Текст книги "При невыясненных обстоятельствах (сборник)"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц)

– Что именно вы предлагаете?

– Вы ведь с кадрами в хороших отношениях?

Семенцов неопределенно пожал плечами.

– В крупных общежитиях есть должность помощника коменданта, – сказал Ровнин. – Это – общежитие средних размеров. Но все-таки.

– Вы хотите сказать, что я должен помочь вам устроиться помощником коменданта?

– Да. Только – вы извините, Иван Константинович, но об этом пусть знает только начальник отдела кадров. И никто больше. Простите, как его зовут?

– Сейчас вспомню, – Семенцов осуждающе покачал головой. Это означало, видимо, «ну и ну». – Лосев. Лосев Игорь Петрович.

– Еще раз извините, Иван Константинович. Лосев. Лосев Игорь Петрович. Просто даже только предупредите его обо мне. Не уточняя.

«Действительно некрасиво, – подумал Ровнин. – Яйца курицу учат». Казалось, Семенцов сейчас размышляет обо всем, что было сказано. Ровнин посмотрел на него, и полковник встряхнулся:

– Хорошо. Сделаю что смогу.

– А связь, наверное, та же. Я буду вам звонить.

На другое утро Ровнин прежде всего отправился в общежитие. Он хотел попасть туда пораньше.

Утром, в отличие от вчерашнего, троллейбус был переполнен. Ровнин втиснулся в заднюю дверь с трудом. Но, привыкнув, дальше он протолкнулся уже легче. Расщепив сдавленные тела, осторожно проскользнул к заднему окну. Переполненный транспорт был для него в данном случае слабым местом из-за пистолета. Пистолет был подвешен в кобуре на поясе, даже не под курткой, а под рубашкой, подвешен довольно плотно, сбоку слева, почти под мышкой, так, чтобы предплечье все время прикрывало его. Но даже эта предосторожность его не устраивала: мало ли на кого можно натолкнуться в толчее…

Выйдя из троллейбуса, Ровнин не спеша завернул в переулок. Теперь, утром, он увидел еще издали, как из общежития выходят девушки. Сейчас он шел, стараясь не смотреть на них, делая вид, что рассеянно оглядывает дворы, мимо которых проходит. Дворы были южными, с кипарисами, пирамидальными тополями, бельем, висевшим между деревьями и этажами на натянутых веревках. Вокруг одного из дворов, вымощенного брусчаткой, тянулась на уровне второго этажа застекленная балюстрада. Ровнин посматривал в эти дворы, но девушек все равно видел. Они выходили из общежития парами, втроем, изредка по одной, и сразу же поворачивали в его сторону. Девушки явно спешили. Он уже знал, что учебный корпус – на улице Плеханова, всего через остановку, добежать туда можно минут за десять. Всем девушкам было примерно от семнадцати до двадцати; сейчас, проходя мимо, Ровнин почти физически ощущал, как они смотрят на него. Если же не смотрят, то явно обращают внимание, проходя мимо. «Да, с этим будет тяжело, – подумал Ровнин. – Неужели в общежитии одни девушки?» Нет. Вот из дверей вышел парень – невысокий, круглолицый, тонкошеий. В задерганном сером свитере, джинсах и кедах. Прошел мимо, посвистывая. Вот еще двое парней. Выходят, громко разговаривая. С ними три девушки. У всех сумки через плечо. Идут, разговаривая и сойдя на мостовую. Посмотрели на него, почти пройдя мимо. Вот ребята что-то сказали девушкам – те рассмеялись. Ясно, все они тут друг друга знают наизусть. Парней, кажется, раз-два и обчелся. Что называется, чистый девичник.

В женщине, которая сидела за столом дежурной, он безошибочно узнал Полину Николаевну Ободко. Волосы те же, что и на фотографии, соломенно-седые, стянутые назад тугим узлом. Когда-то, наверное, тетя Поля была пригожа собой, но сейчас от ее лица, от маленького носа и сложенных над сухим подбородком пухло-морщинистых губ исходили замкнутость и старческая настороженность. Тетя Поля будто все время пыталась понять, не скрыт ли во всем, что происходит вокруг, обман. Правда, это ощущение скрашивали глаза – широко расставленные, ясно-серые, смотревшие прямо и мягко. Тетя Поля была в цветастом, не раз стиранном платье; поверх платья была надета меховая овчинная безрукавка.

Ровнин остановился у стола. Кивнул. Так как тетя Поля молча смотрела на него, он широко улыбнулся:

– Полина Николаевна?

Тетя Поля медлила, будто не зная, признаваться ли, что она – Полина Николаевна.

– Здравствуйте, – Ровнину сейчас нужно было только одно: произвести наилучшее впечатление. – Полина Николаевна, меня зовут Андрей. Я, наверное, работать с вами буду.

– Со мной? – тетя Поля всмотрелась в Ровнина. Мимо прошли еще три девушки – кажется, последние. – Зачем же со мной? Что, в общежитии?

– В общежитии.

– Так, так, так, так. Ох ты, сокол какой! – тетя Поля прищурилась. Воспитателем? Воспитателя-то у нас нет.

Ей стало как будто легче. Да, человек она крайне недоверчивый.

– Не воспитателем – помощником коменданта.

– Это что же, должность новую ввели? – тетя Поля, кажется, совсем уже поверила ему. Добродушно оглядела Ровнина с ног до головы. – Помощник-то нам нужен, нужен. А от кого вы?

– От Игоря Петровича.

– От Игоря Петровича? – в голосе тети Поли теперь уже слышалось уважение. – Так, так, так, так. Ох ты, сокол какой!

– Правда, я еще только присмотреться пришел.

– А что тут присматриваться? Варя-а! – крикнув это, тетя Поля обняла себя за плечи, будто ей было холодно. – Присмотреться. Что присматриваться? Народ у нас аккуратный, хороший. А присматриваться – чего тут?

– Да уж наверное, – сказал Ровнин.

– Правда, насчет здания… – не договорив, тетя Поля оглянулась. Крикнула: – Варя! Варвара Аркадьевна! Аркадьевна-а! Варя! Ва-аря! Да где ты?

«Тетя Поля пищ. тех.! Св.? – подумал Ровнин. – Какая тут может быть «св.» – с такой тетей Полей?»

– Сейча-ас! – раздалось сверху. – Ну что там?

– Варь, спустись на минутку. Дело.

Тетя Поля повернулась:

– Комендант наш, Варвара Аркадьевна. Хорошая женщина.

– Полина Николаевна, вы что-то начали «правда, насчет здания» – и не закончили?

– Да нет, – тетя Поля улыбнулась. – Здание, я говорю, у нас небольшое, только, правда, хотела сказать, запущено немного. Так вот вы и поможете.

А может быть, именно как раз и «св.»? С такой тихоней?

– Это всегда, – сказал Ровнин. – Я ведь на все руки мастер. Штукатурю, белю, плитку кладу.

Сверху спустилась женщина в синем сатиновом халате, полная, пышущая здоровьем; лицо ее было круглорозовым, волосы убраны под лиловую косынку. Сказать, сколько ей лет, было нелегко; после колебаний Ровнин дал ей от тридцати до сорока.

– Плитку? – сказала тетя Поля. – Ай-яй-яй. Неужто и плитку?

– Да я все. Сантехнику заменяю, краны. Телевизор есть – и телевизор подстрою.

– Неужто и телевизор? – сказала женщина.

Ровнин незаметно оглядел комендантшу:

– И телевизор. Здравствуйте.

– Здравствуйте, я комендант общежития, – женщина поправила косынку. Варвара Аркадьевна.

– Работать он будет у нас, Варь! – тетя Поля покачала головой, что означало: «ну и дела». – Работать, слышь? От Игоря Петровича он.

Варвара Аркадьевна несколько секунд смотрела на Ровнина изучающе. Надо побыть здесь хотя бы несколько дней, подумал Ровнин. Мало ли что может стоять за этими тихонями. Ведь раз он уже взялся за этот техникум, с его стороны тоже все должно быть чисто.

– Я еще не знаю, – надо выглядеть как можно скромней. – Вот посмотреть зашел.

– А кем, интересно? – комендантша опять поправила косынку. Работать?

– Вроде помощником вашим.

– Помощником? А не воспитателем? Что, должность новую ввели?

«Врать так врать», – подумал Ровнин. Да и потом, вряд ли Семенцов его подведет.

– Да как будто ввели.

– Ну вот и хорошо. У нас же тут, – Варвара Аркадьевна широко и театрально развела руками. – У нас же тут – одна молодежь! Работать удовольствие. Николаевна? – комендантша повернулась к тете Поле.

– Ну, я и говорю, – подхватила дежурная.

– Ребята, девушки, и все учатся, все за собой убирают. Совет общежития у нас, и вообще. Простите, вас-то как зовут?

– Андреем.

Кажется, пока все идет чисто. Даже очень чисто. А может быть, слишком чисто?

– А по отчеству?

– Да ну! – Ровнин улыбнулся. – Я по отчеству не привык. Зовите просто Андреем.

– Договорились – Андреем. Сами-то местный? Южинский?

Проверка? Или от простоты душевной?

– Считайте, южинский. Родился здесь, ну, потом уезжал, армия, то, се. Сейчас вот вернулся,

– Как хорошо-то, – тетя Поля сложила руки. – Ой, хорошо-то. И плитку умеет класть. Умеешь плитку-то класть, Андрей? Не врешь?

– Плитку? – Ровнин понял, что если это не наигрыш, то здесь «тепло». Ценные слова. Впрочем, плитка – это всегда почти точно.

– Говорил ведь? – тетя Поля добродушно нахмурилась.

– А как же, говорил. Какую надо, декоративную или простую?

– Да уж я не знаю. Любую.

– И телевизор? – сказала комендантша.

– И телевизор.

– Так значит, – Варвара Аркадьевна взяла его за рукав. Перешла на полушепот: – Андрей! Андрей-ей! Все-о! Все, молодой человек!

– Ну прям подарок, – сказала тетя Поля.

Неужели две такие чистые женщины – и с налетчиками? Нет, невозможно. Но тогда почему у Лешки запись?

– Идите к Игорю Петровичу! Ну, мигом? – все так же шепотом сказала комендантша.

– А что, и пойду, – Ровнин открыл застекленную дверь.

– Идите и скажите: Варя, ну, Варя – это я, Варя, скажите, просит. Просит слезно, чтоб оформил.

– Хорошо, я быстро и назад.

– Давайте, давайте, – сказала вслед комендантша.

Выйдя в переулок, Ровнин вздохнул. Кажется, пока все без проколов. По крайней мере, представился он так, как хотел. Но все-таки – так всегда бывает – на секунду возникло сомнение. Может быть, все это зря? Все это? Может быть, и общежитие, и тетя Поля – пустой номер?

Через час, застелив стол в прихожей общежития газетами и надев черный комбинезон «хэбэ-бэу», Ровнин тщательно смывал с потолка старые белила.

Все это, облачение в робу и побелка потолка, может быть, и было лишним. И вообще, пока в техникуме ничем толковым даже и не пахло. К тому же помощник коменданта совсем не обязан сразу браться за мелкий ремонт. Но все-таки, при всей сомнительности этой затеи, было два важных момента, о которых Ровнин все время помнил. Во-первых, тетя Поля и все, что было связано с удочкой насчет плитки, которую он забросил еще утром. Если она пригласит его к себе домой положить плитку и он сможет откровенно поговорить – это идеально. Во-вторых, надо же ему что-то выдумать здесь, в этом «женском монастыре», чтобы не вызвать в первый же день особого интереса. Ведь вполне может быть, что ему придется сидеть здесь не один день. Но если он будет торчать на проходе со скучным лицом – всякой конспирации конец, его тут же засекут. В лучшем случае начнутся догадки, пересуды и так далее. Значит, он должен сразу сделать что-то такое, что погасит к нему всякий интерес. Сразу стать чем-то своим, привычным, обыденным, таким же обыденным, как потолок, стены, запачканный краской комбинезон.

Тщательно смыв с потолка в прихожей старые белила, Ровнин начал не торопясь купоросить ближний угол. За время, пока он работал, в общежитие с улицы вошли только две девчушки, два этаких курносика, одна в очках, другая в спортивном костюме. Потом появилась почтальонша, полная, с мужеподобным лицом. Она быстро разложила по ячейкам письма и ушла. Два раза проплыла мимо, на улицу и обратно, Варвара Аркадьевна. Первый раз комендантша, проходя, сказала: «Вот молодец». Второй раз спросила:

– Обедать с нами будешь?

Обедать… Значит, они едят здесь. «Пообедать было бы неплохо», подумал Ровнин.

– Так что, обедать будешь? – повторила комендантша. – Андрей? Что молчишь?

Ровнин сделал вид, что занят тем, чтобы слой купороса ложился ровно.

– Буду. Вот купоросить закончу, и все. А где?

– Да у нас тут, в дежурке.

Полное впечатление, что это чистые, кристально чистые женщины, но, с другой стороны, ведь есть Лешкина запись. Должна же она что-то значить.

– Спасибо, я сейчас приду, – сказал Ровнин.

– С тетей Валей тогда прямо иди. Тетя Валь!

Уже знакомая ему дежурная, сменившая в двенадцать тетю Полю, повернулась и подняла очки. Она была все в том же повязанном крест-накрест пуховом платке.

– Ну? – сказала она.

Кажется, все это время она делала вид, что не замечает его.

– Это наш новенький, я говорила, работать у нас будет.

– Знаю, – дежурная встала. – Виделись уже. Слезай, слезай, работник. Борщ доходит, сейчас принесу.

Дежурная комната была тут же, в начале коридора, небольшая, с диваном, квадратным столом и двумя аккуратно застеленными кроватями. «Хорошая комната, – подумал Ровнин. – Очень даже». Он сел на диван. Тетя Валя принесла из кухни борщ, разлила по тарелкам.

– Ешь, не стесняйся, на вот ложку, – она сунула ему ложку. – Здесь, если что, и заночевать можно. Звонок от стола проведен, что случится, позвони. – Тетя Валя, нарезав крупными кусками хлеб, придвинула к себе полную тарелку. – Мы здесь все свои.

Вернувшись в прихожую, он проверил белила, развел их пожиже, заправил в пульверизатор. Взобравшись на стол, для пробы легко провел первый слой. Кажется, белила ложились хорошо. Он стал не торопясь обрабатывать потолок. Закончив участок над собой, он слезал, передвигал стол метра на два и, взобравшись, начинал обрабатывать следующий участок. Входная дверь хлопнула всего два раза. Но потом, примерно через полчаса работы, дверь стала хлопать чаще. Когда же ему осталось только добелить угол, около четырех дня, дверь уже открывалась и закрывалась непрерывно – это возвращались из техникума девушки.

Ровнин продолжал работать, почти не оглядываясь на дверь. Входя, некоторые тут же исчезали в коридоре. Но большинство девушек сначала останавливалось у стеллажа для писем. На него, кажется, пока никто не обращал особенного внимания. Сначала он пытался запомнить каждую – лицо, фигуру, походку, движения, но потом понял, что это бесполезно. Девушек было слишком много. Ровнин выделил четырех – не заметить и не выделить этих четырех было просто невозможно. Про каждую из них он мог бы сказать: королева. Особенно запомнились ему две: блондинка спортивного вида и староста общежития, статная черноволосая красавица, которую все звали Ганной. Стараясь как можно тоньше и ровней наносить последние мазки, он спокойно рассматривал входящих.

На другой день, в субботу, обходя вместе с Варварой Аркадьевной и старостой общежития комнаты, Ровнин уже знал по спискам, кто где живет. Староста общежития Ганна Шевчук была красива – темноволосая, с большими светло-карими глазами. Правда, сейчас, когда они совершали обход, ее лицо постоянно хмурилось. Она казалась несколько тяжеловатой для своих двадцати лет, но явно обладала тем, что принято называть статью.

Они проходили комнату за комнатой, и Ровнин со слов Ганны старательно записывал: где сломана кровать, где не хватает лампочки, где разбито и пока заставлено фанерой или закрыто картоном окно. Ганна и говорила медленно, весомо, тяжело, добавляя обязательное «пожалуйста»:

– Андрей, пожалуйста… Андрей, пожалуйста, посмотри сюда… Девочки, пожалуйста, откройте кровати…

Когда они обошли все общежитие, Ровнин зашел в дежурку, достал блокнот, проверил записи. Дверь открылась, и он увидел тетю Полю. Она смотрела на него нерешительно. «Что это она?» – подумал Ровнин. Да, наверняка все это что-то значит. Неужели они его вычислили? Да, кажется. По крайней мере, очень похоже. И в любом случае упускать ситуацию сейчас нельзя. Никак нельзя.

– Да, тетя Поль? – Ровнин сделал вид, что изучает записи. – Значит, восемнадцатая комната – кровать. Двадцать вторая – лампочка.

– Андрюш, – тетя Поля вздохнула. – Уж ты извини, что обращаюсь. Но ты вот сказал. Помнишь, вчера-то еще? Насчет плитки.

«Вот удача!» – подумал Ровнин. Теперь только не упустить. Нет, он не упустит.

– Это насчет какой плитки, тетя Поль? – равнодушно спросил он.

– Да мне, Андрюш. Завтра как раз воскресенье. А, Андрюш? Плитку дома положить в кухне. За плитой и над раковиной. И все. Я бы не стала тебя беспокоить, да тут как раз…

Тетя Поля замолчала.

– А, – сказал Ровнин. – Плитку.

– А я эту плитку давно уже хотела.

– Где вам плитку-то? За плитой, говорите?

– За плитой, за плитой. И над раковиной.

– Далеко ехать-то до вас?

– Да какой там далеко? Зеленковская, сорок девять, квартира сто шесть. Только плитки этой у меня нет, понял? Я тебя, Андрюш, – сказав это, тетя Поля сузила глаза, – Андрюш, я тебя не обижу.

– Ну вот еще, не обижу. Нам же, тетя Поль, работать вместе, а вы «не обижу».

Утром, в восемь, Ровнин уже стоял на лестничной площадке у квартиры тети Поли по адресу: Зеленковская, сорок девять. С собой он прихватил небольшой бидон с синей масляной краской и ящик плитки, заранее взятый у завхоза. Дверь после его звонка тут же открылась; тетя Поля, увидев Ровнина, заулыбалась, заохала:

– Ой, Андрюшенька, ой, молодец! Ну входи, входи. – Она взяла его под руку, осторожно ввела: – Заходи, заходи, вот сюда. Ставь, ставь. Помочь? Ой, прям не знаю, как благодарить. Да дай помогу. Ой, Андрюш, тяжесть небось. Иди сразу на кухню, сейчас поешь, я тебе горяченького приготовила.

– Ладно, ладно, тетя Поль, – Ровнин поставил ящик. – Есть я не буду, спасибо. А вот кухня, где она у вас?

– Это как не буду? Это ты брось, я тебе и бутылочку вчера купила, тетя Поля повела его на кухню. – Садись. Да садись же.

– Нет, тетя Полечка, и пить я не буду. – Ровнин успел заметить квартира однокомнатная, обставлена небогато. – Спасибо. Я сразу лучше за работу.

– И пить не будет. Что ж я, зря старалась? Ну, рюмочку-то выпьешь?

– Нет, тетя Поль, никак. Вы что, одна живете?

– Одна, Андрюшенька, одна, – тетя Поля силой усадила его за стол. Садись. Да хоть яишенку-то съешь? А?

– Нет, тетя Поль, спасибо. Что, и детей нет?

– Как же нет? Дочь взрослая, работает под Южинском в санатории.

– А, – понимающе кивнул Ровнин.

– Двое у нее, мальчик и девочка. Я к ним каждую неделю езжу, а то, бывает, они. Ну что ж ты, так ничего не будешь есть?

– Не буду, тетя Поль. – Он встал и наскоро оглядел стену. Посмотрел, пройдет ли за плитой кисть. Как будто кисть проходила. Работы будет немного. А живет тетя Поля одна. Кажется, лучше всего сейчас с ней поговорить напрямую. К тому же вполне может быть, что Лешка в свое время именно так и сделал. Другого здесь просто не придумаешь.

– Ну что? – озабоченно спросила тетя Поля. – Получится? А?

– Получится, как не получиться, – Ровнин погладил стену. – Я, тетя Поль, долго думал, как вам плитку класть. Можно на спецпасту, можно на цемент. Но вы ведь, наверное, красиво хотите?

– Ой, Андрюш, – тетя Поля зажмурилась, покачала головой. Взяла тряпку, протерла стол. Вздохнула: – Кто ж красиво не хочет?

– Ну вот. Так я вам сделаю декоративно, на масляную краску, с зазором. Краска синяя, а плитка у меня белая, да еще квадратиков двадцать есть голубой, для симметрии. А, тетя Поль?

Тетя Поля приложила руку с тряпкой к сердцу:

– Ой, Андрюш. Прямо не знаю.

– Ну, ну, тетя Поль, я же еще не сделал. А теперь займитесь чем-нибудь. Ну там, в комнату пойдите, чтобы здесь не мешаться.

– Может, тебе помочь что, убрать?

– Не нужно ничего, тетя Поль, я сам. Вы побудьте где-нибудь.

– Хорошо, хорошо. – Тетя Поля ушла.

Часа через три последним, легким притирающим движением закончив работу, Ровнин выпрямился. Да, кухня стала лучше. Белая плитка, посаженная с редкими вкраплениями голубой на слой темно-синей масляной краски, гляделась. Невыразительная до этого бурая кухонная стена за газовой плитой и над раковиной теперь сверкала белизной, а голубая плитка и полусантиметровый зазор прямых линий придавали этой белизне нужную живость. Ровнин обернулся:

– Тетя Поль, вы где? Все-о! Принимайте работу.

Тетя Поля остановилась в дверях. Зажмурилась, заохала:

– Ой! Ой, Андрюш! Ой, красота! Ой, прямо не знаю. Ну-у! Ну-у!

Она подошла к стене.

– Только руками пока трогать не надо, тетя Поль, – Ровнин сел. Высохнет краска, тогда пожалуйста.

– Ну, прямо красота. Уважил, Андрюшенька. Просто уважил. Когда высохнет-то?

– Денька три для верности придется подождать.

Кажется, сейчас самый момент. Да, именно сейчас. Он достал из внутреннего кармана Лешкину фотографию. Лешка на ней был снят для личного дела, незадолго перед тем, как уехать в Южинск.

– Тетя Поль.

– Да?

Она обернулась, увидела фотографию и глянула на Ровнина. Это явно было неожиданностью для нее, и она сейчас будто спрашивала: «Что это?» Ровнин протянул фото:

– Посмотрите, тетя Поль. Вам этот человек не знаком?

Тетя Поля взяла фотографию. «Нет, – подумал Ровнин, – ведет она себя абсолютно чисто».

– Что-то знакомое, – вглядываясь, сказала тетя Поля. Закусила губу. Знакомое. Знакомое, а вот вспомнить не могу. Где же я его видела? Где же?

Не нужно ее торопить. И пугать не нужно.

– Вспомните, тетя Поль. Это очень важно. Очень.

– Так это ж Леша, – тетя Поля еще раз всмотрелась в фотографию. – Ну да. Леша, милиционер. Он. Ну, точно.

Леша, милиционер… Значит, она знает, кем был Лешка. Ну, прежде всего уже само по себе это новость. Тетя Поля все знает. Откуда?

– Леша-милиционер?

– Ну да. Леша. Он ко мне заходил. Недавно заходил. Зимой.

– Куда к вам?

– В общежитие. Куда ж еще?

Тетя Поля внимательно всмотрелась в Ровнина.

– Что, тетя Поль?

Ровнин понял: скрывать что-либо теперь уже не имеет смысла.

– Та-ак. – Это она сказала уже протяжно-утвердительно. – Та-ак. Значит, ты тоже милиционер. Ну и ну.

Крутись не крутись, хитрить теперь бессмысленно.

– А я-то думаю, что это он? Плитку положить, то се. Милиционер, значит?

– А откуда вы знаете, что он… – Ровнин помедлил, – этот Леша, был милиционером?

– А сам-то ты тоже ведь милиционер?

– Ну, милиционер.

– Как это откуда? – тетя Поля взяла тряпку, провела по столу и отложила. – А что тут не знать? Он же ко мне пришел и сам, ну, это рисунки мне показал.

– Рисунки?

– Ну да – рисунки.

Лешка показал ей рисунки. Из третьей папки? Вот это номер!

– Какие рисунки?

– Какие. На рисунках этих четыре парня. Нарисованы, значит. Ну, трех-то я даже и не видела. А четвертого… – Замолчала. Молчит.

– Что – четвертого?

Тетя Поля вздохнула:

– Худенький такой, лопоухий. Его я признала. Вроде похож.

– Подождите, подождите, тетя Поль.

Ровнин чувствовал, что все в нем сейчас колотится. Да, он хорошо знал, что это. Это чистый нервный колотун. Причем с ним давно уже такого не было. Ну-ка, Ровнин, успокойся. Успокойся. Ну, Ровнин.

– Подождите, тетя Поль. – Он отвел взгляд, чтобы она не видела, и зажмурился. – Да вы сядьте. Сядьте, пожалуйста.

– Ну, села, – тетя Поля села с другой стороны стола. – Села.

Кажется, мандраж прошел. Да, как будто бы.

– Расскажите все по порядку. Не торопитесь. С самого начала.

Она нахмурилась.

– Ну, прежде всего, когда он к вам пришел?

Молчит. Значит, может быть, что-то забыла. Вполне.

– Точную дату хотя бы вы можете вспомнить?

– Точную? Дай бог памяти. Было это… было… в конце зимы. Да, в конце зимы.

– В конце зимы. А когда точно?

– Да недавно совсем, недели три.

Она раздраженно замолчала, будто злясь на то, что не может вспомнить точной даты.

– В конце зимы – значит, в феврале?

– Ну да, в феврале.

– А день?

– День? Ах ты, прямо затмение. Не помню дня. В конце месяца.

– Вспомните, тетя Поль. Пожалуйста.

Тетя Поля с сожалением улыбнулась:

– Может, после дня армии, но точно не скажу. После праздника.

После праздника. Это уже много. Если Лешка приходил к ней после двадцать третьего февраля, а убили его двадцать пятого, то остальное, насчет даты, в принципе можно не выяснять.

– После праздника? Праздник двадцать третьего февраля. Значит, двадцать четвертого?

Тетя Поля застыла вспоминая:

– Может быть. Двадцать четвертого. Или двадцать пятого. Да, так примерно. Нет, двадцать пятого. Я как раз дежурила двадцать пятого. Дежурство заканчивала, – она с облегчением улыбнулась.

Двадцать пятого. Ну и ну. Лешка приходил к ней в день своей смерти.

– А в котором часу?

– Утром. Да, утром, часов в десять. Все уже в техникум ушли.

– Он пришел к вам, и что дальше?

Тетя Поля покачала головой. По поведению – она чиста.

– Дальше. Дальше вошел, значит, он, а я и не думала сначала, что милицейский. В курточке такой, сам худенький. Подошел, значит: «Здравствуйте, говорит, я из милиции». Ну что ты, Андрюш, смотришь-то так?

– Вы, тетя Поль, подробней.

– А чего подробней, уж куда подробней. Книжку показал. Красненькую. Ну, я книжку эту не стала даже смотреть. Мне это ни к чему.

– А потом?

– Потом? Ну, потом. Потом он их и достал, эти рисунки. Карандашиком так, на бумаге нарисованы. Показывает, я гляжу – четверо парней. А он: «Посмотрите, – говорит, – у вас тут не болтался на входе кто-нибудь, похожий на этих?»

– Что, именно так и сказал?

– Да, говорит, не болтался ли, говорит? Особенно, говорит, около стеллажа для писем.

Вот это да! Около стеллажа для писем? Это – связь!

– Ну а вы?

– А что я? Я же говорю, как раз накануне я вроде видела одного, похожего на этого лопоухого.

Ровнин достал из кармана бумажник, порылся в нем, выудил фотокопии Лешкиных рисунков. Выбрал и положил на стол изображение «Маленького». Тетя Поля испытующе посмотрела на Ровнина. Подтянула к себе фотографию.

– Вот те на, и фото даже есть. Ну, он, он это, этот самый, которого Леша мне показывал. Он.

Ай да Лешка. Ай да Лешка, молодец! Черт, Евстифеев! Что же ты делаешь? Значит, Лешка ухитрился определить лопоухого. «Маленького». Вот тебе на. «Маленького» засекли. Ну и Лешка! Черт, ну и Лешка!

– Вы что, в самом деле его видели? – Ровнин спрятал фото. Проверить лишний раз не помешает.

– Кого?

– Ну, лопоухого?

– Да я же говорю, видела. Накануне, как раз то ли в праздник, то ли за день до праздника. Нет, в праздник.

Ровнин почувствовал, что он сейчас готов закричать: «Лешка! Лешка, ты молодец!»

– Я же своих-то всех знаю. А он, лопоухий-то этот, как раз днем, часа в четыре, входит.

Часа в четыре приносят вторую почту.

– Входит. Я его сразу заприметила. Такой вертлявый, щуплый. Только я не поняла, зачем он. Потому что обычно у нас тут, знаешь, молодежь, как на мед. Девки ведь, женское-то, считай, общежитие. Да еще праздник.

– Понятно, тетя Поль. А вы что, раньше его никогда не видели?

– Нет, не видела.

Не видела. А может быть, видела, но не замечала.

– Так что этот лопоухий?

– Ну просто, вошел так, я-то его вижу, что чужой, но подумала, мало ли чего. Всех, кто к нашим девкам постоянно ходит, я так в лицо будто знаю. А этого никогда не видела. А он в прихожей вроде у ящика с письмами покрутился. Покрутился так, покрутился, и вроде ничего.

Вроде ничего. Значит, она не увидела, как он брал письмо.

– Покрутился – и что дальше?

– Ну и назад, на улицу.

Не увидела. А он брал. Наверняка брал. Пятьсот процентов, что брал.

– Что – только покрутился?

– А что еще? – тетя Поля недоуменно посмотрела на Ровнина. Покрутился, я ж и говорю. Покрутился и назад.

– Он из ящика ничего не брал?

Тетя Поля вздохнула. Задумалась. А может быть, он и в самом деле не брал? Может быть, вообще это был не тот лопоухий?

– Ну, тетя Поль?

– Да вот, этот вот, Лешка этот, он ведь тоже про письмо интересовался. «Брал ли, – говорит, – этот лопоухий письмо?» Все допытывался.

– Ну так что же все-таки, брал?

Пусто. Прокол. Ясно, что лопоухий, если это был тот лопоухий, письмо брал. И ясно, что взял он его так, что тетя Поля этого не увидела. Но может быть, она вспомнит.

– Тетя Поль? Ну? Пожалуйста? Вспомните. Может быть, все-таки видели?

– Не видела. Чего не видела, того не видела. Может, взял он это письмо, а может, нет. Народу у нас знаешь сколько бывает в прихожей. Стоят, девок ждут, это обычная картина. Ну и, я думаю, мало ли этому что надо. Крутится, и пусть себе крутится. Их тут много крутится. Мое дело, лишь бы в общежитие не проходили.

Впрочем, взял ли он письмо, теперь уже не так важно. Жаль, конечно, так можно было бы определить букву ячейки. Если, конечно, письмо вообще там лежало. А если лежало, то, верней всего, на нем должна была быть вымышленная фамилия.

– Ну и дальше что?

– А что дальше? Леша этот, он поговорил со мной. Я, конечно, все ему сказала. Ну, про этого лопоухого. Как оно все было.

– А он?

– А он, он говорит: «Спасибо, тетя Поля, я к вам, – говорит, – еще зайду». Приятный такой парень.

Зайти снова Лешка, конечно, уже не успел. Его убили. Если это было двадцать пятого февраля, то Лешка после этого разговора сразу же поехал вместе с группой ВОХР перевозить выручку торгового центра. Потом была перестрелка. Лешка, наверное, именно поэтому только и успел записать неразборчивое: «Тетя Поля! Пищ. тех.! Св.?» И все. Значит, Лешка вышел на тетю Полю, но как? Как именно он на нее вышел? Вариантов много. Но прежде всего, да и скорее всего, Лешка мог просто обходить все общежития. В смысле, все общежития, в которых есть вот такие, открытые для каждого желающего, стеллажи для писем. А такие стеллажи есть практически в каждом общежитии. Сколько же этих стеллажей в Южинске? Институты, училища, техникумы, интернаты. Потом есть еще стройобщежития. Но как Лешка вышел именно на эти стеллажи? Ясно, Лешка искал связь. Да, это очень похоже на Лешку. Особенно на Лешку в безвыходном положении. Лешка безусловно искал связь. Он перебирал все, что может быть, в смысле, перебирал варианты связи, которые трудно контролировать. И пробовал. Может быть, он пробовал что-то еще. Но в том числе взял в работу и эти стеллажи.

– Ой, Андрюша, – тетя Поля сложила ладони. – Ой. Значит, и ты из милиции? Вы что ж, ищете, что ль, кого? Этих четырех? Которые на рисунках?

– Тетя Поль, – Ровнин улыбнулся. – Плитку-то я вам разве плохо положил?

Она покачала головой, улыбнулась:

– Андрюш, да о чем ты говоришь. Да мне из милиции, не из милиции, лишь бы человек был хороший.

– Я из милиции. И ищем мы этого лопоухого.

– Ну да, я сразу поняла, жулик он. Крутился-то прямо как уж.

– Теперь скажите мне, Леша, он как, предупреждал вас, просил никому об этом не рассказывать? Что вы отворачиваетесь?

Все ясно. Наверняка она кому-то все рассказала – и о Лешке и о лопоухом. Да, судя по тому, как она сейчас отвернулась, рассказала. Если комендантше и сменщице, это еще ничего. Но ведь те тоже могли кому-то рассказать. Ладно. Придется исходить из того, что есть. Только не нужно ее сейчас пугать. Ни в коем случае не нужно. И вообще, от этой тети Поли теперь зависит довольно много, почти все, она и сама не представляет даже, как много от нее зависит.

– Только вы, тетя Поль, вы правду мне скажите. Если он просил не говорить, а вы об этом кому-то сказали – ничего страшного в этом нет. Просил?

Тетя Поля повернулась к Ровнину:

– Просил. Откуда же я знаю? Мало ли таких бродяг? Он сказал, Леша-то, придет, а сам не приходит. Ну я, я Вале, Зуевой Вале, сменщице своей, рассказала. Говорю, вот, мол, говорю, жулика на днях видела. У нас тут крутился. Знай, поди, кто жулик, а кто нет.

– А про Лешу? Про то, что из милиции приходили, вы тоже Зуевой сказали?

– Сказала, – тетя Поля нахмурилась. – Милиция, говорю, даже приходила, интересовалась. И Варе сказала, комендантше. Да какое это значение-то имеет? Не скажут они никому, я же их знаю, не скажут, Андрей! Они и забыли давно. Ну, говорили, ну, про жулика – да, и забыто.