления, перечеркнувший века собирания державы. От России отторгались Польша, Лифляндия, Литва, Эстляндия, Курляндия, часть Белоруссии; к Германии отходили Рижский залив с Ригой и Моонзундские острова; Финляндия и Украина объявлялись самостоятельными государствами; к Турции отходила Восточная Анатолия… Всего Россия теряла миллион квадратных километров территории с населением в 46 миллионов человек. На этой территории производилось три четверти железа, добывалось девять десятых каменного угля… Но и это не все. Немцы временно оккупировали многие земли восточнее указанной в договоре линии. Надлежало немедленно закончить демобилизацию русской армии и распустить вновь образованные отряды Красной Армии… Военные корабли требовалось привести в русские порты и интернировать до общего мира пли разоружить. На Россию накладывалась также огромная контрибуция.

Столпившись у карты России, дипломаты с ужасом осознавали случившееся.

– Ну вот, «товарищи» и доигрались, – сдержанно сказал Крупенский, но другие не могли удержать себя в руках.

– С какой стати большевики продают Россию?

– Вот кухарки и управились с государством…

Заместитель Яхонтова полковник Подтягин плакал, не стыдясь слез. А Виктор Александрович вспоминал, как всего пять месяцев тому назад в Таврическом дворце он слушал выступление Троцкого. Он четко помнил его ладную, чуть полноватую фигуру, театрально встрепанные волосы, блеск пенсне, белоснежный платок, которым оратор промокал лоб, его по-актерски отточенные жесты, безусловно эффектное красноречие и задавал себе тот же вопрос: почему, кто дал право этому субъекту ревизовать многовековую российскую историю? Кто дал ему право зачеркивать результаты ратных и государственных трудов Петра, Екатерины, Богдана Хмельницкого, Румянцева, Суворова, Ермолова, кто дал ему власть сделать бессмысленным подвиг Брусилова, кто? Ответа Виктор Александрович не находил.

Понимая бессмысленность своего жеста, Яхонтов все же собрал офицеров и предложил послать в Петроград протест. Как и в декабре, Петроград откликнулся оперативно. Яхонтову предлагалось прибыть на берега Невы и предстать перед революционным трибуналом. В тот же день поступила вторая телеграмма. Всем офицерам старше 37 лет разрешалось уйти со службы, более молодым – по болезни. Яхонтов тут же отправил прошение об отставке в связи с состоянием здоровья. Из Петрограда сообщили, что на его место назначается гражданин Будберг, которого Яхонтов хорошо знал как генерала и барона. Сейчас эти его переговоры с властями, которые он не признавал, могут показаться странными, но именно так все это и происходило. Советская власть старалась сохранить на службе специалистов из всех министерств. Увы, немногие откликнулись на этот зов. Не откликнулся и Яхонтов…

Крупенский с облегчением узнал об уходе Яхонтова. Военный атташе, не склонный заниматься организацией интервенции, был послу не нужен. Но дипломат есть дипломат – он, конечно, изобразил искреннее сожаление.

– Виктор Александрович, – сказал посол на прощание, – хоть вы теперь и частное лицо, сделайте милость, неволить не могу, прошу, очень прошу, когда прибудет этот большевистский барон, встретьте его и скажите, что мы его не примем.

И вздохнул:

– Наверное, вы правы. В это сумасшедшее время от российских дел лучше держаться подальше.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В лабиринте

«Намерен задержаться в Америке и Европе»

Бывший барон, а ныне гражданин Будберг беззаботно рассмеялся, когда встретивший его Яхонтов предупредил старого знакомца, что Крупенский откажется от сотрудничества с большевистским посланцем.

– Разумеется, разумеется, генерал, – изящно грассировал барон. – Но надо было как-то вырваться из этого кошмара. Вот и весь секрет моей службы у «товарищей»…

– Вы намерены обосноваться в Японии, барон?

– О, сначала надо осмотреться, отоспаться, простите, отмыться, а потом решать.

– А я уезжаю, барон. В Америку. И спросил я о ваших планах не случайно. Сегодня распродажа моего имущества, и если вас что-то интересует…

– О, премного благодарен. Но вряд ли есть смысл устраиваться где-то надолго. Большевики обречены. На юге против них грозная сила – Корнилов остается знаменем порядка. С севера нависают финны, на Урале – Дутов, Сибирь практически не связана с Европейской Россией. Уверяю вас, генерал, большевистский анекдот скоро будет досказан. Буду молить бога, чтобы они не успели разграбить мою петербургскую квартиру.

На распродажу яхонтовской коллекции восточных ковров, бронзы, фарфора, парчи и оружия собрался весь токийский бомонд. В скудной развлечениями жизни дип-корпуса аукционы всегда вызывали большой интерес. Но на «свой» аукцион Яхонтовы не пошли. Что ни говори, а было грустно. Кстати, посол Французской Республики так и не смог купить коллекцию ковров, о которой он мечтал. Его переиграл доктор Джонсон из британского посольства, оказавшийся хорошо осведомленным о яхонтовских коврах. Аукцион прошел весьма успешно, и Яхонтовы получили изрядную сумму. Даже подержанный автомобиль удалось продать за двойную цену – во время войны импорт авто был практически прекращен. Продал Яхонтов и письменный стол из кабинета, за которым так чертовски удобно было работать. Не ехать же в Америку со столом! Из всего кабинета в дорожный чемодан была уложена только тщательно завернутая в рисовую бумагу благодарственная солдатская грамота в рамке…

Отъезд Яхонтовых вызвал в кругах дипкорпуса оживленные пересуды. Назывались самые фантастические планы русского генерала, говорили даже, что он решил помириться с большевиками и вернуться в Россию. Виктору Александровичу стало известно, что о нем активно наводит справки сам шеф полиции. Это было неприятно. И Яхонтов решил положить конец пересудам, рассказав о своих планах через газету. Он выбрал «Джапан адвертайзер». Из выходивших на английском языке она была самой читаемой.

«Я действительно собираюсь в Россию, – писал Яхонтов, – так как всякий русский человек, искренне любящий свою Родину, рано или поздно возвращается домой и старается сделать для своей страны все, что в его силах. Однако до возвращения домой я намерен задержаться в Америке и Европе. Я намерен предложить союзникам, общему делу Антанты свое воинское умение и даже свою жизнь. Я докажу, что русские верны своему слову, что далеко не все они – предатели, изменяющие слову и общему делу союзников».

Намек на «коварство» большевиков был более чем прозрачный. Рассказав о своих личных планах, Яхонтов дальше дал свою оценку происходящих с Россией бедствий. Он писал, что страна не впервые за свою долгую историю оказалась на краю пропасти и перед угрозой расчленения. Но из всех кризисов в минувшие века Россия выходила успешно, опираясь лишь на свои силы, причем выходила каждый раз обновленной, с еще большей жизненной силой. Редактор предложил заголовок «Нынешний кризис выявит подлинных друзей России». Автор согласился. Статья, однако, не привела к восстановлению отношений с офицерами.

Они, правда, явились на проводы Яхонтовых, но лишь потому, что Мальвина Витольдовна была дамой-патронессой русского военного санатория в Токио. И 20 марта, в час прощания, на борту русские офицеры поднесли Мальвине Витольдовне роскошный букет. «Члена шайки Керенского» они игнорировали. Но в общей толчее проводов это прошло не особенно заметно.

И вот на борту японского судна «Карио-мару» Яхонтов впервые в жизни пересекает океан. По нынешним понятиям скорости тогда были невысокие. Но переход не казался мучительно долгим. Яхонтов был рад возможности отдохнуть и поразмыслить. Среди пассажиров было много американских миссионеров, возвращавшихся из Китая с семьями. Олечка целыми днями играла с американскими ровесницами. С Яхонтовыми плыли их друзья – две семейные русские пары, которые решили попытать счастье в Америке. Рассуждая о кисельных берегах, молочных реках, которые ожидали их в стране демократии и равных возможностей, они склонялись к мысли о том, чтобы купить всем вместе ферму в Калифорнии. Подразумевалось, что в сем предприятии примут участие и Яхонтовы. Виктор-Александрович не препятствовал Мальвине Витольдовне обсуждать эти маниловские планы. Его спутники, казалось, совсем позабыли, что еще идет война. И если, как он писал в «Джапан адвертайзер», для него отпала возможность сражаться на Восточном фронте, он скрестит свою шпагу с неприятельской на Западном. Слава богу, у него блестящее военное образование, разносторонний опыт, в том числе фронтовой. Такие специалисты на дороге не валяются, тем более в САСШ (так русские тогда называли США).

Оставив семью в Сан-Франциско, который всем сразу как-то очень понравился, Яхонтов с легким сердцем сел в поезд, идущий на восток. Впервые был он в США, впервые пересекал Американский континент, каждый миг приносил новые и неожиданные впечатления. Яхонтову доводилось быть в Германии, Франции, Англии, Норвегии, не говоря уж о восточных странах. Америка сразу пленила его красотой пейзажей и простором, размахом, которого он не встречал нигде, за исключением, разумеется, России.

Видимо, Яхонтов попал действительно на другой край земли. То, чем он жил, было бесконечно далеко и мало кого интересовало. Попутчиком Яхонтова оказался профессор Гарвардского университета. Яхонтов знал, что это один из лучших университетов мира, и с должным почтением внимал своему спутнику. Тот очень подробно доказывал, что Нью-Йорк – «не Америка» (это потом Яхонтов слышал тысячи раз), а что «истинный вкус Америки» имеет только Бостон. Яхонтов узнал много интересного о Бостоне, но его не то что укололо – удивило, что профессор ни о чем не расспрашивал его самого. Когда же Виктор Александрович что-то сказал об архитектуре Петрограда, профессор невозмутимо заметил, что Россия не входит в круг его интересов. По доброте душевной Яхонтов сделал вывод, что он встретил ученого-чудака. Он еще не знал тогда, что это чисто американская черта, свойственная миллионам жителей этой страны.

Как и всех европейцев, впервые попадающих сюда, его ошарашил Нью-Йорк. Ошарашил и очаровал. Ему сразу понравился этот город – размахом, динамизмом, тем, что Виктор Александрович назвал для себя дерзостью. В Нью-Йорке его встретил русский генеральный консул Михаил Михайлович Устинов. Он помог Яхонтову устроиться в недорогой, но приличной гостинице, отвез в «Утюг» («Флатайрон») – так из-за его формы называлось здание, которое занимала русская военная закупочная комиссия. Яхонтова поразил огромный штат офицеров, который набился в этот далекий от фронтов «Утюг». Поразило и то, что офицеры учинили ему форменный допрос о его позиции, взглядах на те или иные стороны событий в России. Поразил тон, какой они взяли в разговоре с ним, боевым офицером, два года проведшим на фронте, пусть и с ушедшим в отставку, но генералом! Яхонтов был не из тех, кого можно «взять на испуг». Отвечал резко, сам в свою очередь ставил вопросы в лоб. Ему очень быстро стало ясно, что перед ним – сбитые с толку люди, политически не то что наивные – инфантильные. Ему показалось, что вся Россия для них персонифицировалась в личности царя, что без царя Россия, народ, страна для них нечто пугающее, непонятное и им гораздо легче думать, что такого вовсе и нет, «потому что не может быть никогда».

Консул Устинов только рассмеялся, когда при прощании Яхонтов поделился с ним своим мнением о нью-йоркском офицерском обществе.

– Ах, дорогой Виктор Александрович! Не судите да не судимы будете. Смотрели сегодняшнюю «Таймс», нет, не лондонскую, а здешнюю, «Нью-Йорк таймс»? Опять сенсация – падение большевиков. Ей-богу, это уже раз в двадцатый. Я – не верю, пытаюсь сопоставлением различных источников вылущивать истину, как ядро из орешка. Знаете, я сразу не поверил даже тогда, когда они написали о гибели генерала Корнилова…

– Лавр Георгиевич?!

– А вы не знали? Погиб. В бою под Екатеринодаром. Так вот, я пришел к убеждению, что наша несчастная родина вышла за пределы исторической логики. Что вы удивляетесь этим молодым людям из «Флатайрона»? А как реагировать мне? Вот фотокопия одного прелюбопытнейшего, во всяком случае для меня, документа.

Устинов достал из бумажника фотографию. Яхонтов прочел:

«Российский народный Комиссариат иностранных дел имеет честь уведомить Американское посольство в Петрограде, что русский консул в Нью-Йорке господин Устинов отстраняется от исполнения должности и что консулом Российской республики в Нью-Йорке назначается гражданин Джон Рид.

Подпись – Чичерин».

– Кто такой Чичерин и кто такой Джон Рид?

Устинов аккуратно уложил фотографию в бумажник, вздохнул:

– Простите, это моя вина. Как консул или, вернее (он усмехнулся), как бывший консул я должен был ввести вас в курс не только здешних, но и российских дел. Когда господин… вернее, э-э-э… товарищ Чичерин подписывал мою – как бы это выразиться? – отставку, он был заместителем Троцкого. Сейчас он сам министр, то есть народный комиссар иностранных дел.

– А Троцкий?

– Не падайте в обморок, господин генерал. Троцкий теперь командует Красной Армией…

– Они с ума сошли? – воскликнул Яхонтов.

– Кто – они?

– Большевики. Против таких генералов, как Деникин, Краснов, Юденич, поставить… э-э-э… я ведь видел его своими глазами, Михаил Михайлович.

И Яхонтов рассказал о выступлении Троцкого в Предпарламенте.

– Забавно, забавно. А я здесь встретился с людьми, которые знавали господина Бронштейна по Нью-Йорку. Да-с, он здесь был в эмиграции, как многие из большевиков. Но Троцкий вовсе не был большевиком. И якшался он, по данным моих информаторов, с публикой совсем не социал-демократического толка… Но мы отвлеклись, генерал.

– Да-да, господин Чичерин…

– Товарищ, Виктор Александрович, товарищ… Фигура какая-то странная. Я располагаю достоверной информацией, что он из хорошей семьи, образован, начитан и… прекрасно играет на фортепьянах. Представьте: большевик – знаток Моцарта. Звучит невероятно, но это так.

Вот я и говорю: наша несчастная Россия выпала из исторической логики.

– Ну, а господин Джон Рид?

– Тоже какой-то нонсенс. Это американский журналист, говорят, очень талантливый, но экстравагантный. То ли по чудачеству, то ли в погоне за сенсацией проявляет большой интерес к радикалам, экстремистам. Был, так сказать, хроникером мексиканской революции, брал интервью у Панчо Вильи (это мексиканский вариант Стеньки Разина), ну и все в таком духе. В прошлом году отправился в Россию, был свидетелем большевистского переворота, говорят, без ума от Ленина, да, так говорят…

Яхонтов учтиво поблагодарил консула за помощь в незнакомом городе.

– Рад был познакомиться, – поклонился Устинов. – Всегда к вашим услугам, если, конечно, сюда не приплывет отряд революционных матросов и не выгонит меня штыком из моего офиса…

Шпага Лафайета

В один из прекрасных дней вашингтонской весны 1918 года военный министр Бейкер пригласил к себе начальника штаба генерала Пертона Марча и генерала Уильяма Грейвса, которому вскоре предстояло отправиться в Россию во главе американского экспедиционного корпуса.

– Русский военный атташе полковник Николаев, – сказал министр, – обратился ко мне с личной просьбой. Подчеркиваю, джентльмены, не с официальной, а с личной. Он просит принять русского генерала по фамилии, ах эти русские фамилии, – генерал заглянул в блокнот, – генерала Яхонтова. Он только что приехал в Штаты и, кажется, ожидает, что мы пошлем его командовать американскими парнями во Францию.

Генералы рассмеялись. Министр продолжал:

– Я бы не побеспокоил вас, джентльмены, но, судя по всему, чем дальше, тем больше нам придется заниматься русскими делами. Поэтому я счел целесообразным откликнуться на просьбу русского атташе. Я запросил разведывательное управление. Сейчас я приглашу полковника Ричарда Смайли, и он доложит нам об этом русском. Кто знает, может быть, он в какой-то степени окажется перспективным.

Министр пригласил Смайли, и разведчик начал доклад.

– Виктору А. Яхонтову 36 лет. Родился в 1881 году в Варшаве. Отец – генерал, военный юрист, сэлф-мэнд-мэн (дословно – человек, сделавший себя сам, то есть добившийся успеха благодаря лишь собственным усилиям). Мать, урожденная Дегай, из знатной семьи, в числе ее предков известные в России военные и государственные деятели. Ее брак с генералом Яхонтовым-старшим считался мезальянсом. И отец и мать умерли, когда Виктор Яхонтов был ребенком. Его воспитывали родственники и в десятилетнем возрасте отдали в Первый кадетский корпус в Петербурге. Это привилегированное военное учебное заведение. В 1899 году Яхонтов поступил в Павловское пехотное военное училище, окончил его в 1901 году и был назначен в Куринский полк в Кутане. (Это на Кавказе, пояснил Смайли, и правильно сделал, потому что его начальники плохо разбирались в географии далекой экзотической страны.) В 1904 году поступил и в 1907 году окончил Академию Генерального штаба. Затем служил в другой части – в полку святого Александра Невского…

– Это что за святой? – спросил министр. – Не знаю такого.

– У русских ведь своя церковь, сэр, – ответил знаток России из разведуправления. – Кого царь захочет, того и объявляет святым.

– Ясно, Дик, валяйте дальше.

– В 1909 году в карьере Яхонтова происходит резкий поворот. Он переходит служить в штаб Приамурского военного округа в город Хабаровск на Дальнем Востоке. Самая граница с Китаем. Он начинает профессионально изучать проблемы Дальнего Востока. 1910, 1911, 1912 годы проводит в основном в Японии, изучает язык и проблемы страны.

– Им бы раньше лет на десять всерьез заняться Японией, – хохотнул генерал Марч.

– Трудно выбрать, джентльмены, – вставил генерал Грейвс, – что нам хуже: сильная Япония или сильная Россия…

– Дискуссии потом, сначала дайте договорить полковнику.

– С вашего разрешения, продолжаю, джентльмены, – учтиво наклонил голову Смайли. – Итак, после всех этих трудов в 1912 году Виктор Яхонтов сдает экзамен и назначается заместителем начальника разведывательного отдела округа. У русских это называется отделом военной статистики. Редактирует журнал штаба округа «Китай и Япония». Несколько раз ездил в командировки по дальневосточным странам – Китай, Маньчжурия, Корея и снова Япония. В 1913 году становится начальником разведотдела. В том же году в отпуске путешествовал по Европе – Норвегия, Германия, Бельгия, Франция. В 1914 году там же в Хабаровске начинает работу над переводом «Истории русско-японской войны». Это 20-томное издание японского Генштаба. В связи с этим дважды ездит в Японию. Именно там, в Японии, узнает о начале войны и срочно едет через Хабаровск в Петербург. Два года в действующей армии – начальник оперативного отдела штаба 10-й армии. Отзывы исключительно хорошие. Я, джентльмены, для краткости пропускал повышения в чинах. Так он дошел до полковника. В 1916 году ездил с ответственной миссией во Францию и в Англию. Встречался с Фошем, Китченером… Кстати, случайность спасла его от гибели вместе с Китченером – они должны были плыть на одном корабле. Возвращается в свою 10-ю армию, но в августе 1916 года его отзывают с фронта и назначают военным атташе в Японию.

– Ну что ж, назначение логичное, – кивнул головой генерал Марч. – Я бы сказал, зря таким специалистом два года рисковали на фронте.

– Но зато каков послужной список! – воскликнул министр. – Продолжайте, Дик.

– Именно в Японии его застает весть о революции в России. Это было, смею напомнить, в феврале. В сентябре Яхонтова отзывают в Петроград – русская столица была переименована в начале войны. Яхонтов производится в генералы и назначается заместителем военного министра.

– Министром был в это время… – начал Бейкер.

– Генерал Верховский, Яхонтов – его протеже. После большевистского переворота бежит из России и оказывается снова в Японии, где с соблюдением всех формальностей возвращается на прежнюю должность военного атташе. В марте уходит со службы и уезжает в Штаты. В настоящее время его семья во Фриско. Семья – жена и дочь.

– Женат давно?

Смайли глянул в досье:

– Женился, еще служа в полку. Жена – дочь его командира…

– Ладно, – махнул рукой Бейкер. – Каковы его политические взгляды?

– По нашим данным, сэр, Виктор Яхонтов, как многие русские, соблюдал запрет царя военным в какой-либо форме заниматься политикой. Но явно просматривается тяготение к либеральным взглядам. Однако есть и другие данные – высказывания в пользу сильной власти военных, вроде генерала Корнилова. Прошу прощения, сэр, но сейчас такие противоречивые данные поступают на многих русских. Они, видимо, и сами не могут разобраться в своем бедламе.

– Есть сведения об отношении генерала к интервенции? – спросил Грейвс.

– Есть, сэр. Совершенно однозначные – он отчетливо против какого бы то ни было иностранного вмешательства в дела России.

– Даже с целью изгнания большевиков?

– Именно так, сэр. Причем как раз об этом (Смайли порылся в папке) есть данные буквально на вчера и на сегодня. Из Нью-Йорка сообщили, что Виктор Яхонтов очень резко поспорил в Обществе русских офицеров, где преобладают монархисты. А он говорил о том, что революция во многом была оправданной и неизбежной и, если сейчас пустить внешние силы на ликвидацию большевиков, будет восстановлена монархия, а это нежелательно. Далее. Сегодня, джентльмены, наш человек в русском посольстве…

– Кто это? – осведомился министр.

– Его фамилия Сукин. Так сегодня мистер Сукин сообщил, что Яхонтов усиленно склонял посла Бахметьева выступить против интервенции, не допустить ее. Яхонтов обрабатывал посла и в офисе, и, как Сукин установил через прислугу, дома у посла.

– Вот какая птичка к нам залетела, – подытожил министр. – Благодарю вас, полковник, вы прекрасно информированы. Вы свободны. Естественно, за этим странным генералом надо понаблюдать.

– Выдумаете, он большевистский шпион? – удивился генерал Марч.

– Нет, не думаю. Он аристократ и, видимо, националист.

– Прошу прощения, сэр, – подал голос Смайли уже от дверей. – Я для краткости опускал подробности. Возможно, это вас заинтересует. На новогоднем балу во дворце микадо Яхонтов резко отрицательно отзывался о нашем 100-рублевом плане, допускал, можно сказать, антиамериканские высказывания.

– Вы правы, Смайли, это важная деталь, – кивнул министр. – Видимо, перед нами политически почти нейтральный русский националист. Вот из-за таких и не был принят 100-рублевый план. И это в нищей России с ее-то избытком населения!

Речь шла о предложении американского правительства 28 декабря 1917 года платить по 100 рублей за каждого русского солдата, удержанного на фронте. На следующий день подобное предложение поступило и от англичан. Так отвечали империалисты на призыв большевиков о немедленном прекращении войны. Надо ли говорить, что циничный торгашеский характер «100-рублевого плана» вызвал резко отрицательное отношение не только среди большевиков.

Подводя итоги затянувшейся беседе, Бейкер сказал:

– Не будем пока списывать со счетов этого генерала. Его репутация в России, насколько я понял, ничем не подмочена. Каковы бы ни были его эмоциональные всплески, но он все-таки из группы Керенского. А Керенский, джентльмены, во всей истории России – самая благожелательная для нас фигура. На посла Бахметьева надо посильнее надавить. Просьбу полковника Николаева я выполню и встречусь с этим чудаком. А вы, Билл, – обратился министр к Грейвсу, – напишите ему о том, что по закону в нашу армию можно поступить лишь солдатом. Но очень вежливо – кто знает, что станет завтра с этой взбесившейся Россией и кто кем там окажется…

На следующий день министр Бейкер принял Яхонтова, который вручил ему меморандум о перспективах участия русских офицеров в продолжающейся войне. Принял Яхонтова и начальник штаба генерал Марч. Оба были любезны, но Яхонтов понял, что времена Лафайета и Костюшко прошли. Его шпага явно не заинтересовала военных руководителей Америки. Со временем он и сам понял книжную романтичность, если не сказать – комичность своих вашингтонских планов, но тогда, в 1918-м, он был задет всерьез. В письме, подписанном генералом Уильямом С. Грейвсом, Яхонтов уведомлялся, что по американским законам иностранец не может быть принятым в армию Соединенных Штатов в чине генерала; он должен начинать карьеру с солдата. Последним пунктом контактов Яхонтова с американским военным ведомством был ленч, на который его пригласил полковник, занимавшийся, как он отрекомендовался, паблик рилейшнз – связями с общественностью. Впервые услышал тогда Виктор Александрович этот американский термин. Разговор шел, как вспоминал он много лет спустя, «обо всем и ни о чем». Видимо, Яхонтов, испытавший внезапное крушение надежд, отнесся к этому ленчу как к ненужному проявлению вежливости с американской стороны. А полковник Смайли в этой беседе уточнял некоторые детали досье на Яхонтова…

Неудачно складывались в Вашингтоне и контакты с русскими. Борис Александрович Бахметьев был назначен на пост посла в США при Временном правительстве. До того он был профессором гидравлики в Петроградском политехническом институте, считался человеком весьма либеральных убеждений. Яхонтову показалось, что он сумеет склонить дипломата-новичка к идее принципиального отказа от интервенции. Но наивным оказался он сам. Поддакивая Яхонтову, Бахметьев в то самое время планировал – не без подсказки со стороны госдепартамента – организовать в Вашингтоне секретную конференцию оказавшихся за рубежом русских политических деятелей. Яхонтов сильно ошибался: недавний профессор гидравлики уже вошел во вкус политиканства. Ему интересно было послушать непосредственного очевидца октябрьского переворота, но рассуждения генерала о том, что русские дела следует решать только русским, профессор считал сентиментальной чепухой. Какими угодно варягами: кайзером, микадо, а еще лучше – сапогом демократической Америки, но большевизм должен быть раздавлен! Ну, и конечно, срабатывала старомодная вежливость, которую Виктор Александрович принял за колебания.

Иное дело Сукин. Этот американизированный молодой человек в сверхмодных очках необычно большого размера не считал нужным дипломатически поглаживать по головке собеседника. Сукин был нескрываемо одержим идеей интервенции в свою страну.