Текст книги "Вечернее утро"
Автор книги: Анатолий Шихов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
– Я ничего не думаю: загадка не разгадана.
– Так давайте разгадаем, тем более, что у нас есть животрепещущий пример. Давайте предположим, что этого субъекта так же, как и вас выхватили где-то из каменного века: инопланетные гости взяли его в свою компанию, чтобы попытаться найти общий язык. И не нашли? Они разочаровались и вернули этого парня на Землю, точно так же, как разочаровались в вашем интеллекте, вас тоже вернули на Землю. Для него, для Снежного Человека, время в гостях пролетело очень незаметно, а на Земле миновали целые тысячелетия. Возможно, этот бедняга до сих пор не понимает, что с ним произошло, где его дом, где его жена, дети, где его пещера, как жить дальше. Теперь давайте сравним: он – еще не знающий колеса, и вы – уже знакомый с принципом работы синхрофазотрона. Ни с вами, ни с ним инопланетный разум не сумел найти контакта. Вы, так широко использующий достижения науки и техники, в познании самого себя остались глубоко в веках, на уровне первобытного человека! И вот сейчас вам предоставилась блестящая возможность начать все сначала – так будьте же мудры, не повторяйте прошлых ошибок, начните изучать мир не в ширину, а вглубь!
– Начать с познания себя?
– Браво, господин Лев Узлов! Мне кажется, вы поняли меня. Я убежден, что ключи от тайн мироздания спрятаны в единице этого мироздания – в самом человеке. Человек должен до конца понять сам себя, а все остальное прояснится само собой. Я познакомлю вас с Добрей, и он станет вашим братом.
– Которым? Каином или Авелем?
– Не надо иронии, господин Лев Узлов. Добря – результат моего многолетнего труда: я вывел этого супермена, занимаясь селекцией. Я научил его любознательности, он умеет говорить по-французски и по-русски, но его мозг чист, он не знает даже таблицы умножения.
– Как я его найду?
– Сейчас темно. Вас выпустят через аварийный люк, никто не увидит. Вы сами пройдете сквозь дыру в заборе, свернете направо и пойдете прямо, пока не доберетесь до ручья, который и приведет вас к бывшей церкви. Там и живет мой подопечный Добря со всем своим семейством.
– А что станет с вами?
– Я свое отжил. Ваш приятель Джон сейчас, конечно, спит за дверью. Я внушу ему мысль о вашей исключительности. Я расскажу ему, что вы исчезли, то есть, буквально растаяли со свойственной вам естественностью. Он поверит: они еще дети и верят всему. Я расскажу, что вы спустились с неба, чтобы научить людей добру, и это будет правдой.
ДОБРЯ
Его вывела на улицу какая-то женщина, лица он не разглядел, голоса не слышал, одежду не разобрал, а решил для себя – женщина.
Оказавшись в лунной ночи. Лев Александрович сразу забыл про нее, может быть, она сама куда-то исчезла, нет, наоборот, это он перестал существовать, растворившись в полумраке, его просто не стало в этом мире под луной. Впрочем, временами сознание, возвращалось, и тогда он чувствовал босые ноги, зябла голая грудь и потому он дрожал всем телом, а висела полная луна, которая улыбалась перламутровыми пластинами вместо зубов, и волна ее волос развевалась на ветру, впрочем, это была мутантка фея, а может быть, сам Внутренний Голос. Полезно было пробежаться, чтобы разогреть кровь, но пробежаться негде, кругом частокол жердей, на вершине каждой висели клочья мыльной пены, но это могли быть и хлопья радиоактивных осадков, схватив какую-то дубину, он принялся сбивать хлопья и топтать ногами, а это оказались не хлопья, а пух, который взвился, стал плавно оседать, будто Лев Александрович распорол громадную перину, столь громадную, что пухом засыпало его всего, он буквально утонул, и это было хорошо, мягко спать, луна перестала улыбаться, тоже закрыла глаза и прошептала: "Прощай, Лева, я умираю".
Утром его разбудили человеческие голоса, он вылез из своего сугроба и пошел к людям на четвереньках потому, что какая разница, кто ты теперь есть, если у тебя ничего не осталось, если умер даже твой Внутренний Голос, но это были не человеки, а журчал ручей, надо чем-то напиться, впрочем, можно и так попить, вода оказалась ужасно мокрой, стало еще холоднее, он весь затрясся, вскочил и побежал, а когда опомнился, понял, что прибежал туда, куда надо, на кладбище, из дремучей травы тут и там торчали гранитные и бетонные пирамиды, на ближайшей из них он прочитал: Крюков Геннадий Васильевич, и захохотал, поскольку Геннадий Васильевич Крюков и есть тот самый сокурсник по прозвищу Хрюков, которому дали квартиру в третьем микрорайоне и который спрашивал, нет ли знакомой овчарки.
Он приходил в себя дважды. Некто с бородой Хемингуэя поил его не то молоком, не то вином, говорил по-французски. Лев Александрович лязгал зубами о край глиняной миски. Опять теряя сознание, слышал плач Риточки, и ругалась теща, требуя новую квартиру.
Во второй раз Лев Александрович очнулся окончательно. Он лежал на широкой кровати, застланной шкурами, под которыми было жарко. Скинув шкуру, он обнаружил на себе только трусики.
Лев Александрович увидел над собой низкую, изогнутую балку, штукатурка местами отваливалась, обнажив старинную кирпичную кладку на извести и потому он на глаз определил возраст постройки – до семнадцатого века, поскольку цемент изобрели не раньше. С балки свисал ржавый крюк, на каких подвешивают туши.
Он огляделся. Грубо сколоченный стол, заставленный глиняной утварью, два стула, что-то похожее на столярный верстак, а главное – старинные книги от потолка до пола. Свободные стены были сплошь исписаны цифрами, почерк явно детский. Кто-то, пользуясь углем, пытался два умножить на пятнадцать, три на шестнадцать, четыре на семнадцать и так далее. Со стен свисали кольца, крючья, обрывки ржавых цепей, на каких держат собак. Единственное оконце находилось над головой, мощный луч света падал на постель.
Это был явно средневековый подвал, если убрать книги, получится настоящая пыточная.
Некоторое время он лежал, не двигаясь, вспоминая, как здесь оказался. Ощущения болезни не было, он просто хорошо выспался.
– Во! – вспомнил Лев Александрович. – Космонавт Джефсон говорил про какую-то церковь.
Вспомнив негра, он вспомнил и вчерашний разговор. Спасибо мудрому старику, он сделал все возможное, чтобы не убить наивного гостя. Лев Александрович отделался лишь шоком.
Итак, все позади: Риточка, жена, теща и жилищная проблема, будь ей неладно. Сейчас он чувствовал себя родившимся в третий раз, и надо прямо сказать – не в рубашке, а в трусиках.
Лев Александрович обвел глазами помещение: ничего, просторно. Сел на кровати, которая скрипнула, ощупал себя. Ничего не болело. Он оставался сильным, если не считать некоторую слабость в коленках.
Он поприседал, затем подергал двери, те и другие, они открывались туго, ломиться не стал, а из полки книг вытащил самую толстую. Это оказался сонник, написанный на пергаменте старославянскими кружевами. Обнаружив между страниц засохшего клопа, Лев Александрович поспешно захлопнул книгу: не дай бог, воскреснет! Пережил Чингиз-Хана, Наполеона, две мировых войны, все его терпели. А в двадцать первом веке, воскреснув, станет людоедом, а не кровопийцей.
Вдруг дверь распахнулась, хлынул поток света и детские голоса;
вошел рослый парень с бородой Хемингуэя, одетый в блестящий костюм молочного цвета.
– Бонжур, – приятным баритоном поздоровался супермен.
– Бонжур, Добря.
Пожав друг другу руки, они остались стоять посреди комнаты – голый, щупленький представитель двадцатого века и типичный боксер в тренировочном костюме – из двадцать первого.
– Ты и есть господин Лев Узлов?
– Да, это я. Мне говорил о тебе космонавт Джефсон.
– Космонавт Бессонов, – поправил Добря. – Как жаль, что он умер.
– Какая ерунда! Я не далее как вчера с ним разговаривал. Тут приоткрылась дверь, заглянуло премилое девичье личико.
– Сюзанна! – гаркнул Добря, топнув ногой. Дверь захлопнулась, а Добря объяснил:
– Не вчера. Ты лежишь у меня уже третью неделю. Борода у тебя ужасная, и вообще тебе надо помыться. Они говорили по-русски.
– Как я здесь оказался?
– Мои бабоньки нашли тебя у ручья. Тебя тащили куда-то крысы. Да ты садись.
– Крысы?! Бр-р! – сказал Лев Александрович, послушно опустившись на шкуры. Добря принес плетеный стул, сел на него задом наперед, положив ладони на спинку. Сел он так, чтобы видеть дверь, которая опять приоткрылась, и в комнату влетели детские голоса. Добря в два прыжка оказался у двери, выглянул наружу, закричал:
– Луиза! Скажи Жанет, чтобы она послала Виорику с Наташей колоть дрова! Нечего мельтешить!
Вернувшись, он опять сел задом наперед, объяснил:
– Это они интересуются твоей бородой.
– Крысы... Какая мерзость... И что же, я был в одних трусиках?
– В костюме. Он вообще где-то есть, я попробую собрать его, господин Лев Узлов.
– Меня зовут Лев Александрович. Просто Лев. Можно сказать, Лева.
– Странное имя.
– Так называли зверя, который был кровожадным и сильным, жил в джунглях, – сказал Лев Александрович почему-то по-русски.
– Где жил? – тоже по-русски спросил Добря.
– В лесу. А я вовсе не кровожадный, ты меня не бойся, – робко сказал Лев Александрович. – Скажи, пожалуйста, когда умер космонавт Джефсон?
– Космонавт Бессонов умер в субботу. Так разговаривали они, притираясь друг к другу. Оба начинали понимать: долго предстоит жить вместе, надо побрататься.
– Мне нужно одеться, а то я как Адам.
– Я сейчас попытаюсь отыскать твою одежду. Так сказал он, уходя. И засмеялся. Хороший у него был смех. Честный.
– Что ты про него скажешь? Хорошо устроился, правда? – спросил Лев Александрович, оставшись один.
Внутренний голос молчал.
– Чего молчишь? Сдох, что ли?
Добря принес костюм и веревочные лапти. Брюки были выстираны, но не выглажены, а пиджак и вовсе выглядел так, будто его всю ночь жевала стиральная машина. Делать нечего, Лев Александрович накинул его на голые плечи и обнаружил, что он весь прострелян молью. Он ничего не сказал по этому поводу: как-никак чужой монастырь. То есть, церковь. В молодости Лев Александрович два раза в день проходил мимо нее – с работы и на работу.
– Пиджак крысы искусали, пока тащили тебя, – объяснил Добря, и Лев Александрович поежился от омерзения.
Быстренько одевшись, Лев Александрович вслед за хозяином вышел за массивную дверь и застыл в изумлении: прямо от крыльца начиналась роща одуванчиков – самые настоящие одуванчики с громадными круглыми шапками, рукой до них не дотянешься даже на цыпочках. Он вспомнил свой бред и понял – вовсе не мыльную пену сбивал с каких-то кольев, а пух одуванчиков и спал в сугробе из этого пуха.
Неужели это было две недели назад? Он обошел ближайший ствол, совершенно гладкий, блестящий, словно покрытый маслом. Роща была ухоженой: лишние листья отрублены и соштабелеваны прямо у крыльца. Почти к каждому стволу было привязано по деревянному ведерку, в которые из ран на стволах собирался сок, похожий на молоко.
Подпрыгнув, Лев Александрович ухватился за стеклянную трубку с облаком тончайших волокон на конце и вместе с трубкой выломил семечко, похожее на зерно кофе. Он понес было показать трофей хозяину, но дохнул ветер, выхватил трубку и умчал вместе с семечком высоко в небо. Задрав голову, Лев Александрович долго наблюдал за пушинкой, она, словно парашют, плыла по воздуху в сторону почтовой башни. Часы опять показывали половину двенадцатого. Там, на берегу, не парашют он видел – пушинку одуванчика.
Где-то за рощей звенели детские голоса, и Лев Александрович побрел туда. Он вышел на поляну. В том конце полуголые мальчишки гоняли мяч, а здесь ворота, образованные чурбаком и ржавой бочкой, пустовали. От тех ворот кто-то, изловчившись, ударил так сильно, что мяч, перелетев через все поле, угодил в бочку и слабо отскочил в ноги Льву Александровичу. Он был тряпичным.
– Дядя! – по-русски закричал кто-то из играющих. – Пни по мячу!
Это было заманчиво – через все поле отправить мяч по синусоиде к противоположным воротам. Такие удары приветствуются аплодисментами. Лев Александрович прицелился, разбежался и вдарил так сильно, что на зубах захрустел песок. Когда он очухался, увидал: тряпичный мяч угодил на шапку одуванчика, мальчишки завизжали, гурьбой бросились трясти блестящий ствол, а Лев Александрович на всякий случай шмыгнул в рощу от греха подальше. Роща была исхожена вдоль и поперек. Он выбрался на пригорок и сверху увидал остатки цирка – нечто вроде Царь-колокола с дырой. В прошлом веке он венчался куполом, которого не стало... Вот так город: ни одной заводской трубы, ни одного автомобиля, ни одного светофора и вообще ни одного прохожего! Он постарался угадать места, где приходилось бывать часто... Его дом ориентировочно стоял на высоком берегу, сейчас там желтеет роща пшеницы. Он еще раз присмотрелся к этажеркам в море – неужели это не опоры моста, а скелеты девятиэтажных домов? Вон в том, в среднем доме он был в гостях у Хрюкова, ушел от него за пивом и исчез навсегда!
Километрах в двух от берега и примерно в трех от церкви он разглядел часть резервации, куда его неудержимо тянуло, но бывать там, кажется, рискованно: местные старожилы чтут указания Великого Босса. Но космонавт Джефсон умер.
– А что стало с его департаментом? – вслух спросил Лев Александрович.
Внутренний Голос не ответил.
– Между прочим, пустует такая замечательная дача, а нам с тобой жить негде! – развил он свою мысль.
Внутренний Голос не отозвался.
– Неужто ты умер от шока? – растерялся Лев Александрович. – Как же мне без тебя жить, если я перестану сомневаться?
Непонятные кусты слева подозрительно дрогнули. Лев Александрович присел, чтобы хорошенько рассмотреть, что там такое. Он увидал огромную крысу, которая рассматривала человека, как ему показалось, вполне осмысленно. Он схватил палку и приготовился к нападению.
– Так вот ты где! – вдруг услыхал он голос невесть откуда взявшегося Добри. – С кем ты разговариваешь? С крысой, что ли? – спросил Добря, подойдя. Его комбинезон хрустел, как капуста.
– Крыса притаилась.
– А ты ее не бойся, а возьми вот свисток и свисти, они боятся этого свистка.
– Почему?
– На языке крыс этот свист означает знак опасности, и они разбегаются. Ловко придумано, правда? А палки они не боятся.
– Ты изучи их язык, может, найдешь другие полезные знаки, и крысы станут не врагами, а союзниками.
– Босс мне об этом уже говорил. А что это за костюм на тебе?
– Тоже Босс научил,– гордо сказал Добря.– Мои женщины плетут мелкую сеть из паутины, поливают соком одуванчиков, когда засыхает, получается вот такой материал.
– А почему они сами-то веревки носят?
– А нечего баловать.
– Но ведь неприлично носить такое тряпье!
– А что прилично?– весело поинтересовался Добря, и Лев Александрович задумался. Вопрос не в том, ЧТО носить, а в том ЧТО прилично. С этого надо начинать – с нравственности. Природа живет по законам жестокости, и подражать ей не надо, иначе неизбежно повторишь ошибки прошлой цивилизации.
– Добря, как ты понимаешь нравственность?
– Взаимосвязь.
– Ничего себе! Что ты имеешь в виду?
– Все живое ест друг друга. Мы едим и нас едят. Не убивай от голода, а сумей прокормиться. А ты далеко не отходи, это опасно.
– Почему?
– Женщины в резервации считают тебя виновником их бед и решили тебя казнить. Великий Босс заявил, что ты исчез, и они успокоились. Так что не попадайся им на глаза. Пойдем обедать.
А как же Стирма?– хотел спросить Лев Александрович, но не спросил. Они поднялись к церкви, и он едва удержался от междометий: под одуванчиками был накрыт стол, вокруг хлопотали хорошенькие девушки в хорошеньких балахонах, при появлении мужчин они почтительно застыли и уставились на бородищу Льва Александровича. Он зачем-то пересчитал их – семь, две беременны.
Добря сел, тыча пальцем в каждую, назвал имена:
– Познакомься: Луиза, Мари, Жанет, Наташа, Виорика, Рада, Галина.
– Здравствуйте! – Лев Александрович слегка поклонился. В ответ они дружно улыбнулись.
– Сестры, что ли?– спросил он, усаживаясь рядом с хозяином.
– Жены,– гордо сказал тот, и Лев Александрович сразу вспомнил ухмылку космонавта Джефсона: не зря старый негр назвал своего питомца петушком.
– Жены? – переспросил Лев Александрович.– А что за дети верещат в одуванчиках?
– Это мои дети.
– Но там же целая футбольная команда.
– Будет еще одна. Ешь, Лева, не задавай глупых вопросов.
Льву Александровичу надо было обидеться... Он находился в гостях, на хозяев не обижаются... На столе дымилось мясо в черном чугунке, в центре стоял целый таз фиолетового салата, в деревянные кружки было налито молоко, наверное, сок одуванчиков, в ведерной корзине краснели плоды брусники словом, стол, накрытый на две персоны, ломился от изобилия.
– А почему не садятся женщины?– спросил Лев Александрович, постеснявшись назвать их женами.
– Пусть знают свое место!
Семь жен!– думал Лев Александрович, обгладывая косточку.– На каждую приходится по теще. Да разве это жизнь? Это каторга!
Добря ел, как ребенок: руками, чавкал смачно, лицо вытирал локтем
– Добря, сколько тебе лет?
– Двадцать шесть. А тебе?
– Не знаю. Наверное, лет двести
– Ты впервые спустился с неба? – спросил Добря, ничуть не удивившись.
– Впервые.
– У вас там все такие старые?
– Всякие.
– Я тоже хочу на небо. Возьми меня с собой.
– Это невозможно, Добря.
– Почему же? Я свяжу пух одуванчиков и полечу с ветром. Я уже думал об этом.
Его жены почтительно стояли вокруг стола, внимательно слушая. Впрочем, две крайних хихикали, наверное, обсуждали бороду.
– Икар плохо кончил, – сказал Лев Александрович.
КУКЛА
Часом позже косматый оборванец с треском ломился сквозь дикие дебри первобытных трав, затравленно озираясь: он давно уже все чаще ловил себя на том, что стал от всего шарахаться, а сейчас боялся крыс, хотя и был вооружен глиняным свистком, и время от времени на всякий случай посвистывал. Он боялся червей, похожих на удавов – забыл спросить у Добри, как побеждать этих тварей. В зарослях ромашек, громадных, как подсолнухи, он обмер, увидев чудовищного словно осьминог паука. В его сети, сплетенной из полиэтиленового шпагата, все еще трепыхалась крыса, как мумия, спеленатая полупрозрачной хлорвиниловой пленкой.
Он шел к Стирме, о которой думал постоянно. Он сказал себе: "Я люблю ее, и наплевать на все!", а Внутренний Голос не возразил и не опошлил, и Лев Александрович еще раз убедился, что тот действительно умер. Оставшись один, он принял одногласное решение. "Да здравствует всепобеждающая любовь!" – высокопарно твердил Лев Александрович, и некому было остудить его пыл. Продираясь сквозь заросли первозданного сада, он шел к своей Еве, чтобы начать жизнь сначала, ибо всерьез намеревался создать идеальную здоровую семью – любовь вдвоем, и пусть все подражают. Он придет с миром, он придет с добром, а повинную голову меч не сечет.
И вдруг он увидал коробку с куклой. Ее, ухватив за концы, тащили два кентаврика, очень похожих на догов, но с человеческими личиками. Они были на тропе, и потому он первым увидел их, затаился, чтобы не напугать своим видом. Им было тяжело, они увлеклись и не замечали человека. По розовым детским щечкам кентавриков катился пот. Помогая друг другу, они пытались перетащить коробку с куклой через громадную бетонную трубу, наверное, не могли догадаться, что ее легче обойти. Знали они, ЧТО находится в коробке, или им просто понравилась красивая картонная коробка? Выбившись из сил, они устроили ее концами на своих хребтах и, отпыхиваясь, принялись вытирать пот крошечными ручками. К несчастью, со стороны Льва Александровича дохнул ветер, кентавры одновременно вздрогнули, сбросили с себя коробку, и ускакали в чащу, стуча игрушечными копытами. Лев Александрович поднял коробку, сел с нею на трубу.
– Вот это номер! – по привычке сказал он вслух, распуская бантик упаковки. Вскрыв коробку, он убедился, что кукла все та же – новехонькая, с иголочки. – Это ведь надо же! – уже в который раз поразился он невероятной реальности. – Кукла только что из магазина, еще совсем недавно Лида водила ее по стеклу прилавка, но за столь короткое время бородища выросла до пупа! Чудеса, да и только! Кстати, о чудесах, – сказал он себе, – надо попробовать изобрести зеркало, ножницы, губную помаду и бигуди – это будет настоящим чудом для местных представителей прекрасного пола, и тогда он будет в полной безопасности.
Однако, додумал он, от тебя, наверное, дурно пахнет и вообще нужно как-то хотя бы искупаться и чем-то обкромсать бороду – ты всё-таки интеллигент, хотя Внутренний Голос обзывал тебя ханыгой, но это для равновесия.
Он вышел на довольно торную тропу и вдруг увидал девушку. Она тоже заметила его, в нерешительности остановилась, но постояв, побрела дальше. Она была одета в хорошую шкуру, застегнутую на одном плече, на голое тело проливались серебристые волосы. Девушка несла на бедре корзину, из которой капало, шкура на бедре была мокрой, шерсть лоснилась. Он застыл, словно раб перед повелительницей: таких красоток он не видал даже в журнале мод, которых у Лиды было полно. Она, поджав губки, искоса посмотрела восхитительно влажными глазами и, гордо вскинув голову, прошла мимо. В корзине ее лежал ком мокрых веревок. Она шла, словно манекенщица, демонстрируя дорогую шубку. Спустилась к ручью. Это было какое-то наваждение... Он никогда не считал себя принадлежащим к породе мужиков, которых хлебом не корми, дай поволочиться, но сейчас не удержался, потащился за ней, будто привязанный теленок. Она спиной, точнее голым плечом, чувствовала мужчину, и Лев Александрович заметил как кокетливо дернулось ее великолепное плечико. Как, наверное, счастлив был тот молодой человек, которому она досталась! Неужели и она родила урода? Природа дура: от прекрасного не должно рождаться безобразное.
Ручей в этом месте разлился, получилась довольно большая лужа. Зайдя в воду, она, грациозно присев, поставила корзину, и только теперь оглянулась, слегка улыбнувшись, и от этой улыбки у Льва Александровича вспыхнули уши.
– Как вас звать, девушка?
Она не ответила, и в ее молчании Лев Александрович почувствовал враждебность. Она вновь подняла корзину, вошла по колено в воду, вынула ком веревок и стала полоскать, словно кишки. Этой красотке качаться бы целыми днями в гамаке и под песни Мерей Матье кушать ленинградское мороженое, а она полощет кишки!
– Девушка, вы ничего не знаете о Стирме?
Она бросила мокрые веревки в плавающую корзину, отчего та сразу почти утонула; наклонившись, красотка пошарила по дну голой до плеча рукой, нашла камень и с профессиональной точностью охотника запустила ему в голову – Лев Александрович едва успел увернуться. Увернувшись, он упал, а когда вскочил и увидел ее злорадную улыбку, Лев Александрович пошагал прочь, часто оглядываясь. Она провожала его теперь уже кокетливой улыбкой и улыбалась перламутровыми пластинами вместо зубов. "Дура несчастная,– негодовал Лев Александрович, шагая брусничным садом.– Впрочем, а почему – несчастная? Говорить, она, наверное, не умеет, вряд ли поняла заданный ей вопрос, а живет в мире, который ее вполне устраивает, а значит по-своему счастлива. Природа безнравственна, ей нет дела до судьбы сотворенного ею субъекта".
Именно так, продолжал размышлять он, теперь уже шагая по бетонному шоссе, на котором прижились какие-то растения, сильно похожие на греческие амфоры. Природу надо исправлять в смысле морали, а не вмешиваться в ее дела, когда она занимается биологическим равновесием.
Лев Александрович был полон решимости поселиться в крепости космонавта Джефсона, чтобы быть всемогущим и неуязвимым, и надо спешить, пока эта замечательная идея не пришла в голову какому-нибудь проходимцу. А кто запретит? Управдом? Начальник милиции? Великий Босс?
– Я здесь начальник! – сказал он себе и направился к бетонному забору.– Мне не надо никакой милиции, я никого не буду казнить, а буду стыдить и миловать, а это хуже всякой казни!
Лев Александрович как в воду глядел. Пролезая в дыру бетонного забора, он носом к носу столкнулся с Джоном. Тот нес цинковое ведро, и так растерялся, что выронил ведро, облив грязной водой веревочные лапти Льва Александровича. Он рассвирепел, чего никогда не позволял себе:
– Ты чего тут делаешь?
– Я? Я з-здесь бу-буду жить...
– А по какому праву, позвольте спросить? Я уже второй год стою в очереди четвертым.
– В какой очереди?– справившись с испугом, спросил Джон.
– В этой, как ее... Черт побери! Разве Великий Босс ничего тебе не говорил?– разгневался Лев Александрович почти натурально и даже спохватился: а не слишком ли?
– Н-нет, то есть, д-да, в-вообще-то н-нет, – залепетал грозный вчера Джон. – Г-говорил он п-про наши души...
Отомщенный Лев Александрович утешился и даже улыбнулся. Улыбнувшись, он похлопал Джона по плечу.
– В твоей душе мне тесновато, да и вообще там потемки, а я не кошка, в темноте не вижу.
Обойдя Джона, он зашагал по тропинке, к аппарату космонавта Джефсона. Джон засеменил следом.
– Господин... как его, Лефу Злов, я уже перевожу вещи. У сверкающего аппарата действительно стояла та самая телега, Ванька с Юзеком вытаскивали из нее тумбочку с прибитым к ней телефоном.
– Привет, ребята. Эта бандура мне не нужна, грузите обратно. Ванька с Юзеком обалдело замерли. Тумбочка с телефоном вывалилась из повозки сама. Откуда-то вынырнула вертлявая мымра, увидав страшного Льва Александровича, она, должно быть, с испугу, закричала детским голоском:
– А это еще кто такой? Джон, чего дывишься, гони его в шею! Лев Александрович рыкнул, она обмерла и села на тумбочку. Подойдя к ней вплотную, он мазнул ей по лицу бородой, и пигалица заверещала.
– Мадам,– спросил Лев Александрович, – ты кто такая? Жена или дочь?
– Я... Я... Я фрау...
– Вот что, фрау, забирай своего фраера и катись по холодку! Чтобы через пять минут вас не было!
Обойдя телегу, он вошел в лифт и поднялся в вестибюль. Роскошное кресло космонавта Джефсона пустовало.
Лев Александрович заканчивал осмотр энергоблока, когда услышал возбужденные голоса. Он спустился и в дверном проеме увидал группу девушек в одинаковых серых балахонах. Их привела та самая красотка.
– В чем дело?– грозно спросил Лев Александрович.
– Пан, по указанию Великого Босса они требуют объяснить, кто ты такой, – сказала красотка, почему-то выгораживая себя.
Его рассмешило это самое "пан", и он позволил себе улыбнуться и стал искать глазами Стирму. Девушки были страшно молоденькими. Вот типичная десятиклассница, наверное, мама за ней не углядела; вот эта с родинкой на пухлой щечке – из трудной семьи; вот эту, хрупкую, могли бы взять манекенщицей или стюардессой. Стирмы почему-то не было и ему стало досадно: уж если прислали делегацию, так отобрали бы лучших представителей.
Неужели все они родили уродов?
Девушки ждали его решения. Конечно же, на весь колхоз – единственный мужик, вот и пришла пора выбрать его председателем!
– Когда? – спросил он.
Они заговорили все сразу. Поднялся гвалт, словно на школьной перемене. Но стоило ему поднять руку, как они дружно замолчали. Спектакль, да и только.
Подняв руку, он посмотрел на часы.
– Сейчас половина пятого. Через пятнадцать минут я буду к вашим услугам.
Он повернулся, чтобы уйти, но красотка сказала:
– Пан, если ты согласен, то объясни хорошенько,– примерно так он перевел ее фразу на смеси языков и сообразил, что несчастная резервация живет по солнышку – зачем им знать точное время? За этим самым "половина пятого" для них ровно ничего не стояло.
– Девушки, я сейчас приведу себя в порядок, и мы побеседуем. Можете пока посплетничать обо мне.
Он поднялся, так сказать, к себе и заметался по аппарату в поисках каких-нибудь ножниц, чтобы отхватить эту проклятую бороду. Он нашел электрический фонарик, очки, кинокамеру, расческу, бутылку из-под кока-колы – ножниц не было. Лев Александрович принялся искать какую-нибудь одежду, нашел водолазный скафандр, мохнатое полотенце, гербарий, коллекцию каких-то камней, микроскоп, комплект шахмат и, наконец-то, под руку подвернулся розовый галстук с изображением обезьяны на пальме. Торопясь, он попробовал расчесаться, но расческа не лезла ни в космы, ни в бороду. Терпение у девушек лопнуло, они там загалдели, Лев Александрович одним движением завязал на голой шее чужой галстук и схватил коробку с куклой, поскольку знал, что цивилизованные путешественники дарили аборигенам обыкновенные стекла, а он решил не мелочиться: пусть знают щедрость представителей прошлого века. Что было делать, но не было его вины в том, что Риточка так и не получила в подарок говорящую куклу.
На пригорке среди молоденьких одуванчиков его ждала толпа тоже молоденьких девушек почему-то с лопатами – можно подумать, пришли на субботник, выполняя последнее указание Великого Босса. Он не заметил в этой клумбе девушек ничего такого, что напоминало бы лобное место. Они спокойно ждали – одни сидели, другие лежали, третьи прогуливались парами, наверное, говорили о нем, о холостом молодом человеке с большим будущим и со свободной жилплощадью, Правда, полувековая борода несколько портила товарный вид.
Еще подходя к поляне, он почувствовал себя центральной фигурой предстоящего собрания: девушки засуетились, организовались в аудиторию лежащие поднялись, ходившие остановились.
– Здравствуйте, товарищи! – громко сказал он. – Начнем! Девушки столпились плотнее, он положил коробку с куклой на траву и осмотрел толпу сверху вниз. Лев Александрович был выше самой высокой из них, в которой сразу узнал (наконец-то!) Стирму, наверное, она на что-нибудь поднялась, чтобы быть заметнее. Он оживился.
– Начнем,– повторил Лев Александрович, интеллигентно почесав бороду указательным пальцем.– Меня зовут Лев Александрович Узлов. По земным понятиям я прибыл к вам из прошлого века. Как это могло случиться, я до сих пор понимаю не до конца, но прошу поверить мне на слово.
Он сделал паузу. Ничего особенного девушки собой не представляли обыкновенные девчата, каких можно увидеть на собрании какого-нибудь "Плодоовощторга". Их серые балахоны походили на спецовки. Глупые личики ровным счетом ничего не выражали, и он подумал, что они недостаточно хорошо слышат. Вместо того, чтобы говорить громче, Лев Александрович сделал к ним шаг. Девушки, однако, не столько обрадовались его находчивости, сколько стерпели. Он слегка насторожился, но храбро продолжал:
– Нас с вами угораздило родиться на несчастной планете, где все живое потому и живет, что ищет и находит способ выжить: слабый становится жертвой сильного и, таким образом, жизнь и смерть образуют философское единство.
Он поперхнулся, почувствовав какую-то неуловимую угрозу; смотрел и никак не мог уловить конкретных признаков этой враждебности. Они не перешептывались, не перемигивались, не сжимали кулачки и не потрясали лопатами – не было заговора. Они стояли и ждали. Впрочем, об отчужденности толпы говорило ее равнодушие, а враждебность он, пожалуй, преувеличил.
