Текст книги "Они живут рядом со мной (сборник)"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

ТУРНИРЫ. ОРУЖИЕ. СПОРТ

С легкой дорогой по тайге прощаешься до следующего года обычно еще в сентябре месяце. Под низкими осенними тучами таежные дороги разбухают, становятся тяжелыми и долгими. Дожди порой тянутся до самого ноября, и только после первых морозов ты вроде бы снова можешь легко шагать по таежной тропе. Мороз схватывает раскисшую дорожку, мостит ее, но очень скоро вслед за морозом приходит снег, рыхлый, глубокий снег таежной зимы, когда не помогут в лесу даже широкие охотничьи лыжи.

На лыжах удобно идти лишь по открытому месту, по полянам, по вырубкам, но попробуй проберись на лыжах через заросли ельника, через упавшие деревья, попробуй минуй лесные завалы – здесь лыжам просто не развернуться, к тому же в глухом лесу снег лежит всегда глубоко и непроходимо – сюда не добираются ветры и не прибивают, не уплотняют снег.

С глубоким снегом ты оставляешь на время свои походы, готовишься к новой весне, добро вспоминаешь прошедший год и очень ждешь, когда по полям и по опушкам, а потом и под густыми косматыми елями ляжет на снег прочный весенний наст.

Наст всегда приходит рано утром после крепкого ночного мороза. Днем солнце успевает растопить верхний слой снега, мороз схватывает расплавленный снег мутным ледком и стелет тебе под ноги прочную, широкую дорогу.

Правда, эта дорога тоже открывается ненадолго. Весна все ближе и ближе, все тише и тише морозы по ночам, все слабей и слабей наст, и вот ты остаешься дома, не идешь в лес, а ждешь у окна, когда же наконец растает, расползется весь мокрый снег, когда же уйдет он из леса ручьями и речками.

А пока снег под деревьями мокрый, непроходимый. Человек вязнет в таких сырых сугробах по пояс, выбивается из сил, а порой и заночует в лесу у костра, пока выберется из такого коварного леса.

В такое время лес закрыт для человека, он принадлежит тогда только животным, и животные забывают на время, что где-то живут люди, и становятся менее осторожными. Ты хорошо знаешь это и, наверное, поэтому все-таки стремишься попасть в лес в самую весеннюю распутицу. Ведь именно сейчас поднялись из берлог медведи и бродят в поисках корма, забыв на время всякие границы, именно сейчас со дня на день в логове у волчицы появятся волчата. Сейчас в лесу гремят бои глухарей, идут схватки тетеревов, продолжаются турнирные танцы рябчиков и нет-нет да и сойдутся в драке лесные кошки-рыси. В лес пришла пора любви, пора танцев и схваток, когда соперники выясняют между собой отношения.

В этот раз я ушел в лес по крепкому звенящему насту, покинул гостеприимную деревушку еще до восхода солнца, чтобы уйти подальше, пока жаркое весеннее солнце снова не расплавило наст и не остановило в дороге.

К полудню снег раскис и я прервал свой путь. Я приготовил дрова, развел костер, вскипятил чай и теперь просто сидел у высокой замшелой елки и слушал голоса весеннего леса. Я ждал вечера, когда на соседнее болото начнут слетаться глухари. Глухари молча проведут ночь, а рано утром один за другим начнут исполнять свои весенние песни. Когда поднимется солнце, эти песни подойдут к концу, и петухи спустятся на землю и тут, глядишь, да и померятся силами.

Наблюдать схватки глухарей мне почти не удавалось. Чаще я находил лишь свидетельства таких встреч: выбитое в драке перо и совсем редко капельку-другую крови, вмерзшую в снег. Перья и кровь вроде бы говорили о жарких боях, боях не на жизнь, а на смерть, когда побежденный удалялся залечивать раны, а победитель получал в награду внимание глухарки.

То болото, возле которого развел я свой небольшой костер, глухари каждый год выбирали для своих турниров, и теперь я надеялся поближе понаблюдать за драками этих пернатых бойцов и еще раз утвердиться в предположении, что законы леса суровы и жестоки.

Вечером я погасил костер, чтобы не пугать птиц, которые вот-вот должны были прилететь сюда. Сзади меня высокой стеной стоял еловый лог. Черные, угрюмые тени елок еще с вечера глубоко легли на снег, затем медленно поползли дальше, к кривым сосенкам, пока не укрыли, не залили ночными красками все вокруг.

Ночная тайга молчала. Я старался задремать, кутался в теплый ватник, но сон долго не приходил, я считал до тысячи, до полутора тысяч, и, когда, казалось, уже засыпал, сзади, из елового лога пришли ко мне незнакомые звуки.

Многие голоса леса я хорошо знал и никогда бы не спутал ни с чем фырканье и ворчание медведя, отрывистый лай лис, глухое уханье филина, истошный крик зайца или хохот самца белой куропатки. Но звук, пришедший из елового лога, не был похож ни на голос медведя, ни на лай лисицы. Когда я накрывался ватником с головой и незнакомый голос ослабевал, мне очень казалось, что сейчас я не в лесу, а в деревне и под моими окнами встретились два взъерошенных мартовских кота.

Весной у домашних кошек тоже начинаются отчаянные драки. Об открытии кошачьих турниров я узнавал всегда заранее, и узнать об этом было очень просто – кот, живший в нашем доме, вдруг исчезал. Молоко в блюдечке оставалось нетронутым день, другой, третий, кот, гонимый тревожным предчувствием близких многозначащих событий, не заглядывал домой, и лишь изредка видел я его то на одном, то на другом конце деревни, то на крыше скотного двора, то верхом на трубе бани.

Походы нашего кота по деревне, которые обычно проходили молча и всегда предшествовали главным событиям кошачьих турниров, продолжались недолго. Вскоре наш кот-бродяга возвращался домой, причем возвращался всякий раз обязательно ночью и тут же ночью извещал о своем прибытии, выводя прямо под окном свои кошачьи рулады.

Скрипучее и тягучее «мяяяуууу» повторялось несколько раз подряд, его подхватывал соседский кот, затем через дорогу откликался еще один задиристый любитель ночного воя-стона, и тогда весь наш проулок оглашался истошными воплями.

Кошачий вой-стон был только первой частью ночного концерта. «Мяу-мяу» сменялось отрывистыми «уа-уа», или «ау-ау». Я же сидел у окна с электрическим фонариком в руках и ждал, когда под окном резко и зло раздастся наконец заключительное «пффф».

Это «пффф» и объявляло о начале кошачьей схватки. Луч фонарика выхватывал из темноты клубок бесновавшихся животных. Коты, испугавшись света, вскакивали с земли и, выгнув дугами спины, подняв воинственно хвосты и свирепо скалясь одновременно и на противника и на пятно света, вскакивали на забор, на стоящую рядом телегу или ступеньки крыльца.

Я гасил фонарь, снова прижимался к стеклу и снова выслушивал по очереди и «мяу», и «уа», и «ау», и бешеное «пффф».

И сейчас в лесу, около потухшего костра, я слышал почти точно такие же звуки. Те же тягучие «а» и «у», только не было заключительного шипения. А может быть, оно и было, но не приходило ко мне, теряясь по пути в еловых ветвях.

Сомнений не оставалось – совсем недалеко от меня встретились две рыси, два лесных кота…

Истошный вой, плач и причитания раздавались долго – лесные коты, видимо, не собирались тут же начать поединок, не собирались расходиться до утра, а потому пока просто попугивали друг друга.

Отправиться ночью в лес, чтобы стать свидетелем драки двух разъяренных животных, я не решился. Во-первых, у меня не было с собой фонаря, и я ничего не увидел бы в темноте. Во-вторых, рысь – осторожный и скрытный зверь, и вряд ли лесные коты позволили бы человеку стать свидетелем их встречи. Я еще был очень плохо знаком с этими таежными жителями и не мог достаточно точно сказать, как именно встретили бы они меня, а тем более сейчас, когда два задиристых кота сошлись помериться силами – уж куда там встревать третьему…

За воем и причитанием ночных драчунов я не услышал первой глухариной песни. Когда утренний свет высоко поднялся над тайгой, и вопли рысей стихли, я неслышно обошел все болото и только в дальнем его конце еле-еле разобрал одинокую песню токующего глухаря.

Глухарь поскрипывал на вершине невысокой сосенки и не позволил мне подойти поближе. Наверное, ночной концерт лесных котов помешал этим птицам. Я вернулся к своему погасшему костру, собрал вещи и осторожно направился туда, где совсем недавно бесновались рыси. Конечно, мне очень хотелось отыскать следы поединка…

И следы были. Содранная острыми когтями кора с покосившегося дерева, уже расплывшиеся на мокром снегу отпечатки круглых лап величиной с донышко пол-литровой банки, следы нескольких коротких прыжков с дерева на снег и обратно на дерево, но ни крови, ни оброненных клочков шерсти я не обнаружил.

Ничто не говорило о самой схватке, о драке, о жестокой встрече двух соперников. Я еще раз внимательно разобрал следы, оставшиеся на снегу, измерил их, сравнил между собой и еще раз убедился, что животных было двое и что, судя по всему, оба животных были именно котами, так что драка между ними вполне могла состояться. Второй кот тоже забирался на деревья, тоже спрыгивал обратно на снег и колесил по бурелому. Следы обоих котов несколько раз пересекались, но даже там, где соперники вроде бы сталкивались друг с другом нос к носу, признаков побоища я так и не отыскал.

Широким кругом я обрезал место встречи животных, нашел их входные и выходные следы, нашел и третий след помельче, который, видимо, принадлежал самке, и совсем неподалеку обнаружил еще одну лесную полянку-пятачок, заваленную деревьями, где рыси тоже сходились, но только день или два тому назад. Здесь тоже встречались друг с другом следы двух крупных самцов, здесь тоже присутствовала самка-рысь.

А может быть, у лесных котов и не бывает никаких боев? Может быть, каждая такая встреча начинается и заканчивается всего лишь истошным кошачьим воем, которым соперники стремятся растрогать сердце своей «дамы»?.. Нет, на месте предыдущей встречи я все-таки обнаружил несколько капель густой крови.

Но крови было немного. Пожалуй, пострадавший отделался на этот раз легкой царапиной. Большего я не узнал.

Следующая таежная ночь тоже не принесла с собой ничего нового. Рыси на этот раз не появились. Ходить следом за этими подвижными животными по раскисшему снегу было трудно, и я отказался от поисков и остался только со своими вопросами: так неужели за две ночи самцы не могли нанести друг другу того завершающего удара, который разом бы подвел итог встречи и тут же выявил победителя, неужели соперники предпочитали лишь немного поурчать, а затем мирно разойтись…

Нет, наши домашние коты не оставили бы так свои споры. После каждой ночной битвы под моим окном наш усатый вояка приходил домой в «синяках». Разорванное ухо, клочья шерсти, торчавшие по бокам и спине, – кот заявлялся домой раненым, но все-таки героем, презрительно отвергал молоко и, видимо, сдерживая кипящее в нем нетерпение, молча ждал очередной ночной схватки.

Наверное, вам приходилось видеть изодранных сельских котов. У одного уха недоставало доброй половины, распоротая когда-то щека казалась чуть ли не в два раза больше здоровой, а изодранный нос скорее походил на кусочек сморщенной картофелины. Но тем не менее у такого «героя» был поразительно наглый и надменный вид. Он побеждал соперников каждую весну, разгонял их по разным углам и только потом отправлялся предлагать свое неустрашимое сердце красавице кошке.

Именно так представлял я себе турнирные бои и других животных. Именно о таком ходе каждого турнира и говорили пока следы схваток и тетеревов и глухарей. Побеждал сильнейший. Слабый отступал и, наверное, с большим трудом спасался от грозного соперника. А если проигравшему не удавалось отступить, то не заканчивался ли его неудачный выход на ринг неизбежной гибелью?

Ведь сколько раз приходилось наблюдать, как жестока бывает встреча двух даже таких небольших птичек, как большие синицы. Две синицы, два самца, посаженные в одну клетку, обычно тут же затевали драку, и эта драка нередко оканчивалась гибелью более слабого и менее проворного соперника.

Таких убитых синиц я находил на дне клетки. А убийца-соперник воинственно вертелся на жердочке до тех пор, пока я не убирал погибшую птицу…

А злобная овчарка, которая одним ударом клыков останавливала навсегда собаку поменьше?.. Мне приходилось вмешиваться в такие схватки, грозившие убийством, приходилось спасать обреченных животных, но ни разу ни на болоте, где встречались и вели свои бои глухари, ни на лесной поляне, где устраивали свой ток тетерева, не находил я погибших птиц. Не приходилось мне встречать и медведей, растерзанных соперниками во время весенних боев из-за самки, хотя не раз находился я неподалеку от таких мест, где встречались эти звери во время своего медвежьего гона. И только редкие рассказы о том, как волки расправляются друг с другом во время весеннего гона, все-таки заставляли задумываться, а не бывают ли бои диких животных так же жестоки, как драки синиц, заточенных в клетку…

Я не всегда верю рассказам о кровожадных волках и медведях. Вы помните утверждение, уже встречавшееся нам с вами, будто самец-медведь не прочь растерзать даже своего собственного сына? А помните нашу встречу в тайге с небольшим медвежонком, который преспокойно потеснил взрослого сердитого медведя и отобрал у него часть «дома»? Вы помните наш рассказ о мирных гориллах, которые в клетке становятся вдруг убийцами жены и детей?..

Так давайте еще раз повторим наше правило – поведение животных в клетке никак не может быть эталоном их поведения в природе. Да ведь и наше поведение, поведение людей, порой весьма значительно меняется в зависимости от того, где мы в данный момент находимся.

Вы помните, как родители говорили нам, что мы не умеем вести себя в гостях, в общественном месте, что в театре мы ведем себя так же безобразно, как на улице с мальчишками. И мы прислушивались к старшим, старались изменить свое поведение так, чтобы оно было приемлемо для других.

Увы, рядом с синицами нет воспитателя-наставника – у них есть свои законы поведения – законы территории, законы обеденного стола. Человек нарушил эти законы, поместив в маленькую клетку двух птиц, и природа больших синиц, птиц агрессивных, подвижных, взбунтовалась, возникли недоразумения, птицы-индивидуалисты не пожелали мириться с присутствием друг друга, и спор жестоко разрешился.

Наверное, и на свободе большие синицы могут встретиться в смертельной схватке, но дело в том, что более слабый собрат вряд ли осмелится вступить в бой, а тем более продолжить его – он, пожалуй, просто отступит, сбежит, поняв сразу, что его соперник грозен. Ведь убегают же от грозного пса собаки поменьше, не дожидаясь расправы, ведь боятся же нашего кота-разбойника коты-соседи. Стоит в погожий день выбраться нашему коту на крыльцо, как другие мяукающие обитатели проулка быстренько-быстренько убираются подобру-поздорову.

Почему же весной эти трусливые коты отваживаются вступить в драку и помериться силами с грозным соперником? Почему не боятся они в марте потерпеть серьезное поражение, а то и погибнуть от клыков нашего кота – клыки кота страшное оружие: одичавший кот становится грозой леса, становится врагом не только крошечных птенцов, но и таких птиц, как рябчики и тетерева… А что, если у животных-соперников всегда есть пути к отступлению? Ведь существует же у собак «белый флаг», который выкидывает проигравший поединок…

Я не раз наблюдал, как собаки нашей деревушки отправлялись походом на соседнее село. Они собирались еще с утра на задворках и медленной колонной тянулись по лесной дороге туда, где предстояла жаркая битва.

Там, в другом селе, тоже жили собаки, и большие, и маленькие, разномастные деревенские псы. У них тоже были и воины и вожаки. Наши собаки, наверное, знали об этом, но все-таки смело шли своим военным походом на чужие владения.

Из похода собаки всегда возвращались усталыми, а порой среди них было и достаточно раненых. Раненые долго потом зализывали свои раны, но проходило совсем немного времени, и рейд в хозяйство соседей повторялся.

Однажды я засиделся в гостях в той самой деревушке, куда как раз наши псы и хаживали военными походами, и мне посчастливилось совсем близко понаблюдать за громкой битвой двух враждующих армий.

Еще издали я заметил, как по дороге приближается походная колонна. Потом колонна остановилась и перестроилась в развернутую шеренгу. Отряд будто ждал удобного случая для нападения, и впереди своих воинов, как Наполеон на барабане, восседал на собственном хвосте наш Моряк.

Моряк был вожаком. Чужая крепость молчала. Завоеватели чуть шевельнулись, приподнялись и по одному стали покидать строй и незаметно вливаться в чужую улицу… И наконец первая встреча с неприятелем. Противник испугался, поджал хвост и побежал, а следом за ним стремительно и молча понеслись наши псы.

Наши собаки занимают первую половину деревни. Враг рассеян, победа близка. Но что это – волна наступления захлебывается – на дороге стоит и никуда не уходит громадный пес…

Пес, хозяин деревни, не сбежал. Наши воины, поумерив пыл, обходят пса-хозяина с флангов, но не замыкают кольца, будто оставляют противнику путь к отступлению.

Стоит тягостное, внушительное молчание, как перед настоящим боем. Наконец вперед выступает Моряк. Два вожака сближаются. Соперники почти касаются друг друга сморщенными от злости носами. И все это в тишине, без единого взлая и даже рыка… И постепенно из дворов, из-под заборов появляются сбежавшие было местные воины.

Хозяин деревни, чувствуя поддержку, грозно топорщит холку – нет, он не собирается отступать, он готов принять бой. Моряк отвечает ему тихим, но серьезным рыком и настойчиво тянется носом к хвосту соперника. Хозяин деревни оскорблен, и Моряка встречают оскаленные клыки. Собаки взвиваются на задние лапы, рычат, будто все еще предлагая друг другу сдаться на милость победителя. Но не тут-то было. Мелькают клыки. Сейчас польется кровь. Но вместо этого слышится глухой удар клыков о клыки.

Зубы соперников встретились. Встретились раз, другой. И мне казалось, что ни один из псов пока не собирался пустить их в ход и нанести сопернику смертельный удар, – казалось, обоим вожакам нравилось сражаться вот так, на клыках, как сражаются на шпагах и рапирах спортсмены-фехтовальщики. Будто сейчас, во время поединка, окончание которого ждут все собравшиеся собаки, Моряку и псу, хозяину деревни, доставляло удовольствие стоять на задних лапах и просто мериться силами.

Но вот силы неприятеля сдают. Он опускается на землю, и наш Моряк тут же прижимает его к бревну. Сейчас клыки Моряка обрушатся на шею соперника, сейчас молниеносным ударом будет вспорота шея и польется кровь. Но крови опять нет. Моряк будто ждет, когда враг вырвется и убежит. Он ждет, оскалив зубы, рыча над незащищенной шеей соперника.

Соперник умудряется улизнуть. Он бежит во главе своего войска, а следом несутся наши бойцы.

Вот нескладный, нерасторопный кобелек споткнулся, замедлил бег, и над ним уже стоит грозный пес. Сейчас конец…

Но сбитая с ног собачонка перевертывается на спину, поднимает вверх лапы, и противник вдруг виновато отходит в сторону. А неудачник встает и, поджав хвост, удирает под крыльцо.

Война окончена, окончена без жертв. Деревней владеют завоеватели. Они гордо вышагивают по улице, между прочим заглядывают в чужие дворы, будто проверяют, нельзя ли поживиться чем за чужой счет, а затем снова выстраиваются в колонну и один за другим покидают деревушку, оставляя в покое павший гарнизон…

Какова цель этого военного похода?.. Зачем потребовалось нашим собакам совершать дальний рейд, разгонять противника и, даже не захватив трофеев, мирно возвращаться обратно?.. Может быть, наши псы считали своих соседей опасными и на всякий случай военным походом предупредили нежелательную экспедицию в свое собственное хозяйство?.. Может быть, они просто рассчитывали отыскать в чужой деревне что-нибудь съестное?.. А если этот поход был всего-навсего тренировкой перед более серьезным охотничьим походом в тайгу?..

Давайте не будем гадать о целях отважного похода, а вернемся к только что отгремевшему бою и вспомним «сражение на клыках», отступление противника и небольшую собачонку, упавшую перед врагом на спину…

«Сражение на клыках» значилось у собак обычной турнирной встречей… Клыки требовались псам для охоты, для схватки со смертельным врагом. А разве смертельный враг другой такой же деревенский пес?.. Конечно, наш вожак мог пустить в ход клыки, но зачем, когда противник уже побежден, смирился с поражением и в знак покорности подставил сопернику свою незащищенную шею…

Подставленная сопернику шея… Ведь у собак шея – самое уязвимое место. За шею хватает собаку напавший на нее волк, за шею схватила озверевшая овчарка маленькую собачонку. А что, если у собак существует своеобразный закон благородства?.. Может быть, поэтому и подставляют собаки разъяренному сопернику свою шею, как бы говоря: «Я согласен с тобой, я прошу мира, а если ты не веришь в мои мирные намерения, то пожалуйста – вот моя шея, самое уязвимое место, пожалуйста, если хочешь, воспользуйся нечестным приемом и ударь клыками по шее вместо доброго ответа…» И соперник почти никогда не несет коварный удар.

Приглядитесь внимательно к встрече двух собак, и вы сами проверите, что подставленная сопернику шея действует безотказно – соперник стихает, а собака, предложившая мирный исход встречи, получает право покинуть место возможного поединка.

Подставленная сопернику шея – знак примирения и у волков. Вот почему я не очень верю тем рассказам о животных, герои которых обязательно убивают друг друга. Конечно, во время схватки волки могут нанести один другому серьезные ранения, конечно, приходится порой после такого неудачного боя долго зализывать раны, но без несчастных случаев, пожалуй, не бывает и ни одного спортивного выступления.

Разве не приходилось мальчишке являться домой после первых занятий боксом с синяком под глазом, разве не прятали вы от родителей следы шайбы или тайком не растирали голеностопный сустав после игры в футбол?.. Ведь это тоже несчастные случаи, травмы, которые приносят с собой не только боль, неприятные воспоминания, но и делают вас тверже и крепче духом.

Молодой боксер, не покинувший ринга после первого неудачного боя, очень часто становится настоящим боксером. А если удар молотка по пальцам напугал вас и заставил осторожно поглядывать на шляпку зубила, вместо того чтобы смотреть на деталь, разве получится из вас скоро настоящий слесарь?.. Конечно, нет.

Но подождите. Мы только что обнаружили, что и у волков, и у собак существуют пути к отступлению, существуют позы примирения, которыми собаки, волки пользуются порой во время схваток… А ведь совсем недавно мы слышали о том, как овчарка растерзала своего собрата, помельче, послабей, не обратив внимания ни на незащищенную шею, ни на поднятые вверх лапы…

Нередко и среди собак бывают неприятные исключения. Когда пес воспитывается на цепи, не знает игр со сверстниками, не встречается с детства с другими собаками, когда воспитатель нарочно стремится выработать у собаки особую злобность, вот тогда и встречаются испорченные животные, отвергающие правила благородства, свойственные их виду. Наверное, и среди волков могут появиться подобные «преступники», которые не остановятся ни перед какими запретами. Вероятно, именно такие «преступники» и создали волкам дурную славу и помогли родить те самые рассказы о необыкновенной жестокости хищных животных.

Законы благородства были известны и другим бойцам – эти законы строго соблюдались и на тетеревином току.

Тетеревиные тока открывались рано, еще с первыми настами. Большую поляну, окруженную частым березняком, первым начинал посещать старый тетерев-токовик. Другие бойцы еще только-только подумывали о будущих сраженьях, но токовик уже важно выхаживал по утрам в морозном тумане и оповещал лес о скором спортивном празднике воркованием и чуфыканьем.

У токовика пока не было соперников, но он уже воевал: высоко подпрыгивал, топал ногами, раскидывал крылья и распускал белой лирой красивый хвост. Красными яркими полосами горели подведенные брови лесного красавца. Ну как не заглядеться на него тихоне-тетерке. Скоро, очень скоро тетерки пожалуют сюда вслед за бойцами и будут подбадривать петухов негромким одобрительным квохтаньем.

И вот день открытия турнира. Тетерева появились на березах, закачались черными мячиками на тонких ветвях, один за другим заворковали и зачуфыкали. Старый токовик первым опустился на середину поля и заходил-заходил мелкими шажками, приглашая соперников за собой.

Вот еще один тетерев последний раз чуфыкнул на березе, подбодрив себя, и опустился на краю поляны. Он раздул шею, опустил голову, расправил упругой дугой крылья и небольшими кругами заходил, затопал, понемногу приближаясь к токовику.

Прошло пять, десять, пятнадцать минут, а два тетерева все танцевали и танцевали поодаль друг от друга.

Я любовался замысловатым танцем двух черных птиц на белом искрящемся снегу, и мне хотелось выделить среди двух партнеров одного, старого токовика, и отметить его первым призом. А может быть, и тетеркам, что сидели в кустах рядом с моим шалашом, тоже нравился именно этот танцор.

А танцоров все прибывало. По одному, по двое они опускались с берез на снег и начинали кружиться на месте. Иногда тетерева сходились близко, тогда чаще и громче чуфыкали они, ниже пригибали к земле шеи, а то и быстро-быстро наступали на партнера.

Партнер, слишком близко подошедший к чужому танцевальному кругу, отступал бочком-бочком, не дожидаясь наказания. И только тогда, когда такой петух оказывался слишком настырным, его сопернику приходилось подальше провожать нахала недовольным чуфыканьем и грозно растопыренными крыльями.

Нахал мешал танцу, он заслуживал наказания. Но если даже приходилось применять силу, потасовка длилась совсем недолго. Тетерева, как домашние петухи, подскакивали над снегом, стараясь ударить один другого клювом. Но подпрыгивать долго надоедало даже драчливым домашним петухам. Обычно один из драчунов уставал раньше и, получив напоследок хороший тумак, убирался восвояси.

После такого тумака на земле могло остаться и перо, оброненное наказанным, могла остаться даже капля-другая крови. Такие выбитые в схватке перья я всегда находил на месте тетеревиного тока и, не зная до конца законы турнирных встреч лесных петухов, строил предположения о горячих боях.

Теперь я каждый день отмечал замечательные танцы кавалеров, отмечал редкие рукопашные и задавал себе один и тот же вопрос: неужели ради пяти – семи коротких стычек и собирались сюда со всего леса тетерева и тетерки?.. Зачем тогда долгие, утомительные танцы петухов?.. А может быть, только танцы и привлекали внимание галантных дам, может, тетерки-ценительницы отдавали свое сердце все-таки лучшему танцору, а не задиристому драчуну?..

Задиристый драчун, как правило, быстро изгонялся с тока. Сначала его прогоняли с центра поля и не допускали туда. А если дебошир все-таки продолжал попытки установить в благородном собрании свои собственные правила, то его быстро оттесняли в самый дальний угол лесной танцплощадки, где не было зрительниц-тетерок.

Мысль о том, что именно танцы, а не поединки, не кровь привлекали внимание «дам», подтверждали и рябчики, которые обычно устраивали только сольные выступления.

Рябчики принадлежали к тем заботливым птицам, у которых о воспитании детей печется не только курочка-мать. Отец семейства на равных с супругой выхаживает крошечных цыплят и остается верным своей подруге всю жизнь. Зачем же такому занятому семьей «мужчине» устраивать еще какие-то танцы, когда и так ясно, что именно ему придется водить вместе с курочкой и этим летом выводок цыплят-малышей.

Но рябчик-петушок весной все-таки танцует. На небольших лесных полянках, возле стены густого ельника еще в самом начале весны встретишь красивые ленточки ровненьких аккуратных следов. Ленточки пересекаются, делают петли, кольца и кружат-кружат по полянам и редколесью. Рябчик-петушок один танцует возле своей подруги, развлекая ее и напоминая, что пришла пора подумать о потомстве.

Отвергая драки и ограничиваясь пантомимой, справляют свой весенний праздник и селезни кряковых уток. В одиночестве, без соперников, селезень красиво выгибает шею, привстает над водой, топорщит хвост, стремясь очень понравиться своей будущей подруге. А если уж случится заглянуть в укромный уголок, выбранный для утиного танца, другому ухажеру, то уверенный в себе соперник, как правило, лишь попугает незваного гостя, и тот удалится.

Если селезни и рябчики-петушки целиком полагаются на свои балетные способности, то глухари, как и тетерева, не забывают и о своих вокальных данных. Скрипучий, кажущийся нам негромким голос таежного петуха-глухаря, видимо, хорошо понятен и далеко слышен дамам-глухаркам.

Заметное со всех сторон дерево вместо высокой эстрады и упругий сук, заменяющий авансцену, – главное условие глухариного тока. Черный, в седине петух, поскрипывая и шипя, расхаживает по своей сцене, совершая своеобразный танец грации. Высоко поднятая бородатая голова, распущенный веером хвост и отливающие синевой вороненые крылья.

Я мог подолгу стоять и, затаив дыхание, любоваться мудрыми, медлительными движениями, скорее похожими на танцы Востока, чем на ритуальные па, родившиеся в дикой северной тайге. Оканчивался короткий танец – и снова песня. Так продолжалось до солнца. Потом глухари опускались на землю в общество глухарок и, наверное, как-то по-своему представлялись им.

У людей такое представление зрителю называется выходом за занавес – актер, удачно сыгравший роль, появляется у края сцены и сердечно раскланивается перед сидящими в зале.

Когда выходу глухаря мешал соперник, когда соперник торопился первым представиться глухаркам, искусный певец и танцор не на шутку сердился и изгонял другого петуха и только в редком случае отступал сам.

Но чаще отступал именно опоздавший. Он, так же, как драчливый тетерев, мог получить тумак, так же мог потерять во время отступления перо. Короткое недоразумение порой сопровождалось громким хлопаньем крыльев, и издали мне всегда казалось, что там, на краю болота, кипит настоящий бой. Но тут же я вспоминал шумные стычки тетеревов, схватки деревенских петухов, вспоминал, что тетерев и домашний петух много меньше глухаря, и тогда представление о жестоких драках глухарей отступало – в конце концов, большая птица должна была хлопать крыльями немного погромче.

Тетерева и глухари опровергали мое прежнее представление о жестоких нравах лесных петухов и поведали мне об особой позе покорности, которую принимают пернатые бойцы, отказавшиеся от поединка.

Эта поза очень напоминала позу гагар, просивших у своих соседей укрыть их на время от опасности… Вы помните – с этими гагарами мы познакомились еще в начале повести.