Текст книги "Дантон"

Автор книги: Анатолий Левандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Мой голос, столько раз звучавший для блага народа, для защиты и поддержки его интересов, теперь без труда опровергнет клевету.

Посмеют ли трусы, оклеветавшие меня, бросить мне в лицо свои обвинения?.. Пусть они покажутся, и я тотчас покрою их позором и бесчестьем, заслуженным ими!.. Вот моя голова: она отвечает за все…

…Личная дерзость, конечно, достойна порицания, и меня в ней никогда не имели оснований упрекать; но дерзость национальная, пример которой я столько раз подавал и при помощи которой столько раз служил народному благу, – этот род дерзости не только допустим в революции, он даже необходим, и я горжусь им. Когда я вижу, что меня так жестоко, так несправедливо обвиняют, могу ли я подавить чувство негодования, которое кипит во мне против моих клеветников? Разве от такого революционера, как я, можно ждать хладнокровной защиты?

Я продавался? Я? Люди моего покроя неоценимы: их нельзя купить. Огненными знаками оттиснута на их челе печать свободы и республиканского духа!

И меня-то обвиняют в том, что я пресмыкался у ног презренных деспотов, что я всегда был врагом партии свободы, что я был сообщником Дюмурье и Мирабо! И от меня требуют ответа перед лицом неизбежного, неумолимого правосудия!..

А ты, Сен-Жюст, ты ответишь перед потомством за клевету, брошенную против лучшего друга народа, против самого пламенного его защитника…

…Я вполне сознательно бросаю вызов моим обвинителям, предлагаю им помериться со мной… Пусть они предстанут здесь, и я погружу их в небытие, откуда им никогда не следовало выходить!.. Подлые клеветники, покажитесь, и я сорву с вас маски, спасающие вас от общественной кары!..

…Честолюбие и жадность никогда не имели власти надо мной; они никогда не управляли моими поступками; никогда эти страсти не заставляли меня изменять делу народа; всецело преданный родине, я принес ей в жертву всю мою жизнь…

…Вот уже два дня, как трибунал познакомился с Дантоном; завтра он надеется уснуть на лоне славы; никогда он не просил пощады, и вы увидите, как он взойдет на эшафот со спокойствием, свойственным чистой совести…

Так говорил он более часу подряд, и ничто, казалось, не могло остановить его. Голос креп, приобретал невероятную силу, достигал противоположного берега Сены и ближайших площадей…

Председатель и судьи чувствовали себя растерянными. Комитет общественного спасения, следивший за ходом дела, был настолько обеспокоен, что даже отдал Анрио приказ арестовать председателя и прокурора, подозревая их в слабости; однако затем члены Комитета одумались и приостановили выполнение приказа. Вместо этого несколько представителей Комитета общественной безопасности отправились в трибунал, чтобы поддержать бодрость присяжных.

Положение было исправлено тем, что Дантон, вложивший слишком много энергии и голоса в свою импровизацию, в конце концов выдохся и стал хрипеть. Председатель предложил ему передышку, обещая потом вернуть слово, и утомленный трибун на это согласился.

Конец заседания был занят допросом Эро, Демулена, Делакруа, Филиппо и Вестермана.

Итак, опасения Робеспьера и Сен-Жюста не были плодом их фантазии: разбить «давно сгнивший кумир» оказывалось совсем не легким делом.

Третий день процесса, 15 жерминаля (4 апреля), стал днем перелома; укрепив вначале надежды дантонистов, он же затем эти надежды и разбил.

С утра на скамью подсудимых сел новый обвиняемый. Это был Люлье, прежний прокурор Парижского департамента. Ему инкриминировали связь с Шабо и пособничество планам аферистов.

Дантон выглядел очень возбужденным. Он разразился нападками на Робеспьера и Сен-Жюста, на Кутона, Билло, Амара и Вулана и особенно на Вадье. Он повторил требование, предъявленное накануне Делакруа: пусть обвинение вызовет тех свидетелей – членов Конвента, которых хотят услышать жертвы неправедного суда!

Когда Фукье-Тенвиль ответил отказом, Дантон стал обращаться прямо к зрителям. Остановив взгляд на любопытном, взобравшемся на скамейку, Жорж крикнул ему и его соседям:

– Бегите в Конвент! Добивайтесь, чтобы прислали наших свидетелей!

Так как ропот народа начинал тревожить судей, напуганный Фукье отправил в Конвент письмо, в котором изложил требования подсудимых.

Дантон и его друзья считали себя почти спасенными.

А между тем неумолимая коса смерти была уже занесена над их головами.

В Комитеты поступил донос от арестанта Люксембургской тюрьмы некоего Лафлота.

Лафлот сообщал, что в тюрьме составлен заговор, во главе которого находится приятель Демулена, генерал Артур Диллон. Заговор ставил целью освободить Дантона и его сообщников. В случае успеха заговорщики рассчитывали перерезать «комитетчиков» и захватить в свои руки власть. Выяснилось также, что конспираторов субсидировала Люсиль Демулен, которая переправила Диллону тысячу экю с целью собрать толпу около трибунала.

Открытие этих фактов взволновало членов правительства и вынудило их к принятию ответных мер.

Так как письмо Фукье-Тенвиля Конвент переслал в Комитеты, оно оказалось в руках робеспьеристов почти одновременно с доносом Лафлота. Сравнив оба документа, члены Комитетов решили, что это части единого целого. Немедленно в Конвент был направлен Сен-Жюст. Он рассказал о происшедшем и потребовал, чтобы Конвент принял декрет, лишающий права участвовать в прениях всякого подсудимого, оскорбившего национальное правосудие.

Декрет был тут же принят, и Бадье доставил его Фукье-Тенвилю.

Когда декрет и донос Лафлота были оглашены в трибунале, обвиняемые поняли, что погибли.

Демулен воскликнул:

– Злодеи! Им мало того, что они убивают меня; они хотят убить и мою жену![49]49
  Люсиль Демулен была казнена по приговору трибунала восемь дней спустя после смерти своего мужа.


[Закрыть]

В сильном волнении Дантон потребовал, чтобы судьи, присяжные и народ заявили, правда ли, что национальное правосудие оскорблено. Заметив Вадье и Вулана, он крикнул:

– Взгляните на этих подлых убийц! Они будут выслеживать нас до самой смерти!

Эрман поспешил закрыть заседание.

Итак, надежды на народ не оправдались. Простые люди не пожелали вмешиваться в судьбу Дантона: он давно уже стал для них чужим…

Утром 16 жерминаля прений не возобновили.

Фукье спросил присяжных, составили ли они представление о деле. Понимая, что означает этот вопрос, Дантон и Делакруа бурно запротестовали:

– Нас хотят осудить, не выслушав? Пусть судьи не совещаются! Мы достаточно прожили, чтобы почить на лоне славы, пусть нас отвезут на эшафот!..

Дантон вдруг ударил себя по лбу:

– Я заговорщик! Мое имя причастно ко всем актам революции: к восстанию, революционной армии, революционным Комитетам, Комитету общественного спасения, наконец к этому трибуналу! Я сам обрек себя на смерть, и я – умеренный!

Он дико захохотал.

Демулен до такой степени вышел из себя, что смял листки со своей защитной речью и бросил комок в голову Фукье-Тенвилю.

Трибунал, применяя декрет, лишил обвиняемых права участвовать в прениях. Их отвели обратно в Консьержери, и там, в канцелярии, некоторое время спустя секретарь суда прочитал им приговор, вынесенный присяжными.

Все, за исключением Люлье, приговаривались к смертной казни.

Казнь должна была совершиться немедленно. Осужденных тут же сдали на руки палачу.

– Ну и жирная дичинка у тебя сегодня! – жандарм с улыбкой подмигнул гражданину Сансону.

Тот вздохнул.

Дело не легкое! Пятнадцать человек; всем – подстриги волосы, свяжи за спиной руки, помоги взобраться на телегу, а там… там успей все кончить до темноты, когда сейчас уже почти четыре! Пациенты, слава богу, почти все смирные. Зато этот, длинноволосый, стоит пятерых. Как он орал, как вырывался из рук помощников Сансона! Его пришлось связать, словно бешеного; а рубашка на нем превратилась в клочья…

…Долог и труден путь от Консьержери до площади Революции. Три телеги едва ползут, подпрыгивая на каждом ухабе и доставляя нестерпимую боль всему телу. Невозможно стоять прямо, когда руки связаны.

Невозможно – а нужно.

Ибо Жорж Дантон хочет отправиться в преисподнюю, стоя во весь свой богатырский рост.

Лицо его благодушно. Он улыбается. И даже… декламирует Шекспира!

…Бедный Камилл! Сколько он плакал сегодня! Вот и сейчас он кричит надрываясь:

– Народ! Тебя обманывают! Убивают твоих лучших защитников!

Жорж пытается образумить друга:

– Успокойся и оставь эту подлую сволочь!..

Дантон больше не верит в санкюлотов. С безразличием смотрит он на серую массу, которая со всех сторон молчаливо окружает телеги.

…Какой чудесный день сегодня! Солнце светит вовсю, на небе ни облачка, а деревья оделись яркой, свежей листвой. Как, должно быть, хорошо теперь в Арси!..

…О! Что-то страшно знакомое… Да ведь это же Пон-Неф! А вот и маленькое кафе «Парнас», где Жорж впервые встретился с Габриэлью…

…Парк Пале-Рояль… Здесь он обручился с революцией…

…Телеги стучат по улице Конвента, бывшей Сент-Оноре. И опять все кругом так хорошо знакомо. Якобинский клуб, где было выдержано столько баталий, немного подальше – дом столяра Дюпле, обиталище Неподкупного…

Жорж поднимает голову.

– Ишь ты! Все окна закрыты ставнями, словно жильцы уехали или вымерли… Ну нет, Дантона не проведешь, он оставит по себе память!

Его страшный голос заставляет вздрогнуть жандармов и отпрянуть толпу.

– Робеспьер! Я жду тебя! Ты последуешь за мной!..

Что это? Словно тяжкий стон раздался из-за закрытых ставен. Или только так показалось?..

Солнце было совсем недалеко от горизонта, когда телеги прибыли, наконец, на площадь Революции. Статуя свободы горела багровым отблеском. Черной двуногой химерой выделялась машина смерти.

Сансон торопился и подгонял своих людей. Эро де Сешель, которому предстояло подняться первым, хотел поцеловать Дантона. Их разняли.

– Дурачье, – беззлобно заметил Жорж, – разве вы можете помешать нашим головам поцеловаться в корзине?..

…Он слышал, как четырнадцать раз упал нож гильотины. Он был пятнадцатым.

У самого подножья эшафота он вдруг почувствовал слабость.

На секунду остановился.

– О моя возлюбленная, – прошептали его сухие губы, – неужели я больше тебя не увижу?..

Потом точно встряхнулся. Сказал: «Мужайся, Дантон» – и быстро поднялся по лестнице.

Свои последние слова он произнес на эшафоте:

– Ты покажешь мою голову народу, – приказал трибун палачу. – Она стоит этого.

И гражданин Сансон послушно выполнил требование своего пятнадцатого пациента.

Кто ты такой?

Когда сумерки опустились над Парижем, тела отвезли на новое кладбище для казненных, в Муссо. Там всех их свалили в общую яму и засыпали сверху известью.

Три месяца и двадцать два дня поджидал здесь Жорж Дантон своего старого товарища Максимилиана Робеспьера.

И вот 10 термидора (28 июля) они снова встретились. В этот день сюда привезли и так же швырнули в негашеную известь останки Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и их двадцати соратников.

Восходящая линия великой революции закончилась.

Она закончилась вместе с падением якобинской диктатуры, бывшей ее вершиной и все же не сумевшей разрешить задач, поставленных перед нею санкюлотами.

Робеспьера низринул блок, сложившийся из охвостьев дантонистов и эбертистов. То, чего не смог сделать Дантон, сделали Тальен и Фуше.

Термидор выбросил из буржуазной революции все, что не устраивало буржуазию. Царство добродетели уступало место царству денег. Казалось бы, сбылись мечты Жоржа Дантона: революционное правительство было прикончено, экономические ограничения сняты, тюрьмы открыты. Правда, открыты лишь для того, чтобы дать свободу жрецам денежного мешка и поглотить в своих недрах всех тех, кому был милее прежний революционный курс.

Нувориши, представители боевой, спекулятивной буржуазии строили свою новую респектабельную жизнь.

Шли годы.

Проносились эпоха Наполеона, Реставрация, Июльская монархия… Вспыхивали новые революции. Наследники Дантона умело обманывали бедняков и рабочих, добиваясь с их помощью новых побед.

И тут вдруг Дантон, спокойно спавший в могиле, был извлечен на свет божий.

Начались его чудесные перевоплощения.

Строго говоря, о нем вспоминали и раньше. Но вспоминали изредка и с оглядкой. Слишком много явно дурного было связано с его памятью, и при этом слишком много опасного. Его последователи в значительной мере повторяли его поведение, повторяли в гораздо худшей форме. Но они боялись как исторических параллелей, так и исторических контрастов. Во всяком случае, когда 11 вандемьера (3 октября), в годовщину осуждения жирондистов, термидорианский Конвент торжественно восстановил «добрую славу» сорока семи своих членов, погибших в дни якобинского террора, Дантона не оказалось в их числе.

Худая слава бежит…

Но вот незадолго до революции 1848 года историк Вильоме впервые пожелал реабилитировать Дантона. Он обратился к его сыновьям, продолжавшим жить в Арси[50]50
  Сыновья Дантона, Антуан и Франсуа Жорж, после казни отца находились на попечении деда, Франсуа Шарпантье, до его смерти; затем в 1804 году перебрались к бабке в Арси, где вступили во владение наследством, оставшимся после трибуна. Младший, Франсуа Жорж, умер в 1848 году, не оставив потомства. Старший, Антуан, живший уважаемым буржуа, имел дочь. Внук Антуана около 1900 года переселился в Южную Америку (Чили).
  Что касается второй жены Дантона, Луизы, то она недолго хранила память о своем знаменитом супруге. В 1796 году она вышла замуж за Клода Дюпена, ставшего при Наполеоне I префектом, членом ордена Почетного легиона и бароном империи. Луиза умерла в 1856 году, пережив своего второго мужа на двадцать восемь лет. Современники говорят, что, будучи шестидесяти летней, она сохраняла еще следы былой красоты.


[Закрыть], и получил от них тщательно составленную записку, в которой они пытались доказать, что состояние их отца не возрастало с помощью недозволенных средств.

Отсюда и началось.

В период Второй империи и Третьей республики, в шестидесятые-восьмидесятые годы, стараниями А. Бужара, А. Дюбоста, Ж. Кларети и в особенности К. Робине был создан новый Дантон: великий политический деятель, прекрасный семьянин и благородный друг, кристально честный революционер (в самом «мягком» значении этого слова), неподкупный отец буржуазной демократии.

Этому сильно содействовали заботы официальных кругов.

Немалое попечение о своем дальнем родственнике и великом однофамильце проявил некто Арсен Дантон, ученик Мишле, министр просвещения Франции, оказавший покровительство большинству перечисленных выше писателей-панегиристов.

В 1887 году трибуну поставили первый памятник – на его родине, в Арси.

В 1891 году Третья республика воздвигла своему герою новый монумент, на этот раз в Париже, в одном из фешенебельных кварталов, неподалеку от того места, где жил когда-то Дантон.

На открытии памятника произносились прочувствованные речи.

Подчеркивалось «великодушие» Дантона, его «снисходительность», внепартийность, его примирительные тенденции. Ораторы, как сговорившись, стремились в первую очередь «очистить» могучего кордельера от «упреков» в революционности.

Нет, он не был революционером.

Он был политическим деятелем, которого следует поставить в один ряд с Людовиком XI, Генрихом IV и кардиналом Ришелье.

Наиболее четко сформулировал эту мысль самый крупный «дантонист» начала нашего века, А. Олар, когда написал о Дантоне:

«…Он показал себя мастером искусства управлять государством, и если даже допустил ряд ошибок, то был чист от крови и денег…»

Чист от крови и денег…

Этот девиз приняли наиболее видные монографии о Дантоне, написанные французскими историками в последующие десятилетия, в том числе труды Л. Мадлена, Л. Барту, Ж. Эриссэ.

Почти одновременно с «дантонистским» возникло и «антидантонистское» направление. Оно шло от «робеспьеристов», представителей радикальных мелкобуржуазных слоев.

Крупнейшим историком этого направления был А. Матьез, главные работы которого появились в десятые-двадцатые годы нашего века. Он нашел и обследовал много новых документов, он сделал ряд глубоких и правильных выводов. Но к Дантону он отнесся с явным пристрастием.

Стремясь возвеличить своего главного героя Неподкупного, Матьез буквально втаптывает в грязь его противника. Обвиняя Дантона в предательстве и в «гнусных поступках», Матьез называет его «последней надеждой и постоянным защитником всех роялистов и негодяев своего времени». Ни одного светлого блика не различает Матьез на гигантской фигуре Дантона. Он готов прибегнуть к любым домыслам и натяжкам, лишь бы полнее его опорочить. И вряд ли кто из читателей способен поверить историку, когда тот заявляет о своем «беспристрастии» и «отсутствии личной ненависти»: каждая из страниц его трудов говорит об обратном.

Но вот что интересно.

При всей противоположности взглядов современные «дантонисты» и «робеспьеристы» одинаково старательно «дереволюционизируют» Дантона. Хотя и по совершенно разным соображениям, они равно стремятся замазать и уничтожить все то, что говорит о революционной деятельности трибуна.

Более двухсот лет прошло со дня смерти Дантона. И сегодня со всей определенностью хочется ответить на вопрос: кто же прав в этом споре? Что представлял собой Жорж Дантон как личность, как один из лидеров событий эпохального значения?

Думается, найти ответ не так уж и сложно.

Революция конца XVIII века, которую называют Великой, была при этом, однако, и буржуазной. В то время буржуазия, выступавшая против власти феодалов, являлась прогрессивным классом. Но она оставалась буржуазией со всеми отрицательными ее чертами: склонностью к соглашательству, стремлением к наживе, продажностью.

Якобинец Жорж Дантон представлял и воплощал эти качества наиболее широких слоев буржуазии.

Подобно ей, находившейся на подъеме, рвавшейся в битву с ненавистными привилегиями аристократии, он был революционером и патриотом.

Подобно ей, боящейся народных масс и готовой к любому компромиссу ради их обуздания, он постоянно лавировал и искал опору то слева, то справа.

Но он был не только ее воплощением.

Жорж Дантон являлся вождем, человеком большого таланта, он обладал революционной дерзостью. Ради спасения отчизны он оказывался готовым пойти на самые решительные средства.

Таким он был в сентябре 1792 года – в великую пору своей жизни.

Пока революция низвергала феодализм, Дантон при всех своих колебаниях шел в ее авангарде.

Но когда революция устремилась дальше, против неограниченной собственности и, следовательно, против интересов буржуазии, Дантон осел в «болоте» и повис на ней мертвым грузом.

В этом была его двойственность, присущая всей той социальной группе, к которой он принадлежал.

Соглашатель Дантон стал на скользкий путь оппортунизма и погиб.

Дантон-революционер завоевал право на бессмертие.

Не случайно современная буржуазная историография с таким упорством стремится «дереволюционизировать» Жоржа Дантона.

Нынешние потомки буржуазных революционеров сохранили всю их слабость, но потеряли всю их силу.

Эту силу они хотели бы отнять и у великих борцов прошлого.

Но именно сила, смелость, дерзание, революционная тактика – вот что является самым привлекательным в Дантоне, резко выделяя его среди окружавших и вызывая к нему неослабевающий интерес во все времена и на всех континентах.

И еще одно обстоятельство заставляет задуматься.

Быть может, если бы в роковом споре победил не Робеспьер, а Дантон, то обошлось бы без термидора и всей той карусели, что последовала за ним.

Ибо, как бы ни судили трибуна поколения историков, вряд ли кто станет отрицать, что после агонии якобинцев и судорог Директории, после сказочного взлета Наполеона и реваншистских попыток Реставрации, история Франции – плохо это или хорошо – пошла в своих общих чертах именно тем путем, который исповедовал и на который пытался вывести свою революционную родину Жорж Жак Дантон.

«То обстоятельство, что в нашей Третьей республике существует культ Дантона, бывшего последней надеждой и постоянным защитником всех роялистов и всех негодяев своего времени, не должно служить причиной преклонения перед его памятью…»

Альбер Матьез. «Новое о Дантоне»

«Дантон не был ни «неистовым», ни сектантом. Он был истинно государственным деятелем…Чтобы спасти революцию от гражданской войны, он толкал ее к деятельности, к распространению своего влияния за пределы Франции… Он дал действительные гарантии собственности и публично осуждал крайности Марата. Хотя, по условиям времени, ему приходилось иногда говорить буйным языком крайнего революционера, но его действия были всегда умеренными».

Альфред Рамбо.

«История французской революции»

«Дантон не верил в принципы, которые защищал; он рядился в революционные одежды лишь ради того, чтобы преуспеть. «Приходите горланить вместе с нами, – советовал он одному юноше, – когда разбогатеете, вы сможете делать все, что захотите».

Франсуа Рене де Шатобриан.

«Замогильные записки»

«Это был странный человек, понимавший преступление, как таковое, лишь в большом масштабе».

Франсуа-Жозеф Тальма.

«Мемуары»