Текст книги "Дантон"

Автор книги: Анатолий Левандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Революционный трибунал оправдывает Друга народа, и простые люди, увенчав своего героя цветами, торжественно возвращают его в Конвент.

А агитация среди богачей… Она, конечно, имела бы успех, но беда жирондистов заключалась в том, что теперь все богачи Парижа находились под прицелом бедняков.

Секции бурлили. Столица готовилась к новому восстанию.

Чем же отвечает Жорж Дантон на все эти события? Что делает недавний триумфатор в эти горячие дни?

Он не молчит. Он по-прежнему грохочет в Конвенте и Якобинском клубе, он не жалеет ни громких слов, ни страстных призывов.

Четвертого апреля Жорж выступает по поводу реорганизации Комитета общественного спасения, пятого – с требованием расширения прав Революционного трибунала, двенадцатого – в защиту свою и Марата, тринадцатого – по вопросам международного положения.

Каждая из его речей энергична, действенна, как всегда.

И все-таки кажется, будто какая-то частица прежнего Дантона, Дантона-«сентябриста», осталась за гранью, обозначенной 1 апреля.

Словно вдруг он в чем-то усомнился, над чем-то задумался, крепко и напряженно. И вот за громкими словами нет уже больше «громкого» содержания.

Призывы Дантона становятся все более скромными.

А со второй половины апреля он почти полностью смолкает – он не выступает более по главным, боевым вопросам.

В прежние времена политическая активность Жоржа неизменно усиливалась по мере роста народного подъема. Теперь в первый раз от начала революции народный подъем не вызывает энтузиазма Дантона. Чем ярче разгорается подготовка нового восстания, тем глубже уходит Жорж Дантон в свою скорлупу.

Он – в авангарде Горы? На вершине революционной власти? Этого не видно. Этого не чувствуется.

Теперь в авангарде движения стоят другие люди.

Уже с начала апреля в помещении епископского дворца, где собирались обычно «бешеные», происходят бурные сходки. Большинство секций посылало во дворец своих уполномоченных. После ряда совещаний санкюлоты решили прибегнуть к «чрезвычайным мерам». Слова «восстание» старались избегать, но всем было понятно, о чем идет речь.

В епископском дворце был сформирован главный организационный центр будущего восстания – Революционный комитет. Комитет поспешил наладить связь с Парижской коммуной. Шомет и Паш были вполне солидарны с членами Комитета. Они занялись организацией вооруженных сил столицы и общей подготовкой к проведению «чрезвычайных мер».

К этому времени союз между монтаньярами и «бешеными» вполне оформился. Ру и Варле поддержали монтаньяров в их борьбе за демократический проект новой конституции. Гора, со своей стороны, несмотря на упорное сопротивление бриссотинцев, добилась проведения законов, отвечающих требованиям широких народных масс: 4 мая был установлен единый максимум твердых цен на зерно, а вслед за этим издан декрет о принудительном займе у богачей.

Все это не могло не ускорить естественный ход событий.

В этих условиях новое правительство – «Комитет Дантона» – напоминает о себе в крайне осторожной форме. Комитет всячески пытается найти выход за счет компромисса. Его руководитель давно уже отчаялся в дружбе с Жирондой – и больше ее не желает, но вовсе не стремится к полному разгрому умеренной фракции Конвента.

Вместе с тем, однако, Дантон боится скомпрометировать себя в глазах революционеров-якобинцев. Жорж знает, что, хотя монтаньяры восторженно обнимали его после речи 1 апреля, ему вряд ли забудут колебания пяти прошедших месяцев.

И вот великий мастер лавирования придумывает новую тактику, с его точки зрения наиболее отвечающую новым сложным условиям.

Как депутат Конвента он изредка и в весьма лаконичной форме поддерживает революционные меры. Его мощный голос раздается и при обсуждении отдельных статей конституции и при вотировании закона о прогрессивном налоге.

Но как глава правительства он молчит, и не только молчит, но и, по-видимому, пребывает в совершенном бездействии.

Впрочем, так ли это?

Нет, Дантон не бездействует, но теперь он предпочитает действовать тихо и незаметно, по возможности через других лиц.

Главным рупором его политики становится лицемер, готовый на все услуги, член Комитета общественного спасения Бертран Барер.

Взбешенная своими неудачами, Жиронда закусывает удила. 18 мая она пытается, опираясь на робкое «болото», низвергнуть Парижскую коммуну и собрать в Бурже заместителей депутатов.

Конечно, низвергнуть Коммуну теперь вряд ли кто был в силах. Но собрать заместителей депутатов – значило поднять во Франции армию федерализма. Это была бы гражданская война. Ибо жирондисты знали, что в департаментах юга и юго-запада они полные хозяева. Знали они также, что именно в эти дни в Лионе, Тулоне и Марселе подготавливались контрреволюционные мятежи.

«Комитет Дантона» хочет исправить дело. Устами Барера он вносит компромиссное предложение. Действия Коммуны, конечно, достойны порицания. Но нельзя же рубить сплеча! Пусть для расследования «государственные люди» организуют специальную комиссию…

Жирондисты настолько довольны, что даже забывают о своем втором требовании. Теперь благодаря заботам этих «примирителей» они получают в руки весьма опасное оружие. Созданная ими из двенадцати человек Комиссия начинает тут же терроризовать Конвент, пугая его несуществующими заговорами и наводняя доносами.

Медленно, но верно концентрирует Комиссия двенадцати всю власть в своих руках. Она готовит подспудный удар Коммуне и Революционному комитету.

Двадцать третьего мая под предлогом раскрытия большого заговора она предлагает Конвенту объявить осадное положение и усилить охрану, порученную буржуазным секциям. В тот же день по приказу Комиссии происходят аресты ряда членов Коммуны и секционных собраний. Аресту подвергаются заместитель Шомета журналист Эбер и «бешеный» Жан Варле.

Такого революционный Париж не может позволить никому.

Двадцать пятого мая депутация Коммуны, явившись на заседание Конвента, потребовала немедленного освобождения своих людей.

Жирондист Инар, занимавший председательское кресло, ответил угрозами. Он провозгласил анафему «мятежному» Парижу и заявил, что при малейшем «покушении» на «свободу депутатов» столица будет уничтожена, разнесена по камням…

Столь варварская угроза, живо напомнившая манифест герцога Брауншвейгского, повергла Конвент в оцепенение.

Дантон почувствовал, что на этот раз ему необходимо вмешаться. Он старается как-то сгладить неловкое положение. Он приглашает обе стороны к «соблюдению умеренности», требуя, чтобы революционеры «прибавили осторожности к свойственной им энергии…».

Инар, однако, несмотря на страстные протесты Горы, добивается подтверждения своего ответа формальным вотумом.

По-видимому, Варле и Марат оказались правы: без вывода жирондистов из Конвента продолжение революции становилось невозможным.

Да, роль примирителя явно не удавалась Дантону. Напрасно он старается, напрасно вновь выпускает медоточивого Барера, который 29 мая в большом докладе, составленном его патроном, силится доказать Конвенту необходимость сплотиться и проявить единодушие перед лицом внешнего врага.

Это происходит в дни, когда другие вожди Горы уже открыто призывают к восстанию, когда сам осторожный Робеспьер громко заявляет в Якобинском клубе, что народные представители должны либо погибнуть за свободу, либо добиться ее торжества.

Париж давно ждет звона набатного колокола.

Утром 31 мая этот звон, наконец, раздается.

Dies diem docet[44]44
  День учит день (лат.).


[Закрыть]

Набат зазвучал в шесть утра по приказу Революционного комитета. Через полчаса полномочная депутация покинула епископский дворец и направилась в Ратушу. От имени секций посланцы Комитета объявили Генеральный совет Коммуны распущенным и тут же снова наделили его всей полнотой власти: так Коммуна получила революционную санкцию народа.

Члены Коммуны во главе с Шометом и Пашем поклялись оставаться верными единой и неделимой республике, поддерживать «святую свободу, святое равенство, личную безопасность и уважение к собственности». Временным главнокомандующим вооруженными силами был назначен левый якобинец Анрио. По распоряжению революционных властей были закрыты все заставы, занята почта, арестованы курьеры. Анрио направил в секции своих военных агентов.

Конвент собирался под призывные звуки набата.

Жирондисты, многие из которых побоялись ночевать дома, заспанные и злые, ощупывали оружие в карманах своих сюртуков. Когда они проникли в зал заседаний там уже находились три монтаньяра. Атлетическая фигура одного из них была хорошо знакома бриссотинцам.

– Смотрите, – воскликнул Луве, – какая злобная радость светится на этой мерзкой роже!

– Ничего удивительного, – заметил Гюаде. – Разве ты не знаешь, что сегодня он собирается изгнать нас из Конвента?

Гюаде ошибался. Цель Дантона была много скромнее. Даже сегодня он не ждал и не желал гибели Жиронды.

Всего за несколько минут перед этим в саду Тюильри Жорж имел беседу с министром внутренних дел Домеником Тара. Министр, не отличавшийся дальновидностью, был крайне удивлен всем происходившим в Париже. Он забросал Дантона вопросами:

– Что означает все это? Кто заводит пружины? Чего добиваются?..

– Не волнуйся, – ответил трибун. – Они, как в марте, переломают несколько печатных станков и разбредутся.

– Ой, Дантон, не захотят ли они поломать кое-что другое?..

Жорж нахмурился.

– А ты не зевай. В твоем распоряжении больше средств, чем в моем…

Тара беспокоился не напрасно.

С утра вся столица была на ногах. Секции вооружали батальоны. Толпы людей сновали по улицам, делясь последними новостями. Особенно много народу устремилось к Ратуше. Государственные чиновники, мировые судьи, выборные ответственные лица, простые граждане – все спешили принести новым властям революционную присягу. Шомет и Паш едва успевали принимать делегатов секций. Каждая делегация докладывала о мерах, принятых в ее районе. Здесь задержали подводы с продовольствием, пытавшиеся ускользнуть из Парижа, там захватили важную переписку, изобличающую предателей, а тут уполномоченные от пожарных требуют, чтобы им дали оружие: они хотят послужить республике не только тушением пожаров, но и участием в боях…

Отряды национальных гвардейцев двигались к Конвенту. По дороге, на перекрестках и у мостов, они устанавливали дежурные караулы.

В течение двух-трех часов весь Париж оказался под властью повстанцев.

В полдень Анрио приказал дать несколько выстрелов из сигнальной пушки.

Никогда еще от начала своего существования Конвент не переживал столь суматошных часов.

Никто не сидел на месте, все носились по залу, кричали и перебивали друг друга.

Министр внутренних дел и мэр, вызванные для отчета, удовлетворительных объяснений дать не могли. Да, в Париже неспокойно; да, заставы закрыты и вооруженные патрули дефилируют по улицам; но кто в силах здесь что-либо сделать?..

Возмущенные лидеры Жиронды требуют наказания «преступных элементов». Монтаньяры свистят, топают ногами и бурно протестуют против попыток оклеветать народное движение…

– Кто приказал ударить в набат? – допытывается Верньо.

– Кто? Сопротивление гнету! – раздается ответ из верхних рядов.

На трибуне Дантон. Он говорит грозно и резко, он «подобен Нилу, выходящему из берегов». Однако выводы его крайне умеренны. Он не требует ничего, кроме ликвидации Комиссии двенадцати.

«Государственные люди» готовы схватиться за якорь спасения. Жирондист Рабо отвечает Дантону:

– Ну хорошо. Пусть Комиссии больше не будет, а производство всех розысков перейдет к облеченному нашим доверием Комитету!

Это запоздалая попытка к примирению: оратор готов капитулировать перед «Комитетом Дантона».

Но Рабо перебивают и стаскивают с трибуны. Никаких компромиссов с прихвостнем Дюмурье!

Гора, чувствуя, что восставшие санкюлоты – ее верная опора, остается непреклонной.

У решетки для петиционеров одна за другой проходят делегации от Коммуны, секций, Революционного комитета.

Делегаты требуют ареста жирондистских лидеров, обуздания мятежей в южных департаментах, разрешения продовольственных трудностей. Они не забывают персонально назвать двадцать два имени ненавистных им членов Конвента, а также имена министров Лебрена и Клавьера.

Хитрый Барер, переглянувшись с Дантоном, поднимается на трибуну. От имени Комитета общественного спасения он вносит ловко составленный проект. Он предлагает ликвидировать Комиссию двенадцати и предоставить вооруженные силы Парижа в руки Конвента.

Внешне проект достаточно революционен. Но по существу это попытка обезглавить восстание.

Ибо упразднением Комиссии двенадцати, которой фактически и так уже не существует, Барер, как и раньше Дантон, рассчитывал предотвратить арест главарей Жиронды; требуя же передачи военных сил под начало Конвента, он надеялся обессилить повстанцев и сделать хозяином положения большинство Ассамблеи, то есть «болото» и тех самых жирондистов, против которых было поднято восстание.

План Барера сразу же разгадывает Робеспьер и раскрывает его смущенному Конвенту.

В тоске застыли жирондисты на своих местах.

– Делайте же ваш вывод! – раздраженно кричит Верньо.

– Да, я сделаю свой вывод, – спокойно отвечает Робеспьер, – и он будет направлен против вас. Мой вывод – это обвинительный декрет против всех сообщников Дюмурье, против всех тех, кто был обличен здесь петиционерами!..

Слова Неподкупного прозвучали в настороженной тишине, как смертный приговор Жиронде.

И все же к концу заседания торжествует не Робеспьер, а Дантон. Стараниями Барера и других «миротворцев» день 31 мая заканчивается именно так, как желает великий соглашатель.

Два темных глаза неутомимо следят за событиями дня. Глаза принадлежат женщине под густой вуалью, которая ни за что не хочет быть узнанной.

Где только не побывала она сегодня! Ей довелось даже проникнуть в Конвент, и здесь, в течение нескольких часов меряя нервными шагами комнату для петиционеров, она прислушивалась к тому, что происходило в главном зале.

Ей удалось вызвать Верньо и говорить с ним.

Она собиралась выступить у решетки Конвента.

А затем почти до ночи она бродила в окрестностях Тюильри, выспрашивая постовых, канониров и случайных наблюдателей.

Это была Манон Ролан.

Она страшилась за судьбу своей партии и участь своего супруга. Сначала она думала ходатайствовать о бывшем министре перед Конвентом, но затем, когда Верньо отговорил ее от этого, побежала пристраивать старика у друзей в безопасном месте.

В сумерках Манон вернулась на Карусельную площадь и была поражена полной переменой декораций.

Батальоны, весь день стоявшие у дворца, словно растворились в воздухе, остались лишь незначительные посты. В затихшем зале свет был погашен: значит, заседание окончилось.

Не веря своим глазам, Манон обратилась к группе санкюлотов:

– Что, граждане, неужели все прошло хорошо?

– О, как нельзя лучше! Они перецеловались и вон там, у дерева Свободы, спели «Марсельезу»…

У Манон стучало в висках.

«Перецеловались… Спели «Марсельезу»… Уж не бред ли все это?..»

Дальнейшие расспросы подтвердили услышанное. Да, депутаты пришли к соглашению. Комиссия двенадцати распущена, все ее дела переданы Комитету общественного спасения, но никто из бриссотинцев не обижен. Все они, провожаемые волонтерами из буржуазных секций, спокойно разошлись по своим квартирам…

Ничего другого, как идти к себе домой, не оставалось и Манон Ролан. Ей хотелось плакать от радости. Правда, радость была отравлена тем, что виновником ее оказался ненавистный Дантон…

На душе у Манон все же было неспокойно…

Кто совершенно спокойно спал в ночь на 1 июня, так это Жорж Дантон.

Давно уже он не испытывал такого удовлетворения, как сегодня. Недаром он, Барер и их единомышленники потрудились до седьмого пота. Как ни лезли на рожон эти идиоты бриссотинцы, они все-таки спасены. Мало того: его Комитет, присвоив все функции уничтоженной Комиссии двенадцати, еще более усилил свою власть. Теперь он, Жорж, действительно на коне! Сколько ни спорили и ни кричали, как ни возмущались крайние, «болото» в последний момент поддержало своего вождя и послушно проголосовало за предложение Барера…

Значит, все в порядке. Так будет и впредь.

Всегда использовавший силу народа, Дантон забыл на этот раз, что народ – несокрушимая сила, что народ имеет свой могучий голос, голос, перед которым не устоят ни одна Комиссия и ни один Комитет. Он забыл, что битва еще не кончена, что за сегодняшним днем неизбежно наступит завтрашний, что за маем следует июнь.

А новый день, заря которого уже начинала заниматься на бледном небе, готовил соглашателю и его подопечным много неожиданного и неприятного…

В то время как Жорж наслаждался сладкими сновидениями, Революционный комитет, Коммуна и клубы бодрствовали.

В Ратуше и у якобинцев происходили оживленные дебаты.

Варле выражал недовольство результатами дня и обвинял во всем Шомета и Паша. Мэр, облеченный законной властью, – только препятствие для восстания! Ему бы вообще не следовало выходить из дому!

Эбер возражал. Он, напротив, считал, что день 31 мая пропал даром лишь вследствие излишней торопливости Революционного комитета.

Но споры и распри вряд ли могли что исправить.

Это хорошо понимал Билло-Варенн, который так резюмировал у якобинцев суть дела:

– Пока все проведено только наполовину… Главное – не дать, чтобы народ остыл…

К шести часам утра 1 июня в этом смысле и было составлено воззвание Революционного комитета к 48 секциям.

Подчеркивая, что первая, предварительная победа одержана, что жирондистской Комиссии больше не существует, воззвание предостерегало граждан от излишней самоуспокоенности. То, что сделано, это лишь начало. «По тому, что народ совершил вчера, можно предвидеть то, что он совершит сегодня. Граждане, оставайтесь в полной боевой готовности!»

Утро 1 июня начиналось, как обычно. Труженики спешили на работу. В мастерских застучали топоры, завизжали пилы. В учреждениях клерки занялись своими бумагами. Открывались лавки, у которых с ночи дежурили ленты очередей.

Депутаты, шествовавшие в Конвент, констатировали, одни – с удивлением, другие – с радостью, этот повсеместный переход к будничным делам.

Все утреннее заседание занял обширный доклад Ба-рера.

Докладчик, отмечая полное спокойствие в столице, заверял своих коллег, что все страшное осталось позади. Впрочем, и страшного-то ничего не было. Народ держал себя с достоинством, петиционеры – с тактом. Ни единой жизни не угрожала опасность. Со стороны Конвента, окруженного почтительными и энергичными санкюлотами, все окончилось тем, что благоразумно улаженные несправедливости подготовили полное и общее примирение…

Прежде чем начались прения, председатель объявил заседание оконченным.

«Примирители» спешили покинуть зал. Нужно было как следует отпраздновать свой блестящий успех.

Но если в первой половине дня группа Дантона – Барера могла испытывать радость и тешить себя иллюзиями, то на исходе того же дня эта радость должна была померкнуть, а иллюзии – рассыпаться в прах.

Анрио не распустил народных войск. Напротив, он держал их наготове и ожидал только сигнала.

В пять часов вечера сигнал был дан.

Неустрашимый Марат, явившись в Ратушу, произнес полную огня призывную речь. Под общие аплодисменты Друг народа поднялся на башню Ратуши и сам ударил в набат.

Тотчас же откликнулись десятки секционных колоколов.

Столица вновь загудела.

Под этот не прекращающийся ни на секунду звон окончился вечер, прошла ночь и наступило следующее утро. Оно ничем не напоминало утра прошедшего дня.

На этот раз Конвент действительно был полностью окружен армией революции.

Стотысячное войско заняло все прилегающие к Карусельной площади улицы и переулки. Сто шестьдесят три орудия были направлены на окна зала заседаний.

Жирондисты, совершенно обессилевшие от пережитых волнений и бессонных ночей, мрачно занимали свои места. Они знали, что несколько часов назад по приказу революционных властей были закрыты и конфискованы все их газеты. Они знали также, что Революционный комитет издал постановление об арестах Ролана и Клавьера и что вследствие бегства Ролана только что схвачена его жена. Они знали, наконец, что сегодня всем им не уйти от расплаты.

В начале заседания были оглашены депеши из департаментов, которые определили весь последующий ход дебатов.

Из Вандеи сообщали, что артиллерия, провиант и боевые припасы республиканцев попали в руки мятежников. В департаменте Лозер начиналась гражданская война и лилась кровь патриотов. В Лионе, сообщения из которого давно уже носили тревожный характер, вспыхнул роялистско-жирондистский мятеж, были замучены восемьсот якобинцев-демократов.

Жирондисты понимают, что врагам нельзя дать опомниться. Один из наиболее злобных ораторов партии, Ланжюине, бросается к трибуне.

Не обращая внимания на рев галерей и верхних рядов, укоряет Конвент за его «слабость», требует уничтожения Коммуны, издевается над санкюлотами…

– Спускайся с трибуны, – кричит возмущенный до бешенства депутат Горы, бывший мясник Лежандр, – а не то я убью тебя!

– Сначала добейся декрета о превращении меня в быка, – иронизирует Ланжюине.

Лежандр направляет на оскорбителя пистолет. И с той и с другой стороны спешат на помощь. В воздухе сверкают кинжалы и шпаги.

Свалку пресекает выступление делегата от властей Парижского департамента.

– Представители нации, – говорит он, – вот уже три дня, как граждане Парижа не расстаются с оружием. Народ устал и не хочет больше откладывать своего счастья. Спасите его, или он заявляет вам, что сам будет спасать себя!

Эти слова отрезвляют Собрание.

Несколько голосов из напуганного «болота» призывают к «временному аресту» лидеров Жиронды.

Барер еще раз пытается исправить положение.

Желая избавить бриссотинцев от ареста, он предлагает от имени Комитета общественного спасения, чтобы перечисленные в петиции депутаты добровольно сложили свои полномочия.

Но монтаньяры дружно протестуют.

– Если они невиновны, – заявляет Билло-Варенн, – пусть остаются, если виновны – пусть будут наказаны.

Билло предлагает поименно вотировать обвинительный декрет.

Завязываются прения. Их нарушает новая суматоха. Кто-то из депутатов кричит, что, когда он захотел выйти из зала, его не пропустили: все проходы заняты вооруженными людьми!

Барер проявляет высшую степень возмущения. Он обличает «новых тиранов». За «самоуправством» народа он видит руку Лондона, Мадрида или Берлина.

Его поддерживает Делакруа.

Дантон, до этой минуты мрачно молчавший, вдруг тоже возвышает голос. Он требует декрета о строгом наказании человека, осмелившегося держать Конвент в состоянии осады.

Анрио немедленно вызывают для объяснений.

Но тот и не думает являться.

Тогда Барер предлагает всем членам Конвента сообща выйти к вооруженному народу, с тем чтобы продемонстрировать свою независимость.

Большинство депутатов во главе с председателем Эро де Сешелем поднимаются со своих мест. Только Марат и группа его сторонников остаются в пустеющем зале.

Процессия двигалась в полном молчании.

Впереди медленно шел председатель, надевший шляпу в знак печали. За ним следовали жирондисты, «болото», монтаньяры – все с непокрытыми головами. Вооруженные санкюлоты с любопытством разглядывали своих избранников.

Дойдя до ворот, выходивших на Карусельную площадь, депутаты остановились. Дальше ходу не было. Дальше тянулся необозримый лес пик и штыков.

Послышался цокот копыт. Навстречу Эро подъезжал Анрио в полной парадной форме, держа руку на эфесе сабли.

Председатель прочитал декрет о снятии караулов и удалении вооруженной силы. Анрио молча смотрел на читавшего. Тогда тот с упреком в голосе тихо спросил:

– Чего же хочет народ? Конвент озабочен только его счастьем.

– Народ восстал, – сухо ответил Анрио, – не для того, чтобы выслушивать красивые фразы, а для того, чтобы отдавать приказания. Он желает, чтобы ему были выданы изобличенные преступники.

В рядах депутатов произошло волнение.

Анрио осадил коня и громко приказал:

– Канониры, к орудиям!

Кто-то взял Эро под руку и оттащил в сторону. Депутаты повернули обратно. Надо было продолжать заседание.

Теперь все было ясно.

Едва установилась тишина, монтаньяр Кутон, обведя своих коллег насмешливым взглядом, сказал:

– Члены Конвента должны быть спокойны за свою независимость: вы вышли к народу и всюду нашли его добрым, великодушным, неспособным покуситься на безопасность своих избранников…

Из рядов Жиронды раздалось свирепое рычание.

Кутон продолжал. Он потребовал немедленного ареста всех обвиненных петиционерами депутатов.

– Дайте Кутону стакан крови! – съязвил Верньо. – Он хочет пить…

Но взаимное острословие ничего не могло исправить. Народ твердо выразил свою волю, и Конвенту оставалось лишь декретировать арест двадцати девяти главных представителей Жиронды.

Дантон в течение всего этого времени не проронил больше ни слова. Его соседи обратили внимание на то, что он выглядел утомленным и пристыженным.

Впоследствии кое-кто вспоминал, что трибун вел себя в конце этого дня весьма противоречиво. Сначала он потребовал голову Анрио, затем во время шествия к Карусельной площади он, будто бы смеясь, сказал тому же Анрио:

– Не бойся, продолжай действовать по-своему…

А еще позднее, когда все уже было кончено, Жоржа видели вместе с народным генералом у стойки в буфете. Дантон подливал вино в стакан хмурившемуся Анрио и ласково уговаривал:

– Ну ладно, не сердись…

Все это весьма похоже на правду. Поняв, что план его окончательно провалился, Жорж по своему обыкновению быстро перестроился, меняя ориентацию прямо на ходу…

Итак, после года борьбы и трех дней агонии Жиронда пала. Революция вступала на новый этап. Теперь правящей партией становилась партия якобинцев – монтаньяров.

Казалось бы, Жорж Дантон, объединившийся, наконец, с Горой, мог считать себя победителем.

В действительности он был побежденным.

Ибо теперь он вставал лицом к лицу с Робеспьером, Маратом, парижскими санкюлотами – той грозной силой, на которую он до сих пор лишь опирался в своих хитроумных комбинациях.

Прежде он мог лавировать между крайними партиями – это было его поле боя, его стихия; здесь он чувствовал себя непобедимым и неуязвимым.

Теперь он сам отходил в крайнюю партию, ибо справа от него никого больше не оставалось. Место лавированию должен был уступить или твердый союз с демократами, или принципиальная борьба с ними. Матерый вожак «болота» на первое был неспособен, во втором – неизбежно проигрывал.

Интуитивно он чувствовал это.

Пять месяцев спустя, когда, временно отрешившись от тревог бурной жизни революции, он отдыхал у себя в Арси, к нему как-то ворвался сосед с парижской газетой в руках.

– Радостное известие! – кричал он. – Жирондисты казнены!

Дантон побледнел и заплакал.

– Ничего себе известие! Ты называешь это счастьем для революции? Несчастный! Ты ничего не понимаешь!

– Как, позволь, разве они не были заговорщиками?

– Заговорщиками? Дантон возмутился. – В таком случае все мы заговорщики. Мы так же достойны смерти, как и они. Впрочем, – прибавил он, помолчав, – нас идет та же участь…

Жорж не ошибся. Он правильно видел свое будущее.