Текст книги "Соседи"

Автор книги: Анатолий Тяпаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Анатолий ТЯПАЕВ

ДВА ДОМА У ЛЕСА

ШТАНЫ С ДЫРКОЙ

БЛИНЫ

НА БЕРЕГУ ПАРЦЫ

БЕДА

САШКА НЕ ОДИН

КАК СТАТЬ МУЖЧИНОЙ

МАРСИАНЕ

СПОРТИВНЫЕ КУРЫ

ГОВОРЯЩИЕ КУКЛЫ

ГАДЮКА

РУЖЬЕ

ОТЕЦ ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ

НА НОВОЙ УЛИЦЕ

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

ХРАБРЫЙ ЗАЯЦ

ОДНАЖДЫ УТРОМ

В НОВОМ ДОМЕ

ОТШЕЛЬНИКИ

ЧЕЙ ЭТО ПЕТУХ?

КАНДИДАТ НАУК

В ШКОЛЕ

КУЛЬТПОХОД В КИНО

СОЧИНЕНИЕ

В ГОСТЯХ

ПОРТРЕТЫ ГЕРОЕВ

СТУЛ, НА КОТОРОМ ТРУДНО УСИДЕТЬ

У ТРЕХ БЕРЕЗ

ВМЕСТЕ С МУЖЧИНАМИ

Анатолий ТЯПАЕВ

СОСЕДИ

ДВА ДОМА У ЛЕСА

В деревушке Поюнал живут всего-навсего две семьи – Шумбасовы и Офтины. Их фамилии произошли от мордовских слов «шумбас», что означает – заяц, и «офта» – медведь. По-русски фамилии звучали бы так: Зайцевы и Медведевы. Семья Шумбасовых состоит из длиннорукого Семена да черноглазого Сашки, его сына. Офтиных тоже двое: тетя Анюта – смуглолицая средних лет женщина, которая то всем мило улыбается, то смотрит грустно и задумчиво, и ее дочка Маша, очень похожая на мать.

Когда-то в деревушке было девять домов, а ребятишек – уйма! Выбегут они на улицу – целая футбольная команда. Футбольный мяч гоняли, конечно, одни лишь мальчишки. Но и девчонки не скучали, играли то в прятки, то в догонялки.

Весело жилось в Поюнале!

А ныне опустела деревушка. Взрослые и дети в село Ковляй подались. Там центральная усадьба колхоза «Заря» с Домом культуры и универмагом в центре. А на краю села – пекарня, где хлеб да булки выпекают. Что и говорить, завлекательное название у села – Ковляй! «Ков» по-мордовски – луна, а «ляй» – долина. Лунная долина! Это тебе не какой-то там Поюнал, что по-русски означает – Осиновка.

Лишь две семьи не успели переехать из маленького Поюнала в большой Ковляй. Но им сказали, что скоро и их туда перевезут.

Когда ничего не ждешь, слово «скоро» тебя нисколечко не волнует. А когда знаешь, что в Ковляй каждый месяц приезжают из города артисты, а в Доме культуры там открыт кружок баянистов, тогда другое дело. Тогда слово «скоро» кажется тебе веревкой, начало которой на Кавказской горе, а конец на Камчатке.

Ждать, пожалуй, было бы еще терпимо, если бы не бесконечные ссоры. Между Шумбасовыми и Офтиными словно гадюка проползла. Не ладили они – и только!

Все началось однажды утром, когда на небе не было ни одной тучки, а радио известило: температура воздуха двадцать шесть градусов и дождя не ожидается. Маша своими ушами слышала. Проснулась она в то утро рано, убрала постель и вышла на крыльцо делать зарядку. Потом собралась было пробежаться вдоль огорода в сторону леса и вдруг увидела такое, отчего настроение сразу упало. На огородной грядке петух Шумбасовых, по прозвищу Толонь Сельме, что означает Огненные Глаза, клевал самую большую красную помидорину.

Маша схватила палку и – на петуха. Тот напугался, стал орать, будто его режут.

А в эту пору Сашка-черные глаза у себя на крыльце появился. Он тоже по утрам зарядкой занимается. Не только руками-ногами машет, но и, случается, на голове стоит. Увидел он драку Маши с петухом да как закричит:

– Папа! Машка нашего петуха убивает!

Семён, небритый и лохматый, выбежал из дома и схватил прут. Маша догадалась, для чего прут, и, как коза, бросилась бежать. Наверное Семен догнал бы Машу, но тут появилась ее мать. Он остановился. Лицо потное и красное, будто Семен только что из бани выскочил.

– Змеюги, – грозно ворчал он. – Еще раз тронете петуха, пеняйте на себя!

– А ежели на мою дочь еще раз прутом замахнешься, в милицию отправлю. Так и знай! – пообещала тетя Анюта Офтина.

Вот с той поры и пошел разлад между дядей Семеном и тетей Анютой. Повстречаются на тропинке – взгляд в разные стороны отводят, будто не знакомы. А когда Семен под вечер приходит домой хмельной, то почем зря начинает поносить Офтиных. Кулаком даже грозит.

Косятся друг на друга и Сашка с Машей. За ягодами и грибами в лес ходят не вместе, как прежде, а в одиночку: Сашка в одну сторону, Маша – в другую.

Тяжело так жить. Ой как тяжело!

И время проводят каждый сам по себе: Маша свой телевизор смотрит, Сашка – свой. Они с отцом особенно любят смотреть по телевизору футбол и хоккей. Когда в чьи-нибудь ворота забивают гол, Семен ликует до того громко, что оконные стекла звенят.

Сашка тоже во все горло орет.

Что ни говори, а Маше от их криков веселья мало. Выключит она телевизор и смотрит на пустой экран – скукота.

Эх, будь он неладен, этот петух! Все дело испортил. Не надо было бросать в него палкой. Оставить бы его в покое – пусть себе на здоровье клюет самую большую красную помидорину!

Помидоры ведь быстро растут.

А вражда, ох, долго не проходит.

ШТАНЫ С ДЫРКОЙ

Маша своего отца не помнит. Как рассказывает мать, он оставил их и уехал с другой женщиной куда-то на север. Однажды пятьдесят рублей прислал. А Маша с матерью обратно их отправили: не нужны, мол, своими деньгами обойдемся!

У Сашки мать умерла три года тому назад. Он хорошо запомнил, что случилось это в разгар лета. Тогда только-только клубника поспела. Очень любила мать клубнику, считала ее самой лучшей ягодой. Саша собрал по оврагу кувшин клубники и принес домой. «Ешь! – сказал он матери. – Ешь! А я еще наберу». – «Спасибо, сынок, спасибо…» – ответила мать, а у самой глаза потухшие. Через день и умерла.

И живет Сашка без матери.

А Маша растет без отца.

Маша уверена, без отца еще полбеды. Нужно тебе, скажем, сшить новое платье или что-нибудь другое, мать на своей машинке быстро настрочит. А отец разве смог бы? Вот Сашка и ходит в драных штанах. Когда случается пройти мимо Маши, дырку рукой закрывает. А у Маши глаз, что ли, нет? Увидит Сашкино голое колено и давай смеяться…

Рассказала как-то Маша об этом матери, а та в ответ:

– Не смейся, доченька, над бедой. Без матери не сладко. Семен разве усмотрит за мальчишкой, будь он неладен. О себе только думает, как бы горло промочить… – Мать задумчиво посмотрела в окно в сторону Шумбасовых и вдруг спросила: – А ты, доченька, не знаешь, где ночью Сашка спит?

– Знаю. В сарайчике. Как тепло стало, там и спит, – ответила Маша, хотя и не поняла, для чего об этом спрашивает мать.

– Вот и хорошо, доченька. Сейчас мы с тобой все обмозгуем…

В это самое время, ни о чем не подозревая, Сашка на лужайке играл со своей собакой в футбол. Ворота изображала веревка, натянутая между двумя соснами. Игра проходила с явным преимуществом Сашки. Йондол – так звали собаку, что означает «молния», – защищал ворота яростно, как настоящий вратарь, бросался на мяч. Но Сашка не сдавался, усиливал натиск. И вот уже забит первый гол. Йондол недовольно зарычал и, когда Сашка снова стал угрожать воротам, схватил его за штанину и изо всех сил потянул назад. И все же Сашка ухитрился вырваться и снова загнал мяч в ворота. Собака сердито заскулила. И тут вдруг увидела на крыше дома ворону и, решив, что это судья, громко залаяла на нее, выражая свою злость и обиду.

Но, как известно, судьи не любят, когда на них повышают голос. Ворона каркнула и улетела, оставив футболистам право самим решать свой спор. И тогда Сашка, сжалившись над Йондолом, сам встал на защиту ворот. Собака взвизгнула радостно и бросилась на мяч, лапами и мордой погнала его по полю.

Игра продолжалась до позднего вечера.

Когда земля погрузилась в темноту, словно ее накрыли медвежьей шубой, Сашка отправился спать. И тогда Маша тихо вышла из дома. Открыв калитку, она, как тень, проскользнула во двор к Шумбасовым. Вдруг из темноты выбежал Йондол. Девочка кинула ему кусок хлеба, сама же на цыпочках юркнула в сарайчик. Вскоре Маша снова вышла во двор, неся под мышкой Сашкины штаны. Йондол уже съел хлеб и миролюбиво смотрел на девочку. Лаять ему расхотелось.

Машина мать налаживала машинку, когда возвратилась дочь. Мать взяла у нее Сашкины штаны, осмотрела их и покачала головой:

– На всех гвоздях забора, наверно, посидел…

Теперь и Маша увидела, что штаны порваны не только в коленке. Полно дырок и сзади. Взять бы их да выбросить. А в чем Сашка из дома выйдет?

Мать подставила под иголку штанину, покрутила ручку машинки, приторачивая заплату. И вот уже дырка на колене зашита, да так, что хоть снова на любой забор лезь – выдержит. Маша вдела в иголку белую нитку, подала матери.

– Давай и гвоздевые дырки залатаем!

– Эх ты, портниха! Кто же черные штаны белыми нитками шьет! Увидят люди, засмеют мальчонку.

– И пусть засмеют. Не будет больше наших кур пугать. Проучить надо хулигана!

– Этим не проучишь, доченька. – Мать взяла из рук Маши иголку, продела в нее черную нитку. – Спросят еще, что за глупец шил белой ниткой по черному? Стыдно будет.

– Кому – стыдно?

– Нам с тобой.

Маша не совсем поняла, почему из-за Сашкиных штанов ей будет стыдно. Ведь не она их будет носить, а Сашка.

Но вот мать закончила штопку. Черные нитки на черных штанах почти незаметны. Прогладила штаны утюгом, они как новенькие стали.

– На, отнеси, да тихонько, чтобы не слышал…

Утром, выгоняя корову на лесную лужайку, Маша встретила Сашку. Он посмотрел на нее, как и прежде, недружелюбно. Хотел по привычке прикрыть рукой дырку в штанине. Глянул вниз и от удивления даже рот разинул. Дырки на коленке как не бывало.

БЛИНЫ

Походив немного по лесу, Сашка повернул к дому. Гулять одному было скучно. Пожалел, что не остановился, не заговорил с Машей, когда увидел ее утром. Но что поделаешь, если отец не разрешает водиться с Офтиными. Они, говорит, змеи, того и гляди – ужалят. Неужели тетя Анюта на змею похожа? Сам Сашка никогда бы этого не подумал. Походка у нее прямая и быстрая, глаза улыбчивые. А Маша, ее дочь, какая змея? Да она сама как огня змей боится. Вспомнил Сашка, как прошлым летом принес за пазухой ужа. Захотелось ему тогда удивить Машу, неожиданно вытащил ужа, а Маша так напугалась – замерла вся, словно окаменела. Потом как закричит да как даст стрекача… Не змея, а трусиха!

Неинтересно жить, когда поговорить не с кем. Всё молчком да молчком. Онеметь можно.

Сашка подошел к калитке и увидел, как из трубы дома Офтиных дымок поднимается. Чем-то вкусным запахло. Не иначе, тетя Анюта блины печет. Должно быть, они румяные, поджаристые, хрустящие по краям. Маша, наверно, уже дома, за столом сидит и эти румяные блины уплетает, молоком запивает. У Сашки слюнки потекли. Конечно, он не голодный, в лесу ягод наелся. Но ягода, она ягода и есть, а блины – это блины. Блины съешь, целый день сыт будешь.

Посмотрел Сашка на свой дом, на трубу. Нет, не дымит их труба. Сидит на ней ворона и зорко озирается. А на трубу Офтиных ворона не сядет. Сразу задохнется от дыма.

Навстречу с крыльца сошел отец. С топором. Отец у Сашки плотник. В колхозе коровник строят, там он и работает. Это когда нормальный, то есть не выпивший. А сейчас не разберешь, вроде твердо стоит, не качается. Только глаза чего-то моргают. Когда мать была жива, Сашка почти никогда не видел отца пьяным. А после смерти жены он нередко приходит домой, как будто на костылях. Бутылки из магазина с собой приносит. Жалко, говорит, Пелагею мою, вот и хочу сердце свое успокоить.

Семен немного постоял у крыльца, словно раздумывая, идти на работу или не идти. Затем, обернувшись к сыну, бросил:

– Картошка в погребе. Свари сам. Мне некогда…

И, вскинув на плечо топор, шагнул к тропинке.

– Папа! – крикнул Сашка. – А ты не мои штаны надел?

Остановившись, Семен посмотрел на свои изрядно потрепанные брюки, недовольно буркнул:

– Чего зря болтаешь! В твои штаны разве влезу?!

Проводил Сашка отца и задумался. Картошку сварить. Не хочется. Может, лучше блины затеять?

В чулане стояла кадушка, открыл ее – пшеничной муки едва-едва на донышке. Старательно выгреб ее в тарелку, принес на кухню.

Первым делом Сашка скинул рубашку. Чтобы рукавами муку не растрясти. И так мало. Затем взял большую миску, осторожно пересыпал в нее муку, налил воды. Помешал деревянной мешалкой – густо. Еще добавил воды. И когда тесто стало жидким, решил, что готово. Теперь – развести огонь. Но где? Затопить печь – много возни. Был бы, как в Ковляе, газ, повернул бы ручку, поднес спичку – и вари, пеки сколько хочешь!

Побежал Сашка к лесу, набрал сухих веток, запалил на опушке костер. Вскоре костер заполыхал так, что жарко стало. Налил Сашка на сковородку немного теста и – к огню. Благо ручка у сковородки длинная. Сашка у огня стоит – держит сковороду с блином. Тесто начинает шипеть, вздуваются пупырышки. Тесто постепенно желтеет, потом принимает цвет не то железа, не то чугуна.

– Кашу, что ли, варишь? – послышался позади звонкий голос.

Оглянулся Сашка и увидел рядом Машу. Не отвечая ей, снова принялся за свое дело.

– Хватит уж держать на огне, почернела твоя каша, – опять вмешалась Маша.

«Откуда она взялась тут?» – подумал Сашка и, бросив презрительный взгляд на девчонку, зло сказал:

– Учи кого-нибудь другого, как варить кашу! А я сам испеку… Без тебя… И не кашу вовсе…

– А что ты печешь?

– Блин! Или не видишь?

– Вижу. Да что-то на блин не похож.

– Ну и пусть! А твое какое дело?

– Как какое! Я, может, хочу научиться от тебя, как вкусную еду готовить. Тесто с вечера, что ли, замесил?

– Зачем вечером? Утром. Только что.

– Эх, ты! Кто же утром затевает блины?

– Отойди отсюда, не мешай! – сердито оттолкнул ее Сашка, ставя на землю сковороду. Он вынул из кармана небольшой ножичек, попытался снять блин. А он прилип к сковородке – топором не отдерешь.

– Маслом нужно было смазать сковороду. Тогда блин легко бы снялся, – сказала Маша и присела на корточки рядом с Сашкой. – А если замешивать тесто вечером, то нужно дрожжи класть.

– Какие еще дрожжи?

– Обыкновенные. Чтобы тесто поднялось. И тогда твои блины были бы пышными, вкусными, а не такие…

Маша с трудом выковырнула кусок из почерневшего кома, что лежал на сковороде. Откусила, скривила рот:

– Тьфу! Разве это блин! Железо. И не соленое.

– Сама ты железо, – рассердился Сашка и, назло ей, тоже отодрал от сковороды часть своего печения, сунул в рот. Не то от голода, не то из желания показать этой задаваке, что он умеет печь блины, Сашка съел весь кусок и от удовольствия даже губами причмокнул.

Но Машу не проведешь. Она знала, что Сашка притворяется. Так, чего доброго, без завтрака останется.

– Давай лучше картошки сварим, – предложила она. – Есть у вас картошка? А я молока принесу.

– Не надо мне вашего молока.

– Как не надо! У вас ведь коровы нет. А в молоке витамины. Они для мозгов очень полезны.

– Для мозгов?

– Ну да!..

Как ни отказывался Сашка от молока, Маша настояла на своем: принесла целую литровую банку. Здесь же, на костре, сварили они чугунок картошки. Саша ел картошку, запивал ее молоком и вспомнил про свою корову Пеструшку. Чуть не по ведру молока давала она в день. Хорошо! Пей молока вдоволь! А умерла мать – с Пеструшкой пришлось расстаться. Не стала отдавать молоко мужчинам. Ни Сашке, ни отцу. Лишь начнешь тянуть ее за соски, так брыкнет ногой – куда твое ведро полетит. Или возьмет да убежит. Тогда отец придумал другой способ дойки. Привяжет Пеструшку к столбу. Одной рукой гладит ее по боку, а другой – доит. Наладилось было дело. Да комары все испортили. Во время сенокоса это случилось. Пришел отец вечером домой, привязал Пеструшку, как обычно. А к хвосту прикрепил чурбак, чтобы лишний раз не махала. Присел на корточки, начал доить. А комары лютуют! Набросились на Пеструшку со всех сторон и ну шпарят ее. А отгонять-то чем? Подняла кое-как хвост с чурбаком да как стукнет Сашкиного отца по голове, тот и ноги кверху. Ой, что тут было! Какими только словами отец не ругался! Даже грозился прирезать Пеструшку на мясо. Три дня с забинтованной головой ходил. А на четвертый повел Пеструшку в Ковляй на базар и продал.

Вспоминая все это, Сашка задумчиво нахмурил лоб.

– Ты на кого сердишься? – спросила Маша.

– На комаров.

– На каких комаров?

– Которые заставили продать нашу корову.

Маша расхохоталась, она никак не могла взять в толк, как это комары могут заставить продать корову!

И Сашка рассказал ей, как налетели комары на их Пеструшку и как досталось отцу чурбаком по голове.

НА БЕРЕГУ ПАРЦЫ

Маша сидела дома и рассматривала новенькие учебники, купленные мамой недавно в Ковляе. Очень хотелось Маше показать свои учебники Сашке. Он ведь тоже в шестой пойдет этой осеныо. Но Сашка по-прежнему не подходит к Маше. Даже после того, как она угостила его молоком. Гордый уж очень. И, наверное, воображала. А чего воображать? Лучше зашел бы, и Маша опять накормила бы его. А то небось голодный ходит. Вон какой хмурый стал, нелюдимый. А ведь зимой, когда еще не поссорились их родители, они вместе в Ковляй в школу ходили. Сашка рогатку при себе носил. Против волка или дикого кабана рогатка, конечно, не оружие. Но все же…

Ах, если бы Сашка сам догадался зайти к Маше! А то сидит она одна, читает учебники. Читает и читает. А в школе что делать, если заранее все заучишь? Была бы дома мать, веселее было бы. А то и ее нет. Она на колхозной ферме дояркой работает. Скоро, наверное, на обеденную дойку с женщинами пойдет. На берег Парцы. Ой, как там хорошо, на Парце! Вот бы побежать туда! Да далековато одной. А Сашка и не подумает, что ей нужно на Парцу. Какой недогадливый!

И тут Маша вспомнила про долину трех берез. Не удержалась – выскочила из дома. Давно уж не ходила она в ту долину, соскучилась. А это совсем недалеко от дома. Петух трех раз не успеет прокукарекать, а она уж там будет. «Как-то мои березы поживают?» – думала Маша, проходя мимо дома Шумбасовых и заглядывая в окно. Нет, не видать Сашки. Придется одной идти.

Лес встретил ее трепетом листьев, легким шорохом сучьев под ногами. Где-то в глубине стучал дятел. Взад-вперед порхали красногрудые синицы, пели свои песни. Маша гладила протянувшиеся навстречу ветви, глубоко вдыхала ароматный воздух. Легко шагалось по лесу. Недавно прошел небольшой дождик, и капельки воды сверкали на листьях, как бусинки. Тронешь ветку, и посыплется на тебя дождевая радуга. Маша знает в лесу каждую тропинку, каждое дерево, с закрытыми глазами нашла бы дорогу.

Она прошла сквозь заросли, миновала овраг. И тут открылась взору живописная поляна. На земле лежал сотканный из разных цветов и трав ковер. Слева поляну сторожили осинки, тонкие и высокие. Пронесся ветерок, и листья их залопотали, будто приветствуя появление девочки. Справа к поляне подступили клены. Скоро осень, и причудливые кленовые листья станут багряными, заполыхают огнем. И когда они начнут падать на землю. Маша соберет их и принесет в школу свой гербарий. Но сейчас еще лето, и темно-зеленые листья кленов крепко держатся на ветках.

Среди деревьев особенно приметны три березы. Они растут в конце поляны и похожи на трех девушек, взявшихся за руки. В белых платьях и зеленых косынках они горделиво стоят, залитые солнцем. Любуясь березками, Маша подошла к ним, притронулась к одной, другой, заговорила тихо:

– Березы вы мои хорошие! О чем вы только шепчетесь? А знаете, что я вам скажу? В лесу вы у меня самые лучшие подружки. – И еще тише добавила: – А угрюмый Сашка не дружит со мной. Не разговаривает. Один ходит. Разве он товарищ, когда смотрит, как коза, которая забодать хочет? Ему отец не велит водиться со мной. А почему?.. Вы ведь знаете: у меня тоже отец есть. Далеко-далеко. Вчера мама получила от него телеграмму. С днем рождения ее поздравляет. А мама почему-то плакала… Я спросила почему, она промолчала, ничего мне не захотела рассказать про отца. А мне так хочется знать, где он, какой он, как теперь живет без нас. Вспоминает ли…

Маша долго молчала, а потом стала рассказывать березам про геометрию, которую будет изучать в шестом классе.

Сзади затрещали сухие ветки. Из-за кустов выскочил Йондол. А следом за ним появился и Сашка с только что срезанной палкой в руке. Удивленно посмотрел на Машу:

– Ты с кем тут разговариваешь?

– А тебе какое дело?

– Интересно. Никого поблизости нет, а ты разговариваешь. Не с березами же?

– А хотя бы и с березами. Тебе-то что? Ты, может, с осинами разговариваешь.

– Вот еще! Очень надо с деревьями! – сказал Сашка и посмотрел на свою собаку, – Я говорю с зайцами, с ежами, вот с Йондолом… А деревья разве понимают?

– Понимают! – уверенно сказала Маша. – Деревья ведь живые. Вот ты ножом срезал ветку, а у нее, смотри, слеза… Больно ей.

– Дереву – больно?! – расхохотался Сашка и срезал конец палки, который тут же оказался в зубах Йондола. – Смотри, дерево ничего не чувствует, хоть режь его, хоть пили. А собака чувствует… – Сашка своей палкой чуть дотронулся до Йондола. Тот взвизгнул, поджал хвост. – Слышишь, что говорит? Не трогай, говорит.

– А моя мама сейчас на ферме, – неожиданно сказала Маша. – А в обед доярки поедут на дойку на Парцу! Там у реки стадо пасется. Пойдем туда?

– Чего я там не видел?

– Искупаемся.

– Я вчера купался.

– То было вчера, а то сегодня. Каждый день будешь купаться, никакая болезнь не пристанет. Закалишься.

– Ну ладно, пойдем! – согласился Сашка.

Когда Сашка с Машей пришли к реке, солнце поднялось уже к зениту и жарило так, будто блины пекло.

В воде плескалось много ребятишек. На приречном лугу паслись колхозные коровы. С ними были пастухи. Но доярки еще не пришли. Маша разделась и с ходу бултыхнулась в воду. Она поплыла свободно и легко, как рыба.

Сашка с Йондолом перебрались на другой берег. Там в воде, под крутым обрывом, жили раки. Сашка нырял, извиваясь как вьюн, долго не всплывал, а когда появлялся, в его руке трепетал рак. Сашка перебрасывал его через реку к Маше. Два раза он не рассчитал свои силы, и раки, не достигнув берега, шлепнулись в воду. Остальные благополучно приземлились на другом берегу поблизости от Маши.

Потом Сашка развел костер и сварил раков. Он ел их с удовольствием, извлекая из клешней и раковой шейки нежное вкусное мясо. А Маша едва попробовала и отказалась.

– А я люблю раков! – признался Сашка.

Наевшись вдоволь, он собрал оставшихся раков в кучку.

– Это для папы, – сказал он.

– А твой отец ест раков?

– О-о, еще как!

И Сашка стал складывать раков за пазуху.

– Ой, какие большие жуки! – послышался поблизости голос.

Это был голос тети Анюты.

Сашка с Машей так увлеклись своим делом, что не заметили, как появились доярки.

– Это не жуки, а раки, – пояснил Сашка. – Попробуйте, тетя Анюта. Вкусные…

Анюта Офтина замахала обеими руками и попятилась.

– Ты одурел, что ли? Такую пакость есть…

– А мы ели с Машей.

Тетя Анюта с неодобрением посмотрела на дочь.

– Маша, это правда, и ты ела?

– Мама, я только попробовала. А раки – не дрянь. Сашкин отец тоже их ест.

Это совсем вывело из себя Офтину.

– Сашкин отец, поди, и змею слопает. И ты, на него глядя, будешь? Не смей больше дотрагиваться до них. Слышишь?

Йондолу, наверно, не понравилось, что тетя Анюта повышает голос. Он залаял на нее, будто хотел сказать: «Перестаньте ругаться».

А Сашка шлепнул собаку по спине, позвал:

– Пойдем, Йондол, папу раками угостим…

БЕДА

Стропила недостроенного коровника, точно чьи-то гигантские ребра, показались издалека. Чуть поодаль кучкой стояли плотники, о чем-то разговаривали. Когда Сашка приблизился к ним, они замолчали.

– А мой папа где? – спросил Сашка невысокого седовласого старика. Он знал его. Когда Сашка приходил к отцу, тот всегда просил подать ему какой-нибудь плотничий инструмент.

– Да недавно был здесь… – старик хотел что-то еще сказать, но, посмотрев на товарищей, смолк.

– Это дело не скроешь, Митрий Петрович, – сказал один из плотников, придерживая в руке топор. – Говори правду.

Дед Митрий подошел к Сашке, озабоченно молвил:

– Понимаешь, заболел твой отец. В ковляйскую больницу отвезли его на машине…

– Как заболел? – не понял Сашка. – Когда утром из дома уходил, он здоров был.

– Дома не болел, а здесь вот случилось… – Старик положил руку на плечо мальчишки, сказал серьезно: – Вот что, Саша, ты уже не маленький, буду с тобой откровенен. С крыши коровника упал твой отец, сломал ногу. Вот такие, брат, дела. Долго придется ему лежать в больнице.

Сашка остолбенел. Отец упал с крыши коровника, сломал ногу? Как же он упал? Сколько раз на крышах работал – никогда не падал. А теперь… Что же делать?

Дед Митрий по-отечески похлопал его по плечу и стал успокаивать:

– Не горюй. Вылечат. А тебя одного не оставим. Так мы всей бригадой решили. Хочешь, со мной будешь жить? Дом у меня просторный. Места хватит. Телевизор хороший – «Чайка». Скучать не будешь. С внуком моим подружишься. Тебе, надеюсь, он понравится. Пойдем! Вот дела закончим – и айда ко мне!

– Я из своего дома никуда не уйду, – сказал Сашка и нежно посмотрел на Йондола. Тот будто понял, о чем он говорит, одобрительно заюлил хвостом, положил лапы Сашке на грудь.

– Одному и в своем доме не сладко, – не сдавался дед Митрий. – А кто тебе варить будет? Сам? Ой-ли?!

И, будто все решено, старик хлопнул Сашку по плечу:

– Не хочешь сейчас идти со мной, приходи позже. В Ковляе с краю второй дом. Спросишь, где дед Митрий живет, любой покажет. Лады?

– Спасибо, дед Митя… – Сашка опустил голову, помолчал, потом сказал рассудительно: – Из дома уходить мне никак нельзя. Хозяйство ведь не бросишь.

– Какое хозяйство? Закрой дом на замок, и все хозяйство!

– Нельзя, дед Митя. Во дворе куры у нас.

– И много их?

– Восемь кур и три петуха.

– Ох, эти куры да петухи! – вздохнул дед Митрий и развел руками. – Отпусти их на волю, пусть гуляют по лесу.

– Ага, отпусти. Отец за это… – Мальчишка не досказал, но дед Митрий и сам понял: своими курами Семен дорожит, как самой большой ценностью.

Сашка потрогал руками раков, что были за пазухой, позвал собаку:

– Йондол, вперед!

Собака гавкнула и помчалась галопом, затем, подождав Сашку, затрусила рядом.

Их путь лежал в больницу. Сашка торопился проведать отца. Он молчал. Собака тоже. Лишь дойдя до моста, Йондол остановился, увидев свое отражение в реке, и зарычал.

– Идем, Йондол, идем! – позвал Сашка.

Когда собака прибежала, спросил:

– Ты как думаешь, Йондол, отчего папа с крыши полетел? А! Ты сегодня утром не видел его, когда он собирался на работу? Из бутылки ничего не наливал? Налил? Ну тогда больше не о чем толковать. Понятно, почему свалился с крыши. А тебе, Йондол, жалко моего отца? Эх, Йондол, Йондол, и почему ты не зарычал на него, когда он за бутылку взялся? Рявкнуть нужно было, может, и не налил бы. Тогда бы горькая вода в голову не ударила и ногу не сломал бы. Ты не знаешь, что такое горькая вода? В бутылках ее держат. Как мать умерла, папа их часто покупает и приносит домой. А ты, Йондол, помнишь мою маму? Помнишь, какая она была хорошая, добрая? Молодец, ты никого не забываешь. А помнишь, как мы с тобой в лес за клубникой для нее ходили? Кувшин доверху набрали. Я тогда тебе дал немного клубники, а ты не стал есть, отказался. Весь кувшин целиком мы моей маме принесли. Она очень болела. Помнишь?

Так и шли Сашка и Йондол до Ковляя. Сашка то молчал, то снова принимался что-то горячо доказывать псу.

Больница находилась в центре Ковляя. Это было белое кирпичное здание, огороженное дощатой изгородью. Во дворе росли яблони и вишни.

– Ты здесь подожди, а я войду, – приказал Сашка собаке и открыл дверь.

Но Йондол, всегда послушный и исполнительный, на этот раз почему-то проявил своеволие. Юркнув между ногами Сашки, он оказался в больничном коридоре раньше своего хозяина.

Сашка рассердился на Йондола. Хотел его выгнать, да чуть самого не выгнали. Откуда ни возьмись, появился сердитый мужчина с метлой в руках. Он так огрел Йондола, что тот, взвизгнув, подскочил и вылетел, как ошпаренный, на улицу.

– Зачем собаку в больницу привел? – спросил сердитый мужчина.

Саша напугался, как бы ему самому метлой не попало. Сбивчиво стал объяснять, что он пришел к отцу, что у того нога сломана.

Дали Сашке халат до пят. Сказали, куда идти.

В большой светлой палате четыре койки. На одной из них у окна лежит отец. Лицо бледное, посуровевшее. Нога в гипсе, приподнята. Бревно, а не нога. На сына глянул исподлобья, застонал.

– Папа… – еле слышно сказал Сашка.

Семен не ответил.

– Больно? – спросил сын.

Отец кивнул: больно.

Он сжал в большой своей руке Сашкину руку, посмотрел на него подобревшим взглядом. Тяжело вздыхал, говорил мало. Сыпались только наказы:

– От дома далеко не отходи. Пойдешь – дверь на замок закрой. Ружье никому не отдавай. За курами присматривай. Понял?

– Понял, папа.

– То-то.

Вошла сестра в белом халате, напомнила Сашке, что пора уходить. Мальчишка встал и, повернувшись спиной к строгой тете, полез за пазуху.

– Это чего? – с удивлением спросил Семен, когда сын стал торопливо совать ему что-то под подушку.

– Раки… – прошептал Сашка. – Сам ловил. Ешь, папа… – И, взглянув еще раз на отца, вышел из палаты.

САШКА НЕ ОДИН

Пастух, пригнавший на обеденную дойку стадо, рассказал дояркам, что случилось с плотником Семеном. Женщины сочувственно завздыхали: вот несчастье! С переломом ноги скоро не встанешь. Ах, Семен, Семен!

– Доктора вылечат, – сказала Анюта Офтина. Она только что пристроилась доить Буренушку, но краем уха слушала, о чем говорил пастух, о чем галдели доярки. – Меньше будет пить. А то сверх нормы частенько пригубляет.

– А что, если ногу отнимут? – сказал пастух, – И ведь могут.

– Не будет бегать за вонючей водой.

Маша слушала разговор взрослых, и ей было жалко соседа Семена. Он хоть и грозил ей прутом, но все-таки ведь человек. Как же будет на одной ноге, если вторую отрежут? На костылях быстро не побежишь.

– А его сына Сашку плотники хотят взять в Ковляй, пока отец в больнице… – продолжал пастух, поправляя висевший через плечо транзистор. – Мальчишка-то один остался. Без присмотру.

– Как это – Сашку в Ковляй? – строго переспросила Анюта Офтина.

– Сам слышал. Бригадир плотников, дед Митрий, хочет его к себе устроить…

Старшей Офтиной от этих слов стало не по себе. «Нашлись опекуны! К себе возьмут Сашку, – рассуждала она, шагая домой. – Да что же они думают? Разве он один-одинешенек? В лесу, что ли, живет? А мы кто? Или не соседи?»

Маша шла рядом с матерью, задумчивая и невеселая. Если Сашку заберут в Ковляй, совсем ей не с кем поговорить будет. Мать целый день на ферме. Каково дома одной? Пусть хоть бараном смотрит на нее Сашка, а все-таки с ним легче. Да и парень он не такой уж плохой. Вот и сегодня раками угощал.

Пришла домой Анюта Офтина и сразу же послала дочь к Шумбасовым:

– Узнай, дома ли Сашка. Если нет, заприметь – открыт ли у них сарайчик.

Маша вернулась скоро, сообщила: Сашки нет, а сарайчик открыт.

– Пойдем со мной! – решительно спросила мать.

Скоро кровать и другое немудреное имущество Сашки разместились в небольшой комнатушке Офтиных. Анюта нашла где-то матрас, постелила на койку, покрыла его белой простыней.

Вечером в дверь постучали. Маша выглянула в окно и увидела Сашку. Он стоял, опустив голову, часто моргал глазами.