Текст книги "Эскадрилья наносит удар"

Автор книги: Анатолий Сурцуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Оружие и другие материальные средства из Пакистана растекалось по всей стране через Панджшерское ущелье, которое являлось основной артерией, питающей эту проклятую войну.

Поэтому командование ОКСВ и руководство ВС СССР (Вооруженных сил Союза) прекрасно понимали, что от завоевания сидящего костью в горле оплота душманских сил зависит не только успех летней кампании, но и, возможно, исход всей войны в целом. Подготовке к этой операции было уделено исключительное внимание.

Необходимость тщательного подхода к вторжению в Панджшер показал и сам Ахмад Шах.

Годом раньше нашими была предпринята попытка «прогуляться» по этому живописному ущелью. Ахмад Шах подождал, когда в него втянутся основные силы, и, используя преимущество в занятии господствующих высот, нанес мощнейший удар по выдвигаемым колоннам. Обратно с боями прорвалась только одна рота…

Он и на этот раз знал, что мы снова собираемся к нему в гости, и знал слишком много, как показали дальнейшие события. Его нукеры поклялись на Коране, что нога шурави не ступит в Панджшер.

Замыслом проведения операции предусматривалась, учитывая полученный в боях с Ахмадом опыт, высадка десанта, вопреки устоявшимся канонам военного искусства, непосредственно на голову врага по всему ущелью, а это четыре тысячи двести человек на фронте в сто километров! Десант должен был занять господствующие высоты и обеспечить проход основных сил на бронетехнике по дну ущелья…

Грудинкин, промаявшись целый день на КП, принес к вечеру основу замысла применения авиации. По нему выходило, что на острие атаки, в первой волне планируемого к высадке десанта – наша эскадрилья. А группу захвата площадок, которая раньше всех суется в пасть врагу, возглавляет сам комэска. Мне же отводилась роль пары ПСО! Вот это да! От обиды перехватило дыхание.

«Ты что ж, Юрий Васильевич, перестал доверять, что ли, ведь раньше всегда группу захвата я водил?» – спросил его.

«Да ладно, Васильич, тебе ж в акамедь экзамены сдавать», – смущенно улыбаясь, проговорил командир.

Ему поддакнул и замполит. «Ты уж и так все операции на себя забрал, всюду вперед суешься, как будто других нет, незаменимый ты наш!» – довольно зло, что непохоже на Саньку, отчеканил Садохин. Меня аж передернуло от такого нахлопа и внезапно возникшего ощущения «безопорности» под ногами. Так чувствует себя ни о чем не подозревающий человек, вдруг проваливаясь в яму.

Видимо, Грудинкин уловил мое состояние, все-таки не один месяц в одной комнате живем, вместе воюем, и примирительно заметил: «Ну ладно, на первый вылет уж планы менять не будем, согласование и взаимодействие уже отработано, а на последующие – будь по-твоему». На том и порешили.

На следующий день мы полным составом двух эскадрилий (нашей, «зеленой», и соседней – «полосатой») уже прилетели в Баграм. Мамочки, а там уже черт-те что творится!

Столпотворение людей и техники, суета, гомон, пыль и ругань, гортанные пехотные крики и заклинания замполитов, сбившиеся в стаи начальники и корреспонденты, протуберанцы шатающихся по всем направлениям строем солдатушек, живописные группы летунов всех мастей и специальностей, невесомым перышком летящие куда-то женщины-связистки, почему-то легко пронзающие любую камуфлированную толпу.

Пехоты, десантуры, спецназеров как наших, так и местного афганского правительственного воинства, оголив важнейшие стратегические опорные точки, понабрали около восьми тысяч.

Вся авиация 40-й армии и несколько полков на территории Союза изготовились для действий в этой масштабной исторической операции.

Одних вертушек со всех полков Афгана в Баграм пригнали более сотни. Воодушевило нас то, что командовать всей вертолетной составляющей операции, к нашей гордости и некоторому успокоению, поручили нашему командиру полка, Павлову.

Вечером всех пилотяг, участвующих в операции, а их набралось около трехсот, собрали вместе, поставили задачу, и пошли мы, как это принято при отработке совместных действий, «топотать». Так мы называли тренаж «пеший по-летному», забавное, если посмотреть со стороны, зрелище. Несколько десятков взрослых дяденек, попарно стоящих друг за другом, начинают медленно ходить по замысловато расчерченному асфальту, повторяя предстоящие наутро действия, при этом наблюдая маневр каждого. Налетевшие коршунами неизвестно откуда фотокоры взяли нас в придел своих объективов. Но есть у летного состава примета – не бриться и не фотографироваться перед вылетом, поэтому я, пообещав расколотить дорогостоящую оптику об асфальт, разогнал стервятников, к вящему удовольствию своих подчиненных.

Подготовка закончилась, когда солнце уже готовилось завалиться за уютную подушку знакомых горок. Покуривая на крыльце модуля, народ, обычно пребывающий при этом в «бакланном режиме», непривычно приумолк. Все думали о том, что предстояло утром.

Оживление внесла проходящая мимо привезенная из Кабула официантка Людка. «Мальчики, говорят, за эту операцию и женщин будут награждать, может, и мне медаль дадут?» – проворковала она. Колька Корольщук, курчавый жгучий брюнет небольшого роста, подскочил к ней и, ладонями делая движения, каким разминают тесто, начал тискать поочередно груди прелестницы общепита, приговаривая: «Куда ж ты, Людк, медаль-то будешь вешать, сюда или сюда?» Официантка продолжала задумчиво и неподвижно стоять, как корова во время дойки. Король, ожидавший оплеухи, готовясь получить ее, как кот, который тянет при хозяевах колбасу со стола, но не может не совершать означенных действий, не дождавшись ответной реакции, ринулся прочь, в модуль, возбужденно вопя: «Восемь месяцев бабу не щупал, восемь месяцев бабу не щупал!..» Дружный гогот разрядил обстановку, стало как-то полегче дышать, чуть отодвинулся наплыв черных дум.

Утро 17 мая 1982 года выдалось смутным. Смутно было на душе, смутно было в воздухе. Вроде и облака солнце не закрыли, а какая-то влажная взвесь висела в воздухе, не позволяя атмосфере быть прозрачной, как будто хмурилось, насупилось само небо.

Одновременно нарастая, тревожный гул сотен винтов разогнал тишину над аэродромом.

Колонна десантуры, змеей вползшая на аэродром, жадно поглотилась чревами поджидавших ее десантных вертушек.

Отталкиваясь от взлетной полосы огненными струями, занозами в небо пошли вонзаться «сушки», истребители-бомбардировщики Су-22 афганских ВВС, призванные расчистить нам площадки приземления.

Тяжело переваливаясь с боку на бок, «зеленые», загруженные живой плотью десанта, подруливали к полосе и, чуть пораздумав на контрольном висении, оценивая свои силы, кряхтя и подбадривая себя похлопыванием лопастей, начинали карабкаться в высоту, один за другим вылезая на заданный этаж в воздухе, или эшелон, как у нас говорят.

В эфире – почти тишина, лишь изредка слышатся короткие штатные доклады экипажей о прохождении контрольных точек, да «сушки» доложили об окончании работы.

Подходим к Панджшеру. Вот оно, ущелье, уже проглядывается.

В утренней дымке его извилистое лоно выглядит серым и мрачным, задернутым покрывалом дымки и поднятой в воздух пыли от работы штурмовиков, как будто ущелье пытается укрыться от нас этой завесой. Напряжение в голосах докладывающих обстановку экипажей возрастает. Судя по произносимым кодовым словам, головная часть колонны высадки десанта вошла в ущелье, снижаясь для посадки на намеченные площадки. Занимаем со своей парой зону ожидания над входом в ущелье. Предупреждаю старшего спасателей о готовности к работе.

Сквозь толщу набранной высоты внизу еле различимо просматриваются штрихи вертушек, одна за другой протискивающихся в узкий коридор ущелья.

И тут началось.

Дальнейшее из-за насыщенности и плотности происходящих событий можно описать только с учетом последующего воспроизведения рассказов очевидцев, участников тех событий, наблюдавших их с разных точек.

Я вдруг услышал, как напряженная тишина в эфире взорвалась гомоном одновременных докладов возбужденными голосами сразу нескольких экипажей, среди которых улавливались обрывки фраз: «Куда ты?! ДШК работает!!! Захожу на него!.. Высад… Зеленый горит!!! Зеленый горит!!! Зеленый упал!!! Захожу на ДШК… Пускаю управляемую… Попал!.. Подтверждаю!..»

Смысл выстреленных в эфир фраз еще не дошел до сознания, а руки-ноги уже сделали в автоматическом режиме свое дело, и я понял, что начал снижение, проваливаясь с дикой скоростью в злосчастную каменную щель, на ходу выпулив в эфир одну-единственную фразу: «Я двадцать пятый, снижаюсь в ущелье!»

Вихрем заскочив в коридор его стен, мы увидели за поворотом под обрывом поднимающийся вертикально вверх столб черного жирного дыма, торопливо разматывавшего свои клубы.

Кто-то рявкнул в эфир: «„Зеленый“, куда прешь, там ДШК!»

Выскочив на срез обрыва, мы увидели слева под собой обломки вертушки, которые жадно долизывал огонь. «Мать твою!!! КТО!!! Некогда! Надо успеть сесть. Высота! Высота большая!!! Вниз!!! Быстро вниз!!! Успел! Сядем!» Боковым зрением увидел – прошмыгнул впереди меня на посадку ведомый. Какого хрена, я ему команду на посадку не давал! Ладно, после разберемся.

Высадив спасателей, я посмотрел в сторону обломков и обомлел…

Петька Погалов, правак Садохина, с закопченным лицом, по-звериному оскалившись, тащит к нашему вертолету, обхватив своей ручищей, бортача, Витьку Гулина, а тот почему-то в летней куртке, в трусах, без ботинок, и в одной руке держит кожаную куртку, которая съежилась до детского размера. На голых Виткиных ногах кожа повисла спущенными чулками, на кистях рук болтаются обрывки кожи… Ввалившись в кабину, Петька, мотая продымленной головой, скаля зубы, смог только глухим голосом, пересиливая шум винта, прорычать-прорыдать: «Санька сгорел, Санька сгорел…» Смысл его слов доходит не сразу. Сознание не фиксирует то, что пока не видят глаза. Включается защита психики где-то в мозгу и переключает поток мысли на другое направление. Так. Ясно. Ребята обгорели, их жизнь решают минуты, срочно нужно в госпиталь!

Разворачиваюсь для взлета из-под обрыва в направлении кишлака, нависшего сверху. Руха, кажется, он называется. Включаю форсаж, начинаем карабкаться носом на обрыв, высовываясь снизу, как из окопа.

Вертолет на взлете беззащитен. Скорость мала, снизу-сбоку брони нет, поэтому правак, Боря Шевченко, приоткрыв свой блистер, высунув ствол автомата, на взлете с шухерных мест всегда постреливает по подозрительным местам. Мы уже медленно проплываем над Рухой, когда Боря вдруг подпрыгивает на своем сиденье и истошно орет только одно слово: «ДШК!!!» Сквозь гул машины и гвалт кипящего эфира в наушниках слышу мощные удары по борту, как будто кто-то равномерно и споро стучит кувалдой снаружи. Ети ее корень! Холод мгновенно охватывает затылок, это так, что ли, ощущается дыхание смерти?! Возникло видение бегущего по узкому коридору человека, по которому кто-то стреляет в затылок из пистолета, при этом хохочет вслед и, куражась, протискивает в сознание: «Ну что, курепчик, попался?» Ах ты, гад! Врешь, не возьмешь! Кулаки наливаются яростью и начинают гонять зажатые в них рычаги управления от упора до упора. Вертолет проделывает немыслимые акробатические телодвижения, уходя из зоны обстрела. Как там сзади, в грузовой кабине, катаются непривязанные ребята, не хочется и думать, простите уж, иначе все здесь останемся.

Наконец звук кувалдометра начинает ослабевать, и мы чувствуем, что выскочили.

Увернулись!!! Понял, ты, гад, мы тебя сделали!!!

Оборачиваюсь в грузовую кабину, там Петька, поднимаясь с пола, слабо помахал рукой: живы, мол. Так, это хорошо, значит есть смысл дальше в госпиталь лететь. Но вдруг сознание острым жалом пронзает мысль: «Ведомый!!!» Блин, я на такой большой промежуток времени отстранился от основной обязанности ведущего: ВСЕГДА ПОМНИТЬ О ВЕДОМОМ! Господи, что я наделал! Ни разу за это время не поинтересовался им. Почему он сел в ущелье? Ведь он должен был меня сверху прикрывать! «Какой же я мудак!» – мысленно обозвал себя последними словами и, выйдя в эфир, скомандовал двум десяткам вертолетов, находящимся в районе: «Ищите „двадцать шестого“!»

Высадив обгоревших мужиков в полевом госпитале, развернутом на окраине аэродрома, мы задумчиво подруливали к своей стоянке, пытаясь осмыслить случившееся. Особенно одолевала занозой застрявшая мысль о ведомом. Проклиная себя за бездарное руководство парой, я, заканчивая руление, развернулся на стоянке.

Шевченко, удивленно подняв брови, указывая пальцем на соседнюю машину, проговорил: «Командир, да это ж Наумов!» Ах ты, гондон сопливый, ну я тебе! Дернув стоп-краны и не дождавшись остановки винтов, опрометью выскочил из вертолета и подбежал к Юркиной машине.

«Что ж ты, гад, делаешь, я из-за тебя всю авиацию в районе высадки на уши поднял!» – возопил я.

Однако тут же осекся. Юрка, тряся головой в тяжелом бронированном ЗШ (защитном шлеме), рукой молча показал на фюзеляж своей машины.

Да-а-а уж, картиночка, достойная пера. Над входом в грузовую кабину и по всему борту зияли дыры величиной с кулак. Ошметья перебитых обгорелых проводов торчали из кабины экипажа. Пятна окалины веселыми красками расцветили серые бронеплиты возле командирского сиденья. Как аппарат смог в таком состоянии добрести до родного стойла, загадка сия великая есть. Слава советской технике! Не перестаю ей удивляться!

«Извини, командир, плохо слышу после того, как по мне шарахнули», – пробормотал милый мой Наумчик.

Закурив, он продолжил: «Ты когда вниз полез, тебе ж орали про ДШК, а ты не обратил внимания, попер прямо через установку, ну они или офигели от такой наглости, или просто не успели среагировать на такой шустрый маневр, но по тебе не отработали, а уж мне все, что нам обоим причиталось, видно, и досталось. Удар, дым в кабине. Я сразу на вынужденную пошел и сел чуть дальше тебя. Хотел доложить по радио, а оно не работает, проводку, гады, перебили. Только хотел правака выпустить, чтобы добежал до вас, смотрю, вы взлетаете, да прямо через эту же установку норовите пройти. Ну а мне куда деваться, я за вами и пошел. Хотел ракетами его приласкать, жму, жму на кнопку, а ничего не срабатывает, носовой пулемет жму – не работает. Пока бортачу сказал, чтобы пересел к пулемету, чтобы от ручной гашетки с него отработать, уже по вашему борту зенитка полыхнула, ну, думаю, хана. Тут борттехник все-таки успел из носового пулемета по расчету ДШК очередью дать. Отогнал их. Ненадолго вроде примолкли, да видать смертник один у них остался, снова застрочил, и уже по мне опять попал. Вывернулся я из-под обстрела, а сказать ничего не могу, пристроиться попытался, да куда там, ты так притопил, что хрен достанешь, только у Баграма на посадке и догнал. Приборы не работали, редуктор уже подвывать начал, слава богу, когда уже сели, наверное, масло вытекло. Как дошли, не знаю. А ты рядом с Садохиным на реке еще один вертолет видел?»

Этот вопрос нас озадачил, ведь о том, что произошло, в полной мере не знал в этот момент никто…

Рассказывает Петр Погалов

«Сначала все шло штатно. Правда, когда мы уже на борт пришли запускаться с десантом, корреспондент какой-то подскочил и хотел нас сфотографировать. Мы, конечно с Витькой Гулиным, бортачом, отказались. А Санька нас буквально за рукав под объектив тянет, что вы, говорит, чертей боитесь, а еще коммунисты. Ну не на тех он напал, мы увернулись, а он все-таки позировать начал этому, который с камерой, тебя, жаль, рядом не было.

Взлетели мы. Впереди – Грудинкин со своим ведомым, Шурой Шипуновым. У нас на хвосте тоже ведомым Витя Рязанов болтается, а уж сзади нашей пары – вся остальная эскадра.

Вошли в Панджшер. Смотрю, впереди площадка у Рухи показалась, а первая пара дальше прет. Ну, думаю, может, хотят против ветра зайти. Говорю: че там, Сань, ветра почти нет, давай с ходу сядем. Так и сделали. Саня со своим ведомым машины быстренько посадили, десант выпустили, и начали мы с этой площадки взлетать. Тут видим картиночку, от которой у меня аж шлемофон приподнялся, так волосы дыбом встали. Грудинкин разворачивается, а по нему ЗГУ начал работать. Пламя от выстрелов у него от стволов до вертолета, казалось, доставало.

Грудинкин ничего в эфир не успел сказать. Его вертушка медленно закрутилась и на островок речушки под Рухой упала.

Ведомый, Шура Шипунов, шмальнул по зенитке НУРСами, но она, развернув стволы, так по нему огрызнулась, что только шматки с его борта полетели. Смотрю, и они, задымив, отвалили.

Александр Шипунов, получив семьдесят два мелких осколка в лицо, шею, грудь, обливаясь кровью, сумел вывести вертолет из-под огня, и только потом, теряя сознание, передал управление своему летчику-штурману Сергею Кузнецову, который довел машину до аэродрома.

Мы продолжили взлет, и, когда немного набрали высоту, увидели стреляющую ЗГУшку. Ты знаешь, как Саня НУРСами стреляет. Он довернулся на нее и дал залп. Ракеты пошли точно в цель, вокруг установки земля закипела, ну, думаю, заткнулись, гады. Но, как видно, она была в обваловании или смертник там сидел прикованный, только зенитка снова ожила, и море огня пошло уже по нам… Я видел, видел, как шлейфы от наших ракет пересекались с трассами зенитки, идущими в нашу сторону. Мы продолжали вести стрельбу, все ближе надвигаясь на стволы, плюющие огнем нам в лицо. Мне казалось, что сейчас мы столкнемся, так и не прервав огненных объятий. Вдруг я услышал треск, из грузового отсека повалил дым, мгновенно заполнив своей чернотой пилотскую кабину. Где мы и куда летим, уже невозможно было понять. Я закричал: „Саня! Саня!“ А из-за дыма его не вижу, и он не отзывается. Взялся за ручку управления, а она – вялая, как будто ее никто не держит. Приоткрыл блистер, чтоб хоть что-то увидеть, смотрю – мы на склон горы несемся, сейчас столкнемся. Я только ручку успел вправо отдать, как почувствовал сильнейший удар, и голова-жопа-ноги, куда-то мы стали кувыркаться. Вырубился. Сколько был без сознания, не знаю. Очнулся, кругом дым, в каком положении, непонятно. Шарю руками по пузу, чтобы кольцо привязных ремней дернуть, а его нет. Нащупал кольцо где-то за спиной, рванул и… вывалился наружу.

Смотрю, вертолет вдрабадан, горит. Я сунулся снова в кабину, Витьку вытащил. Его кожанка спасла, так бы сгорел. Только было, оттащив его, попробовал снова за Санькой полезть, как взрыв раздался, нас аж в сторону отбросило, а вертушка после этого на куски разлетелась.

Прямо скажу, скучно стало. Остались мы с Витьком вдвоем с одними пистолетиками в руках, а кругом враги, шкурой я их в этот момент почувствовал. И точно, как накаркал, гляжу, из-за поворота ущелья грузовая „Тойота“ показалась, ты ее, кстати, не видел?

Ну, думаю, хана тебе, бегемотик. Успел прикинуть, сколько выстрелов смогу сделать, чтобы один себе оставить, и так тоскливо стало, что не поверишь, Богу взмолился. И тут – грохот на все ущелье, откуда-то сверху ты валишься. Господи, ты есть, возблагодарил его незнамо как! Приглядевшись, я только подумал, что по такой траектории ты с ходу не попадешь на площадку.

Как тебе это удалось? Я такой заход век не забуду. Ну а дальше ты знаешь…»

Мы закурили, чуть отойдя от израненных машин, попытались разобраться в сложившейся обстановке. Юрка Наумов тоже подтвердил, что видел на островке реки еще один сбитый вертолет.

Позвонили с КП.

Нам, как побывавшим непосредственно на месте боестолкновения, поставили задачу эвакуировать ранее высаженных у вертолета Садохина спасателей, вместе с телом погибшего замполита, которое они успели извлечь из-под обломков, а также забрать тела со сбитого вертолета Грудинкина.

Последние надежды на то, что кто-то из его экипажа выжил, рассеялись…

На простой вопрос, а на чем, собственно, лететь, с КП последовал гениальный по простоте и решительности ответ: берите, говорят, любые вертолеты, которые видите на этом аэродроме, и вперед.

Поодаль, поблескивая свежей краской, стояли две новенькие расчехленные «эмтэшечки». Вокруг одной из них прохаживался вальяжного вида борттехник. Подойдя к нему спорым шагом, мы на ходу объявили ему поставленную с КП задачу. Бортач, ну точно как таксист на московской стоянке, величаво отвернув мурло в сторону, процедил: «Мы под советников стоим». Не упомню, что я ему сказал конкретно, но через три минуты мы были уже в воздухе.

Солнце палило вовсю, когда мы снова ввалились в ущелье, подойдя к знакомому месту по другому маршруту.

Оставив Наумчика наверху, я подполз на висении поближе к обломкам Санькиного вертолета, с удивлением отметив, что к уже виденному ландшафту добавился остов сгоревшего пикапчика.

Спасатели на брезенте подтащили к нашему вертолету Нечто.

Когда это Нечто проносили мимо моего блистера, я заглянул внутрь брезента…

Беззащитное в своей обнаженности, с молнией летной куртки, навечно впаянной в мясо, в уже знакомой позе боксера, изваянное огнем в антрацитном материале в виде статуи трагического черно-красного цвета, увенчанное черным нимбом остатков курчавых волос, на брезенте лежало – ТЕЛО. Санькино ТЕЛО. Некий ПРЕДМЕТ. Который. Еще. Недавно. Был. Санькой…

В голове почему-то возникла картинка, как прошлой ночью Санек, спавший на соседней койке, во сне все время свешивал ногу на пол, как будто силился куда-то пойти, но не мог…

Вдруг внутри лопнула какая-то мембрана. С самого темного дна наружу вырвалась волна такой ярости, какой ни разу в жизни не испытывал.

Рванув рычаг шаг-газа вверх до упора, так, что еле успели заскочить в вертолет спасатели и еще с ними какой-то человек в чалме, я одним махом отодрал машину от склона. Развернув ее на висении носом на противоположный берег, начал залп за залпом всаживать весь боезапас ракет в бруствера видневшихся окопов духов, при этом рыча что-то нечленораздельное.

Окутанные дымным пламенем сходящих из блоков НУРСов, мы на подлете продвигались к островку, на котором стоял сплющенный от удара, с поломанными лопастями и свернутой набок хвостовой балкой вертолет Грудинкина.

Сели от него слишком близко, так, что наши лопасти едва не задевали стоявший остов.

Десантура, успевшая к нему подойти, вытаскивала из нутра покалеченной машины все, что можно. Почему-то командир десанта, подбегая к распахнутой нашим бортачом двери, пригибался почти до земли и вел огонь из автомата во время движения одиночными выстрелами. Забежав к нам в кабину, он, задыхаясь, сказал, что придется немного нам обождать, пока тела вытащат, их зажало деформировавшимся от удара металлом частей кабины. Причина применения одиночных выстрелов объяснилась уже потом. От перегрева стволов автоматы десантников уже не могли стрелять очередями. Посмотрев направо в направлении стрельбы наших, я обнаружил, что сидим-то мы метрах в ста пятидесяти от зеленки, где у духов, видимо, оборудованы неплохие огневые позиции. Сквозь шум винтов и рык двигателей еле различались какие-то щелчки. Я, немного поразмыслив, по СПУ стал советоваться с праваком: может, нам развернуться задницей к зеленке? Боря Шевченко, не сразу врубившись, повернул голову, чтобы переспросить меня. В этот момент раздался щелчок позвонче, в стекле правого блистера напротив Борькиной башки образовалась дырка, и борттехник, тот самый вальяжный «таксист», вдруг завалился назад, обливаясь кровью. Ну ни хрена себе! «Боря, помоги ему!» – заорал я, удерживая управление. Боря, удивленно рассматривавший дырку в блистере и смахивавший с носа осколки стекла, выпучил глаза и метнулся в проем двери, где на полу лежал раненый бортач.

Ну, гады, вы уже достали, щас я вам! Ласковыми интонациями, со спокойствием, которое самого удивляло, вызвал на связь Наумова, мотавшегося над нами сверху. Обращаясь уже не по-позывному, сказал ему: «Юра, по нас справа стреляют, борттехника ранили, отработай в траверзе от нас сто пятьдесят „карандашами“». (Это так НУРСы по коду называют.)

Что такое с высоты шестьсот метров зазор между нами и врагом в сто пятьдесят метров? Это примерно как щелка в полу, куда надо, ножичек кинув, точно попасть…

Такую задачу я мог поставить только Юрке, зная, как он стреляет, а в данной ситуации это означало – на кончик его пальца, нажимавшего кнопку огня, повесить жизнь всего нашего экипажа и десантуры. Мы ведь знали, сколько таких промахов было с трагическими последствиями.

Замерев, слушаем и считаем секунды. Слышим слитное шипение, как будто дракон выдохнул. Это ракеты пошли. Считаем секунды: раз, два, три, попадет – не попадет? Четыре, пять, попадет – не попадет? Шесть, семь, попадет – не попадет?

Справа раздался торжествующий грохот и вскипели мощным вулканным извержением разом земля и деревья. ПОПАЛ!!! Молодец, Юрчик!!!

Примолкли сволочи!

Десантник с просиявшим лицом, подойдя к нам, дал команду бойцам на погрузку снятого вооружения и своих раненых. Извинившись, что не смогли пока достать убитых, предложил нам увезти сначала живых. Ну что ж, полосатик, ты прав. Взлетаем. Пришли в Баграм без приключений, только половина приборов почему-то не показывала.

Зарулив на стоянку, выключили движки. Вышли осмотреть машину и разом присвистнули.

Весь правый борт иссечен следами от пуль, пробит редуктор и входной аппарат двигателя, Борькина дырка сверкает в стекле. Хорошо, что в стекле, а не в голове, а ведь запросто, если бы я его в тот момент не позвал… У Юрки тоже пару дыр нашли на заднице. Вертолета, конечно.

Боря спрашивает, а что это за хрена в чалме под белы рученьки спасатели к нам на борт затащили во время эвакуации Садохина. Пожимаю плечами, мол, я его мельком едва видел.

Кто это был, нам потом рассказали. Жаль, что потом.

Рассказывают спасатели

«Когда вы нас высадили, мы пошли к обломкам вертолета замполита и стали прикидывать, как приподнять движки, которые придавили тело. В это время услышали шум подъезжавшей из-за поворота дороги машины. Спрятавшись за обломками, стали выжидать, что будет. Из машины вышли два бородача в чалмах, с автоматами и направились в нашу сторону. Мы, поздоровавшись, кинули гранату им под ноги. Один сразу упал, а второй, у которого еще и рюкзак за плечами оказался, быстро-быстро так полез вверх по склону. Ну мы его ссадили, связали, в вертолет вместе с собой усадили, в Баграм с вашей помощью привезли и контрикам сдали».

Как оказалось впоследствии, задержанный оказался начальником штаба Панджшерского ущелья, первым подручным Ахмад Шах Масуда. Он ехал, чтобы пленить выживших членов экипажа Садохина или Грудинкина и запечатлеть на пленку результаты работы построенной им системы ПВО.

По документам, найденным у него в рюкзаке, переведенным и расшифрованным, было арестовано 108 человек. Среди них – ответственные работники аппарата НДПА, Министерства обороны, международного аэропорта Кабул. Поэтому Ахмад Шах, обладавший неограниченными финансовыми возможностями, знал о предстоящей совместной операции советских и афганских войск ВСЕ.

Но делать нечего. С КП уже команда прошла, что нам два борта снова подготовлены, запущены, ждут нас, сердешных.

Снова взлетаем, идем опять в злосчастную пасть дьявола.

Дошли, сели. Сверху уже не только Юрка прикрывает, а целая кодла «полосатых» из эскадрильи Полянского, наших соседей.

Один из «полосатых» доложил, что видит на позиции уже слева от нас ЗГУшку, которая стволы разворачивает в нашу сторону. Павлов, управлявший боем сверху, обматерив его слегка, прикрикнул: «Раз видишь, то бей!» Слышим шипенье схода управляемых ракет, затем торжествующий вопль: «Попал!!!»

В обстановке, когда по тебе стреляют, а ты не можешь ничего сделать, становится не по себе. Беру свой автомат, и через открытый блистер начинаю палить вверх по склону в направлении обидчиков.

Бортач, уже третий за день, истошно завопил: «Командир, лопастя, командир, лопастя!!!» Это он заопасался, что лопасти несущего винта задену. Удивленно и жалостливо посмотрев на наивного паренька, я сказал: «Милый, да мы сейчас можем вместе с лопастями здесь остаться, если стрелять не будем».

Борттехник приумолк.

Через минуту подполз десантник, уже со спасателем. Вытирая пот с прокопченных пороховой гарью лиц, прокричали, что до сих пор не смогли вырубить из цепких объятий искореженного металла тела погибших, и предложили взлететь, чтобы не служить полигонной мишенью для духов, покрутиться над ними на высоте, а уж когда они ракету дадут, что будет означать готовность к погрузке, снова зайти на посадку. Павлов сей план утвердил, и мы шуганутой птичкой вспорхнули на спасительную высоту.

Тут вмешался такой психологический момент. Представьте, что погожим летним днем вы, купаясь, кидаетесь в речку, накопив в теле запас тепла. Только выйдя из бодрящей водички, надо сразу снова туда бросаться. Уже менее приятно. Только вышел – снова в воду. Холодно и противно. Снова вышел – и снова в воду. О-очень холодно, о-очень неприятно, и о-о-очень неохота. Вот теперь умножьте в несколько десятков раз уровень ощущений, чтобы получить в сухом остатке те чувства, которые охватили нас при виде красной ракеты снизу. Я вдруг ощутил у себя лихорадочную дрожь по всему телу. Ноги на педалях заходили ходуном. Огромным усилием воли заставив себя отдать ручку управления вперед, посмотрел на свой доблестный экипаж. Борттехник, парень из баграмской эскадрильи, имени которого я даже не знал, сидел на своем рабочем месте, как окаменевший «статуй». Лицо его заострилось и почернело. Глаза без всякого выражения приобрели вид застывших объективов. Боря, мой правак, каратист и весельчак, гундос и похренист, сибиряк по рождению и заматеревший дальневосточник, ПОБЕЛЕЛ лицом. Тупо глядя выцветшими глазами вперед, он бессвязно бормотал что-то насчет курса.

На своем застывшем резиновой маской лице я, чуть ли не руками раздирая рот, изобразил подобие улыбки, затем прохрипел экипажу, удивляясь чужому голосу: «Нормально, мужики…» И сунул ручку, пересиливая все свои инстинкты, что есть мочи от себя, переводя вертолет на снижение!

Внизу уже привычно поднимали камешки пули духовских винтовок, суетились десантники и спасатели, занося в грузовую кабину тела убитых и раненых, какие-то шмотки, оружие, боеприпасы и прочую дрянь со сбитого вертолета. Мы безучастно и тупо, как зомби, наблюдали за этой картиной, как будто нам показывали кино по телевизору. Наконец, наземники подали знак: все, мол, можно взлетать. Чуть приподняв машину над островком, я понял, как ей тяжело. Напряглись все ее мускулы, задрожало от напряжения все ее тело, выгнулся тюльпаном несущий винт, обвисла балка, и движки, взвыв на немыслимо высокой ноте, пропели: «Ну-у-у-у-у-у-у куда-а-а-а-а ж-жж-ж-ж-ж-ж, ты-ы-ы-ы-ы-ы???» Мысленно умоляю ее потерпеть, поднажать ну еще чуть-чуть, ну НАДО отсюда выбираться, ты пойми ж, дорогая!!!