Текст книги "Девочка с косичками"

Автор книги: Анатолий Солодов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

7. СЕРЬЁЗНЫЙ РАЗГОВОР

Выходить из дома вечером было опасно: расклеенный по посёлку приказ под страхом смерти запрещал жителям появляться на улице с наступлением темноты.

Фруза Зенькова, недавно вернувшаяся из Витебска, где она училась до войны в техникуме, знала о немецком запрещении и всё равно, лишь только стемнело, быстро надела тёмное лёгкое полупальто, вышла из дома и, миновав несколько дворов, свернула за околицу. Она на миг остановилась, огляделась и, не заметив ничего подозрительного, круто повернула от деревни, побежала в сторону леса, который темнел невдалеке.

На подходе к условленному месту, где должна была встретиться с человеком, который пригласил её для серьёзного разговора, Фруза сбавила шаг. Зорко всматриваясь в темень леса, она прислушалась – средь неумолчного шороха листвы, за спиной её раздался едва уловимый треск хрустнувшей ветки. Фруза обернулась – от тёмных стволов отделились два человека и направились к ней.

– Это ты, Фруза? – спросил тихо мужчина.

– Я, Борис Кириллович. Здравствуйте.

С учителем вместе подошла девушка. Она протянула руку Фрузе:

– Здравствуй, Зенькова.

По едва приметной тропинке они осторожно направились в глубь леса. Шли молча, стараясь ни на шаг не отстать друг от друга и внимательно прислушиваясь к лесному шуму. Лес, густой и прохладный, окутанный туманом, мирно спал.

Фруза отлично знала эту тропинку, помнила каждый поворот на ней и теперь шла уверенно, точно на прогулке. Они прошли ельник, неширокую вырубку, потом опять густой смешанный лес, довольно быстро отыскали глубокий овраг, поросший высокой травой, и спустились в него. Прислушались – кругом ни шороха. Присели на старый замшелый ствол дерева, давно поваленного бурей.

– У нас с тобой, Фруза, серьёзный разговор, – начал Борис Кириллович, немного помолчав.

– Я слушаю, – ответила Фруза.

– Время такое пришло, что сидеть сложа руки нельзя. В Оболи и окрестных деревнях есть ребята, которым можно и необходимо заняться делом. Нашей армии сейчас трудно. Она ведёт бои очень тяжёлые и кровопролитные. Видела, как прут немцы, день и ночь. Войска, техника, обозы. Нам нельзя сидеть сложа руки. Надо помогать армии.

– Как? Немцев бить? – спросила Фруза.

– Не торопись. Нет, не это. Сейчас надо подумать о другом. То, что по силам… Вот секретарь райкома комсомола Наталья Герман тебе объяснит.

Девушка, которая сидела рядом с ней, подвинулась чуть ближе, и Фруза уловила её горячее дыхание. Она говорила спокойно и неторопливо.

– Надо создать отряд. Собери комсомольцев и поговори с ними по душам. Пойми их настроение. Узнай, о чём они думают. Только осторожно. Это тебе, Фруза, серьёзное и очень важное поручение от подпольного райкома комсомола. Нам необходимо создать отряд из местной молодёжи внутри немецкого гарнизона. Делайте всё продуманно, не спеша. Семь раз проверяйте каждый свой шаг. Для начала создайте небольшую инициативную группу. Но в каждом человеке ты должна быть уверена, как в самой себе.

– Трудно, – взволнованно ответила Фруза. – Смогу ли я?

– Да. Дело непривычное. Но ты должна суметь это сделать, – сказал Маркиямов. – И райком партии и райком комсомола на тебя надеются. Это я предложил твою кандидатуру. Уверен, что не подведёшь. Ты имеешь право отказаться. Но я убеждён, что ты не сможешь иначе. Ты всё равно будешь с ребятами. А им сейчас нужен вожак. Ну как, согласна?

Помолчав, подумав немного, Фруза уверенно и твёрдо ответила:

– Да. Согласна.

– Это очень хорошо, что ты без колебаний принимаешь такое решение, – сказала Наталья Герман, положив свою руку на её ладонь и крепко пожав. – Ещё вот что хочу тебе сказать… Всегда помни, что ты не одна. Мы постоянно будем с тобой рядом. Будем думать о вас и помогать. Борис Кириллович уходит с партизанским отрядом. Все контакты будете поддерживать с ним через связного и только в условленном месте.

– Что мы должны будем делать? – спросила Фруза.

– О делах ваших мы подумаем. Пока не спешите. Сперва сплотитесь в ядро, – ответил Маркиямов. – Для начала поговори с Марией Дементьевой и Марией Лузгиной. Они девчата боевые. Пусть позовут в вашу группу Тоню Лузгину, Валю Шашкову, Владимира и Женю Езовитовых. Вот когда создадите инициативную группу, да оформитесь в боевую организацию, только тогда будете действовать, выполняя задания подпольного райкома партии и комсомола. А до этого ничего самостоятельно не предпринимайте. Ещё раз повторяю, для начала соберитесь все вместе. Будто на вечеринку. Полузгать семечки. И побеседуйте. Ясно?

– Ясно.

– Ну вот и добре. Да не вешайте носа. Побольше уверенности в себе. Хоть немца и много, а всё-таки мы здесь хозяева. Земля эта наша.

Потом Маркиямов условился с Фрузой о дне и месте следующей встречи, назначили пароль для связного. Договорившись обо всём, они выбрались из оврага и так же осторожно и тихо вышли к краю леса. Молча попрощались и разошлись в разные стороны.

Фруза вернулась домой. Неслышно, чтобы не разбудить спящих отца и мать, прошла в свою комнату, быстро разделась и легла. Взволнованная встречей и разговором, она долго не могла уснуть, думала и старалась представить, как же будет исполнено то серьёзное поручение, которое она только что получила.

* * *

С каждым новым допросом немец всё больше и больше терял самообладание. Он уже не спрашивал спокойно, как раньше, а повышал голос до крика.

– Кто были членами вашей подпольной организации?

– Я ничего не знаю об этом.

– Сколько человек числилось в организации?

__ Не знаю.

– Кто направлял вашу деятельность?

__Не знаю.

– Откуда организация получала взрывчатку?

– Я об этом ничего не знаю п никогда не слышала ни про какую взрывчатку.

– Кто были у вас связными?

– Не знаю.

– Что ты тогда знаешь?

– Ничего.

8. ФЕДЯ СЛЫШАНКОВ

Дорога за окном гудела от непрерывного рёва моторов и лязга гусениц день и ночь. Танки, машины, фуры нескончаемым потоком тянулись в сторону фронта. В открытых низких кузовах грузовых машин ехали немцы, большей частью молодые, здоровые и самоуверенные, с автоматами и карабинами, в касках. Вели они себя будто на прогулке: горланили песни, громко смеялись, наигрывали на губных гармошках, чужими глазами глядели на русскую землю, разнося вокруг чужой непривычный дух. Даже машины их, танки и лошади пахли по-чужому.

С появлением гитлеровцев в Оболи Зина не выходила из дома и ни на минуту не отпускала от себя сестрёнку Галю. Даже Ефросиния Ивановна редко переступала порог и постоянно держала дверь на запоре. Целыми днями они сидели дома, словно отрезанные от всего мира, не зная, чем занять себя и отвлечь от неотвязчивых гнетущих мыслей. Ефросиния Ивановна хлопотала по хозяйству или лежала с Галей на печке, а Зина просто не находила себе места: пробовала читать, но всякий раз оставляла книгу, видя, что никак не может сосредоточиться и пенять смысл прочитанного. Она пыталась заниматься: учебники захватил с собой из дома, но ни стихи, ни задачи по математике и геометрии не шли на ум. Всякий раз, садясь за стол, вместо задач рисовала в тетради сбитые немецкие самолёты, искорёженные танки с крестами на броне, взрывы снарядов и убитых фашистов. Под рисунками она жирным и злым почерком писала фразу, услы шанную 22 июня по радио: «Смерть немецким оккупантам!». Изредка она подходила к окну, смотрела на улицу, в надежде увидеть какое-нибудь изменение на дороге, но там по-прежнему гудела, дрожала земля. Движение немецких войск не прекращалось.

На душе у Зины было тяжело, порой ей казалось, что жизнь остановилась, как испорченные ходики. Страха перед немцами она не чувствовала, её просто мучила тоска по дому, никчёмность существования и та безысходность и пустота жизни, из которой она не могла найти выход.

Первого немца вблизи она увидела днём. Зина вышла в сарай накормить кур. Когда прикрывала дверь, взглянула в сторону улицы – немец рослый, лет двадцати, с румяным, почти детским лицом и светло-голубыми, на вид добрыми глазами, спокойно и по-хозяйски, точно входил в свой дом, распахнул калитку бабушкиного палисадника, прошёл к крыльцу, цокая коваными ботинками о битый кирпич узкой дорожки. Расстёгнутый на груди серо-стальной китель открывал тёмное от пыли и мокрое от пота грубое солдатское бельё. Стальная каска с нарисованным сбоку узкокрылым орлом, несущим чёрную свастику в когтях, висела рядом со штыком и флягой в суконном чехле на широком поясном ремне. Волосы у него были жёсткие и коротко подстриженные.

Увидев Зину, немец остановился около крыльца, широко улыбнулся и, зачем-то застегнув только одну пуговицу кителя, галантно щёлкнув каблуками, громко выпалил:

– Гутен таг, медхен.

– Чего? – застыв на месте, спросила Зина.

– Битте вассар. Вода,

И хотя Зина догадалась, что спросил немец, она промолчала, будто не поняла,

– Вассар! Вассар! – повторил немец, хмурясь,

Зина пожала плечами.

Тогда он резко повернулся, раздражённо толкнул дверь и, твёрдо ступая по скрипучим половицам, вошёл в избу.

Ефросиния Ивановна заспешила, слезла с печки.

– Матка, вассар! – гаркнул немец, оглядывая избу.

– Чего ему? – спросила Ефросиния Ивановна у Зины.

– Не знаю. Бубнит: вассар, вассар… А что, не пойму.

Немец прошёлся по избе, заглянул на печь. Галя сжалась в комочек и отодвинулась ещё дальше в угол. Зина и бабушка бросились к печке, встали перед немцем, заслоняя Галю.

– Чего тебе от неё надо? – выпалила бабушка. – Не трогай ребёнка.

Немец выставил указательный палец с прокуренным жёлтым ногтем, ткнул им то в Зину, то в бабушку, как пистолетом, точно стрелял, щёлкнул языком: «Пуф! Пуф!» и засмеялся. Потом прошёлся по избе, высматривая что-то. Отодвинув заслонку, он заглянул под круглый и закоптелый очелок, в пустую печь, снял с полки кринку и, убедившись, что она пуста, поставил на место. Отдёрнув занавеску в прихожей, увидел на скамейке под окном ведро, схватил его и, не говоря ни слова, вышел, хлопнув дверью. Зина кинулась к окну.

На середине улицы возле колодца, запряжённая парой лошадей, стояла длинная фура болотного цвета, прикрытая брезентом. Пожилой немец, попыхивая трубкой, неторопливо рассупонивал лошадь.

Молодой немец, который только что взял ведро у бабушки, подошёл к лошадям, что-то сказал пожилому, и они оба рассмеялись.

Набрав воды из колодца, немцы сняли кители, скинули нижние рубахи и стали их трясти.

– Что это они делают? – спросила бабушку Зина.

– Должно быть, вшей, поганцы, трясут. Ну и антихристы. Прямо у колодца. Чтобы их разорвало.

Оглядев внимательно рубахи и повесив их на изгородь, немцы принялись мыться с мылом. Они поочерёдно зачерпывали из ведра пригоршнями воду, плескали на плечи, грудь, спину и, довольные, смеялись. Потом, вылив друг на друга по ведру и утершись полотенцем, снова набрали воды и, не наливая в колоду для скотины, а прямо из ведра, стали поить лошадей. Причесавшись и надев кители, солдаты сели в фуру и тронулись дальше.

Охая и ругаясь, Ефросиния Ивановна сходила за ведром, после долго тёрла его золой и песком и ошпаривала кипятком.

Зина не могла успокоиться и на другой день после появления немца в доме бабушки. Она ходила от одного окна к другому и настолько была поглощена своими мыслями, что не узнала паренька, который промелькнул за окном.

Скрипнула дверь, она обернулась и увидела Федю Слышанкова, невысокого белокурого паренька, в рубашке навыпуск и тёмных хлопчатобумажных брюках, закатанных до колен. Федя приходился Зине двоюродным братом.

Он держал в руках кринку с молоком и, стоя у порога, смущённо переминался с ноги на ногу.

– Кто это пришёл? – спросила бабушка с печки.

– Федя, – ответила Зина и, обращаясь к брату, сказала: – Чего встал в дверях. Проходи.

– Можно и постоять, а то пол запачкаю.

– Ладно уж не жалей. Вымоем.

Он поставил на пол в прихожей кринку с молоком, прошлёпал босыми ногами по чисто вымытым половицам, присел на краешек скамьи.

– Ты чего, Федь? – спросила Ефросиния Ивановна.

– Проведать забежал. Как тут живёте-можете.

– По-всякому, – ответила Зина. – А вы как?

– У нас, в Оболи, немчуры полно. В школе комендатуру устроили. Шкафы с книжками повыкидывали. Тетрадки по улицам летают. Часовых понаставили кругом. Носа не высунешь. И везде приказы понаклеили, чтобы оружие, кто имеет, сдавали. А в приказах «Ахтунг!» написано везде. Это по-ихнему– внимание, значит. И в конце приказов везде смертью грозят.

– Ну, а ещё какие новости?

– Ещё бургомистра назначили.

– Кого же это? – спросила Ефросиния Ивановна.

– Езовитова Ивана Гаврилыча. Чудно. Гаврилыч – и вдруг бургомистр. На днях иду я по улице, а он мне – навстречу. Темней тучи. Согнулся весь.

Глаза в землю, никого не видит вокруг. Ну я, знамо дело, картуз с башки долой и говорю ему: «Гутен морген, гер бургомистр». А он и ухом не повёл. Прошёл мимо, будто и не слышал. А у самого, видать, кошки скребут на душе. Мне его даже жалко стало.

– Смотри, как бы тебе его сыновья, Женька с Володькой, бока нэ наломали.

– Не наломают. Они не такие.

– Не мели пустое, – оборвала бабушка Федю.

– Чего ж молоть. Аль я не правду говорю? Немцы вон и полицию уж создают. Начальника поставили.

– Кого? – Ефросиния Ивановна приподнялась с печки.

– Экерта. Вот вам и «не мели». В немецкой фуражечке ходить стал, с пистолетиком на боку и с повязочкой белой на рукаве. На повязочке две буковки «ОД», что означает полиция по-ихнему. Во как.

– Переметнулся, – охнула Ефросиния Ивановна.

– А ещё трактористом был, – сказал Федя.

– Кто ж он такой? – поинтересовалась Зина.

– Чёрт его знает. По отцу – немец, а по матери – латыш, говорят. Русский хлеб жрал, по-русски губой шлёпал, а фрицы появились, мозги немецкой фуражечкой прикрыл.

Федя, задумчиво глядя в одну точку, будто про себя подумав, тихо сказал:

– Да его, гада, убить мало.

– А может, они его силком заставили? – спросила Зина.

– Ещё чего не скажи. Немцы – не дураки. Они на такую должность силком не тянут. Если бы ты видела, как он перед ними выпендривается. Как пёс, на задних лапах бегает. Самолично колхозный амбар с зерном для немцев отпер.

– Помолчи, Федя, – дрожащим голосом вымолвила Зина. – Помолчи.

– Ну, а ещё что сорока выведала? – спросила бабушка.

– Немцы кирпичный и лесопильный заводы в ход пускают. Разворачиваются вовсю. Сказывают, людей на работы гонять будут. Комендатуру устроили. А ещё молодёжь в Германию из соседних деревень угоняют.

Федя встал, подошёл к чёрному круглому репродуктору, висящему на стене, и покрутил настройку.

– У вас тоже не говорит, – сокрушённо вздохнул он. – Эх, хоть бы словечко шепнул. Как там наша Красная Армия?.. Москва как?.. Немцы брешут, будто Смоленск и Вязьму взяли. Только неправда это. Враньё. Сталин по радио, что сказал? «Не так страшен чёрт, как его малюют». И ещё: «Враг будет разбит, победа будет за нами!»

– Правда? – вдруг вздрогнув, переспросила Зина.

– Конечно. Раз Сталин сказал, значит, так и будет. Он так и заявил: «Будет и на нашей улице праздник».

– Вот это здорово! – воскликнула Зина. – Ведь это он очень верно сказал. Обязательно должно так быть.

– Конечно, – подтвердил Федя. – Он ещё наказывал немцам сопротивление везде оказывать. Чтобы земля у них горела под ногами. И приказывал не отдавать им нашего колхозного добра. Чтоб маковой росинки им не досталось.

– Бабушка, ты слышишь? – прошептала Зина.

– Слышу, внучка. Верно сказывал. Не будет по-немчуриному. Чует моё сердце, не будет. Не было ещё такого, чтобы на нашей земле хозяйничали другие.

– Эх, газетку бы сейчас почитать, «Правду» или хотя бы кашу районную «Витебский рабочий». Уж там бы точно пропечатали, как там, на фронте. Я вот до войны дурак был, не любил газеты читать. Скучно считал. А сейчас, кажется, попадись мне в руки газета, наизусть, наверное, выучил бы всю.

– Уж так бы и выучил? – улыбнулась Зина.

– А что? И выучил бы. Как стих.

– Зачем?

– Другим бы рассказывал.

– Верно. Только рассказывать самому опасно. По-моему об этом лучше в листке написать и повесить на видном месте, чтобы прочитали люди и веру не потеряли в нашу победу. И чтоб сопротивление им оказывали.

Маленькая Галя, игравшая на печи с куклой, отложила её в сторону, свесила ножки, сказала:

– Федь, а у нас вчера немец был.

– Зачем он приходил?

– За водой, – ответила Зина. – Схватил ведро – и к колодцу… Коней поить. Галю чуть до смерти не напугал.

– А ещё они у колодца рубахи свои вытряхали. Вон бабушка сама видела. Обовшивели.

– Расползлись по земле… Давить их надо, – зло процедил Федя.

– Ты языком не чеши, голова садовая, – одёрнула Федю Ефросиния Ивановна. – Говори, да знай меру. Молчи больше – за умного сойдёшь.

– Верно, – согласился Федя и вздохнул. – К партизанам бы сейчас податься. Вот было бы здорово.

– А есть они? – Зина подошла к Феде.

– А как же. Должны быть. Сам слыхал. Народ врать не станет.

– Ты сам не ври, – прикрикнула на Федю Ефросиния Ивановна.

– Да я что, – попытался оправдаться Федя. – Я просто так. К слову сказал. А может, и вправду их нет. Откуда им взяться у нас, партизанам?

– То-то же, – Ефросиния Ивановна недовольно сверкнула на Федю глазами. – Галя, вон, несмышлёная, а умней вас. Учитесь у неё помалкивать.

– Мы с Зиной судачим по-родственному. А если посторонний кто, так у меня никто и слова не вытянет, – сказал Федя.

– Дома-то у вас как? – стараясь перевести разговор на другую тему, спросила Ефросиния Ивановна.

– Как и у всех. Тоска. Раньше как было? Свободно было и хорошо. Сами себе хозяева. Жизнь была. А сейчас у людей вон руки опускаются. На немцев никто работать не хочет. А молодёжи теперь горше всего. Ни в кино сходить, ни на вечеринку собраться.

– Что, совсем не собираются?

– Сходятся иногда. Да что толку. Песню спеть и ту нельзя. Опасно. Песни-то у нас ребята какие поют? Советские. Про Щорса или про Будённого. Немчуре эти песни как кость в горле. А по-немецки наши ребята никогда не запоют. Точно. Как пить дать! Вот и получается не вечеринка, а тоска одна. Соберутся, полузгают семечки – и, крадучись, по домам. Горько у ребят на душе. Немец будто танком по сердцу проехал.

– Верно, – отозвалась Зина. – У меня, когда возвращались в Оболь из отступления, точно такое чувство появилось. Увидела, как изрезана наша земля немецкими колёсами да гусеницами, сердце так больно сжалось, будто его кто клещами стиснул. И такая тоска навалилась…

– Эх! Сейчас бы в кино сходить, – глубоко вздохнув, сказал Федя и, закрыв глаза, добавил: —До чего же хочется наше кино посмотреть – «Чапаева» или «Волгу-Волгу».

– А я согласна на любой фильм, – сказала Зина. – Лишь бы в нём по-русски разговаривали. И наши песни, советские, пели.

– Ия хочу, – раздался с печки Галин голос.

– Придёт время – посмотришь, – Ефросиния Ивановна погладила Галю по волосам. – И в кино сбегаешь, а может, в театр.

– А ты с нами пойдёшь? – спросила Галя бабушку.

– Пойду, маленькая. Если жива буду. Возьмём билеты, сядем на первый ряд и весь вечер будем кино смотреть.

– Растравили вы меня своим кино, – сказал Федя. – От таких разговоров у меня сердце разрывается. Я лучше пойду.

– Сам завёл разговор, чудак-человек, – засмеялась Зина. – А теперь хныкать, как девчонка.

– Ещё чего не скажи, – Федя нахмурился, встал и пошёл к двери. – Пока.

– Будь здоров, – кинула ему вдогонку Зина.

Когда Федя ушёл, Зина сказала бабушке:

– Молока принёс, а у самих, наверное, тоже есть нечего. Я, бабуль, так думаю – на работу мне надо устроиться в столовую. Все, может, полегче будет. Да и в Германию не угонят.

Ефросиния Ивановна долго не могла ничего ответить Зине: не хотелось ей, чтобы внучка шла к немцам работать. Только через несколько дней, тяжело вздохнув, вымолвила:

– Поступай, как знаешь. Может, и вправду убережётесь…

* * *

По однотипным ответам девочки: «Нет», «Не знаю», «Ничего не слышала» немец всё больше убеждался, что она много знает, что она была членом подпольной организации и что, отвечая отрицательно, она просто уходит от вопросов, прикрывается от них стереотипными фразами. Ему было ясно, что она не хочет отвечать и опасается, как бы лишней, даже незначительной фразой не навести его на какую-нибудь мысль, опасается что-либо выдать. Он задавал вопросы спешно, не давая времени подумать над ответом, пытался сбить её с толку, поймать в ловушку. Однако это ему не удавалось: девочка упрямо отвечала ничего незначащими фразами.

– Значит, ты не была членом этой подпольной организации?

– Я ничего об этом не слышала.

– Ты бывала в лесу?

– Кто поставляет оружие партизанам?

– Не знаю.

– Где они берут патроны?

– Не знаю.

– Откуда у них пулемёт?

– Я ничего не знаю.