Текст книги "Ришелье"

Автор книги: Анатолий Левандовский

ОБЕТ ЛЮДОВИКА XIII

Мы заявляли и заявляем, что, сделав святейшую и славнейшую Деву Марию покровительницей нашего королевства, мы отдали под ее защиту нашу особу, наше государство, нашу корону и наших подданных.

Людовик XIII (10 февраля 1638 г.)

10 февраля 1638 года, когда была зачитана королевская декларация Людовика XIII, отдававшая Францию под защиту Девы Марии, королева Анна была на пятом месяце беременности, но никто не мог утверждать, что она подарит Франции дофина; никто не мог быть уверен в счастливом окончании ее материнства. Февральский акт не мог, следовательно, расцениваться как «Magnificat»,благодарственный гимн. Юрист Гроций, посол Швеции, и парижский парламент уже ознакомились с первым проектом эдикта осенью 1637 года. А сама идея этого обета, похоже, родилась на свет весной 1636 года.

«Родилась ли мысль об этом посвящении в сердце Людовика XIII или принадлежала отцу Жозефу? Кардиналу Ришелье? Луизе де Лафайет? Отцу Коссену?» (Пьер Делатр). Все указывает на кардинала или, возможно, на общее чувство, связавшее монарха и его министра. 19 мая 1636 года Ришелье пишет своему королю: «Мымолим Господа в Париже, во всех монастырях, об успехе войск Вашего Величества. Мыполагаем, что если Вы сочтете правильным принести обет Деве Марии,прежде чем Ваши войска вступят в бой, это будет очень кстати… Принесение обета Богоматери может привести к очень хорошим результатам». Это повторяющееся МЫ, обычно не входящее в словарь кардинала, возможно, указывает на отца Жозефа. Зато известно, что идея подобного обета исходила от самого Людовика XIII. «Я нахожу очень благим, – отвечает он, – принести обет по примеру, который Вы мне описываете».

Почему Арман Жан дю Плесси вмешивается столь открыто? Можно предложить два объяснения, не противоположных, но дополняющих друг друга. Его личная набожность, вполне естественная для его времени, обращена к Деве Марии, за исключением лишь того факта, что не имеет глубины, убежденности, пылкости Берюля. Но, когда первая мысль об обете обретает форму (за три месяца до падения Корби), проходит всего лишь год с момента объявления войны христианнейшим королем королю католическому. Одиннадцать месяцев после ужасного разграбления Тирлемона (10 июня 1635 г.) французами и их союзниками, протестантами Голландии. Не только «партия святош» критикует франко-голландский и франко-шведский альянсы против Австрийского дома. Отдать государство под покровительство Марии – значит, успокоить папу Урбана VIII, утихомирить некоторых католиков империи, умиротворить во Франции (особенно в конгрегациях) тех, кто по примеру королевского духовника критикует, а иногда и осуждает слишком смелую политику Ришелье. После испытаний года Корби «партия святош» вновь добивается авторитета.

Декаларация 10 февраля 1638 года касается всех жителей Франции и требует активного содействия гражданских, судейских (верховные суды), муниципальных (городских) и a prioriцерковных властей, обремененных организацией и обеспечением 15 августа каждого года, то есть «в день и праздник Успения Богородицы», большой мессы (с упоминанием об обете в проповеди) и вечерни, следующей за торжественным крестным ходом. Кроме того, следует возвести часовни Деве Марии в церквах, еще не посвященных Богородице. Король и министр-кардинал забывают лишь об одном: о существовании 900 тысяч протестантов, большинство которых не поклоняется матери Иисуса.

В депеше, адресованной шведскому двору, Гроций беззлобно иронизирует: «Если теперь Пресвятая Дева, как можно этого ожидать, сделает кардинала Ришелье своим главным наместником, королю останется лишь соблюдать хорошую мину при плохой игре». Но все подданные, включая протестантов, когда 5 сентября 1638 года родился дофин, не скрывают своей радости, превращая обет Людовика XIII в настоящий «Magnificat».

ДОФИН ЛЮДОВИК

Никогда ни один народ ни по какому поводу не выказывал столько радости.

Гротий

Дофин, подобно солнцу, своим теплом и светом составит счастье Франции и друзей Франции.

Томмазо Кампанелла

Показывая венецианскому послу новорожденного дофина, счастливый Людовик XIII заявляет: «Вот чудесное проявление милости Божьей, ибо именно так следует называть столь прекрасного ребенка после моих двадцати двух лет брака и четырех выкидышей моей супруги». Будущий Людовик XIV появился на свет 5 сентября 1638 года в новом замке Сен-Жермен, поздним утром.

Задержка родов на несколько дней заставила кардинала опасаться появления девочки. Однако вся Франция вздохнула с облегчением: ребенок – мальчик, королевство перейдет в наследство дофину. Шавиньи пишет Ришелье, находящемуся в Сен-Кантене, посвящая его в мельчайшие подробности: радость короля «безмерна»; Его Величество пять раз в день приходит «посмотреть, как сосет грудь и дрыгает ножками… один из самых прекрасных принцев, какого он когда-либо видел». Отвечая Людовику XIII, кардинал поздравляет его с радостным событием и пишет счастливому отцу: «На самом деле я верю, что Господь, подарив его Вам, даровал его миру для великих свершений». По возвращении в Сен-Жермен Его Высокопреосвященство не скрывает своей радости, «видя между отцом и матерью это прелестное дитя, предмет своих желаний и последний предел своего удовлетворения».

Маленький дофин доставляет радость всем. Поэтому не случайно его называют Богоданным,то есть подарком Господа. Во всем королевстве одно Те Deumсменяет другое; звучат пушечные залпы, устраиваются фейерверки и иллюминация. При дворе бесконечно счастливы три человека: король (он счастлив как отец и успокоен как монарх, обретя надежду вопреки всякой надежде, признательный Деве Марии, которой посвятил свое королевство), министр-кардинал (его дело отныне имеет все шансы пережить Людовика XIII) и Анна Австрийская (отныне меньше испанка и по-настоящему королева).

Было ли чудом рождение Людовика Богоданного? В любом случае маленькое чудо все-таки случилось: кардинал отныне имеет все основания заключить мир с правящей королевой; королева вскоре догадается, а потом поймет, что всемогущий министр и пристальный наблюдатель превращается в ее преданного союзника. «Ля Газетт» – которой, как мы знаем, распоряжался кардинал – славит, как положено, появление дофина Богоданного; но кроме того, восхваляет «королеву, которой не хватало только материнства».

Недоволен лишь один человек – Гастон Французский, герцог Орлеанский, потерявший свое звание первого наследника престола. «Месье выглядел совершенно ошеломленным [он надеялся на рождение дочери], когда мадам Перонн [132]132
  Акушерка, принимавшая у королевы роды.


[Закрыть]продемонстрировала ему физическое подтверждениетого, что королева родила сына. Стоит простить его, – добавляет Шавиньи, – если он выглядел немного меланхоличным». Чтобы его утешить, Людовик XIII по совету Ришелье дарит своему вечно недовольному брату вознаграждение в шесть тысяч экю. Но Гастон никогда не утешится, тем более что его невестка 21 сентября 1640 года родит еще одного сына, Филиппа, герцога Анжуйского.

ДВОРЕЦ КАРДИНАЛА

 
И в целой вселенной нет ничего, что бы сравнилось
С великолепным дворцом кардинала.
Весь город рядом с этим строительством
Кажется ветхой руиной, чудесным образом преображенной.
И нам кажется, глядя на это великолепие,
Что все его жители – боги или короли.
 

Корнель. Ментор (1644)

Париж, как и следовало ожидать, праздновал рождение дофина, и особняк кардинала также был украшен декором и иллюминацией. Воспользуемся этим поводом, чтобы познакомиться со знаменитым зданием, задуманным в 1624 году и находящимся в строительных лесах с 1627 года вплоть до смерти своего хозяина; тогда его называли «Особняк Ришелье», теперь гордо именуют «Пале-Кардиналь» – дворец кардинала. Он высится к северу от Лувра, и его роскошный сад простирается до самых крепостных стен. У Ришелье были там скромные апартаменты из трех комнат, окруженные сотней чудес, поскольку «великолепному обрамлению» дворца не уступали «великолепные интерьеры»(зал стражи, две галереи, зал для спектаклей [133]133
  Где в 1637 году был показан «Сид».


[Закрыть], часовня с изысканным декором, настоящее скопление произведений искусства).

Современный Пале-Рояль, в котором хватает и других прелестей, едва ли позволяет увидеть Пале-Кардиналь, составляющий его основу. Но достаточно представить современное здание в виде буквы «Н», основанием которой будет площадь Пале-Рояль, а левая вертикальная планка выходит на улицу Ришелье. Это огромное «Н» требовало кропотливого исполнения, чтобы покупать, сносить, реконструировать, чтобы украсить и расширить здания и парк. В период между 1640 годом и смертью Ришелье (декабрь 1642 г.) на северо-западе будет пристроен зал для спектаклей [134]134
  Он будет торжественно открыт в 1641 году представлением трагедии «Мириам».


[Закрыть], а на востоке – большая библиотека.

Главным архитектором всего творения в целом называют Жака Ле Мерсье, «лучшего и самого известного архитектора своего времени» (Г. Соваль), также занимавшегося новой Сорбонной и ее церковью, завершением Квадратного двора в Лувре и такого же в Валь-де-Грасе. Но этот архитектор, опять-таки по свидетельству Соваля, отказался от авторства Пале-Кардиналь, заявив, что «единственным архитектором» дворца был сам Ришелье.

Две галереи, расположенные в западном крыле (левая стойка буквы «Н»), более всего способствуют славе кардинальского дворца. Первая имеет своей целью тактичное прославление Его Высокопреосвященства. Мы видим здесь не портреты прелата или министра, а символические полотна. Филипп Шампен, например, написал «Гения», «Проницательность», «Аполлона» (символ меценатства), «Всенародное счастье». Тем хуже для тех, кто не понимает точного смысла этих льстивых произведений. Другая галерея – на северо-востоке – поражает и очаровывает: ее называют галереей знаменитых людей. Эти персонажи, написанные Симоном Вуэ и Филиппом Шампеном, сопровождаются каждый «двумя бюстами белого мрамора… и множеством маленьких картин» (Пиганьоль де Ляфорс), прославляющих их деяния.

Знаменитых людей двадцать пять: три женщины (Орлеанская Дева, королева-мать и Анна Австрийская) и двадцать два мужчины. Королевский дом занимает пять позиций (Генрих IV и его супруга, Людовик XIII, Месье и Анна Австрийская). Здесь же находятся шестнадцать знаменитых воинов, например, Дюгесклен, Гастон де Фуа, Баярд, Монлюк, Ледигьер, и только четыре политика – Сюже, кардинал д’Амбуаз, кардинал Лотарингский и… Его Высокопреосвященство собственной персоной, скромно (?) помещенный среди этого знатного собрания. У Вуэ лучшим признан портрет Гоше де Шатильона, а у Филиппа Шампена – Гастона де Фуа.

Пале-Кардиналь в целом очень выразителен. Он демонстрирует заботу о том, как устроить здесь короля. Об этом же свидетельствует присутствие королевской семьи среди прочих «знаменитостей». Не секрет, что кардинал передал свой ансамбль Его Величеству в июне 1636 года. Однако дворец также является свидетельством кардинальской гордыни и тщеславия, о чем говорит надпись над входом «ДВОРЕЦ КАРДИНАЛА» и подтверждает галерея символов.

То тут, то там видишь проявления обретенного богатства. Редкие предметы, нагроможденные в часовне, не имеют никакой связи с евангелической набожностью. Берюль осуждал «роскошь мебели и предметов культа, изготовленных из золота и инкрустированных рубинами и алмазами» (Откер). В самом ли деле Ришелье нуждался в пятидесяти четырех дюжинах серебряных и позолоченных блюд?

Тем не менее это произведение барокко одного из основателей классицизма дает несколько дополнительных черт к портрету великого персонажа. Он настойчив: строит и украшает не только дворец, но и обновляет целый квартал. Он ведет себя как меценат, отчасти для того, чтобы скрыть нелюбовь короля к изящным искусствам. Его парк питает Париж воздухом и украшает его. Его театр – в нем только 600 мест – открыт тому, кто принимается при дворе и в городе.

И, наконец, дворец кардинала демонстрирует личный вкус его создателя, вкус, который напоминает нам о его отношении к искусству.

ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВА

Ришелье был не только страстным коллекционером: он особенно глубоко любил искусства.

Жак Тюилье

На протяжении восемнадцати лет своего великого министерства кардинал был «так занят управлением государства» (Рюбен), что считалось невозможным, что он мог параллельно вести – ошибка эпохи и ошибка вольнодумства – культурную деятельность. И тем не менее противник Бэкингема, Оливареса и императора, победитель Ла-Рошели, восстановивший морской флот Франции, зачинатель современного государства находил возможность для создания Французской Академии и Королевской типографии, был покровителем Жака Ле Мерсье и Филиппа Шампена, поддерживал Пуссена и Стелла. Он был Меценатом (с большой буквы). Он был, кроме того, «самым страстным коллекционером». Его интерес к изящным искусствам и особенно к живописи имел редкое качество: не выделяться своей уникальностью, но соответствовать некоему неоспоримому вкусу.

В античном Риме Меценат, просвещенный и щедрый любитель, действовал в согласии с Августом, не менее просвещенным императором. Во Франции времен Валуа Меценат был бы бесполезен, поскольку правители этой эпохи лично покровительствовали художникам и поэтам. Первые Бурбоны менее «либеральны» и не слишком стремятся проявить себя в августейшейобласти, за исключением разве что «любви Беарнца к строительству» (Ж.-Ф. Сольнон). «Я делаю три вещи, – говорил Генрих IV, – далекие от скупости, поскольку я занимаюсь войной, любовью и строительством». Между скромными расходами Генриха IV и безудержным августейшеством Людовика XIV Людовик Справедливый выглядит очень сдержанным. Строит он мало. Из изящных искусств больше всего он любит музыку. Он любит также живопись, но гораздо меньше, чем кардинал. Он никогда не дает пенсий поэтам. Это несколько негативное положение дел вынуждает Ришелье стать Меценатом и Августом одновременно.

В сфере искусств, как в любой другой области, всякий замысел эпохи барокко всегда предполагал одобрение короля и его министра. Похоже, что приглашение Симона Вуэ во Францию в 1627 году было сделано с подачи короля – в это время, как мы помним, он еще не полностью доверял своему министру. А вот приглашение Пуссену оставить Рим ради Парижа уже является примером совершенного согласия правителя и его министра. В большинстве остальных случаев именно Ришелье ориентирует и задает тон. Grosso modo,официальный меценат занимается своим делом. Если бы Малерб жил лет на двадцать позже, он мог бы посвятить Его Высокопреосвященству те стихи (1607), в которых он славил Генриха IV:

 
И его истинная благосклонность к творческим занятиям
Возродит великолепие искусств.
 

Практически не заметна грань между тем, что является королевским, и тем, что принадлежит кардиналу. Именно Ришелье в сотрудничестве с министром Сюбле де Нуайе и инженером Пьером д’Аржанкуром, являвшимся «мэтром в строительстве оборонительных сооружений», занимается фортификацией Пикардии. По сути, эти работы выявили его пристрастие к изящным искусствам. Потому что еще до Вобана, – что подтверждают и стены Бруажа, – подрядчик требует от инженеров быть архитекторами, а не простыми строителями. Завершение Квадратного двора в Лувре теоретически зависит только от короля; но расширение и украшение Сорбонны становится делом кардинала – ее провизора и покровителя. Строительство Пале-Кардиналь, кажется, касается только Ришелье, но это не совсем точно. Не только само здание было подарено королю – Ришелье во Франции и в Европе столь неотделим от монархии, что перестает быть просто Меценатом и становится уже немного Августом.

Заботой о строительстве, декоре и меблировке резиденций министра (Рюэля, Малого Люксембургского дворца, Ришелье, замков Лимура и Буале-Виконт, особняков в Фонтенбло и Сен-Жермене, Пале-Кардиналь) занимается агентство архитекторов. Кардинал руководит на расстоянии – с помощью писем или посланников, – никогда не вдаваясь в детали, но в то же время требуя полного отчета. Это «Кольбер до Кольбера». Здесь требуются талант, некоторая скромность и искусство не потерять постоянную способность к обобщению. Требуются также интенданты и секретари, включая missi Dominici:ими становятся Леонор д’Этамп-Валансе; епископ Шартрский; Сурди, архиепископ Бордо. Агентство Ришелье ни от чего не отказывается, и над этим насмехаются гугеноты.

Кардинальские дома нуждаются в декоре и мебели. Вскоре министр становится страстным коллекционером. Никогда у него еще не было столько редких и любопытных предметов: картин, портретов, античной и современной скульптуры и т. д. В Пале-Кардиналь кабинет с фарфором насчитывает около 400 предметов! У Ришелье есть свои поставщики – например, в Риме, являющемся мировой столицей искусств, – но те, кто восхищается им или хочет его улестить, становятся добровольными поставщиками (например, братья Фреар, кузены министра Сюбле) или дарителями (два кардинала Барберини дарят ему для Пале-Кардиналь картины и античную скульптуру). В таких условиях кардинал быстро набирает свою коллекцию, его дворец становится настоящим музеем, хотя не все он выбирает лично. Тем не менее у него вполне сформировавшийся вкус.

Кольбер точно так же, но позднее, превратится в мецената, управляя прекрасными коллекциями Мазарини, как им стал Ришелье благодаря королеве-матери начиная с 1617 года. Он постарался побыстрее забыть об этом; неблагодарность – одна из сторон политики; потомки забыли об этом тоже. Иронизируя над «жирной банкиршей», французы упустили один примечательный факт: «Мария Медичи занимает место среди самых крупных меценатов своего века, включая постройку Люксембургского дворца Саломоном де Броссом и поразительную серию полотен, заказанную Рубенсу для иллюстрирования ее жизни» (Ж.-Л. Аруэль). Епископ Люсонский знал в Люксембургском дворце аббата де Сент-Амбруаза, Саломона де Бросса, Пуссена, Шампена, прославленного Рубенса. В эту эпоху Шампен был еще фламандцем, Пуссен ориентировался на классицизм; Вуэ в Риме находился под влиянием Караваджо.

Став министром, Ришелье тут же испытывает влияние, прямое или косвенное, братьев Фреар. Он учитывает мнения короля, двора и города, когда без особого энтузиазма использует таланты Симона Вуэ в Пале-Кардиналь, но все чаще проявляет собственный вкус. Под влиянием Шампена – который из фламандца все больше становится французом – он смягчает свое пристрастие ко всему итальянскому. Шампен на самом деле его любимый художник. «Он был Апеллесом этого Александра», – скажет Соваль. Шампен скромнее Вуэ и менее завистлив; он нетщеславен и никого не критикует, как это делал Пуссен (который завидовал таланту Жака Ле Мерсье). Единственным его недостатком был отказ уехать из Парижа в город Ришелье.

Кардинал доверяет ему то, что лежит у него на сердце: две дюжины собственных портретов, десять из которых абсолютно достоверны, декор церкви Сорбонны и ее купол, семнадцать портретов «знаменитых людей» и свою великолепную галерею, «самую богатую и длинную в Париже» (Пиганьоль); Шампен является, также пишет Пиганьоль де Ляфорс, «любимым художником кардинала». На самом деле кардинал не знает, что его любимый живописец, «хороший художник и добрый христианин», близок к тому, чтобы стать «главным и великим художником Пор-Рояля, как Расин был его поэтом» (Сент-Бёв). В промежутке между множеством заказов Шампен пишет для министра самые лучшие свои работы – «Снятие с креста», например, а также знаменитое «Поклонение пастухов».

Однако Ришелье проявляет достаточную гибкость, чтобы не превратить этот фаворитизм в исключительную монополию. Филипп Шампен, бывший рядовой художник королевы-матери, затем художник короля, не является собственностью своего нынешнего покровителя. Ришелье обнимает Пуссена при его прибытии в Париж в 1640 году и доверяет ему роспись своего кабинета – его «Неопалимую купину» мы видим на каминном экране. Он поддерживает короля, когда тот называет Пуссена «первым художником» во Франции.

Поскольку Вуэ не был доволен приглашением Пуссена, министр-кардинал, учитывая чувства и мнение Людовика XIII, предоставляет Вуэ довольно большое место в галерее «знаменитых людей». А когда он организует в Лувре свое великое творение, Королевскую типографиюпод руководством Себастьяна Крамуази, ему хватает мудрости распределить задачи между известными художниками. Королевская типография познает блистательный старт. «Ее первой продукцией были не только несравненные шедевры, – писал Фреар де Шамбрей, – но целые библиотеки; поскольку за два года из нее вышло 70 больших томов на греческом, латыни, французском и итальянском», один только сборник постановлений соборов насчитывал 37 томов. А ведь каждое произведение форматом в пол-листа имело фронтиспис, чаще всего гравированный талантливым Клодом Меланом и нарисованный одним из известных художников. В 1640 году именно Вуэ представлял «Novum Testamentum», в то время как Жан Стелла иллюстрировал «De Imitatione Christi». Пуссен также был вскоре привлечен к исполнению книжных иллюстраций.

«Во Франции времен Людовика XIII повседневная жизнь, мысли, политическая ситуация – все развивается с поразительной быстротой» (Жак Тюилье).