Текст книги "Эскадрилья наносит удар"

Автор книги: Анатолий Сурцуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

АЭРОЩЕНОК

Ветеранам-авиаторам, ныне здравствующим и навсегда улетевшим, посвящается.

Ну сколько можно?!!

Валерка Новиков, молодой командир экипажа, сидел в классе предполетных указаний среди множества других летчиков полка и рассеянно слушал монотонный ритуальный бубнеж должностных лиц относительно сегодняшних полетов.

Порядок докладов и их последовательность четко расписаны в летных документах, наставлениях, инструкциях, коим несть числа, повторяются изо дня в день и носят характер непременной обязательности, без которой нет дороги к взлетке, но, боже мой, какой же нудной кажется эта неумолимая необходимость!

Ну вот наконец командир полка произнес заключительную фразу в заклинаниях: «Счастливых полетов, товарищи офицеры!» Толпа в летных комбезах разом встала, выдохнула облегченно и без суеты потянулась к выходу, чтобы вдохнуть свежего воздуха, затянуться сигаретой, прислушаться к последним минутам тишины, разлитой над аэродромным полем, которая неминуемо скоро взорвется под напором десятков мощных авиационных двигателей и с размаху рубящих воздух несущих винтов.

Валерка одним из первых вырвался из душного класса (ну прям как в школе) наружу и едва не задохнулся от хлынувшего в легкие апрельского воздуха, густо настоянного на запахах свежей травы, обновленной после долгой зимы тайги и неповторимого парфюма аэродрома: сложной смеси ароматов выхлопов техники, керосина, масел и еще бог знает чего, что составляет тот неповторимый букет, который волнует каждого авиатора, заставляя учащенно биться сердце и выделять адреналин.

Рыскнув глазами по стоянке, Валерка нашел вертушку, на которой предстояло сегодня летать, и энергичной упругой походкой устремился к ней, как завидевший любимую девушку в назначенном для свидания месте молодой любовник.

Его летчик-штурман (правак в просторечьи) Костя Казимиров, в этом году закончивший училище паренек, ненамного отличавшийся и по возрасту да и по опыту от командира, едва поспевал за ним, не понимая необходимости той спешки, с которой он вынужден был передвигаться.

Но Валерка по мере приближения к машине все ускорял свои шаги, охваченный истомой от чувств, заполнявших все его существо.

Вот она, красавица, стоит, ждет его, поблескивая на солнце свежеокрашенными боками. Горделиво приподнятый нос стеклянной кабины, совершенные формы корпуса машины с плавными обводами, нависающие над всем этим великолепием упругие лопасти, многообещающе покачивающиеся под напором свежего ветра… Это совершенство воплощенной в металл человеческой мысли, концентрация чувств гения, сотворившего невообразимо прекрасное чудо, которое язык не поворачивается назвать холодным словом «техника», повергало молодого пилота в состояние, близкое к эротическому восторгу каждый раз, когда он видел ее, такую желанную и теперь уже доступную. Он мог бесконечно любоваться ею и не пресыщаться совершенством ее форм. Казалось, да нет, не казалось, он улавливал перемены в ее, вертушки, настроении, то сиротливо прикрывающейся лопастями от нудного осеннего дождя, то зябко кутавшейся под чехлами от мороза, то весело поблескивающей стеклами блистеров под весенним солнцем.

Вот и сегодня, уже почти подбегая к поджидавшей его любимице, Валерка уловил ее приподнятое настроение. Ну как же, только вчера с регламентных работ, вымытая снаружи и внутри, ей тоже не терпелось, размяв на рулежке свои железные суставы и мускулы, ввинтиться в небо, ощутив упругость воздушных струй, рыхлую податливость облаков, щекочущие пальцы дождя…

Бортовой техник Ваня Смыков, переминавшийся у борта, завидев приближающегося командира, приосанился, подобрался и, заняв менее расхлябанную позу, обозначавшую уставную стойку «смирно», доложил о готовности машины к полетам.

Положенный в таких случаях доклад приятно пощекотал самолюбие молодого командира, не привыкшего еще к проявлениям сдержанного почтения, принятого у подчиненных в авиации.

Обойдя вертушку со всех сторон, потрогав ласково за чувствительные ее места (без панибратства, а так положено), экипаж неспешно занял свои места в кабине.

С приборных досок приветственно сверкнули стекляшками циферблатов приборы. Рычаги, тумблера, педали с привычных мест услужливо подставили себя для рук, ног, пальцев. Солнышко, вынырнув из-за тучки, своим лучом нежно провело по щеке, приободряя пилота и приглашая его к действию. Валерка, пристегнувшись привязными ремнями, поерзав на кресле, почувствовал себя как в обжитой, удобной и уютной квартире.

Мысленно прокрутив в голове предстоящий полет, он ощутил, как внутри его рождалась, росла и крепла, требуя выхода, огромная сила, рвущаяся вверх, туда, подальше от земли, увлекающая за собой жалкую телесную оболочку. Жажда полета уже заполнила собой все его сознание, поглотила целиком…

В памяти сами собой всплыли картины прошлых, уже свершившихся вылетов, в которых судьбой дана была возможность прочувствовать эту неохватную ширь простора, от которого дух захватывает, пьянящее ощущение движения, не требующего усилий, в среде, не доступной другим… Этот украденный у птиц, врученный им Создателем дар вознесения над землей, рождающийся где-то внутри ритм движения в воздухе, наполняющий душу человека и машины счастьем и умиротворением. Все наносное, суетливое и будничное остается там, внизу. Чем выше, тем чище в воздухе и на душе. Мудрые люди эти ламы, которые свои храмы строят высоко в горах, чтобы быть ближе к Богу. Так авиаторы повыше них забираются, значит, они еще ближе к Всевышнему? Ну да, и милостью своей он одаривает чаще, но и, если что, карает быстрее. За все надо платить. Сверху не видно гадости на земле, и чем выше подняться, тем она прекраснее, величавее, обширней… НО… тем все более настойчиво приглашает она снова вернуться к ней, к матери, рождающей все сущее на этом свете, сколько «не витай в облацех». Да и куда ж мы денемся? При любом раскладе, встреча с землей неизбежна…

Не в силах больше сдерживаться, Валерка потянулся рукой к панели запуска и вдавил кнопку стартера. Где-то сзади хлопнула заслонка, и сжатый пускачом воздух с шумом ворвался в горловину двигателей. Вертушка, как расколдованная красавица, ожила, сначала робко, а потом все быстрее замахав руками-лопастями, покачиваясь на ногах шасси. И вот уже над головой засиял сверкающим нимбом раскрученный винт, победным рыком заполняя окрестности. С шипением и свистом своей драконьей песни ему вторили движки, и вся машина, пританцовывая, рвалась с тормозов вперед, туда, где ждала ее родная стихия.

Валерка, сдерживая порыв вертушки, плавно отпустил тормоза. Улавливая шельмоватое стремление машины разогнаться, он был настороже. Вертушка, почувствовав твердую руку ведущего ее к взлетной площадке пилота, присмирела, пошла плавнее, спокойнее, откладывая проявление своей мощи на потом, которое, она знала, обязательно сегодня случится, а вот уж тогда она покажет, что может и что умеет.

Еще несколько минут томительного ожидания своей очереди на взлет, и вот наконец они занимают стартовую позицию.

Быстрой скороговоркой Костя-правак зачитывает контрольную карту, экипаж еще раз, зыркнув глазами по кабине, убеждается, что вроде ничего не забыли включить, что все рычаги, кнопки, тумблеры, стрелки приборов находятся в нужном положении и можно взлетать.

«Ну, держись, щас я тебе покажу-у-у-у-у», – взвыли на пару движки с винтом. Вцепившись в рычаги, Валерка вместе с машиной напрягся всем телом, и плавно, нежно, вкрадчивым движением зажатого в левой руке рычага шаг-газ вверх пригласил машину к полету. Вздрогнув, послушно следуя за этим движением, вертушка отозвалась, отделившись от земли, как отлипает от стенки сельского клуба девушка, которую за руку парень ведет танцевать. Вначале неуверенно, а потом все более смело ввинчиваясь в прохладный утренний воздух, машина зависла, пробуя запасы своих сил, рулей, пытаясь понять, хорошо ли ей сегодня в полете. Вроде все нормально. «Уф-ф-ф», припав лапами снова к земле, выдохнули амортстойки шасси. Ну что ж, можно и порезвиться, завиляв хвостом на воздушной подушке, дала понять пилоту вертушка. Запросив разрешение на взлет, получив добро, Валера устранил последние препятствия. Уверенным движением рычагов повел машину вперед, одновременно набирая высоту и заставляя землю раскручиваться под себя. ВСЕ! Мы в воздухе! Теперь, пусть на какое-то время, мы – небожители. Сдерживая поднимающийся в душе восторг, лишь на мгновение поддавшись искушению, Валерка кинул взгляд на открывшуюся красоту панорамы безбрежной тайги, заполнившей все обозримое пространство, и вперился глазами в приборы, стараясь удерживать их стрелки на нужных местах. Та-а-ак, скорость, авиагоризонт, вариометр. Скорость, авиагоризонт вариометр, курс. Скорость, авиагоризонт, вариометр, высотомер.

Мягкими, нежными движениями ручкой он удерживал стрелки «в куче», стараясь, чтобы их отклонения были минимальны, «по нулям». Эту чистоту пилотирования ему привил с курсантских времен первый в его жизни инструктор. Хороший человек, спасибо ему. Память непроизвольно метнулась назад, во времена, когда состоялась его первая встреча с винтокрылой машиной…

Это был Ми-1, первый отечественный вертолет, имевший практическое значение, то есть летавший по-настоящему. Когда со своим товарищем, Славкой Тороповым, они, только что надевшие курсантские погоны пацаны, прокрались в ангар, где стояла эта стрекозка, то, завидев ее, буквально остолбенели. Невероятное изящество, утонченность форм, гармоничность всех ее частей завораживали.

Грация балерины, с какой она двигалась на земле, а особенно в воздухе, приковывала взгляды. Легкость, с которой она непринужденно вспархивала с летного поля, позволяла сравнить ее с эфемерным насекомым. НО! Когда в первый раз Валерка, подбадриваемый инструктором, сидящим сзади со вторым управлением, попробовал управлять ею, то она показала ему, какой своенравный характер у этой капризной красавицы. Всего-то и хотелось для начала немного повисеть невысоко над землей. Но машина, как норовистая кобылица, отказывалась подчиняться, мотая корпусом в разные стороны, пытаясь выбросить его из кресла. Паника тогда охватила Валерку. Как же так, подумалось ему, ну вот она двинулась назад, я отдал ручку от себя, должна ж она остановиться. Нет, издевательски виляя задом, вертушка продолжала вздыбливать нос. Вдруг, без всякой паузы, стремительно скаканула вперед, не обращая никакого внимания на натянутые взятием ручки на себя поводья. Уловить логику ее движений, попасть в ритм этого бешеного танго, соразмерить движения рук и ног при управлении никак не удавалось. Если бы не инструктор в тот момент… Никогда не забудет давешний курсант чувства стыда, горечи от осознания собственной никчемности от того первого свидания с небом. Подумалось: «Видать, не дано мне это, никогда не оседлать эту лошадку. Рожденный ползать…»

Вечером, обмениваясь в казарме с товарищами впечатлениями от первого полета, Валера вдруг услышал и от других такие же высказывания. Это его несколько приободрило. А затем началась кропотливая, трудная, до седьмого пота, работа вместе с инструкторами над покорением винтокрылой красавицы. И надо ж тому быть, постепенно, раз за разом, она становилась все более покладистой, предсказуемой, послушной. Через какое-то время установилось взаимопонимание, и Валерка вылетел самостоятельно, причем первым в группе. Какое это было счастье – в первый раз одному полететь! Это как еще раз родиться! Ну да, ведь при этом рождается его величество ЛЕТЧИК! Ему хотелось орать с высоты, видя внизу махонькие фигурки людей, спешащих по своим делам: «Эй, смотрите, это ж Я лечу!!!»

Потом было много еще чего, но этот день Валерка, как и каждый пилот, в мельчайших подробностях запомнил на всю жизнь… А между прочим, с их курса нескольких пацанов отчислили, как не сумевших освоить вывозную программу перед самостоятельным вылетом. «Рожденный ползать…»

«Ну, ладно, не отвлекаться!» – мысленно приказал себе Валерка и снова посмотрел на приборы. Так, все в порядке, теперь осмотреться перед разворотом. Никто не подходит со стороны к кругу полетов? Да вроде никого не видно. Поехали в разворот. Чуток отклонив ручку и одновременно педаль в сторону разворота, поддержав шагом машину в горизонтали, Валера ввел ее в разворот, красиво изогнув траекторию полета. Вертушка подчинялась его воле, послушно выполняя все команды, отданные управлением. Сколько труда понадобилось, чтобы, не думая, естественно и одновременно передвигать рычаги и педали на строго дозированную величину, при которой вертушка летит как надо! Так человек во время ходьбы не думает, какие мышцы на ногах ему сейчас напрягать, а какие расслабить. Но сколько пота нужно пролить да шишек набить, чтобы появилось оно, это умение!

«Она слушается, слушается», – пело все в душе у Валерки. Удовольствие от обладания сложной, мощной машиной все росло.

Казалось, сейчас он может все. Полететь куда угодно, сесть, где захочется, пронестись над самой землей, взмыть на немыслимую высоту, раздвинуть руками облака, заглянуть за солнце, вспугнуть луну и растормошить океан… Эй, эй, эй, эк, куды тебя занесло, опять призвал он себя к порядку. Ну-ка, вон полоса посадочная показалась, давай повнимательнее, поточнее на нее надо выйти.

Планета, все увеличиваясь в размерах, подступала ближе и ближе.

Уже пискнул радиовысотомер (РВ), установленный на высоту прохода ближнего привода. Так, теперь скорость надо гасить. Какой там ветер? А, десять метров встречный, спасибо, господин руководитель полетов, за предупреждение, значит, попозже начнем ручку на себя драть. Вот так, мимо посадочных знаков не проскочим, теперь уже точно. А дальше – контроль за высотой, уже по РВ, он на этом этапе точнее показывает. А вон и Саня Трегубенко на пересадку шлепает, воротник поднял. Знает, шельмец, что сейчас струей от винта ка-а-а-к дунет! Слабое удовольствие получить пылью в морду. Не отвлекаться. Сейчас самый ответственный момент. Посадка. Правую ножку. Еще. Догасить скорость. Плавно, как прибывающий на перрон курьерский поезд, подходим к знакам. Зависаем. Зависаем. Эй, куда ты! Я ж сказал, ЗАВИСАЕМ!!! Туды ее в качель! Чуть не проскочили. Видать, ветерок не ко времени стих. Ну ничего, успели, а подлянку эту запомним, в следующий раз не купимся. Осталось опустить машинку вертикально к земле, вернуть, так сказать, в исходное состояние. Ниже. Ниже. Еще. Оперлась струей от винта на воздушную подушку, елозит, упирается, не хочет снова на землю, просит еще порезвиться. Обязательно. В следующий раз. Вон Саня уже заждался, стоит поодаль, переминается с ноги на ногу, воротником от пыли, поднятой тобой, прикрывается. Сейчас уже он тебя приголубит в своем полете. Так, нащупала правым колесом землю? Коснулась? Теперь остальные плавненько поставим, да так, чтобы балка не качнулась, это будет чистенькая посадка, культурная, как завещал нам с тобой великий первый инструктор. Ну вот и ладушки, молодец! Мы еще увидимся!

АЭРОВОЛК

Ну сколько ж можно?!

Подавив нахлынувшее раздражение, Виктор Афанасьевич Зиновьев заставил себя внимательно слушать предполетные указания, автоматически отсеивая дежурные фразы и напрягая слух в нужных местах. Это умение улавливать главное в докладах развилось у него благодаря почти тридцатилетнему опыту службы в авиации. Ведь сколько их было, этих самых предполетных указаний, да и самих полетов…

Виктор Афанасьевич был старым, опытным командиром экипажа вертолета, как говорится, воздушным волком, избороздившим небесные просторы над полями как нашей необъятной Родины, так и за ее пределами. Ну там Афганщина, Неметчина немного, азиатское подбрюшье уже новой России и прочая, и прочая, и прочая. Теперь вот здесь, в самом центре отечества, доживал он свой служебный век, готовясь к уходу в запас по выслуге лет. За свою многолетнюю службу заработал он кучу орденов, благодарственных грамот, других поощрений и знаков признания от командования. Дослужился до звания майора, хотя некоторые его однокашники были и в чинах, и званиях, но…

Оставаясь в должности старшего командира вертолета, он не стремился влезть на очередную ступеньку служебной лестницы. Ну да, предлагали, и не раз, но он все отказывался. Не хотелось обзаводиться административным балластом, мешающим отдаваться целиком любимому занятию – просто летать. А потом и перестали предлагать, не в том, дескать, возрасте. Можно было, конечно, командиром звена перед пенсией заделаться, чтобы оклад побольше урвать, влияющий на будущее пособие. Но почему-то не захотелось Афанасьичу сучить ножками на старости лет, умильно заглядывая в глаза молодому комэску, по возрасту годящемуся ему в сыновья. Не стал он пользоваться и протекцией, образовавшейся с занятием ну очень высокого поста в штабе авиации округа его бывшим товарищем по училищу и первым лейтенантским годам Вовкой Чаплиным по кличке Чапа. Ну это тогда, конечно, его так кликали, а сейчас величают «товарищ генерал-майор».

Зато уважают Виктора Афанасьевича все. И начальники, и подчиненные. За спокойный нрав, за крестьянскую неспешную основательность и мудрость, непоказную скромность и уверенное достоинство, с которым он одинаково ровно держал себя со всеми.

Уважали его и за высочайший профессионализм, которого он достиг, летая на одном типе вертушек всю свою жизнь, постигнув ремесло пилота до тонкостей. Конечно, другой, и на метле всю жизнь пролетав, так и останется дилетантом, но тут еще и природа не обидела, подарив нужные для этого дела качества.

Говорят, товарищ Бах был не только гениальным композитором, но и прекрасным исполнителем своих произведений. Так вот, когда одна из восторженных почитательниц после концерта выразила восхищение его игрой на органе, тот ответил ей: «Мадам, нет ничего проще. Надо всего лишь в определенное время нажимать нужные клавиши». Наверное, так и в любом деле, мастерство не пропьешь!

И вот теперь служба его заканчивалась. Сегодня ему предстояло выполнить последний полет в своей жизни, завершающий летную карьеру.

Тяжко вздохнув, Афанасьич неспешно побрел из класса на стоянку, думая о том, что проделывает этот путь в последний раз.

Как быстро все пролетело. Вроде и недавно лейтенантиком носился он по аэродрому, как глупый щенок, впервые выпущенный порезвиться на луг и ошалевший от нахлынувших на него новых ощущений. Потом – взросление как профессионала, зрелость и, наконец, старость… Здесь, на этом пропахшем керосином поле, прошла большая часть его жизни. Дом, семья – это все здорово, конечно, без этого нельзя, надо же куда-то приходить после полетов. Но основноеместо в его жизни – здесь, на огромной поляне, застланной бетонными рукавами рулежек, заплатками стоянок, между которых вольготно раскинулись зеленые травяные ковры. Здесь, где особый запах имеет ветер, подгоняемый десятками раскрученных винтов. Где многоголосная симфония звуков громогласно и властно давит на уши. Где хаотично, для взгляда непосвященного, движутся в разных направлениях люди, машины, вертолеты. На самом-то деле все это вавилонское столпотворение подчиняется строгим законам, и не дай бог их нарушить. Но он-то их знает и поэтому чувствует себя как рыба в воде, на своем основномместе…

Пока Афанасьич прожевывал в мозгу эти невеселые мысли, ноги сами собой привели его на стоянку, к борту, на котором предстояло сегодня лететь.

Машинка была под стать ему, старенькая, заканчивающая свой век. Через месяц – на списание по календарному сроку эксплуатации. Свисающие лопасти пожилой вертушки печально покачивались и периодически, под напором налетевшего ветерка, почтительно кланялись подходившему к машине командиру экипажа.

Вид ее выцветших на солнце, ободранных струями дождей бортов навевал мысли о бренности существования всего на земле.

Потеки масла с шарниров втулки винта жалостливыми слезами капали на землю. Лужица керосина под внешним баком заставляла старушку стыдливо поджимать стойки шасси, пытаясь прикрыть следы своей немощи. Паутина мелких трещинок на блистерах морщинами на усталом лице отметила почтенный возраст аппарата.

«Ну, здравствуй», – мысленно обратился к вертушке Афанасьич.

Как ты? Ничего? Выдержишь сегодня? Не бойся, на этот раз тяжестей не будет, никакой внешней подвески, десанта, бочек с керосином внутри и прочего грузового хамства. Так, терренкур двух стариков на природе и ничего больше. Ласково проводя шершавой ладонью по обветшавшему железу, пилотяга степенно, по многолетней привычке обошел машину кругом, заглядывая в нужные для контроля места. Так мужчина, находясь даже в пенсионном возрасте, обязательно посмотрит вслед проходящей женщине, рефлекторно отмечая ее достоинства. «Старость – это когда вид проходящей мимо красивой женщины будит не надежду, а воспоминания», – вдруг некстати полезла в голову Афанасьичу кем-то оброненная фраза. Усмехнувшись, он кряхтя полез в кабину.

Там все было на своих местах, как и тридцать лет назад.

Ну там пара пультов поменяла свое содержание из-за последующих модификаций, но главные органы управления и приборы, определяющие неповторимую индивидуальность этоймашины, остались на своих местах.

Надев привязную систему парашюта, вжатого в сиденье, и пристегнув привязные ремни, Афанасьич что-то задумался.

Перед ним поплыли картины давно минувших дней. Всполохи памяти стали высвечивать ему один за другим эпизоды его летной биографии, насыщенной всякими, не всегда приятными, событиями.

Вот он, еще юный лейтенант, сдает проверку техники пилотирования самому комэску, пожилому, уважаемому человеку по фамилии Субоч. По-белорусски субоч – это филин. Да и внешне он походил на эту птицу. Широколицый, с оттопыренными ушами, кряжистый, он даже по земле ходил как-то боком. Зато летал, как Бог, ну или, по крайней мере, как птица. Боялись его подчиненные и уважали. Суров был, но справедлив, как и положено командиру.

Помнится, когда с ним, сидящим на инструкторском сиденье, выруливал, а потом взлетал, коленки от страха и напряжения подрагивали. А потом, когда ритм полета захватил и заставил позабыть обо всем, не относящемся к делу, волнение куда-то ушло, руки-ноги стали автоматически двигаться, подчиняясь инстинктам и уже к этому времени выработанным рефлексам, заменяющим недостающий опыт в деле летания. Получилось вроде неплохо. Комэска на разборе тогда впервые похвалил его и запомнил этот полет. К молодому пилоту стали приглядываться начальники, все чаще планировать полеты по программе подготовки командира экипажа. Говорят, что самый длинный путь у летчика – между правым и левым сиденьем. Дело в том, что на левом восседает командир экипажа, а на правом, соответственно – летчик-штурман, или «правак». У некоторых эта дистанция не преодолевается до пенсии. А его тогда назначили командиром быстро, всего через три года сиденияна правой чашке.

А вот другая картинка всплыла в памяти. Он, уже слегка оперившийся летчик второго класса, летит в свинцовых апрельских тучах по учебному маршруту. И надо ж ему тогда умудриться попасть в жуткое обледенение, которого отродясь не было в тех краях.

Ну и ото льда, попавшего в воздухозаборник, захлебнулся один из двигателей. Оставшийся движок наотрез отказался тянуть вертушку в горизонтальном полете на родной аэродром, до которого было рукой подать. Пришлось садиться на замерзшее болото с кочками по полметра. В инструкции нет методики посадки на неровную поверхность. Пришлось полагаться на летное чутье и возможности машины. Сели они тогда на одном движке ювелирно, по-грачьи, примостившись на крохотном пятачке между деревьев. Когда вылезли из кабины осмотреться, залюбовались тусклым блеском толстенного слоя льда, покрывшего вертолет, как елочную игрушку.

А вот в панораме памяти нарисовалась «ридна Афганщина»… Мелькание острых, как ножи, склонов гор во время полета на спасательной операции. Тогда при высадке десанта в Панджшерском ущелье сбили несколько наших экипажей. Пришлось вытаскивать и живых, и мертвых непосредственно из-под носа противника. На земле что птица, что вертушка чувствует себя уязвимой, беззащитной. А тут духи лупили со всей дури в упор.

Спасибо машинке, выдержала. Взлетали из ущелья с перегрузом, с простреленными движками и редуктором. Как дошли до аэродрома, одному Богу известно. Когда вернулся в Союз, свечку ему поставил.

Чернобыль. Тьфу, при одном воспоминании о нем во рту появляется свинцовый привкус…

Кавказ. Полные ужаса глаза стариков, женщин, детей, эвакуируемых из зоны «межнационального конфликта».

На вертолетчиков они смотрели, как на ангелов-спасителей, поднимающих вверх из ада. Запомнилась одна чернявая маленькая девочка, умоляюще тянущая к нему, сидящему в кабине, свои ручонки… Впервые он тогда нарушил инструкцию, вывозя из-под обстрела людей в грузовой кабине ровно столько, сколько смогло уместиться, стоя впритык друг к другу. Как в трамвае…

Череда похорон. Сбитые в бою товарищи. Погибшие во время катастроф друзья. Ушедшие навсегда ровесники, учителя, родители…

«Ну что, командир, на запуск?» – вернул в происходящее Афанасьича голос бортача Вани Смыкова. Зиновьев молча кивнул головой и, отметя в сторону все постороннее, привычно погрузился в череду манипуляций с тумблерами и переключателями, сопровождающими процесс оживления застоявшейся вертушки.

А в воздухе он почувствовал себя легко и свободно.

Утихла боль в позвоночнике, порожденная напастью под названием «остеохондроз», вечной спутницей вертолетчиков. Остались внизу, на земле, проблемы с устройством внука в детсад. Груз прожитых лет, пот, кровь и слезы остались за кабиной. Он снова почувствовал себя «вьюношей», свободным от всего.

Ну-ка, ручку влево и на себя, педалькой чуть придавить и… пошли-и-и-и. Боевой разворот. Оп-п-п-а-а-а. Наверху. Ручку от себя. Прямо. Педали выровнять. Пикирование. Приборы? Начхать. Не глядим. И так все понятно. Потом глянем. Ручку вправо. Теперь на себя. Шаг вниз. Еще. Правую педаль засуропить до упора. Форсированный разворот. Что это, Ваня, щека у тебя задергалась? Не боись, не уроню, ни машину, ни тебя, бортача. Вот так. Скорость. Вот тут мы придержим, и никуда она не уйдет. О как! Ну что, правак, красиво? Учись, засранец, пока я жив, так тебе никто не покажет, чтобы все на местах было, как на полочках. А вот этого ты никогда больше не увидишь, воронка называется. Опа-па-па. Шо, ошалел? А вот хвостом наружу. Это тебе не на Яке спортивном, это только вертолет могет. И даже может. А хвостом вперед ты на самолете пробовал? Вот то-то же.

А то списали с истребителей на вертушки, и ты потух? Да нет, брат, у нас острых ощущений поболее будет. Ну-ка, где скорость больше ощущается, на высоте десяти тыщ, при девятистах по прибору, или на двадцати, с двухсот пятидесяти? Че ноги под сиденье вжал? Мы и на пяти в Чечне ходили. Очень потому что жить хотелось, а не от хулиганства. Опять же, истребитель, он, как снаряд, выпущенный из пушки, – заранее всегда предопределено, откуда взлетит и куда сядет. Мы же действительно подобны птицам, к аэродромам не привязаны, куда с высоты заприметим сесть, туда и сможем. Запросто.

Ну вот. Задание в зоне закончил, прошу вход в круг к третьему. Понял, разрешили…

Топаем домой. Тогда, в семьдесят третьем, заканчивая курсантские полеты, он так же возвращался после крайнего полета на аэродром на Ми-1, четко осознавая, что больше на этой милой маленькой машинке полетать не доведется. Знал, что впереди – другое время, другая техника, другие полеты…

С оттенком светлой грусти в душе он старался впитать в себя ощущения этого полета, старательно запоминая запахи, звуки, вибрации, виды, открывавшиеся из кабины, и сам образ чудесной красавицы-машины, остающейся навсегда в уже прошедшем времени, которому она принадлежала. Так и сейчас, стараясь по капле выпить до конца мгновения полета, отпущенные ему судьбой, он жадно поглощал, распахнув навстречу все свои чувства, теперь уже последниекрохи счастья пребывания в небе…

Толчок. Земля… Ну вот и все…

Прощай, вертушка. Еще увидимся. Во сне. Говорят, после увольнения часто во сне летают… Или… Не знаю, есть ли у машин рай, куда их души попадают после разделки, но ты его точно заслужила…

Прощай!..

Виктор Афанасьевич Зиновьев умер через два года после увольнения в запас. Отказало сердце.