Текст книги "Вечернее утро"
Автор книги: Анатолий Шихов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– Пусть ваши винегреты едят здешние верблюды! – крикнул он в пустоту. – Хлеба.
– И зрелищ.
– Зрелища для тебя. Мне нужен хлеб с маслом!
Покалеченный шар продолжал висеть на уровне лица. Лев Александрович сначала оттолкнул его, затем хорошенько вдарил ногой. Он с хрустом разлетелся, как гнилой арбуз. Наверное, его решительность озадачила наблюдателей. Он ждал довольно долго, повторяя:
– Хлеба! Хочу хлеба! И колбасы!
Но вместо батона снова появился шар – блестящий, полупрозрачный, в центре просвечивал круглый желток. Он казался яйцом без скорлупы, но не продолговатым, а совершенно круглым, и столь громадных яиц Лев Александрович сроду не видел. Наверное, его снес какой-нибудь ихтиозавр. Лев Александрович позорно попятился: еще не хватало окунуться в яичницу, костюм ни в какую химчистку не возьмут.
И вдруг оно беззвучно взорвалось и тотчас вместо одного яйца образовалось десяток маленьких, совершенно круглых, и у каждого в центре просвечивало по желтку. Яйцо предложило себя во множественном числе. Сообразили... Лев Александрович понял, что ему желают только добра. Весь рой яиц двинулся к нему. Опасаясь, что добро вновь обернется злом, он отскочил. Стайка начала принимать форму элипса, удлиняясь в сторону человека, и все это походило на крохотную объемную модель планетной системы. Чем ближе выводок яиц приближался к нему, тем быстрее росла скорость ближайшего яйца. Не растерявшись, Лев Александрович схватил его ртом и опять отскочил. Это оказалось самое настоящее яйцо, совершенно бессолое. Плоская спираль опять приблизилась, и он вновь схватил ближайшее...
– Хватит! – запротестовал он после пятого, кажется, яйца. Но яичница решительно погналась за ним. Он не менее решительно скинул пиджак и бросился в атаку, размахивая пиджаком. Он кричал и хохотал, как идиот, но всю эту яичницу превратил сначала в сотню горошин, которые, черт возьми, даже разлетаясь, все равно стремились сгруппироваться в спирали; потом он превратил горошины в бисер, в росу... Лев Александрович метался с пиджаком, как шаман и, наверное, довел бы себя до истерики, но внезапно начало темнеть, и темнота эта сгущалась, точно в зрительном зале после третьего звонка. В изнеможении он упал на что-то мягкое и заревел.
Вроде бы он спал, но ему что-то мешало. Страх, что ли? Было совершенно темно. Где-то кто-то разговаривал. Ворочаясь на мягком, он прислушивался, стараясь понять, где именно разговаривают. Или это журчит ручей? Нет, пожалуй, недалеко летает шмель, если это не рокот самолета за облаками. Тут ему показалось, что ботинка кто-то коснулся, но он лягнул пустоту, значит, действительно показалось. Можно ли услышать, как ходит кошка? Даже напрягая слух, не уловишь ее мягких лап, ее хищного подкрадывания. Но Лев Александрович отчетливо слышал, как где-то крадется громадная кошка. Почему именно он думал про кошку и почему ее нужно бояться? Вдруг у него начало щипать нижнюю часть лица, но теперь это был уже не зуд, а легкое покалывание, то тут, то там, словно садилась муха. Он вцепился теперь уже в настоящую бороду и почему-то решил, что это вовсе не муха садилась, а он чувствовал, как растет борода.
Он резко поднялся, сел, сказал:
– Не суетись. Возьми себя в руки, иначе нам с тобой начнут мерещиться чертики.
Тут он обратил внимание, что в шагах, может быть, десяти совершенно черное пространство высветилось фиолетовым, и этот фиолетовый сполох принял форму лабораторной колбы. Но не было ее, колбы, не было и самого стекла, а был фиолетовый цвет в форме электрической лампочки. Свет, однако, ничего не освещал, а светился сам по себе. Колба слегка наклонилась, и цвет ее изменился – она стала синей. Лев Александрович смотрел во все глаза. У него ничего не болело, не чесалось, не было ни кошек, ни слуховых галлюцинаций. Еще раз наклонившись, колба стала восхитительно голубой, и внутри этой голубизны едва заметно переливались нежнейшие сполохи – такое можно увидеть лишь в рюмке с шампанским, если внимательно смотреть на голубой свет. Наклонившись еще раз, она стала зеленой, затем желтой. Хотелось вскочить, окунуться в нежнейший лимонный цвет. Из желтой колба стала оранжевой, при этом висела уже горлышком вниз, а повисев так, превратилась в красную, словно светофор, и внутри этого рубина клубился красный туман. Пожив алым великолепием, она, колыхнувшись, стала оранжевой, затем засветилась желтым, превратилась в зеленую, в голубую, в синюю и, наконец, в фиолетовую. А добравшись до фиолетового цвета, колба некоторое время повисела неподвижно и угасла. Вновь наступила кромешная тьма. Он прислушался. Никаких галлюцинаций.
– Мамзель, что ты на это скажешь?
– Нам с тобой дважды показали цвета радуги в строгой последовательности. Как это красиво, любовь моя.
– Опять ты за свое!
– Но тьма такая ужасная!
– Мы с тобой взрослые люди, хотя и начитались Эдгара По.
– А я с детства боюсь темноты.
Фиолетовый цвет опять начал зарождаться, только теперь он имел форму уже не колбы, а огромной, как танцплощадка, ромашки с разноцветными лепестками, и лепестки эти светились всеми цветами радуги, опять же, в строгой последовательности. То есть, их было всего семь – красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый.
– Как семь нот, – подсказал Внутренний Голос.
– Не мешай! Не видишь, нам показывают цветное кино, – оборвал Лев Александрович.
Вдруг и желтый диск изменил цвет на голубой, а лепестки засветились в обратном порядке, начиная с фиолетового. Это было великолепно. Наверное, так же выглядит цветомузыка, на сеансе которой Лев Александрович ни разу не был. Не слышал он и никакой музыки, только шум в ушах. Опять сосчитал цвета – действительно, семь, как семь нот. Ему никогда не приходилось задумываться об этом совпадении, которое сейчас показалось недвусмысленным: в радуге семь цветов, а в музыке семь нот. Целые симфонии написаны всего семью нотами! Композиторы сочиняют музыку уже вторую тысячу лет и ни один из них не повторил другого. До чего же все-таки емки эти семь звуков!
Но вот темнота понемногу переродилась в фиолетовую. Лев Александрович словно смотрел на солнышко сквозь густой слой чернил. То есть, никакого яркого пятна он не видел, просто вокруг было фиолетово, а это значительно веселее темноты. Лев Александрович ждал синего цвета, и он пришел, но сразу же сменился восхитительно голубым, и ему стало хорошо. Думать он перестал, а смотрел и любовался – балда балдой. Голубизной любовался, сам собой любовался – ах, какой я хороший, слов нет. И почему бы такому хорошему не остаться в столь красивой сказке? Да чтобы уйти отсюда? Ни за какие тыщи!
– Как это мило, – тоже восхищался Внутренний Голос. – Я тоже ни за что не ушла бы отсюда.
– Моя прекрасная мамзель! Мы с тобой вечно ссоримся, ты уж прости меня, дурака.
– Ну что ты, Лева, разве мы ссоримся? Ты просто немного болен слегка пошловатым юмором, только и всего.
Лев Александрович не успел ни возразить, ни согласиться: мир стал зеленым; он попал в какой-то аквариум, полный нежных зеленых водорослей, которых, конечно, не было – это шевелились полосы полутонов. Он ждал: сейчас переселят в желтый мир. Так и случилось. Зелень заменили сухой желтизной, вокруг бесшумно полыхало рыжее пламя, ну и жара. Нет, ничего не дымило, одежда на нем не нагрелась даже тогда, когда окунули в совершенно красный пожар, и он сильно забеспокоился, поскольку на этом цветовой ряд заканчивался, дальше – ничего, дальше – чернота. Но нет! Темнотой его больше не беспокоили, а повели обратно – сквозь оранжевый, желтый, зеленый, на голубом немного подержали для счастья и переселили в волшебный синий мир, где так хорошо объясняться в любви к самому себе. Лепестки ромашки опять начали менять цвета; Лев Александрович наблюдал, но больше восхищался, чем пытался уловить хоть какой-то смысл в этом коде. Понятно одно: он не болен, его не считают больным, его развлекают, показывая цветное кино. Хорошо бы, параллельно гоняли еще бы и музыку в духе Шопена.
ГУМАНОИДЫ
Лев Александрович видел себя с дочкой. Они шли вдоль каких-то шарообразных цистерн, и Риточка спросила:
– Па, а люди кушают птичек?
– Да.
– А кого кушают птички?
– Червяков.
– А кого кушают червяки?
Он хотел сказать – людей, чтобы замкнулся круг, но не успел: дочка куда-то пропала, а он обнаружил себя внутри стеклянного шара, где было все – парк, озеро, скамья, забор и шофер, бегущий к грузовику. Лев Александрович, находясь внутри шара, карабкался по его гладкой стенке, и от этого шар медленно вращался в пустоте.
Он проснулся от прикосновения. Открыв глаза, он увидел шумящие волны, стрекочущую листву, сквозь которую пробивалось утреннее солнце, громко щебетали птицы, прогудел пароход на том берегу, ему ответило гулкое эхо. Но никого не было рядом, никто не прикасался к нему, наверное, сам подергал себя за бороду. Лев Александрович рассмеялся.
– Приснилось все это! Пойдем домой!
– Пойдем, – нежно позвал Внутренний Голос.
– Но почему мы оказались здесь, и что скажет жена?
– Зачем тебе жена, если у тебя есть я?
– Вот дура! Жена ведь не для того, чтобы трепаться с ней!
– Лева, я сейчас буду плакать. У меня тоже красивые глаза, а слезы такие соленые!
Похлопав глазами, он с изумлением увидел этого глупого шофера; ощупал свою грудь, колени – реально! Однако то, на чем он сидел, продолжало оставаться эфемерным! А между тем, иллюзия реальности была полнейшей. Коробка с куклой лежала за спиной. Он схватил ее – она тоже оказалась реальной; поднялся, побродил по скверу, ловя себя на том, что огибает деревья. Ему опять хотелось есть, а главное – курить. Он стал приглядываться к траве в поисках окурка, но и трава была лишь изображением.
– Что за дурацкий сон? – бормотал Лев Александрович. – Впрочем, и в самом деле все живое на земле на протяжении веков пожирало друг друга, и выживал сильный. Самым сильным оказался червяк: он до сих пор жив, а всякие там бронтозавры исчезли.
Вынув из кармана зажигалку, Лев Александрович пощелкал ею, без нужды добывая огонь. Он вспыхивал шариком и сразу гас. И вот тут появился шар, который он принял сначала за воду и обрадовался. Но еще не коснувшись, отпрянул: от него разило типичным бензином; оболочка была маслянистой, а поверхность слегка парила.
– Не надо! – закричал он, замахав руками.
Бензиновый шар незаметно растаял, а он подумал, что его неправильно поняли: они вообразили, будто ему потребовалось заправить зажигалку. Значит, сам дурак, нечего было хвастаться ею.
– Курить хочу! Курить, говорю, нехристи!
Его все-таки поняли, но по-своему: была угадана жажда табачного дыма. Откуда-то возник махонький пепельный шарик, постепенно раздуваясь, стал превращаться в мутное облако. Лев Александрович опять шарахнулся: еще не хватало задохнуться!
– Сигарету! "Космос"! "Ту-104"! Да что у вас есть в продаже-то? Его определенно не понимали, хотя готовы были помочь. Он вновь сел возле коробки с куклой. Нужно было подумать. Каким-то образом он попал в необъяснимую ситуацию, и здесь демонстрируют чудеса. Окажись на его месте кто-нибудь другой, тот же Хрюков, которому всегда все ясно, давно бы уже чокнулся от потуг понять все эти странности.
– Не торопись с выводами, – сам себя перебил Лев Александрович. Вполне может быть, что ты уже свихнулся, а все это тебе только кажется.
Между тем, заметно посинело и вновь шагах в десяти возникла та самая ромашка с семью разноцветными лепестками. Лев Александрович уставился на нее, пытаясь увидеть на голубом диске хоть что-нибудь, но голубизна была гладкой. Лепестки снова начали менять цвета. Кино продолжалось. Он сел посмотреть вторую серию. Но показывали все то же – чередовались цвета и только. Созерцая, он думал о своем сне – что за дурацкий сон приснился ему? Почему он, Лев Александрович Узлов, должен карабкаться по внутренней стенке какого-то шара? Почему в этом загадочном мире нельзя передвигаться дальше некой границы, ни во что в сущности не упираясь? Или объясняется это просто: человек не может прыгнуть выше каких-нибудь полуметра, хотя потолка над ним нет. Не дано и все тут. Неужели и в самом деле его поместили в какой-то шар с невидимыми стенками? Но так не бывает.
– Белиберда, – убежденно сказал Лев Александрович, еще раз крепко подумав. – Или у меня лопнет черепная коробка, или я кончусь от голода, или начну звереть.
Он выбрал последнее. Он решил подойти к ромашке. Лев Александрович шел осторожно, прислушиваясь и озираясь; чем ближе подходил, тем неуловимее становилась голубизна диска. Скорее всего, это оптический эффект, вроде радуги, которую не увидишь, находясь в непосредственной близости от нее.
Лев Александрович ничего не увидел. Ровным счетом ничего.
Он прошел сквозь голубизну, оглянулся. Диск за спиной остался таким же голубым, но чем дальше он уходил, тем гуще становилась голубизна.
Он шел к озеру. Он ждал столкновения: должен же наткнуться на какую-то преграду, дальше которой нельзя. Но не наткнулся. Просто озеро перестало приближаться, хотя он все шел и шел, потом даже побежал, крича во все горло. Он бежал, и ему ничего не сопротивлялось. Плача и матерясь, он проклинал свой сон, в котором лез на стену внутри какого-то шара и, может быть, этот шар преспокойно лежал у кого-нибудь на ладони, и бешенство Льва Александровича кого-то сильно развлекало.
И снова было утро. Впрочем, условное утро. Лев Александрович подозревал, что сутки для него создавались искусственно, как это делается в курятниках, чтобы куры неслись чаще. Ощущение теплого ветерка было новым; он нашел себя в зарослях бамбука. Лев Александрович твердо лежал на громадном валуне, устланном сизым мхом. Если раньше трудно было объяснить опору под собственным телом, то теперь Лев Александрович с удовольствием пощупал влажный мох, выдрал клок и понюхал.
– Видала? – недоверчиво спросил он. – Кажись, отпустили, черти полосатые.
– Отпустили, сволочи, – как ни в чем не бывало, сказал Внутренний Голос.
– Ну и словечки у тебя, мамзель! Где это ты нахваталась?
– Бог с тобой, Лева! Какой я тебе мамзель?
– Ничего себе! Коман са ва, приятель? Как поживаешь?
– Относительно. Комси-комса.
Вынув транзистор, он покрутил тумблер – диапазоны молчали. Приемник даже не потрескивал, наверное, сели батарейки. Лев Александрович поднялся и увидел озеро, блестевшее между деревьев; шоссе не было, куда делись липы, скамейки и самосвал? Как он оказался в бамбуковой роще – ничего этого Лев Александрович не знал. И он направился к воде, чтобы убедиться в реальности мира. Пожалуй, это был залив: он отчетливо видел тот берег с редкими стволами берез на фоне солнечной зелени; видел далекую голубизну горизонта справа, зато слева вода сливалась с небом, их разделял единственный островок, как бы висящий в воздухе. Берег уходил в воду, можно было наклониться, чтобы зачерпнуть воды ладонью.
Посреди озера торчали три этажерки, похожие на опоры моста, но, наверное, это все-таки были не опоры, а крыши пятиэтажных блочных домов, потому что мост посреди залива не строят. Дома эти давным-давно затоплены водой. В такую пору над озером должны метаться чайки, а тут ни одной. Вдруг взметнулась громадная рыбина, сделала сальто и, словно бревно, плюхнулась в воду.
– Хорошо живут, – решил Лев Александрович.
– Рыбнадзор у них работает не хуже уголовного розыска, – предположил Внутренний Голос.
– Я вижу, ты оклемался окончательно, – обрадовался Лев Александрович.
Он прогулялся по берегу и не нашел ни одного кострища, ни одной бутылки – озеро было совершенно не обжито, роща выглядела первобытно, даже птичка не пискнула. Спустился к воде, собираясь хотя бы умыться. Наклонившись, увидел всклоченную бороду и круглые глаза. Отражение бороды принадлежало несомненно ему, а вот глаза... Это были хищные глаза.
Он почему-то побоялся замочить руку. Поозирался, отступил к чахлому деревцу, отломил сук и опять спустился. Глаза все еще наблюдали за ним. Он ткнул палкой, и к его изумлению рыбина вцепилась в нее зубами, словно собака. Льву Александровичу ничего не оставалось, как выбросить на берег, но и на суше она не отпускала сук. Это была щука.
Лев Александрович подумал про бензин в зажигалке, а Внутренний Голос услужливо спросил:
– Не развести ли нам с тобой костерок, не испечь ли рыбину? Не успел он согласиться, как из лесу выскочил зверь величиной с овчарку и с хвостом кенгуру. Зверь метнулся к добыче, схватил крысиными зубами и исчез в бамбуке.
– Неужели это была крыса?
– А ты как думал?
– Где мы с тобой находимся?
– В Африке.
– Значит, где-то здесь живет наш общий знакомый космонавт Джефсон.
Не выпуская палку из рук, Лев Александрович осторожно прошел по кромке берега, присматриваясь. И опять увидел глаза – да что они все пялятся?
– Бородой любуются.
– Спасибо, приятель. Мне приятно чувствовать тебя мужчиной.
Он осторожно коснулся палкой воды, и все повторилось. На этот раз он был расторопнее: вытащив рыбу, наступил ей на голову. Это оказалась не щука, а очень красивая, сверкающая рыбина с золотистой шкурой, напоминающей наждак. Когда она затихла, Лев Александрович поднял ее. Бока были шершавыми, как терка. Поднявшись с добычей на берег, он опять увидел того самого зверя – крыса преспокойно пожирала рыбину. Он швырнул палку, но промахнулся, а крыса никак на это не среагировала, непуганая, что ли?
Лев Александрович долго брел берегом в поисках поляны: в чаще наделаешь пожару, оштрафовать могут.
Начались признаки города: из воды тут и там торчали куски изогнутых рельсов, концы швеллеров и бетонных свай. Но бамбуковые дебри не проглядывались, город все еще не просматривался.
Наконец, началась песчаная отмель. Набрав сухих щепок, он сложил их шалашиком, затем вынул зажигалку, погрел холодный металл в ладонях, чиркнул и высек едва заметный огонек. Осторожно подставил щепочку – она вспыхнула. Ни дым, ни пламя не собирались в шар, не исчезали. Шалашик тоже загорелся без всяких фокусов.
Потрошить рыбу было нечем; он походил по берегу в поисках чего-нибудь острого, вроде осколка стекла и не нашел. Отломил подходящий сук, сунул в пасть рыбине, пристроил над огнем. Очень скоро тушка зарумянилась, и каких-нибудь минут через пятнадцать он снял ее с костра и, обжигаясь, начал ногтями отламывать куски чешуи. Мясо отколупывалось, словно сосновая кора, и было оно таким же красным, без соли довольно противным, но есть можно. Обедая, он наблюдал за небольшим островком в полукилометре: ему все время казалось, что там кто-то ходит.
Должно быть, на запах, из бамбука выбежала точно такая же крыса, а, может быть, та же самая. Принюхиваясь, она стала бочком приближаться метр за метром: человек явно заинтересовал ее, но она, кажется, боялась дыма. Время от времени крыса, запугивая, показывала свои ужасные зубы, и Лев Александрович заподозрил, что она может решиться броситься на человека.
– Еще как! – предостерег Внутренний Голос.
Он выхватил из костра подходящую головешку и двинулся на крысу. Та в нерешительности замерла, уставившись на дымящийся кончик. Он стал обходить ее, отрезая от леса и прижимая к заливу: ему показалось, что крыса боится воды. Отскочив к озеру, она прижалась к земле, как это делают кошки, стараясь увильнуть от удара. Он сделал еще шаг – крыса отступила. И тут произошло невероятное: на берег выбросилось блестящее бревно, захлопнуло пасть и в тот же миг никого не стало – ни крысы, ни этого самого бревна. Он, оторопев, рассматривал лужу и чувствовал себя совершенным дураком.
– Кто же это мог быть? Крокодил? Акула? Подводная лодка? Как же мы с тобой не угодили в пасть этому чудовищу?
– Не радуйся: тебе еще предстоит объясниться с любимой тещей.
Он вернулся к костру, чтобы погасить его; воды Лев Александрович начал побаиваться и потому сначала распинал головешки, затем растоптал угли. Приплясывая, он все еще наблюдал за островком. Так и есть – лодка!
– Эге-ге! – крикнул он. Лодка зашевелилась.
– Дядя! Подбрось меня!
Его услыхали: лодка тронулась с места. Он, как мог, причесался пятерней, поправил галстук и стал ждать. Когда лодка ткнулась носом в берег, Лев Александрович увидел, что она скроена из полупрозрачной пленки, может быть, из толстого полиэтилена. В ней стоял парень с космами хиппи.
– Ну вот, мамзель, мы и спасены.
– Лева, как не стыдно? Какой я тебе мамзель?
– Быстро ты перековался, – ехидно сказал Лев Александрович. – А то заладил: "Я тебя люблю, я из твоего ребра!" Я уже начинал всерьез щупать себя: может быть, у меня и в самом деле ребра не хватает.
– Прости, Лева, бес попутал.
– Парень, подбрось! – попросил Лев Александрович.
– А киен абло? – спросил парень вообще-то по-испански, но почему-то с сильным рязанским акцентом.
– По дороге объясню, кто я такой, – пообещал Лев Александрович по-русски.
– А вохин тебе? – совершенно серьезно спросил лодочник.
Лев Александрович хмыкнул: зачем в типичную славянскую конструкцию вводить немецкие слова?
– Мне туда, – Лев Александрович махнул в ту сторону, где по его понятиям должен закругляться залив.
– Нах дебаркадер? – догадавшись, уточнил лодочник по-немецко-французски. Одет он был в средневековый костюм из грубого трикотажа, похожего на рогожу,
– На пристань, – согласился Лев Александрович, влезая на утлое суденышко.
Пленка под ногами прогибалась, словно он ходил по барабану. Он сел на корму, начал было разуваться, чтобы затем свесить ноги, но заметил, что лодочник рассматривает его с явным беспокойством.
– Рыбу ловишь? – весело спросил Лев Александрович, чтобы наладить контакт.
– Ви битте? – спросил парень по-немецки.
– Зи фанген фишен? – Лев Александрович перевел свой вопрос на немецкий, хотя можно было и не спрашивать: чем же заниматься в лодке на озере, если не ловить рыбу?
– Но, – лодочник отрицательно мотнул головой. – Не фишен. Стекло искал.
– Где? – спросил Лев Александрович, слегка опешив: искать в озере стекло?!
– Нах хаузен, – парень показал большим пальцем за ухо в сторону этажерок, торчавших из воды. Значит, это действительно были остовы домов.
Лодочник говорил на самодельном эсперанто, словно это был его родной язык.
Лев Александрович, перестав разуваться, принялся рассматривать торчавшие из воды остовы домов, но лишь затем, чтобы краем глаза присмотреться к лодочнику. Тот начал было грести, но выяснилось, что они сидели слишком близко к корме, отчего нос лодки сильно задрался, и он предложил:
– Сэр, ты бы перезитцал вперед.
Лев Александрович крякнул, давя смех: "зитцен" по-немецки – сидеть. Стало быть, лодочник просил "сэра" пересесть.
– Ладно, – сказал Лев Александрович, так и не сумев сдержать смешка. Давай перезитцаем.
Поднявшись, он взял парня за плечи для устойчивости и вдруг увидел морщинистую шею, но без всяких признаков растительности на розовом личике. Сколько же ему лет?
– Девятнадцать, – сказал Внутренний Голос.
– Не ври: пятьдесят!
– Кстати, о возрасте: не хочешь ли ты вернуться за куклой? Да, Лев Александрович забыл куклу на берегу. Продолжая держать лодочника за плечи, он ввязался в дискуссию с Внутренним Голосом, который полагал, что кукла теперь ни к чему. Но Льву Александровичу не хотелось бросать ее.
– Зачем тебе дизез? – в упор разглядывая Льва Александровича, спросил лодочник.
– Что – "дизез"?
– Вот дизез! – враждебно спросил лодочник и вдруг дернул за бороду. Думаешь, тре бьен?
От неожиданности Лев Александрович отпрянул и упал в воду. Падая, он перевел "тре бьен" с французского – очень хорошо. Он сразу задохнулся брызгами. Вода оказалась пресной, значит, это действительно озеро. От толчка лодка подпрыгнула, парень тоже не удержался, плюхнулся в воду и дико заверещал. Лев Александрович, сообразив, что бедняга не умеет плавать, схватил его за волосы и с изумлением обнаружил в своей руке парик, а лодочник, все еще вереща, старался перевалиться через борт лодки, которая наклонялась так, что едва не зачерпывала воду. Совершенно голая плешь лодочника мокро блестела. Возле лодки было всего по колено; Лев Александрович наблюдал с большим недоумением: чего это он так суетится? Парень, перекинув свое тело о в лодку, схватил весло и вдруг ни с того ни с чего хорошенько огрел Льва Александровича по плечу, стараясь ребром. От боли он упал и, сидя в воде по самое горло, огорченно сказал:
– Парень, ты не прав.
Лодочник, матерясь по-русски, оттолкнулся веслом раз, другой и уже издали погрозил кулаком. Морщась от боли, Лев Александрович побрел к берегу; интуитивно почувствовав опасность, в два прыжка выпрыгнул на сушу и вовремя: вода вспенилась, совсем рядом колыхнулось упругое тело, щелкнула пасть и исчез парик, который только что болтался на воде.
– Так вот почему он заверещал! – догадался Внутренний Голос.
– Да, он боялся быть сожранным.
На берегу Лев Александрович отошел подальше и только сейчас испугался по-настоящему: ведь тоже мог угодить в пасть, но остался жив лишь потому, что хищника не оказалось поблизости.
Поведения лодочника он вообще-то не понял; его эсперанто было ужасным, и это больше всего возмутило полиглота Льва Александровича. Гадать, что тут к чему, давно уже не хотелось: голова шла кругом от несуразностей, которые громоздились друг на друга, словно льдины в ледоход. Он устал. Ему хотелось отлежаться, чтобы не спеша обдумать ситуацию, нащупать хотя бы подобие логики в этих невероятных приключениях, но события никак не давали сосредоточиться.
Он хорошенько выжал штаны, рубашку и пиджак. Б транзистор, конечно, попала вода, придется нести в мастерскую.
Чувствовалось приближение вечера, и Лев Александрович, подобрав злополучную коробку с куклой, направился в светлую бамбуковую рощу, за которой надеялся увидеть пристань. Голые стволы были теплыми, словно телеграфные столбы. Он постучал кулаком – впечатление пустотелости. От ствола на разной высоте отрастали длинные пружинистые листья, они ложились на землю, образуя переплетениями сложный узор. В одном месте ему показалось, что складка ковра пошевелилась. Лев Александрович слегка поддел лист ботинком и обмер: из-под ковра стремительно выскочил красный, мокрый удав. Отпрянув от человека на безопасное расстояние, он замер, ожидая. Лев Александрович, рассматривая его, не верил собственным глазам: это был дождевой червяк, толстый, как пожарная кишка, и черт его знает, что у него на уме. Впрочем головы, кажется, не было – ни глаз, ни ушей. Лев Александрович осторожно попятился. Почувствовав удаляющееся движение, червяк тоже отполз. Неужели эта поганая тварь способна еще и принимать решения? Червяк продолжал уползать, но и человек все равно пятился от этого ужасного места; вдруг споткнулся пяткой, что-то щелкнуло, и он едва не закричал от боли. Его сбило и, наверное, переломило бы ноги, если бы столб, который его защемил, не повернулся. Он пытался выдернуть ноги из щели невозможно: ступни даже не шевелились. Боль была ужасной; он осмотрелся, стараясь понять, что, собственно, произошло. Рядом валялась кость; ногами он попал в расщепленное бревно, лежащее на земле; бамбук расщепили только до половины длины и в щель в качестве распорки вставили кость. Пятясь, Лев Александрович пяткой выбил ее, и щипцы сомкнулись. Бревно было пустотелым; острые стенки этой трубы впились в ноги, словно кусачки. Вокруг не было ничего, похожего на ломик. Он с трудом дотянулся до кости, наверное, она когда-то была чьим-то бедром, сунул в щель бревна, пытаясь разжать, однако не разжал, а лишь сумел пошевелить ступнями, устроив в капкане поудобнее, Боль наполовину утихла. Он огляделся в поисках реальной опасности и содрогнулся, увидев этого самого червяка. На этот раз червяк полз прямо на человека и крался осторожно, будто принюхиваясь. И чем ближе он приближался, тем с большим омерзением Лев Александрович различал его голову и круглую беззубую пасть, в которой что-то шевелилось, словно червяк пытался проглотить кишку. Он не дополз до человека метров двух и замер, приняв воинственную позу.
– Неужели станет заглатывать? – ужаснулся Лев Александрович
– Хорошо бы. А то ведь начнет жевать, а зубов нет. Набрав в легкие воздуху, Лев Александрович закричал, и это смутило червяка. Он опустил голову и стал "думать". Лев Александрович тоже подумал: чем бы его хрястнуть? Дубину бы... Камень бы... Ничего вокруг, только коробка с куклой.
– Далась тебе эта кукла!
– Спокойно!
– Сунь ты ее в пасть этому крокодилу вместо себя! Он вынул из щели кость, лежа размахнулся и так удачно достал ею червяка, что от неожиданности тот подпрыгнул всем своим мерзким телом и от боли начал завязываться узлом, наверное, морским.
Поизвивавшись, успокоился, унимая боль; теперь лежал метрах в трех, не достать. Человек тоже унимал боль, терпел и ждал: может быть тот паникер все-таки вернется на крик?
– Который огрел тебя ребром весла?
– Да, он поступил негуманно. Плашмя – куда гуманнее.
– А ты интересовался, все ли у тебя ребра! Это было то самое ребро, которого тебе не хватало, – мстительно сострил Внутренний Голос.
– Заткнешься ты или нет?
Вдруг Лев Александрович увидел над лесом парашют, который не падал, а плыл в сторону озера, и парашютисту не повезло: если сядет на воду, его немедленно проглотят вместе с парашютом.
От мокрой одежды начало знобить. Сейчас бы побегать, чтобы согреться. Интересно, о чем думает эта тварь?
– Об ужине.
– Ну, парень, и юмор у тебя.
– А тоскливо.
– Давай покричим. Эге-ге-е! – закричал Лев Александрович во всю мощь своей тощей груди.
От крика червяк вздрогнул. Он побаивался человека, но откуда ему было знать, что человек попал в капкан, и у него нет никакого оружия?
Ему хотелось сесть, чтобы понаблюдать за своим врагом сверху. Лежащее бревно никак не было закреплено; едва он оказался верхом, как оно поворачивалось, и Лев Александрович вновь валился: не мог он опереться зажатыми ногами, а руки не доставали до земли.
Червяк, между тем, сделал попытку приблизиться, и Лев Александрович вновь огрел его костью. На этот раз удар пришелся вскользь, червяк отпрянул и стал обползать.
– Еге-ге! На помо-ощь! – закричал Лев Александрович, надеясь лишь на чудо.
– Кой има тука? – неожиданно отозвался мальчишеский голос. Значит, лодочник все-таки вернулся! Но почему "кто здесь" он спросил не по-немецки, а по-болгарски?
– Сюда! – обрадовавшись закричал Лев Александрович. – Помогите!
Удивительное дело: червяк оценил перемену в голосе человека! Он, вроде бы, оглянулся и, "сообразив", что пришло подкрепление, позорно попятился.
На голос прибежал парень, но не тот, а кудрявый и с саблей, хотя в таком же средневековом костюме. Одним ударом он перерубил червяка, распинал половинки в разные стороны.
