Текст книги "Визбор"

Автор книги: Анатолий Кулагин

«В ОБЩЕМ ХОРЕ»

Январь 1982 года. Визбор решил съездить в Крым – отдохнуть от столичной круговерти. Правда, зима – время несезонное, но, судя по песне «В Ялте ноябрь», Юрий Иосифович умел находить прелесть и в такомоблике «всесоюзной здравницы», как любили называть Крым советские журналисты. Заодно выступил в клубе интересных встреч производственного объединения «Фотон» в Симферополе (на этом предприятии выпускали телевизоры), в неформальной обстановке попел для севастопольских студентов, дал интервью корреспонденту газеты «Крымский комсомолец» и успел его увидеть на газетной полосе, будучи ещё в Крыму (номер с интервью вышел 16 января). В общем, как обычно – совмещал отдых с творческой жизнью.

С ним в поездке – недавно образовавшаяся пара. Роман известного таганковского актёра Вениамина Смехова, сыгравшего на исходе 1970-х годов Атоса в популярном телефильме «Д’Артаньян и три мушкетёра», и юного театроведа Галины Аксёновой, направленной на Таганку в качестве стажёра, обернулся прочным супружеским союзом «с благословения» Визбора. Он уступил им свою квартиру в ту пору, когда влюблённым, что называется, некуда было податься. Смехову он сочинил в 1976-м ко дню рождения дружеское песенное посвящение, которое исполнял не только в узком кругу, но и на публике – стало быть, считал важным для себя как поэта произведением. Там пелось о том, что всегда составляло сердце-вину визборовской поэзии – о дружбе, о дороге, о природе: «…Так бы шли мы по земле летней, / По берёзовым лесам к югу, / Предоставив всем друзьям сплетни, / Не продав и не предав друга. / А от дружбы что же нам нужно? / Чтобы сердце от неё пело, / Чтоб была она мужской дружбой, / А не просто городским делом». И вот теперь именно к югу – правда, не по летней, а по зимней земле – они и отправились.

Жили всё в той же Ялте, в гостинице. Когда выехали поздним вечером на машине из Севастополя, обнаружили, что закончились сигареты. Водитель из местных знал, куда нужно заехать. Чуть в стороне от трассы (и, кстати, неподалёку от знаменитой Сапун-горы, где когда-то советские войска держали оборону на подступах к Севастополю), в красивейшем высоком месте, откуда открывается замечательная крымская панорама вплоть до засекреченной в те времена (из-за подземного завода по ремонту подводных лодок) Балаклавы, находится хорошо известный всем таксистам ресторан «Шайба». Название сначала было «народным», потом стало и официальным, но всё-таки оно не совсем точное: поскольку здание напоминает по форме скорее многогранник, чем круг, было бы лучше назвать его не «шайбой», а «гайкой». Местные заезжали в «Шайбу» не только за сигаретами, но и, например, за свежей бараниной, которую там с чёрного хода продавали «своим людям» баснословно дёшево: десять рублей за ведро (магазинная цена мяса колебалась тогда от двух до трёх рублей, да только не было его в магазинах). Но нашим путешественникам баранина была ни к чему, они были сыты тёплым приёмом севастопольских студентов, приятно удививших Визбора подробным знанием его творчества и устроивших ему и его друзьям импровизированный ужин – без деликатесов и скатертей, на газетах, зато по-настоящему тёплый. А покупка сигарет – дело нескольких секунд. Но… уйти из «Шайбы» быстро не получилось.

В холодном, будто нетопленом зале (хоть и крымский, а всё-таки январь), где почти не было посетителей, звучала живая музыка. Какой-то парень играл на гитаре и пел по-английски. Играл великолепно. Визбор, с его тонким музыкальным слухом и отменным знанием современной музыки – джазовой, гитарной, эстрадной, – сразу это понял и оценил. Он в изумлении застыл с купленной пачкой сигарет в руке. И вместо того чтобы тотчас сесть опять в машину и ехать себе дальше по вечерней приморской трассе в Ялту, компания осталась в ресторане и просидела почти до закрытия. Визбор весь вечер слушал музыку. Парень тоже почувствовал особый интерес к себе и стал петь как бы для гостя. Наверное, и для него эта случайная встреча оказалась событием. Узнал ли он того, кто так вдохновенно его слушал?..

Уже за полночь вернулись в ялтинскую гостиницу, на следующий день друзья отправились в город, но Визбор никуда не пошёл, сидел в номере, писал песню под названием «Одинокий гитарист». Она имеет авторскую датировку: 18–19 января. Значит, встреча в «Шайбе» произошла, скорее всего, 17-го, в воскресенье.

 
Ресторан полупустой.
Две танцующие пары.
Два дружинника сидят,
Обеспечивая мир.
Одинокий гитарист
С добрым Генделем на пару
Поднимают к небесам
Этот маленький трактир.
 

Действительно ли музыкант играл Генделя или имя классика пришлось впору самому автору песни, к этому композитору явно неравнодушному («Разрывает „Спидолу“ Гендель, / С автоматов капает лёд», – пел он ещё в 1963 году в песне «Десантники слушают музыку», неожиданно «соединяя» классическое искусство с армейским бытом и современной радиотехникой), – теперь сказать трудно. Но суть новой песни не сводилась, конечно, к дорожной зарисовке. Главное звучало дальше:

 
…И витает, как дымок,
Христианская идея,
Что когда-то повезёт,
Если вдруг не повезло.
Он играет и поёт,
Всё надеясь и надеясь,
Что когда-нибудь добро
Победит в борьбе со злом.
 
 
Ах, как трудно будет нам,
Если мы ему поверим:
С этим веком наш роман
Бессердечен и нечист.
Но спасает нас в ночи
От позорного безверья
Колокольчик под дугой —
Одинокий гитарист.
 

Чтобы вполне оценить эту песню, нужно представлять себе, как вообще понималось «назначение искусства» в советское время. Писатель, художник, музыкант – все должны были участвовать «в деле строительства коммунизма», воспевать рабочий класс, великие стройки и пр., и пр. Как на этом фоне нестандартен Визбор! Он не отказывается от присущей ему – даже в разговоре об очень серьёзных вещах – лёгкой иронии (своеобразное и неожиданное, почти житейское, поэтическое понимание «христианской идеи»). Но при этом произносит слова, которые невозможно представить на страницах тогдашних книг и журналов, на концертных площадках, где благостно провозглашался счастливый оптимизм советских людей, где звучало победительное «Завтра будет лучше, чем вчера» (это слова популярной в ту пору песни популярного композитора). Так вот, Визбор поёт совсем иное: «…C этим веком наш роман / Бессердечен и нечист». А далее следует поразительный финальный прорыв: «Но спасает нас в ночи / От позорного безверья…» Позорное безверье! И это пишет человек, живущий «в стране победившего атеизма»… Впрочем, в смелости и непредвзятости его обращения с такими мотивами мы убеждались уже не однажды.

Кажется, здесь у Визбора есть свой предшественник, нами уже не раз упоминавшийся: Александр Межиров, один из любимых поэтов Юрия Иосифовича. В одном из стихотворений Межирова («Жарь, гитара, жарь, гитара, жарко!..») лирический герой слушает в ресторане «невыносимо громкую» музыку «электрогитары экстра-класса», как иронически он называет этот современный инструмент. К счастью, «до закрытья минимум за час» на электростанции случается авария: «В темноте посередине зала / три свечи буфетчица зажгла, / и гитара тихо зазвучала / из неосвещённого угла… / Господи! Продли минуты эти, / не отринь от чада благодать, / разреши ему при малом свете / Образ и Подобье осознать. / Низойди и волею наитья / на цивилизованной Руси / в ресторане „Сетунь“ до закрытья / три свечных огарка не гаси». Как видим, у обоих поэтов звучание гитары овеяно христианскими мотивами; искусство возведено этим в перл бытия, поднято на уровень самых больших его ценностей. Это тем заметнее, что в обоих случаях лирическая ситуация разворачивается в ресторане – в обстановке отдыха, к большому искусству, казалось бы, не располагающей.

Одинокий гитарист… Всякий настоящий художник в каком-то смысле одинок. Он одинок в тот момент, когда стоит в мастерской за мольбертом, сидит в своей комнате за пишущей машинкой или в палатке – с блокнотом и карандашом. Но он никогда не бывает один в том смысле, что поблизости или вдалеке от него работают его собратья – по кисти ли, по перу… Искусство – всегда диалог, и оригинальный голос мастера слышнее и неповторимее от того «многоголосья» (визборовское, как мы помним, слово), которое звучит вокруг. Поэт и гитарист – то есть бард – Юрий Визбор был тесно связан с бардовским движением своей эпохи и с крупнейшими его представителями.

Среди его близких друзей были – и это уже явствовало из предыдущих глав нашей книги – такие видные барды, как Виктор Берковский и супруги Никитины. Виктор и Сергей представляли собой так называемую «композиторскую ветвь» авторской песни – то есть сочиняли мелодии к чужим стихам и сами исполняли их в бардовской манере – доверительной, камерной, предполагающей ответную эмоциональную реакцию близких по духу слушателей. В этой компании родились как плод совместного творчества (Визбор и тут был командором, руководил процессом) замечательные песни, некоторые из которых нами уже упоминались. Но невозможно обойти вниманием ставшую очень популярной, даже разошедшуюся на цитаты песню 1973 года, стихи которой написал Визбор, а музыку, совместно, «кусками», – Берковский и Никитин. Правда, музыка (Берковский называл её «компотом») сочинилась раньше и стихи при ней были другие – их написал Дмитрий Сухарев. Но всё вместе как-то не очень звучало, Визбор это почувствовал и… сочинил своистихи на ту же мелодию. Так возникла песня «Ночная дорога», и они любили исполнять её вчетвером, великолепным квартетом – Юрий, Виктор, Татьяна и Сергей.

 
Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,
Чем ночная песня шин.
Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог
Штопаем ранения души.
 
 
Не верь разлукам, старина, их круг —
Лишь сон, ей-богу.
Придут другие времена, мой друг,
Ты верь в дорогу.
Нет дороге окончанья, есть зато её итог:
Дороги трудны, но хуже без дорог.
 

Характерный для Визбора поэтический мотив: дорога, с постоянным движением и постоянными новыми впечатлениями, лечит – «штопает ранения души» – в те моменты жизни, когда что-то рушится и не складывается… Позже, уже в 1979 году, появится ещё одна известнейшая песня, созданная в дружеском кругу – правда, Берковский здесь уже не участвовал, музыку писал один Никитин, а стихи получались соавторскими, но поневоле. Это была лирическая «Александра», написанная для мелодрамы режиссёра Владимира Меньшова «Москва слезам не верит». Фильм стал большим событием в нашем кино, получил даже в 1981 году американскую кинопремию «Оскар» в категории «Лучший фильм на иностранном языке». Так вот, стихи для песни изначально написал Сухарев, но когда понадобилось кое-что в них изменить, он оказался в отъезде и поработать с текстом Никитин попросил Визбора. Сохранившийся автограф показывает, что́ именно в песне принадлежит ему. В исполнении самих Никитиных «Александра» в фильме и звучит. В этой песне лечит душу уже не дорога, а город– для героинь киноленты постепенно становящийся обжитым и своим, а для Визбора родной изначально: «Александра, Александра, / Этот город наш с тобою, / Стали мы его судьбою – / Ты вглядись в его лицо. / Что бы ни было вначале, / Утолит он все печали. / Вот и стало обручальным / нам Садовое кольцо!» Этот припев сочинён Визбором, для которого Садовое кольцо было не пустым звуком: там находился его дом.

Отношения с Сергеем и Татьяной в последние годы, увы, разладились. Что тут поделаешь… Зато дружба с Берковским оказалась крепкой, хотя ситуации бывали всякие. У Визбора, Берковского и Мартыновского установилась традиция раз в неделю в определённый день и час встречаться и играть в преферанс. В очередной раз должны были собраться у Виктора Семёновича – у него как раз уехала жена, и квартира была свободна. Но вот незадача: работавшего в Институте стали и сплавов профессора Берковского в самый неподходящий момент вызвал к себе ректор. Время было потеряно, и успеть домой к приходу друзей было уже невозможно. В двери квартиры Берковский нашёл обидчивую записку: «И не звони». Мол, ты виноват до такой степени, что прощения тебе нет. Переживая свою вину, сразу поехал к Аркадию, где преферанс (с участием Юли Мартыновской) уже шёл полным ходом. И никто не произнёс ни слова – как будто ничего и не было. Да разве друзья на такое обижаются…

Визбор имел прямое отношение к Московскому клубу самодеятельной песни. Бардовское движение в столице в 1975 году получило, так сказать, юридический статус: городские власти приняли постановление об учреждении Московского КСП. Директором клуба был назначен Михаил Баранов. Через два года клуб получил помещение в доме 33 по улице Трофимова, в районе автозавода; ещё два года спустя вышел первый номер стенной газеты клуба под названием «Менестрель», редактором которой стал Андрей Крылов, он же – заведующий образовавшимся при клубе архивом. Визбор стал одним из авторов «Менестреля». Стенгазета – название условное. Внешне она выглядела, конечно, именно так: большие ватманские листы с фотографиями, рисунками, наклеенными машинописными страницами. Но фактически это был самиздатский журнал. Листы имели такую пропорцию высоты и ширины, чтобы при уменьшении соответствовать стандарту фотоотпечатка – 24×30 сантиметров; их перефотографировали, затем копировали. В ту пору немногочисленные ксероксы стояли только в учреждениях, и то не во всех, и находились под бдительным оком сотрудников «спецотделов», так что сделать копию «на сторону» было непросто. Но каэспэшники ухитрялись. Само собой, постоянно проходили слёты и концерты – в основном на сцене Дома культуры им. Горбунова в Филях, прозванного в народе «Горбушкой», но не только там. Например, иногда барды собирались на издавна любимой Визбором подмосковной станции Турист. В условиях жёсткого идеологического контроля, постоянных запретов и придирок властей судьба клуба складывалась трудно. Но он, вопреки всему, держался и был в эпоху «позднего застоя» одним из немногих очагов вольномыслия, отдушиной для тех, в основном молодых, людей, кто был отравлен советской риторикой и официозной культурой и не хотел дышать этим лживым воздухом.

Каэспэшники издавна подружились с Визбором – общались, приглашали его выступать, делали домашние записи песен. В 1970-е годы популярность барда была так велика, что зал ДК «Москворечье», где он должен был выступать (шёл 1977-й), не мог вместить всех желающих, и толпа снесла стеклянную дверь. Поразительный штрих, характеризующий атмосферу КСП: во время этого концерта по залу была пущена коробка, куда слушатели клали деньги – кто сколько мог, – чтобы компенсировать расходы на новую дверь! Деньги были тут же вручены директору ДК. Работая в жюри городских конкурсов самодеятельной песни, Визбор внимательно следил за молодыми бардами. Будучи в 1979 году председателем жюри, обратил внимание Игоря Каримова, сопредседателя Московского КСП, на новый дуэт в составе одарённых авторов-исполнительниц Марины Анисимовой и Елены Малышевой. Каримов вспоминает об одном «жутком», по его выражению, случае, когда он пригласил Визбора выступить в своём НИИ радио (это уже 1982-й) и Визбор попросил его со сцены принести воды – горло пересохло. Игорь ринулся в местком, где Визбора и встречали перед концертом, налил из графина воды в стакан и тут же назад, но – слава богу! – навстречу шла предместкома Анна Дмитриевна: «Да вы что, это же удобрение для цветов, я его в графине развела!» Но откуда он мог знать… Вот так чуть не отравил любимого барда.

В Московском КСП давно зрела идея создания самиздатского сборника песен Визбора. В 1978 году этим занялись вплотную. Серьёзное увлечение авторской песней рано или поздно должно было повлечь за собой такой замысел: ребята прекрасно понимали, что у Визбора – или какого-либо другого барда – шансов выпустить в обозримом советском будущем свои поэтические книги нет. К тому же сам Юрий Иосифович не очень рачительно относился к своему песенному хозяйству; правда, даты написания песен фиксировал в толстых ежедневниках, но фоноархива не вёл, и была опасность, что какие-то старые вещи могут бесследно пропасть. Самиздатский сборник, отпечатанный в нескольких – четырёх, максимум пяти – экземплярах на машинке (громоздкие компьютеры, именовавшиеся «электронно-вычислительными машинами», тоже только-только появлялись, и они сильно отличались от тех, что широко войдут в быт в новом веке; во всяком случае, в личном, домашнем пользовании их тогда ни у кого не было и быть не могло), – это и возможность собрать и иметь под рукой по возможности все тексты песен любимого автора, зримый результат страстного коллекционирования записей и замечательный подарок самому поэту, способ выразить свою приверженность его творчеству. Так энтузиасты из КСП оказались стоящими у истоков изучения творчества барда. Кого-то из них – а может быть, и всю группу сразу – он имел в виду, когда на одном концерте заметил, что у него есть «свой визборовед».

Сборником Визбора занимался в основном Анатолий Азаров, опиравшийся на материалы, собранные Виталием Акелькиным (руководившим клубной библиотекой) и Михаилом Барановым. Весной 1979 года книга была полностью готова. Кроме машинописных экземпляров, изготовили ещё полтора десятка на ксероксе. Экземпляры переплели, при формате бумаги A4 получилось весьма солидно, и с этими увесистыми томами депутация от КСП (Каримов, Азаров, Акелькин… всего девять человек) 26 апреля отправилась к Визбору на улицу Чехова. По случаю прихода гостей, среди которых были и дамы, Юрий Иосифович прифорсился – был при галстуке и выглядел вполне элегантно. Состоялась даже небольшая пирушка, хотя холодильник «холостяцкой» квартиры от яств явно не ломился, да и посуды в ней оказалось немного. Но это ли главное… Хорошо посидели, поговорили о песнях и о жизни вообще. Был период подготовки к очередному майскому байдарочному походу, Визбор увлечённо рассказывал об этом. Но главной темой дня был, конечно, сборник. Первый экземпляр предназначался для самого поэта; остальные он тут же с удовольствием надписал своим почитателям из КСП.

Этим «визбороведческая» деятельность Московского КСП не ограничилась. Во-первых, вскоре возникла идея подготовить второй сборник – что-то вроде «Избранного», для «массового читателя» – если о таковом вообще можно было говорить применительно к самиздату. Во главе этого дела стоял всё тот же Анатолий Азаров, приезжавший к Визбору и обсуждавший с ним состав и построение будущей книги. К сожалению, замысел в ту пору так и не реализовался: то поэт был в разъездах, то у каэспэшников возникали свои проблемы. Спустя десять лет после кончины Визбора, в 1994-м, Азаров выпустит-таки сборник, в основу которого будет положен тот – в значительной степени авторский – состав. Книга получит название «Верю в семиструнную гитару».

Во-вторых, участники КСП организовали и записали две большие беседы с Юрием Иосифовичем, без которых наше представление о поэте и актёре было бы сильно обеднённым и на которые мы в этой книге уже не раз ссылались. В 1973 году, когда Московский КСП существовал пока ещё неофициально, Михаил Баранов записал рассказ Визбора о своём песенном творчестве, в том числе – о самом начале поэтического пути. А спустя десятилетие, в декабре 1983-го, к Визбору на дачу в Пахру приехала целая команда каэспэшников (Анатолий Азаров, сравнительно недавно пришедший в клуб Роллан Шипов и др.). Договорились, что он подробно расскажет о своей работе в кино – как игровом, так и документальном. Чтобы облегчить дело, заранее составили хронологический список фильмов, в которых он снимался или которые сам создавал (да вы и впрямь визбороведы, всё про меня знаете, – пошутил «подследственный»). Визбор заглядывал в список и, насколько мог, подробно – то всерьёз, то с юмором – рассказывал о своём участии в каждой из этих картин. Зная теперь (а тогда кто мог об этом подумать!), что в тот момент жизнь Визбора выходила на финишную прямую, что жить ему оставалось меньше года, понимаешь, как вовремя произошла эта встреча…

Москва – Москвой, но на ней свет клином не сошёлся. По приглашениям различных местных КСП Визбор в эти годы много ездил, много выступал – то в Челябинске, то в Чебоксарах, то в Горьком (нынешнем Нижнем Новгороде), то в Новосибирске, то в столице «советского Казахстана» Алма-Ате (сегодня – Алматы)… Для любого городского клуба приезд Визбора всегда был большим событием.

В 1970-е годы в жизнь поэта вошёл Грушинский фестиваль авторской песни – заметнейшее явление тогдашней неформальной культурной жизни.

В 1967 году 22-летний студент Куйбышевского (в ту пору город, известный нам как Самара, носил имя одного из советских вождей сталинского времени) авиационного института Валерий Грушин во время похода по сибирской реке Уде погиб, пытаясь спасти тонущего начальника местной метеостанции и его детей. У себя в институте Валерий был известен как организатор и участник трио «Поющие бобры», в репертуар которого входили известные бардовские песни: «Барбарисовый куст» Николая Моренца, «Я бы сказал тебе много хорошего» Валентина Вихорева, «Маленький трубач» Сергея Никитина на стихи Сергея Крылова… Гибель Грушина, совпавшая с нарастанием широкого интереса к авторской песне, оказалась объединяющим событием для любителей этого жанра – поначалу лишь куйбышевских. В сентябре 1968 года на Волге под Куйбышевом прошёл Первый областной фестиваль самодеятельной туристской песни имени Валерия Грушина, как он именовался для официальных инстанций; некоторые склонны называть его «слётом», ибо на фоне последующих ежегодных фестивалей, быстро приобретших общесоюзный размах (количество приехавших исчислялось уже десятками тысяч), он действительно казался небольшим. Но и 600 участников этого слёта-фестиваля – цифра для дебюта не такая уж маленькая. Кстати, на открытии его звучала запись песни «На плато Расвумчорр» в исполнении Грушина – оказывается, в его репертуаре были и произведения Визбора.

Символично и закономерно, что Грушинский фестиваль зародился в тот момент, когда произошли драматические чехословацкие события, прямо вслед за ними. Всего лишь за месяц с небольшим до первой встречи грушинцев, в августе, в Прагу вошли советские войска, гусеницами танков подавившие Пражскую весну – попытку молодого чехословацкого руководства проводить собственную, более либеральную по сравнению с советской, политическую и экономическую линию. У Москвы было на этот счёт собственное мнение: страны соцлагеря, наш западный «кордон», должны быть послушными сателлитами СССР. Но ещё прежде, весной 1968 года, началось ужесточение внутренней политики, ставшее следствием «эпистолярной революции» – серии индивидуальных и коллективных писем в советские инстанции в защиту Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга и других участников создания и выпуска на Западе «Белой книги по делу А. Синявского и Ю. Даниэля» (судилище над этими двумя писателями состоялось двумя годами раньше, в 1966-м). «Подписантов», как их вскоре стали называть, увольняли с работы и всячески запугивали власти. Август же означал окончательное крушение «оттепельных» надежд на построение «социализма с человеческим лицом» – не только в Чехословакии, но и в Советском Союзе. Отныне отдушиной для мыслящих людей становились тайное чтение самиздата и разговоры между своими на кухне. Бардовские слёты казались на этом фоне почти легальной (и, как покажет время, ненадёжной) формой проявления внутренней независимости. Кстати, ещё до Праги, в марте того же года, в Новосибирске прошёл фестиваль «Бард-68», самой яркой страницей которого стали выступления Галича. Зато и неприятности Александра Аркадьевича начались именно с этого момента.

Визбор, конечно, много слышал о «Груше», как шутливо и ласково окрестили фестиваль в бардовской среде. Но приехать впервые на приволжские Мастрюковские озёра, где барды и их слушатели стали собираться начиная с 1969 года (в 1968-м встреча происходила в Каменной Чаше – ландшафтной достопримечательности Самарской земли), ему удалось лишь в 1973-м. Вечно занятого Визбора сумел заманить на Волгу Городницкий. Это был уже шестой фестиваль. Чтобы оценить благотворную творческую атмосферу тех дней, достаточно привести лишь один факт: знаменитая песня «Милая моя» (в черновом автографе она названа «Лесное солнышко») написана под впечатлением от этой поездки. Визбор и посвятил её шестому Грушинскому. По поводу имени возможного адресата её высказывались, правда, разные версии, и время от времени очередное «солнышко» объявляло в узких кругах о своих претензиях на эту роль, но в этом ли дело?.. «Татьяны Ларины» тоже существовали во множественном числе, но идеальный поэтический образ пушкинской героини не зависит от конкретных имён – тем и силён.

Став своеобразным гимном ежегодного Грушинского фестиваля, «Милая моя» воспринимается многими слушателями как гимн бардовского движения вообще. «Всеобщая любовь – критерий подозрительный», – заметил однажды Окуджава. Он сказал это по другому поводу, но слова Булата Шалвовича поневоле вспоминаешь, слыша, как полтора десятка немолодых бардов на сцене и ещё несколько сотен человек в зале с горящими глазами взахлёб радостно и громко повторяют по десять раз «Милая моя, солнышко лесное…» и, кажется, никак не могут остановиться. Получается в лучшем случае что-то вроде «Возьмёмся за руки, друзья…», а в худшем – напоминающее советские официальные песнопения («И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди…»). Но песня не виновата, и сам Визбор такэту песню никогда не пел – и даже сам удивлялся её популярности. Во-первых, она – интимная и грустная и потому для хорового пения, для гимна малопригодна. Во-вторых, автор, кажется, сознательно редуцирует припев, пропевая его порой только один раз и сразу переходя к следующему куплету. Он словно предостерегает нас, чтобы мы припевом не слишком «увлекались». При такой исполнительской сдержанности становятся виднее достоинства стихов, в самом деле замечательных:

 
Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены.
Тих и печален ручей у янтарной сосны.
Пеплом несмелым подёрнулись угли костра.
Вот и окончилось всё – расставаться пора…
 
 
Крылья сложили палатки – их кончен полёт.
Крылья расправил искатель разлук – самолёт,
И потихонечку пятится трап от крыла —
Вот уж действительно пропасть меж нами легла.
 
 
Не утешайте меня, мне слова не нужны,
Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны —
Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,
Вдруг у огня ожидают, представьте, меня!
 

Визбор и в этой песне, кажущейся внешне простой, остаётся тонким мастером слова. Песня звучит недолго, но при этом обладает кольцевой композицией: финальная строфа представляет собой своеобразную смысловую кальку строфы первой: Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены– поэтому Не утешайте меня…Затем перекликаются вторые стихи этих строф: Тих и печален ручей… – Мне б отыскать тот ручей…И, наконец, в финале обыгрывается и развивается образ, найденный поэтом в начале песни: Пепел несмелыйтаит в себе надежду на краснеющий среди него кусочек огня(так мог написать лишь тот, кто много раз жёг костры, человек с большим походным опытом), а пессимистическое Вот и окончилось всё…оставляет-таки возможность новой встречи: Вдруг у огня ожидают, представьте, меня!

Стихи «Милой…» дались поэту не сразу. Автограф показывает, что первоначально они выглядели так: «Вдруг там костёр тихо светит в туманах утр[а,] / Вдруг меня ждут у того дорогого костра». Дорогой костёр– словосочетание не слишком удачное, ибо слово дорогойзвучит в данном случае как-то слишком отвлечённо и потому отдаёт банальностью. Ясно ведь, что дорогой,но образу недостаёт поэтической конкретики. В туманах утра– звучит не совсем складно: в последнем слове мы ударение так не ставим. И туманыво множественном числе тоже не кажутся удачной находкой: туман,если в нём светит костёр,должен быть один. Как в известной песне «Мой костёр в тумане светит…», сходство с которой, может быть, и стало главной причиной переделки автором «Милой…» этих строк. Подражать Якову Полонскому, поэту XIX века, было уж совсем ни к чему – хотя, может быть, именно от русской песенно-романсовой традиции унаследовано само обращение «Милая моя…» – немного «старомодное», для поэзии и речевого обихода визборовской эпохи всё-таки уже не очень характерное, напоминающее о других временах. Например, «Милая, ты услышь меня…» – эти строки старинного романса часто звучали в те годы по радио и телевидению в исполнении актёра театра «Ромэн» Николая Сличенко, визборовского ровесника. Уж не говорим о той же Татьяне Лариной – милом идеалепушкинской поэтической души.

В общем, Визбор почувствовал, что над строками надо ещё поработать. И успешно поработал. Между тем и вторая строфа чрезвычайно выразительна. Её первая строка интересна сама по себе, но поэтический смысл строки по-настоящему раскрывается благодаря строке следующей. Там метафоричность заключается в том, что самолёт расправил крылья– так можно сказать о птице, а не о машине. Эта метафора по закону антитезы высвечивает собой и метафору предыдущую, метафору как бы «в квадрате»: если крылья можно расправить, то их можно и сложить,но у палатки,в отличие от самолёта, нет крыльев – а сложить её можно! Получается, что она уподоблена и птице, и самолёту сразу. Ну и, конечно, поэтически сильно возвращение прямого смысла фразеологизму (устойчивому словосочетанию с переносным значением) пропасть меж нами легла.Расстояние между крыломсамолёта и удаляющимся трапомдействительно кажется растущей пропастью, если оно отделяет тебя от возлюбленной. А что касается само́й милой,то в сочетании с неожиданным ласковым обращением солнышко лесноеэто традиционное обращение будто оживает и обретает новое дыхание…

Грушинский фестиваль (вернёмся к нему) сразу стал для Визбора «своим», и поэт постоянно в нём участвовал, приезжал почти ежегодно. Уже со второго приезда (1974) был членом жюри. Компания на «Груше» подобралась хорошая: Александр Городницкий, Виктор Берковский, Татьяна и Сергей Никитины, Борис Вахнюк, Борис Полоскин, Александр Дольский (поначалу слегка подражавший Визбору, даже внешне походивший на него, но всё равно интересный автор)… Само собой – организаторы фестиваля, жители Самары и окрестностей: Борис Кейльман, Исай Фишгойт, Виталий Шабанов – житель Тольятти, города, где выпускалась по лицензии итальянского «Фиата» самая популярная в 1970-е годы советская легковушка – «жигули». В 1974 году визборовская «Баллада о Викторе Харе» (чилийском певце, убитом во время фашистского переворота в сентябре 1973-го; о событиях в Чили тогда много говорили по радио и телевидению и писали в газетах, сочиняли и песни; здесь поэт Визбор не расходился с официальным искусством) с музыкой Никитина была признана лучшей песней фестиваля. Её исполняли сразу два бардовских коллектива – сборное челябинско-казанское трио под руководством выпускника Челябинского пединститута Михаила Вейцкина (их исполнение произвело на жюри и на публику особенно сильное впечатление) и квартет из Тольятти. Дважды – в 1978 и 1979 годах – председателем жюри был сам Визбор, разгуливавший по фестивальной поляне то «по-байдарочному», в лёгком свитерке и белой кепочке, то почти как иностранец – в эффектном джинсовом костюме и стильных тёмных очках. Так сказать, соответствовал должности. В эти два лета не мог приехать традиционно возглавлявший жюри Городницкий, и Визбору как самому маститому из гостей приходилось подменять в этой роли отсутствующего друга.