Текст книги "Они живут рядом со мной (сборник)"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Но вот рыбы что-то узнавали, что-то заставляло их выйти из травы, подняться из глубин к самой поверхности – и первая осенняя стая плотвы уже чертила плавниками заливы озера. Я отмечал в дневнике день, когда на озере появились стаи рыб, когда они первый раз подолгу разгуливали около каменистых островов, как стая журавлей перед отлетом на юг, и очень хорошо знал, что совсем скоро, может быть через день-два, и тростник у песчаного мыска, и трава по берегу залива, и крыша моего дома, и даже ступеньки крыльца оденутся первым утренним инеем.

Иногда первый утренний иней заставал возле моего дома и ласточек-касаток. Казалось, зима совсем рядом: рядом снег и морозы, но ласточки пока почему-то не торопились на юг. Они так же проворно, как летом, носились над землей, так же, как и в теплые дни, поднимались чуть ли не под самые облака или весело щебетали, рассевшись по бельевой веревке, натянутой около моего окна.

Нет, по поведению этих птиц я не мог угадать, скоро ли выпадет первый снег. Я почти не знал их языка, не умел в щебетанье разобрать тревожные нотки, посвященные скорому отлету, и тогда просто ждал, когда мои пернатые друзья вдруг исчезнут.

И ласточки действительно исчезали всегда как бы вдруг. Еще только вчера они были здесь, еще вечером я видел, как они забирались на ночь под крышу дома, но утром уже не находил нигде этих птиц – они улетели в теплые края, улетели неожиданно для людей, будто только ночью получили тревожное известие о близком похолодании. И люди, узнав, что их верные спутники и друзья покинули свою родину, осторожно поглядывали в сторону севера и ждали первых морозов.

Первые морозы прогоняли на юг уток. Следом за утками начинали показываться гуси, но почти никогда не приходилось мне видеть рядом с осенними гусиными стаями улетающих на юг лебедей.

Утки были для меня плохими советчиками-метеорологами. С первыми сильными холодами они неслись к теплой воде, и попробуй узнай, что испугало этих беспокойных птиц: утренний мороз, первая пленочка льда у берега озера или упрямая лавина холода, уже идущая с севера…

Но вот гусиные стаи, поднявшиеся на крыло где-то там далеко, в тундре, уже говорили о многом. И люди, заслышав далекий гогот птиц, выходили на крыльцо дома и тревожно посматривали вокруг…

Одна или несколько гумных стай потянули на юг?.. Друг за другом идут эти стаи или показываются изредка, через день, через два?.. Словом, дружно ли уходят от холода эти птицы, упал ли холод на северную землю сразу и до самой весны или только чуть попугал гусей и совсем не собирается двинуться дальше?.. Обо всем этом и рассказывает гогот птиц, показавшихся над лесом.

Если гогот гусей раздается и там, и тут, если стаи идут друг за другом, если эти стаи показались еще в начале сентября, то холода могут заглянуть к нам со дня на день.

Да, после дружного пролета гусиных стай холода обязательно заглядывали в наши места, обязательно мороз схватывал по ночам речные заливы и озерные губы. Но потом нередко снова возвращалось тепло, и лед по заливам начинал расползаться и исчезать.

Вот почему после пролета гусиных стай так нетерпеливо ожидал я появления лебедей… Уж кто-кто, как не эти большие, сильные птицы, которые самыми последними покидали замерзающие озера, расскажут правду о грядущей зиме.

Скоро ли придет зима: через неделю или через месяц? Как явится она: сразу и насовсем или будет то отступать, то возвращаться, силен ли мороз, шагающий к нам с севера?.. На все эти вопросы точно отвечали лебеди.

Если лебяжьи стаи сменяли на небе одна другую, если эти стаи появились слишком рано в этом году и, не присаживаясь на наших озерах, быстро уходили на юг, то зима рядом, крепкая, основательная, с морозом и ветрами, – с такой зимой не сладить даже лебедям, даже их крылья недолго удержат лед, наступающий со всех сторон на полынью, и лебеди разом поднимаются на крыло и тянут-тянут стая за стаей на юг, к теплой, приветливой воде.

Лебеди не обманули меня и на этот раз – зима пришла скоро и крепко. Мороз затрещал по еловым вершинам, укрыл воду ледяным панцирем, а по ночам забирался в дом, и с ним справлялись с трудом даже жаркая печь и хорошие березовые дрова. С морозом притихли оставшиеся у нас на зиму птицы, и другой день, бывало, и не услышишь ни сорочьей трескотни, ни вороньего карканья.

Ледовитая тишина стояла с месяц, казалось, ей не будет конца. Но что это: на крыше моего дома появилось сразу несколько ворон. Птицы уверенно крутили головами, будто что-то высматривали за лесом, а потом поднялись над деревушкой и широкими кругами заходили, закричали над полями и огородами. А к вечеру с юга пришел вдруг теплый, настойчивый ветер.

Ветер принес тепло, принес передышку после долгих морозов, и об этой передышке-оттепели первыми узнали наши вороны и известили всех о своем открытии громкими хриплыми криками и высокими кругами над деревней.

Я не всегда верил воронам, когда оставлял на дворе что-либо съестное, зная, как умеют эти пронырливые птицы заранее пронюхивать о возможной поживе. Но с воронами-метеорологами я считался так же, как со своим котом, предсказывающим точно грозу.

И медведи, и вороны, и лебеди, и даже мой кот, ночующий в помещении, жили, как говорят теперь на страницах газет и журналов, лицом к лицу с природой. Природа подчас диктовала животным свои суровые условия, и чтобы избежать неприятности, чтобы не замерзнуть, не остаться без пищи, не потерять птенцов, не погибнуть под лесным завалом, и медведю, и зяблику, и чибисам приходилось считаться и заранее готовиться и к возможным холодам, и к неуемному ветру, и к обложным дождям, и к грозе.

Очень может быть, что и человек, надолго попавший в такие же условия, вспомнит как-то науку своих предков и тоже будет предчувствовать близкий мороз, тяжелые тучи и скорый гром.

Но человек давно создал свою систему предсказания погоды, и, только когда его прогноз бывает не совсем точным, он вдруг вспоминает, что неподалеку живут и птицы, и звери. Вот тогда мы и обращаемся к стае гусей, прислушиваемся к крикам ворон и к песне зяблика, обращаем внимание на поведение наших соседей-животных, чтобы получить совсем точный ответ на вопрос: «Какая же все-таки завтра будет погода?»

И наши соседи почти никогда не подводят. Они подтверждают правильные сводки погоды, подправляют не совсем точные, а порой и помогают узнать больше, чем самые чувствительные приборы, автоматические метеостанции и даже спутники Земли.

ОБИДА. ОСТОРОЖНОСТЬ. МЕСТЬ

Пожалуй, мне все-таки повезло на лесных тропах… Я встречался с лосями и медведями, совсем близко, за окном избушки, я мог подолгу наблюдать за лисами и волками, а к моей лодке, оставленной на берегу, нередко подплывали лебеди.

Подолгу я жил около таких озер, куда очень давно не заглядывали люди, но чаще мне приходилось долго идти, плыть по рекам, миновать в вагончиках узкоколейки вырубленные леса, искать и искать Край Непуганых Птиц и с горечью вспоминать слова из книги Михаила Михайловича Пришвина:

«– Да нет же, нет – это только в сказках, может быть, и было, только давно…

– Ну, вот, поди ты говори с ним, – жалуется мне огромный Мануйло. – У нас этой птицы нет счету, видимо-невидимо, а он толкует, что нету…»

Мне очень редко приходилось встречать в своих дорогах таких людей, которые убеждали бы меня, что совсем рядом, где-то там, за первым или вторым ручьем от деревни, и начинается желанный Край Непуганых Птиц и Зверей.

Чаще мне встречался другой «Мануйло», тихий, давно порвавший с лесной жизнью человек… Такой «Мануйло» обычно был стар, но хорошо помнил, как здесь, рядом с деревней, присаживались отдохнуть на воду красавцы лебеди, как с крыльца дома можно было видеть лосей, которые выходили к озеру на водопой… Другого чего, а рябчиков-то или глухарей здесь никогда не считали…

И все это было, когда-то было… Где же зверь? Где же птица? Мой «Мануйло» разводит руками, грустно молчит и не очень охотно отвечает…

Лебеди?.. Эти осторожные птицы ушли от ружей, что были почти у каждого пацана… В лебедей стреляли только один раз. Птицы поднялись, долго ходили стонущими кругами над озером, над погибшим товарищем, наконец улетели и больше никогда не заглядывали туда, где их обидели люди… Правда, весной лебедей иногда видно, видно и осенью, но летят они очень высоко…

Лоси?.. Лоси отступили в глубь тайги после жестоких обид со стороны бродячих собак и необдуманных выстрелов жадных людей. И не столько их перебили, сколько напугали…

Рябчики, глухари?.. Этих перевели по всей округе. Легко перевести – дура птица. Не промахнись только – не уйдет сама. Долго обид не помнит…

Что осталось?.. Показывается белка. Но белка здесь теперь только проходная, иногда появляется сразу много зверьков, но ненадолго – уходят они дальше в поисках корма. Мало у нас осталось хорошей сосны и ели…

Волки бывают, но редко. Это осторожный зверь – пугни разок, и будет далеко обходить деревню…

Медведь есть неподалеку – правда, всего один. Бродит по округе, но шалый, не тот медведь. Людей уже многих попугал. И никуда не уходит. А где завтра объявится, не знаем. Скотину стал трогать то там, то тут. А раньше скотиной не баловал – тише был медведь…

Вороны есть. Этих много. Эти никуда не уйдут, но птица хитрая – с ружьем к ней не подходи. За ворон как-то в этих местах премию давали. Хищниками они считались. Но убьешь одну, и больше ихнего брата не увидишь, не подойдешь к ним – хорошо будут ружье помнить…

Что это – грусть человека, знавшего когда-то Край Непуганых Птиц, или отповедь старика, адресованная молодежи: мол, и время теперь не то, и вы другие, и природа чахнет?..

Я очень верю, что были когда-то здесь, неподалеку, птицы, что к озеру выходили на водопой лоси, что медведь был тише и добродушней, верю, что навсегда улетели лебеди, когда слышу тут же, за домами, беспардонную стрельбу пацанов по стайке доверчиво налетевших куликов-чибисов.

Но верю и в другое: край, принадлежащий животным, еще есть – лебеди, лоси, медведи не уничтожены совсем, они отошли, отступили, подыскали себе более спокойное, хотя, может быть, и худшее теперь место, и живут сейчас более осторожно в новом для себя, Осторожном Краю Птиц и Зверей.

А почему этот заповедный Край именно Осторожный?.. Почему животным время от времени не возвращаться сюда, обратно, чтобы проверить: не ушла ли опасность из их прежнего дома?.. Ведь возвращались же гагары на свое озеро, когда мой плот отступал, а я скрывался в избушке… А утки, которые отступали от меня и моей собаки, – уже на следующий день они снова смело разгуливали по своему заливу, где совсем недавно их побеспокоила собака и напугал человек.

В чем же причина?.. Может быть, шум большого рабочего поселка, рев тракторов, визг мотопил, грохот машин на проселочных дорогах – может быть, это естественное отступление животных от шума, от людей?.. Ну а как же тогда Москва, где шум погромче, где людей побольше, – ведь в парках Москвы нет-нет да и появятся настоящие, дикие лоси?.. В чем же разница?.. А не в том ли, что в Москве в лосей не стреляют?..

В ворон стреляли в лесных деревушках не только из-за премии. Стреляли в пронырливых птиц и тогда, когда они нагло вели себя около курятника. Но и там выстрел гремел только один раз – после этого вороны далеко облетали ружья. Сторож курятника порой может утверждать, что вороны чуют порох… Не знаю. Но ружье после выстрела эти птицы помнят очень хорошо…

В Москве, за бывшей Кутузовской слободой, я частенько встречался с многочисленными отрядами ворон. Птицы подпускали меня к себе совсем близко, возмущенно орали мне чуть ли не в лицо и никогда не собирались поспешно покидать свои кучи мусора, которые были для них щедрым обеденным столом.

На следующий день в моих руках появлялась палка. Я держал палку, как держат настоящее охотничье ружье, но наглые самоуверенные птицы вели себя точно так же, как день назад. Тогда я прицеливался в ворон ружьем-палкой, останавливался, замирал, как перед выстрелом, и затем громко кричал: «Пиф-паф!»

Разве можно было удивить московских ворон, знакомых с праздничными салютами, жалким подобием несостоявшегося выстрела… Конечно, нет… иногда вороны только передергивались и недоуменно отступали от меня, как отступали мы перед невменяемым человеком.

И наконец, в нарушение всех и всяких городских постановлений, в руках человека появлялось ружье, но хорошо вычищенное и давно не стрелявшее (на всякий случай я помнил утверждение сторожа, будто вороны чуют порох; там, около курятника, старик действительно подсыпал себе в карман немного черного пороха и убеждал меня, что после такой меры предосторожности набеги грабителей тут же прекращались). Я с ружьем, но птицы реагируют на него точно так же, как на вчерашнюю палку.

Приходилось и стрелять на территории города, с опаской забыв последующие неприятности… Все. Теперь вороны облетали ружье чуть ли не за версту, но не помнили человека, который стрелял, – я приходил снова без ружья, и птицы, хотя и вели себя теперь более осторожно, все-таки подпускали меня…

Возможно, сразу же после нанесения обиды, вороны и шарахались от каждого, встречи с невооруженными людьми не подтверждали опасность – и птицы больше не боялись случайных прохожих.

Но снова ружье появлялось возле ворон – с моим ружьем шел другой человек, он отличался ростом, одеждой – и птицы, познакомившиеся с выстрелами, кидались в сторону.

Мне не хотелось бы утверждать, что вороны запомнили именно металлический предмет – для стреляных птиц и ружье, и палка становились одинаковым сигналом к бегству. Пожалуй, осторожные птицы скорей запоминали позу человека, его движения, которые и в наших глазах отличают поведение безоружных и вооруженных людей.

Выяснить, чуют ли вороны порох, насыпанный в карман, мне так и не удалось… Но только что, говоря об осторожности этих птиц, употребил понятие – «обида» – «сразу же после нанесения обиды»… Так, наверное, в этом и была разница между поведением гагар, которые почти тут же возвращались в родное озеро, и поведением других животных, в которых стреляли неподалеку от рабочих поселков, больших сел и шумных деревень.

На таежном озере не было выстрелов и гагары не теряли собрата, опасность не переходила в обиду, не причиняла боль и не оставляла поэтому у птиц неприятной памяти…

Лебедям же, медведям, лосям была нанесена обида, причинена боль – заряды достигали цели, наносили ранения или отнимали у стаи, стада, небольшой группы животных их собратьев. И лебеди, и лоси, и волки, и медведи, и вороны по-своему отнеслись к обиде со стороны человека.

Воронам была причинена боль. Но боль узнала только одна птица – она последний раз рванулась вверх и судорожно забилась на земле…

За шумом взметнувшейся стаи трудно было разобрать, издала ли умирающая ворона предсмертный крик, который ее сородичи и могли принять как приказ запомнить опасное место и опасное существо… А может быть, другие птицы получали предупреждение, отметив не совсем обычное поведение собрата, который навсегда расстался с ними… Но так или иначе, вороны хорошо запомнили опасность… «Пуганая ворона и куста боится» – не здесь ли собрал наш народ в немудреную строчку весь опыт общения с осторожными птицами…

Но вороны умели запомнить не только опасное место – они оставляли в своей памяти и непосредственный источник угрозы. Если бы эти птицы походили на лебедей и далеко облетали место трагедии, то так благополучно существовать они бы не смогли… В Москве не так много свалок уличного мусора, а в тайге не на каждом шагу деревни. Нет, место кормежки бросить нельзя – и вороны остаются за прежним обеденным столом, но теперь зорко следят за своим врагом.

После выстрела отряды этих находчивых птиц не прекращали и набеги на курятник. Они так же успешно подкарауливали зазевавшихся цыплят – просто подслеповатый сторож, не видя больше орущей и беснующейся стаи ворон, поторопился сделать опрометчивый вывод… Через небольшое окошечко курятника я видел этих ворон. Но теперь они орудовали молча и поспешно скрывались в кустах в случае тревоги. И стоило мне чуть скрипнуть дверью или позвать старика к окну, как грабители тут же исчезали.

Не покидала опасного места и лиса… Там, у курятника, где орудовали вороны, обязанности сторожа иногда выполнял и я. Мне, еще малолетнему охотнику, была оказана высокая честь – избавить цыплят не только от ворон, но и от прожорливой лисы.

К тому времени, когда я заступил на свой пост, лиса обнаглела настолько, что давила кур прямо на глазах у беспомощного старика сторожа. Старик воинственно размахивал палкой, осыпал грабителя замысловатыми ругательствами, но разбойник продолжал не обращать внимание на все словесные предупреждения, и дело дошло до ружейного выстрела.

Животное не было убито – я обнаружил лишь легкое пятнышко крови рядом со следом лисицы, сама лисица скрылась.

Не появлялась она несколько дней, я оставил свой боевой пост, но в конце недели за мной пришли снова с той же просьбой: угомонить вредителя. Председатель колхоза, человек интеллигентный, видимо, решил пощадить мое охотничье самолюбие и объяснил новое стихийное бедствие появлением еще одной лисы.

Но лиса была прежней. Она уходила в тот же овраг, пробиралась к той же норе, куда человеку не подступиться без помощи саперного взвода. Говорить об одном и том же животном позволяли и совершенно одинаковые следы. И наконец, шкура – шкуру добыли позже более опытные охотники, она оказалась облезлой, но после этого лиса, воровавшая колхозных кур, исчезла навсегда.

Итак, лиса была одна и та же. После моего выстрела она вскоре пришла в себя – ранение, видимо, было совсем пустяковым, и, как вороны, она отказалась покидать выгодное место охоты. Только теперь эта охота проводилась на другой манер.

Теперь лиса не лежала в овсе и не ждала часами утреннюю прогулку суматошных птиц – она являлась к курятнику вдруг, незаметно обходила его стороной, приглядывалась, принюхивалась, ничем пока не выдавая себя, а потом неожиданно и дерзко бросалась к курам именно с той стороны, куда не выходили ни окна, ни двери курятника, которыми я мог воспользоваться как бойницей.

Вороны и лиса приводили меня к очень интересной догадке… А не это ли умение хорошо знать именно источник опасности, долго помнить его, иметь в запасе целый арсенал охотничьих маневров, не эта ли гибкость поведения и умение дифференцировать происходящее и позволили и воронам, и лисе без особых потерь оставаться около опасного человеческого жилья и прекрасно пользоваться «услугами» людей…

Я не хочу обвинять рябчиков, глухарей и прочих представителей отряда куриных в тугодумии, но далеко не в их пользу вспоминались мне грустные слова бывшего таежного охотника: «Рябчики, глухари?.. Этих перевели по всей округе. Легко перевести – дура птица. Не промахнись только…»

Когда-то и мое ружье редко промахивалось на охоте за рябчиками, тетеревами, глухарями… Нет, я никогда не горел особым желанием убить – просто никто не подсказал мне в свое время иных троп по лесу. Я выбирал свои тропы сам по книжкам об охоте, по рассказам бывалых стрелков и, наверное, поэтому считал ружье тем главным путеводным посохом, который и приведет меня в мир животных.

К сожалению, такой «громкий посох» подводил редко. Даже сейчас, когда поезда, самолеты, автобусы, а то и такси могут доставить вас в глухие уголки леса, многие все еще предпочитают начать свое путешествие по лесу именно с ружьем в руках.

Зачем, чтобы убить?.. А вы знаете, подчас человек приобретает оружие совсем не для этого – просто еще никто по-настоящему не объяснил ему, что кроме охотничьих троп есть и другие, более интересные и менее разорительные для природы тропы-дорожки.

А правда, что интересней и увлекательней: преследовать напуганную стайку уток, чтобы еще раз выстрелом вслед напомнить этим птицам о грозном враге-человеке, или из тихой, тайной засады наблюдать за занятием в школе утят, чтобы познакомиться с законами обучения будущих пернатых странников?.. Что принесете вы с охотничьей тропы? Чем отблагодарите вы лес, поле, озеро за стрельбу по выводкам рябчиков, тетеревов?

Пожалуй, только в нашей стране и встретишь сегодня настоящий Край Непуганых Птиц и Зверей, о котором писал еще в начале века Михаил Михайлович Пришвин. И пусть этот Край обучился уже некоторой осторожности, но он есть, и поэтому я позволил себе ненадолго прервать повествование и вспомнить свои собственные выстрелы, вспомнить, как неудачный опыт своих первых лесных дорог, чтобы предостеречь идущих следом и оградить чудный край, где птицы и звери могут встретить вас откровенным доверием, от нашествия людей, которые редко задумываются перед выстрелом из ружья…

Да, при охоте за рябчиками, тетеревами, глухарями я действительно промахивался очень редко. Выводок лесных кур и петухов слышал выстрел, мог бы вроде и запомнить его, мог бы вроде запомнить, как у всех на глазах падал на брусничный лист и последний раз бил крылом их собрат. И действительно, выводок несколько перемещался в сторону, но не улетал далеко, не менял места жительства. Правда, и рябчики, и тетерева, и глухари после встречи с охотником и ружьем становились несколько осторожнее, но продолжать избиение можно было с прежним успехом.

Что держало на месте этих птиц, что позволяло человеку снова и снова разыскивать их пореженные выводки и совершать удачные нападения?.. Закон территории?.. Неужели для представителей отряда куриных закон территории был той догмой, которая и обрекала на гибель?..

За рябчиками, тетеревами и глухарями охотился не только человек. Лиса и куница тоже совершали опустошительные набеги. Выводки редели, к осени куница могла уничтожить почти всех птиц, но даже жалкие остатки семейства продолжали все-таки крутиться около прежнего ягодного болота.

Но ведь рябчики, тетерева и глухари умели и кочевать, менять места кормежки, когда прежнее болото или прежние вырубки почему-либо их не устраивали. Эти птицы хорошо знали, где отыскать чернику, бруснику, клюкву, сережки ольхи и березы. Почему же выводок не ушел от опасности, почему не перебрался на другое место, в другой «дом», как, например, гагары, выселенные мной с озера?.. Или, может быть, рябчики, тетерева и глухари стоят на самой низкой ступеньке той лестницы, имя которой Мастерство Осторожности?

Наверное, у этих куриных опасный опыт мог запомниться лишь теми птицами, которые сами получили ранение… Пожалуй, это так – ведь одним и тем же методом охоты можно истребить по очереди весь выводок беспечных и беззащитных обитателей брусничных полян и клюквенных болот.

Неосторожность лесных и домашних кур, видимо, хорошо была известна и той лисе, которая долгое время посещала упомянутый мною курятник. Эта лиса появлялась возле кормушек с зерном почти в одно и то же время, отлавливала себе петушка или курочку почти на одном и том же месте, птицы видели и разбойника, видели и облачко пуха, взметнувшегося после броска рыжего охотника к добыче, слышали и тревожный крик напуганных собратьев, но уже через пятнадцать минут снова топтались там, где только что заплатили дань своей беспечности жизнью одной из птиц.

Но если куры занимают самую последнюю ступеньку в Мастерстве Осторожности, то кто стоит выше, кто менее беспечен и более осторожен?

И снова мне приходится вспоминать свои охотничьи тропы, на этот раз ведущие к небольшому заливу красивого озера в пойме Оки… Каждый вечер залив посещали кряковые и чирковые утки. Их просто было подстеречь, я прятался в кустах и ждал. Чирки обычно появлялись шумно, круто пикировали вниз и, раскинув над самой водой крылья, разом опускались на воду среди листьев кувшинок. Крякуши же опускались в стороне от чирков и берегом-берегом пробирались через тростник к моей засаде.

Наверное, сидеть в шалаше, снимать на кинопленку встречи птиц, их разговоры, а потом расшифровывать эти разговоры и составлять азбуку утиного языка жестов было бы куда интересней, Но о языке жестов животных тогда почти никто ничего еще не знал, а кинокамера была много дороже охотничьего ружья… И вот выстрел предательски нарушал мирную тишину залива, ближняя ко мне утка оставалась на воде, а остальные с тревожным криком улетали.

Залив пустел. В этот вечер уже можно было не оставаться в шалаше. Следующий день тоже не приносил охотнику так называемой удачи. Порой еще и еще вечер птицы не показывались около моей засады, и только спустя трое-четверо суток утиная стайка отваживалась заглянуть в предательский залив.

Но теперь, после моего выстрела, в заливе появлялись только кряковые утки. Прошлый раз я убил чирка, и теперь стайка, потерявшая собрата, не желала посещать опасное место. Крякуши пока не понесли личных потерь, и их опыт оказался менее прочным. Сейчас кряковые утки снова крутятся около моего шалаша на расстоянии ружейного выстрела. Выстрел гремит, утка остается на воде, и теперь залив опустеет уже надолго.

Каждый вечер я, гонимый неукротимой охотничьей страстью, снова забираюсь в свой шалаш и снова жду и жду, когда птицы появятся поблизости. Но уток все нет и нет, и стрелок, чтобы хоть как-то удовлетвориться, разряжает ружье в сторону ворон…

Раненая ворона упала на воду залива, другие птицы тревожно закричали и бросились в разные стороны, но уже на следующий день я снова видел этих птиц около своего шалаша. Только в этот раз вороны издали заметили меня и тут же скрылись.

Я уходил обратно, прятался, пытался подобраться к воронам, но не тут-то было. Казалось, вороны знали обо мне все заранее, сразу же угадывали мои тайные засады и хорошо помнили своего врага всю осень.

Этот залив, кроме меня, никто не посещал, и местным воронам было вполне достаточно запомнить одно: человек около залива – это опасно. Я приходил сюда и с ружьем, и без ружья, но в любом случае вороны в панике кидались прочь. Нет, этим птицам, не знакомым с толпами людей, было еще очень далеко до их дошлых подруг, прописанных в Москве, – московские вороны вряд ли бы так поспешно отступили от безоружного человека.

Но все-таки даже самые несообразительные вороны и то освоили Мастерство Осторожности, Мастерство Жить Рядом с опасностью, много лучше, чем утки… Правда, утки поднялись на ступеньку выше рябчиков, тетеревов и глухарей, которые наотрез отказывались покидать опасное место. Утки уже умели запомнить обиду, нанесенную их собрату, запомнить опасное место. И только. А потому всякий раз после выстрела и расставались с обеденным столом. Но даже этот опыт сравнительно быстро забывался утиной стайкой.

Наверное, перестрелять на озере всех уток было бы трудным, а то и невозможным делом, если бы эти птицы не так быстро забывали свои потери… Вот и сейчас за окном своего дома вижу я большую стайку кряковых уток. Птицы беспечно разгуливают среди бурых осенних листьев кувшинок, а всего шесть дней тому назад в этом заливе гремели выстрелы, падали подбитые крякуши и чирки. Шесть дней тому назад, в прошлое воскресенье, к заливу явились охотники. Они приехали только на один день и очень торопились убить побольше. Обратно машины и мотоциклы увозили много дичи. И вот не прошла еще и неделя, а утки, забыв учиненный разгром, безмятежно дожидаются новой беды.

Пожалуй, у гагар опыт опасности мог храниться куда дольше… К глухому таежному озеру шумно вырвалась какая-то безответственная экспедиция и тут же разрядила свои ружья по выводку чернозобых гагар… Убита одна взрослая птица. Другие успели глубоко нырнуть, уйти в дальний конец озера. И до осени, до отлета на юг, гагары ни разу не заглядывали в опасный залив, хотя его берега больше никто из людей не посещал.

Запомнят ли гагары опасность и на будущий год, вернутся ли на то озеро, где прошлым летом потеряли свою мать?.. Весной на озере снова появились гагары. Две большие сторожкие птицы вывели здесь птенцов, спокойно пережили лето и осень и с холодами также улетели на юг. Я провожал небольшую стайку в дальнюю дорогу, желал им удачного пути, но так и не знал, были ли мои путешественники связаны кровным родством с прошлогодними птицами, жил ли кто из родителей этих гагар и раньше на моем озере?..

Я вспоминал некогда тихие озера, покинутые теперь этими строгими птицами, и мог утверждать только одно: гагары никогда не оставляли тихий водоем. Но стоило появиться на озере моторным лодкам, ружьям, как птицы-беспокойно отступали, опасливо дожидались конца лета, когда птенцы наконец поднимутся на крыло, и тут же расставались с шумным водоемом, чтобы уже никогда не заглядывать сюда.

Вроде бы навсегда забывали опасное место и лебеди. Выстрел, убита или только ранена одна белоснежная птица, и уже никогда-никогда предательская вода не увидит больше лебяжью стаю… Так говорится в песнях, в рассказах, в сказках и легендах, которые сложил народ о замечательной верности и глубоком горе, что доступны только лебедям.

Верность лебедей, пожалуй, достояние не только сказок и легенд… А память места обиды, память из года в год, – наверное, тоже правда, ибо народное творчество упоминает о такой памяти так же часто, как и о пуганой вороне…

Передо мной лежит фотография, страшный документ трагической гибели человека… Человек был геологом… На фотографии растерзанное тело. Вместе со снимком ко мне пришло и подробное описание всего происшедшего. В письме рассказывалось, как человек взял малокалиберную винтовку и после работы отправился в тайгу пострелять рябчиков.

Но по дороге попался медведь. И медведь не пожелал уйти… Наверное, нужно было не стрелять, нужно было попытаться как-то отступить, бросить оружие и хотя бы бежать… Но оружие выстрелило… Маленькая свинцовая пулька лишь снесла кожу на голове зверя и рикошетом отлетела в сторону.

Медведя потом настигли и убили. Описание несчастного случая, происшедшего в тайге, заканчивается словами:

«В шкуре медведя нашли несколько старых пробоин, а в теле заплывшие жиром пули. Значит, зверя когда-то обидели люди, за что и носил он обиду в своем медвежьем сердце…»

Конечно, можно сделать скидку на эмоциональный характер автора этого письма, но факты все-таки остаются фактами… «Раненого медведя оставить в лесу нельзя», – это закон настоящих охотников. «Не ходи в ту сторону – там стреляный медведь»… И еще, и еще много условий и деловых советов, которые обеспечивают человеку безопасную дорогу по тайге.

Я могу добавить и от себя. Два года я собирал рассказы и факты о жизни медведей, два года бродил следом и рядом с бурыми хозяевами тайги, много раз встречался с ними, но за все это время я не услышал ни об одном беспричинном нападении медведей на человека. Во всех известных мне случаях нападения медведей на человека животное либо только что встретило агрессию со стороны людей, либо успело до этого познакомиться с выстрелами.