Текст книги "Эскадрилья наносит удар"

Автор книги: Анатолий Сурцуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Можно на этом и закончить рассказ, но…

Вечером, посасывая сигаретку, обсуждаем мы своей парой прошедшие события и прикидываем, достойны мы награждения за спасение потерпевшего бедствие экипажа или слишком нахально об этом мечтать через месяц после прибытия на войну.

И тут мимо идет пропагандист полка (была такая военная профессия тогда, в советские времена), видом своим напоминающий шакала Табаки из мульта про Маугли. Завидев нас, он заговорщицки отозвал меня в сторонку. Заверив в своем безбрежном уважении всей нашей группы, поведал, деланно возмущаясь, сам при этом изучая реакцию на произносимые слова, содержание совещания, которое только что провел начпо. Начпо – это начальник политотдела, т. е. главный замполит полка, скотина редкостная и сволочная, замечательная эксклюзивным набором негативных качеств, и поэтому даже представляющая для стороннего наблюдателя некоторый зоологический интерес. Ну, например, как самая ядовитая змея, обитающая в дебрях Амазонки. Так вот, он, собрав всех замполитов полка, начал толкать им речь о том, что надо больше обращать внимание на воспитание психологической устойчивости во время боевых вылетов у летчиков. Ну да, сам-то он ни одного боевого вылета так и не сделал за всю службу.

В качестве примера он привел якобы имевший место случай, когда вертолет Якупова был сбит (?), замкомэске третьей эскадрильи (то есть мне) приказывают сесть, чтобы забрать его, а я отказываюсь, ему (то есть мне) еще и еще раз приказывают совершить посадку и забрать товарища, попавшего в беду, а он (то есть я) отказываюсь снова и снова. И так до тех пор, пока не прилетел командир полка и лично приказал командирским тоном, с угрозой отдать под трибунал, выполнить задачу по спасению, после чего уже он (то есть я) не посмел отказаться!

Что-то стало трудно дышать. Так бывает, когда тебе совершенно неожиданно, со всей дури, засадят под дых. При совершенно ясном небе вдруг потемнело, как во время солнечного затмения. Вроде дождя в это время года здесь не бывает, а веки что-то мокрые…

Это что же происходит, граждане?!! «Где он?!» – только и смог пробормотать я. «А, начпо-то?» – безмятежно переспросил пропагандист. – «Да в Союз улетел, в Ташкент, промышлять чего-то. Мышкует, поди». И не спеша, с чувством выполненного долга, покатил в столовую.

Впервые в жизни почувствовав навалившуюся огромную тяжесть в груди, попытался отогнать наваждение. Ведь не может такая чудовищная несправедливость быть явью. Может, наврал пропагандист? Побежал к нашему замполиту эскадрильи, моему другу (дружили семьями) Сашке Садохину. Задыхаясь от душившей обиды, спросил его, правда ли то, что наговорил мне наш Геббельс. Санек подтвердил. «Что ж ты не вступился за меня!» – возопил я в отчаянии. «Ну я ж там, при десантировании, не был», – пряча глаза, сказал тогда Садохин.

«Но ты же МЕНЯ-то знаешь?!!»

И последовало молчание. Молчание в ответ на крик о помощи.

Самое тяжелое предательство – это то, которого не ожидаешь…

Почему, мучила меня мысль, почему начпо так поступил? На этот вопрос ответ, немного поразмыслив, нашел я быстро. Вспомнил, что незадолго до десанта происходило у нас в эскадре партсобрание, на котором присутствовал начпо и его начальник, член военного совета округа, большой человек. Говоря доступным языком, главный замполит округа. Ну а я, распалясь во время бурно проходившего собрания, посвященного предстоящему проведению операции, позволил себе критикнуть начпо в присутствии его хозяина. Дурак, конечно… Но вот понять Садохина я не смог, видно, все они, замполиты, всегда заодно друг с другом, корпоративная солидарность, как сказали бы сейчас.

Несколько дней ходил я, как в воду опущенный, не имея возможности толком пошевелить ни рукой, ни ногой. Превозмогая себя, подошел к командиру полка, полковнику Павлову, и заявил, что если мне не доверяют, то я не смогу выполнять полеты. Побитый на глазах у своры кобель не может быть вожаком стаи. Командир полка по-отечески, с хитринкой в глазах, посмотрел на меня внимательно. Затем нарочито грубовато послал меня подальше, заявив, что работать надо, пацанов скорее на крыло по-боевому ставить. А на досужие сплетни только бабы «нервенные» обращают внимание, если не доверял бы, то не стоял бы на этом месте.

А к награде не представил только потому, что сопливы еще пока, там посмотрим…

Ну и снова солнце засияло, грудь расправилась. Повоюем еще…

ПЕРЕВОЗКА

В Афгане нет железных дорог. Автомобильные есть, но во время войны ездить по ним чрезвычайно опасно. Мины, обстрелы из засад, обвалы на горных участках, оползни, возможность задохнуться (такие случаи были) в туннеле, если кто-то впереди встанет, а также сорваться в пропасть на повороте, поскользнувшись автомобилем на обледеневшем, каменистом лоне дороги – все это делает поездки по «ридной Афганщине» предприятием мало привлекательным. Поэтому начальство предпочитало преодолевать расстояние между пунктами «А» и «Б» районов дислокации частей 40-й армии по воздуху.

«Летайте самолетами и вертолетами Военно-воздушных сил! Быстро! Надежно! Выгодно! Удобно!» Есть, конечно, нюансы. Ну, например, точно так же могут и обстрелять, особенно на взлете и посадке. Успешность перемещения в другой пункт во многом зависит от квалификации экипажа, его опыта в полетах на ту или иную площадку. А также от температуры наружного воздуха, превышения, ветра, конфигурации площадки, препятствий на подходе к ней, влажности, условий пылеобразования и еще черт-те чего с бантиком на боку. Да что там говорить, в общем, зачастую – от Божьей милости. После того, как в середине восьмидесятых противник еще и ПЗРК начал широко применять, воздушные путешествия стали вообще делом экстремальным. Пассажирам даже стали парашюты выдавать и перевозки осуществлять по возможности ночью. Так что из всех преимуществ перемещения воздушным транспортом осталось одно – быстрота, во всяком случае, незамедлительность прихода к той или иной развязке.

Но не все так мрачно. Все-таки большинство перевозок осуществлялось успешно. Тому способствовали и возросший уровень боевого опыта пилотов, всякие технические ухищрения, реализованные к тому времени на технике, организация прикрытия, да и многое другое.

Один из первых вылетов, который поручили выполнить нашей паре, был на перевозку группы военачальников под руководством главного военного советника афганских войск, генерал-полковника Меринского. Ну перевозка больших начальников – вообще-то не самое любимое задание, выполняемое экипажами. В Союзе они (большие начальники, в основном – пехотные генералы), как правило, спесивы, полны величавой, державной напыщенности, капризны и чувствительны к малейшим отклонениям от политеса, как мнительные фрейлины двора Ея Величества. Окружение должно безостановочно выказывать им знаки внимания и подобострастной угодливости, в общем, «играть короля», иначе, не дай бог, у «забронзовевшего» может родиться подозрение в изменении своего статуса, и ну тогда начнет доказывать он всем, что его персона значит вообщеи на военно-политическом небосклоне в частности. Очень они, стало быть, этим озабочены…

В Афгане попроще. Тут они спинным мозгом чувствуют, обостренным своим инстинктом, что волновать пилотов перед боевым вылетом, в котором повезут его, дорогого, нельзя. Слишком много вышеперечисленных факторов, от которых все они зависят, влияют на то, довезут ли до нужного места. А если что не так, то, как говаривал один бортач, «вместе в одной коробчонке гореть придется».

Поэтому подходят к борту начальники в Афгане просто, без помпы. Принимая положенный, в соответствии с политесом, доклад от командира экипажа, пытливо заглядывают пилотам в глаза, стараясь определить, надежный ли экипаж на сей раз достался. Будничным тоном, тщательно скрывая естественное волнение перед предстоящим полетом, проговариваютмолодцеватую фразу: «Ну что, командир, заводи,поехали!» Каждый раз мне хочется ответить, что заводят хвосты лошадям, или еще – леденец за щеку, авиационную технику запускают,но воспитание и субординация не позволяют довести до сознания начальника ошибочность его сентенции.

Загрузив крупнозвездных военных порядочно, так, что аж просела на стойках шасси вертушечка, взлетаем. Курс – на Котаи-Ашру, милое местечко километрах в восьмидесяти к западу от Кабула, в районе которого располагается штаб афганской бригады. Задание – высадить группу вышеозначенных советников в целости и сохранности прямо на плацу этого соединения. Размеры площадки, окруженной со всех четырех сторон казармами, неизвестны, так же, как и ее состояние. Просто до нас, оказывается, туда никто не летал. Ладно, прилетим, посмотрим. Сзади, на установленной дистанции, болтается ведомый нашей пары, молодой на тот момент командир экипажа Юрка Наумов.

У него тоже загрузка получилась будь здоров. Жаль, что расстояние до точки маловато, топливо не успеем выработать, а то бы машина к моменту посадки полегче была, но… выбирать маршрут не приходится, приказано – кратчайшим.

Быстро добредаем до нужного нам района. Вот они, казармы, показались в обрамлении чахлой растительности. Снижаемся пониже, гася скорость, чтобы разглядеть, куда нам предстоит выполнить столь ответственную посадку. Так-так, размеры плаца вроде позволяют усесться парой. Препятствия в виде деревьев и казарм не шибко высоки. Поверхность, кажется, из камушков. Это хорошо, значит, пыли будет мало. Превышение над уровнем моря – 1410 метров по высотомеру. Ну, это для «эмтэшки» ерунда. Ветер… Ну вот в стороне костерок чабаны разожгли… Почти штиль. Ага, значит, можно заходить с любого направления. Ну что, решение на посадку принимаю. Какое-то смутное чувство заставляет меня дать команду ведомому покрутиться пока над дорогой, а потом, после моей посадки, подойти снова.

Аккуратненько строю заход, плавно подгашивая поступательную скорость и нежно, с малой вертикальной, снижаясь. Вот мы уже вплываем внутрь квадрата, образованного казармами. Высота – где-то метров двадцать, скорость – шестьдесят. Осталось немного прибрать на себя ручку, загасив оставшуюся поступательную скорость и, приподняв шаг-газ, снизив до минимума вертикальную, плавно приземлить машину, нащупав колесами земную твердь.

И тут… Черная буря от мгновенно взметнувшейся вверх пыли закрывает наброшенным на голову мешком все видимые ориентиры! За кабиной – сплошная темнота без видимых проблесков в стороны и вниз! За весь опыт летной работы я впервые оказался в подобной ситуации. Но зато сразу вспомнил, как в бюллетенях по безопасности полетов описывались случаи потери пространственной ориентировки экипажами, заканчивающиеся, как правило, плачевно. Начинаю лихорадочно соображать. Так, спокойно! Взять себя в руки! Уйти на второй круг? Нет, мы уже внутри западни, мощности движков не хватит с таким грузом и препятствиями вокруг выбраться, да и еще рядом – стена казармы, запросто, не видя ее, можно зацепить. Остается единственный вариант – продолжая снижение, сажать машину по приборам! Но меня никто не учил этому! А есть другой выход? Нет! Значит, будем сажать! Все. Внимание – только приборам.

Забыть обо всем другом. Авиагоризонт. Скорость. Вариометр. Радиовысотомер. Авиагоризонт. Скорость. Вариометр. Высотомер. Курс. Пока вроде удается держать показания приборов в куче, как у нас говорят, т. е. на нужных параметрах. Чувствую, что земля уже близко, вот совсем где-то рядом, лишь бы казарму не задеть. Вдруг боковым зрением, через левый блистер, замечаю, как что-то серое уплывает влево. Да это ж пятнышко просматриваемой земли уходит в сторону из-за бокового смещения вертушки, не улавливаемое никакими приборами. Ага! Сейчас мне и такая подсказка кажется невероятной роскошью, милостью Божьей, соломинкой для утопающего. Благодарю тебя, Господи!

Мгновенно реагирую, гася боковую скорость движением ручки и энергично опустив шаг-газ, шустро приземляю вертушку, пока Всевышний не передумал. Замечаю сквозь пыльную пелену, как некая жердина отошла от фюзеляжа, как мачта космического корабля во время старта. Невероятно долго оседала пыль, пока не появилась нормальная видимость. Оглянувшись, мы в экипаже обомлели. Лопасти винта продолжали с бешеной скоростью свой бег по кругу в пяти метрах от угла ближайшей казармы, из-за которой виднелись испуганные лица афганцев. У трапа, откинутого борттехником, валялись обломки жердины в руку толщиной, телесного цвета, с помощью которой ушлые местные связисты подпирали провода. Конечно, разве сверху ее разглядишь? Но приборы ничего криминального не показывали, вибраций машины не чувствовалось.

Генерал Меринской вышел из вертушки, ни о чем, видимо, не подозревая. Внимательно еще раз поглядев на меня, спросил, смогу ли я взлететь отсюда. Ну, на пустой-то машине, конечно, плевое дело! Дождавшись, когда высокая делегация отойдет подальше, не без мстительного чувства к афганцам, удостоившим такого приема борта, вывел движки на максимальные обороты. Черная, цементного типа пылища мгновенно отозвалась, превратившись в самум, поглотивший все вокруг. Ну, да нам это уже не страшно! Тщательно оттриммеровав вертушку, уверенным движением шаг-газа вверх выхватываю из черного пылевого мешка машину и, оставив внизу поднятую винтом бурю, проталкиваю ее вперед, подальше от этого гадливого места. Уф, хорошо. Солнце снова светит, движки уверенно поют свою песню. Ну-ка. Скоростенки добавим. Да нет, вроде не трясет. Ведомый на месте, разгрузился прямо на дороге, «без шуму и пыли», как говаривал герой известной кинокомедии. Идем домой. Как это здорово, выполнив задание даже с такими приключениями, возвращаться на свою точку. Будет что вспомнить, да и рассказать. Кстати, насчет этого. Вообще-то, если бы мы тщательнее осмотрели перед приземлением площадку, то не было бы и повода для волнений. Поэтому, для сохранения командирского авторитета, приказываю экипажу особо не распространяться про этот случай. Ну да, как бы не так…

Зарулив на стоянку и выключив двигатели, мы обомлели… Остановившие свой бег лопасти несущего винта представляли собой зрелище ну очень впечатляющее… На каждой лопасти по пятому отсеку с мясом была выдрана обшивка, оголившая трогательные в своей беззащитности соты наполнителя. Титановые (!) лонжероны имели вмятины солидной величины. Оборванные концы проводов системы обогрева торчали наружу. Стало ясно, что весь дорогостоящий дефицитный комплект лопастей выведен из строя, все пять штук. Сохранить это в тайне уже не удастся. Мгновенно черные мысли недавним самумом завертелись в голове. Вот тебе и руководитель хренов, приведший своих учеников на войну! Вот тебе и личный пример! Вот тебе и высокая должность замкомэска, которую ты занялв столь молодые годы без высшего образования! Теперь скажут – ну что, выскочка, допрыгался?! Вот тебе и твой первый класс, который снимут, или в лучшем случае понизят до второго, как пить дать! А главное, ведь отстранят от полетов!!!

Как жить?!!

Обуреваемый столь невеселыми мыслями, на подгибающихся ногах бреду я в поисках командира полка, незабвенного Павлова Виталия Егоровича, которого за глаза величали мы Батей за строгий нрав и заботливый характер, так уж в нем все это по-командирски сочеталось. Надо же доложить ему о случившемся и выслушать в ответ заслуженный приговор. Ей-богу, расстрел бы показался в этот момент избавлением от мук душевных!

Командир, в благодушном настроении выйдя из столовки после сытного обеда, взглядом наткнулся на согбенную фигуру и мгновенно все понял. Моментально вместо улыбки на лице образовалось самое суровое выражение, не сулившее ничего хорошего. Пугано, мямля и запинаясь, доложил ему о случившемся. «Что, весь комплект лопастей?!!» – вскричал командир. И понеслось. На протяжении краткой, но весьма эмоциональной и доходчивой лекции об особенностях осмотрительности при подборе площадок с воздуха, я все ниже уходил под землю, вжимаемый в грунт по самые уши напором командирского гнева.

Казалось, преисподняя совсем уже рядом. Котлы из ее оборудования уже казались желанными, лишь бы экзекуция поскорее закончилась. Но завершилась она самым неожиданным для меня образом. «Ну, и что ты здесь стоишь, как нищий на паперти! Я, что ли, за Меринским полечу, чтобы его обратно доставить?!! Бери другой борт и лети за ним, они уже звонили. И попробуй только мне еще чего-нибудь сотворить!!!» Ну, это я уже на бегу услышал, боясь изменений в полученной команде.

Можно было бы остановиться и на этом месте. Но история имела некоторое продолжение.

Прилетев в знакомый район, я, конечно, уже не полез в пыльный мешок, а спокойно посадил свою пару на дорогу Кабул – Газни. Ничего, пройдутся немного пешком большие начальники, целее будут. Не обращая внимания на перекрытое нами движение по дороге, возмущенные вопли водителей грузовиков-«бурбухаек», мы с невозмутимостью верблюдов поджидали своих сановных пассажиров. Наконец показались и они. Выскочив из работающей вертушки для доклада, я снова был удостоен внимательного взгляда Меринского. Спросив, тот ли экипаж его высаживал, и получив утвердительный ответ, он удовлетворенно кивнул и занял со свитой место в грузовой кабине.

После экстремальной посадки предстоящий взлет с полотна шоссейной дороги казался детским развлечением. Однако, присмотревшись внимательнее по курсу взлета, обнаружили мы электропровода, натянутые поперек дороги. Этого еще не хватало! Но ведь у нас «эмтэшка», супервертолет, только что полученный на вооружение и потрясавший всех своими данными. Конечно, перепрыгнем мы через эти самые проводочки! Начинаю взлет. Чувствую, что от жары мощность движков не та. Да и зарегулировали, наверное, машину техники, не разгоняется никак.

Вот мне уже кажется, что провода сейчас пересекут линию нашей глиссады. Проще говоря, столкнемся мы с ними. Да что же это такое, ну почему так много в один день, да именно со мной и с этой злосчастной группой? Ну а взлет-то идет и что-то надо предпринимать. Тут я вспомнил, как некоторые пилоты делились опытом. Что, мол, во время взлета в тяжелых условиях, когда явно требовалась дополнительная тяга винту, то применяли они дачу левой педали. Якобы тем самым разгружается хвостовой винт и драгоценная дополнительная тяга кратковременно достается несущему винту, что позволяет перепрыгнуть препятствие на взлете. Обрадовавшись столь своевременно пришедшему на ум воспоминанию, я не то что дал, а только подумал датьлевую педаль. Что тут было! Вертушка мгновенно, как норовистый конь, вошла в неуправляемое левое вращение, слегка вспухнув, правда, и оставив позади себя проклятые провода. Спасла мгновенная реакция, заставившая меня инстинктивно сунуть ручку вперед до упора, до приборной доски! Машина, сделав разворот на сто восемьдесят градусов, вышла в горизонтальный полет! А нам как раз туда и надо было лететь, в этом направлении, курсом на Кабул.

Немного отдышавшись, посмотрел я на экипаж. Судя по их безмятежным лицам, они не поняли, что происходило. Не стал я их разубеждать в полете, приказав усилить осмотрительность и внимание к приборам, боясь, что жаркий во всех смыслах денек преподнесет еще какой-нибудь сюрприз. Только на земле, разбирая полет, до них дошло, что было и что могло бы быть. Они-то подумали, ух какой лихой маневр командир закрутил, чтобы на курс выйти и от проводов уйти.

Да, негативный опыт иногда бывает даже ценнее обычного!

ЛЮБОВАНИЕ

О, Господи, как же ты прекрасна!

Ты так совершенна, что явно ощущается, что рука Господня довлела над теми, кто тебя создавал. Этот плавный изгиб бедра, изящно переходящий в бесконечное продолжение, сводит с ума своей уверенной завершенностью. Приливы манящих выпуклостей надолго останавливают на себе взгляд.

Прямая линия спины как бы приглашает возложить на нее твердую мужскую руку и пригласить на танец. Возможно, это будет танго…

Волнующая вздыбленность хвоста будит воображение…

Но гордая стать, осанка королевы, даже когда ты стоишь, не допускает даже намека на возможное небрежение при обращении с тобой, панибратство, непочтительность…

Поступь твоя легка, естественна, чуть небрежна…

Голос твой нежен и вместе с тем мощен, тебя слышно издалека, и он отличим от многих других…

Тобой могут владеть многие, но лишь немногим ты раскрываешься до конца, утаивая многие свои секреты и оставаясь непредсказуемой для непосвященных в самые неожиданные моменты…

На совершенство можно любоваться бесконечно, оно не утомляет. Как может надоесть созерцание реки, неба, огня в очаге?

Когда я увидел тебя впервые? В семьдесят третьем? Сколько ж лет прошло, а ты все так же юна, задорна, всем нужна, а изменяешься только в лучшую сторону. Как только тебе это удается? Я ж говорил, это точно Боженька был где-то рядом, когда тебя создавали. Я по-прежнему тебя люблю. Нет, не по-прежнему, и не я один. С годами любовь проходит этапы своего развития, как хорошее вино выдержку. От пылкости юношеского увлечения до зрелого, налитого годами совместно пережитых чувств ощущения в груди, что там есть место, в котором покоится нечто очень весомое.

Живи же долго, не падай, моя «восьмерочка»!