Текст книги "Саша Таршуков"

Автор книги: Анатолий Ткаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Саша сказал, отставляя недохлебанный суп:

– Сейчас что! Сейчас этого хватает. Вот котлован бурили, в кессоне, веришь – по три порции второго съедал.

Он опять обратился ко мне на «ты» (может, по забывчивости?), но не назвал папашей, с этим, видимо, было покончено навсегда – игра оборвалась там, на плотине, – и передо мной теперь сидел совсем другой Саша Таршуков: щеки опали, слегка пожелтели (как у человека с больной печенью), нос и губы еще больше выпятились и уж совсем едва помещались на лице. Он постарел, о чем-то думая, собрал в складки лоб и надолго оставил его наморщенным. Теперь я мог бы назвать Таршукова папашей, однако шутка едва ли была бы принята. Да и шутил ли Саша?

– Смотрите вид, – показал он вилкой в окно, поняв, что я думаю о нем.

В стекло окна, как большую раму, был врезан кусок енисейской, взбудораженной воды (здесь она еще кипела, пенилась, бугрилась), часть железобетонного автомобильного моста на серых быках, немного красной изрытой земли и крутой взъем потустороннего берега, – с гранитными, мраморной четкости столбами, огненно-зелеными соснами, облаками в небе. Сколько раз я уже видел все это и не переставал неметь от сибирской «могутности». И сравнивал. По сравнить-то можно было разве только с Амуром, да и то – вообще, по похожести, а не по сути: климат не тот, земля не та, дела не те. И каким ненастоящим, будто приснившимся, мне виделось Подмосковье – мое теперешнее место жительства. Чистенькие леса, медленные речки, холмы с белыми церквухами, маленькие поля, садики, огородики. (Все имеет название – каждое озерцо, высотка, ручеек.) Это красиво, мило, но к этому я никогда не привыкну, потому что не могу избавиться от чувства ненастоящности, декоративности.

– Уеду скоро, – негромко сказал Саша.

– Куда?

– На Шушенскую.

– Там уже стройка?

– Дороги ведут.

Он был на Бухтарминской, Братской… Развелось целое племя гидростроителей, переезжающих с одной реки на другую. Едут с семьями, в одиночку. Хуже одиноким: где зацепятся, осядут?..

– Может, здесь останешься? – Я тронул его руку. – Работу найдешь, женишься. В самом деле? Места исключительные.

– Не-е. – Саша помотал головой. – Не высижу. Нервы слабые. Насчет жениться – это я так. Бывает, душа заболит, или настроение хорошее… Люблю пошутить. Извините, если что…

– Что ты! И зачем на «вы»? Мы ведь друзья.

Он усмехнулся чуть заметно, горьковато, развел на столе ладони: мол, вот, посмотри – пусто в них, как между нами.

– Значит, так – поедешь?

– Надо. Жалко – без меня там построят. Хочу успеть еще где-нибудь. При коммунизме спасибо скажут, как думаете? – Лицо его ожило, и на минуту, мне показалось, он сделался прежним, каким был на плотине. – Народ хорошо будет жить, овощей, фруктов – навалом. Выпить там, закусить – кому угодно. Ну, я понимаю, и полный расцвет. Это главное. Спасибо скажут, как?

– Уже говорят.

Саша кивнул (мол, знаю и не удивляюсь), сказал:

– Я здесь под первый бетон полтинник бросил, чтоб крепче стоял. На Братской – гривенник, больше при себе не оказалось. Под Шушенскую рубль заложу.

– Обычай такой?

– Закон.

Он сходил к раздаточному окну, принес четыре стакана компота из сухофруктов; выпил свои два разом, облокотился, наморщил лоб; исподлобья глянул на свет в окне, заметно грустнея (настроение у него менялось, как склон сопки за рекой: то светился, то темнел под облаками), не очень дружелюбно, а скорее безразлично, перевел взгляд на меня.

– Писателя Медунского знаете в Москве?

– Не знаком.

– Увидите – привет от Таршукова. Про моего дружка больше пишет. Про меня есть кое-что. Поддержал морально.

– Хорошо.

Поднялись, пошли к выходу. Под деревянными колоннами закурили, свернули влево, и по обочине мокрой дороги, пережидая «МАЗы» и армавозы, неторопливо зашагали вверх. Пересекли узкоколейку, звенящую вагонетками, прошли мимо красно-синих турбин на платформах; сокращая путь, пробрались по узкому проходу между штабелями железобетонных панелей и оказались под аркой с лозунгом «Красноярская ГЭС – 100 планов ГОЭЛРО!». Стройка отдалялась, глох, превращаясь в заоблачное тяжкое рокотание, железный грохот ее, и я оглянулся в последний раз: серо-ржавая стена, фермы, стрелы, башни… дым, пар… и огромность, непостижимость.

Подвалил автобус, в одну минуту наполнился рабочим людом (наверное, сменилась какая-то бригада), я потерял Таршукова, а когда влез и устроился на заднем сиденье, увидел его плоскую коричневую кепчонку у среднего окна справа. Вскоре был занят проход, обе площадки, и я выпустил Сашу из виду.

Автобус плыл мимо сосен на берегу Енисея – то проглядывала и резко слепила вода, то застилала окна зелень отлогих холмов, то вспыхивали красными ранами осыпи каменоломен, – я отдыхал, думал о большом прожитом дне, и все вертелось у меня на уме слово «папаша». Было и смешно от этого, и грустно. Я остро чувствовал, что мне надо еще говорить с Сашей – жаль, он не сидел рядом, – расстаться так, чтобы и у него осталось в памяти хотя бы одно мое слово. Может быть, зайти вместе в кафе, выпить, распахнуть души? Попросить у него адрес, дать свой? Задержаться еще на один день в Дивногорске?

Сосны, холмы, вода, кровавые осыпи.

– Конечная! – выкрикнула кондукторша.

Автобус остановился на площади между тремя стеклянными магазинами. В нешумной мужской толпе, без привычной толкотни, я вышел к пестрой будке и остановился. Мне не хотелось разминуться с Таршуковым. Но поблизости его не оказалось. Глянул в автобус – там было пусто. Прошел в сторону среднего, продуктового магазина, чтобы посмотреть в окна. И наконец я увидел Сашу: его коверкотовая, ссутулившаяся спина быстро двигалась по переулку, потом свернула к забору и скрылась.