Текст книги "Ришелье"

Автор книги: Анатолий Левандовский

Соавторы: Франсуа Блюш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

КОНЕЦ ВИЦЕ-КОРОЛЕЙ

Казнь герцога Монморанси, рас пахнувшего дверь всякого рода опасным мятежам… показала всему миру, что ваша твердость равна вашей осторожности.

Ришелье. Политическое завещание

Ах! Где же Ты, Господь, знающий о моей невиновности? Господи, где же Твое Провидение? Где Твоя справедливость? Приди, Господь, мне на помощь!

Маршал де Марильяк

На следующий день после «Дня одураченных» партия королевы-матери, поначалу пребывавшая в растерянности – в связи с арестами братьев Марильяк, – была полностью разоружена. Мария Медичи, сосланная собственным сыном в Компьен (февраль 1631 г.), бежит в ночь с 18 на 19 июля и пытается укрыться в Испанских Нидерландах, где к ней в августе присоединился ее сын Гастон. Вскоре они на собственном горьком опыте узнают, что ссылка не всегда является наилучшим местом для руководства заговорами. Младший брат Людовика XIII, ненавидящий Ришелье, совершенно позабыл об осторожности и ведет себя вызывающе, убежденный, что его старший брат никоим образом не сможет ему помешать. Тем хуже для тех, кого он собирается утянуть за собой или подтолкнуть к действию!

Первым делом он тайно или почти тайно вступает 3 января 1632 года в Нанси в брак с Маргаритой де Водемон, лотарингской принцессой [96]96
  Сестрой герцога Карла IV.


[Закрыть]. Король, кардинал, парламент, епископы будут оспаривать этот союз, который Австрийский дом, Святой престол, Янсений и другие сочтут религиозно законным. Однако настоящая проблема этого брака не духовная или каноническая, а политическая. Согласно французскому праву, ни один член королевской фамилии (особенно наследник) не может вступить в брак без разрешения короля. Дело о признании или отказе от брака Месье будет тянуться, затягиваться… вплоть до королевской грамоты на имя парламента от 5 мая 1643 года, то есть через пять месяцев после смерти Ришелье.

Ожидая исхода дела, Гастон Французский устраивает заговор. 5 апреля 1632 года королевский акт провозглашает королеву-мать и Месье виновными в оскорблении Его Величества. Можно говорить и о предательстве, поскольку все происходит с одобрения и при денежной помощи Оливареса. В промежуток между июнем и сентябрем произойдет восстание в Лангедоке, которое не принесет никакой выгоды герцогу Орлеанскому, но от которого пострадает Монморанси – не безвинный, но внушающий сочувствие.

На самом деле интриги Марии Медичи и злополучные предприятия ее младшего сына помогают министру-кардиналу проводить свою политику подчинения грандов и убеждают его господина соглашаться на нее безо всяких угрызений совести. Особенно если в ней соединяются или пересекаются различные причины, предлоги, суровые обстоятельства. Однако не так легко выбрать между административной чисткой, наказанием заговорщиков, контрударами королевского правосудия и простыми подозрениями.

Король и его первый министр страдают от независимости, а вернее непослушания губернаторов провинций. С 1624 года кардинал только и мечтает привести их к повиновению. Такой случай предоставляется после «Дня одураченных». В 1631 году король, разумеется, руководствуясь советом Ришелье, решительно подчиняет своей власти некоторых из этих злоупотребляющих своим положением вице-королей. В Бургундии герцога де Бельгарда сменяет принц Конде. В Пикардии заменены два лотарингских принца. Людовик XIII благодарит герцога д’Эльбёфа, тут же заменяя его герцогом де Шеврезом. В Экс-ан-Провансе Карл Лотарингский, герцог де Гиз, заменен маршалом де Витри, убийцей Кончини. И, наконец, 16 сентября бывшее вакантным губернаторство Бретани отдается лично сюринтенданту торговли и навигации, министру-кардиналу, что великолепно дополняет многочисленные должности и звания, уже сделавшие его хозяином морей (по крайней мере в пределах королевства).

Но наряду, или лучше будет сказать, помимо провинциальных губернаторов, Франция располагает несколькими вице-королями – вполне уместное слово, – как признанными, так и нет, под предлогом служения народу ограничивающими законную власть главы государства. Таков старый Ледигьер (умер 28 сентября 1626 г.), коннетабль, то есть первый офицер короны, признанный воин – в отличие от де Люиня, – и обращенный протестант. Январским эдиктом 1627 года Людовик XIII благоразумно аннулирует эту старинную должность.

С 1584 года должность генерала-полковника инфантерии, по влиятельности стоящая рядом с самыми крупными должностями короны, занята герцогом д’Эперноном (1554–1642), бывшим миньоном, некогда называвшимся «полукоролем». Теперь он больше не фрондирует, находясь под покровительством своего сына, кардинала де Лавалетта, друга Ришелье.

С начала 1631 года в королевстве существует лишь три крупных персонажа, теоретически способных вернуться к власти или на ее орбиту (при условии, что умрет Людовик XIII): это братья Марильяки и герцог Монморанси. Старший из них, Мишель де Марильяк, уже стар. Со «Дня одураченных» он живет под надзором. После бегства королевы-матери король приказывает посадить его в замок Шатодён, где он умрет 7 августа 1632 года, когда будет переводить «Книгу Иова».

«Козлом отпущения» становится Луи де Марильяк, его брат (1572–1632), храбрый солдат, первый дворянин палаты, капитан стражи Марии Медичи, маршал Франции с 1629 года, арестованный на посту командующего итальянской армией своим коллегой Шомбергом вечером того же «Дня одураченных». Уверенный в добром отношении короля, Ришелье играет с этим «творением королевы-матери» (И.-М. Берсе), виновном лишь в верности своей покровительнице, в кошки-мышки. Дело не так просто: невозможно объяснить всем и каждому, что осуждение этого маршала является удобным способом наказать Марию Медичи, на кузине которой [97]97
  Катерине Медичи, умершей в 1631 году.


[Закрыть]женат Марильяк, а также Гастона Французского и его сторонников. После нескольких месяцев тюремного заключения в Сент-Менегульде Марильяка, являющегося губернатором Вердена, переводят в этот город, и он предстает перед чрезвычайной комиссией (май – ноябрь 1631 г.). Маршал подозревается в связях с Лотарингией, Пьемонтом и Испанией, а следовательно, в предательстве. В его деле ничего нет; суд – состоящий в основном из дижонцев – не добивается признания его виновным. Это не устраивает ни кардинала, который уже не выпустит свою жертву, ни короля, взбешенного побегом матери и интригами Гастона.

В ноябре Марильяка переводят из Вердена и собирают новую чрезвычайную комиссию под председательством Шатонёфа, хранителя печати. Этот трибунал заседает в Рюэле, городе, принадлежащем министру-кардиналу. На сей раз речь идет уже не о предательстве, а о нарушении долга. Подозреваемый ведет себя наивно. Он говорит де Понти: «Им не в чем обвинить меня, разве что в слишком верной и преданной службе Его Величеству», – и в другой раз: «Видите, месье, во всем том, в чем я чувствую себя виновным, нет ничего, за что следовало бы высечь даже пажа». Никакие государственные интересы не оправдывают проявленную к нему несправедливость. Ему вменяют в вину некие «финансовые нарушения в армии Шампани и работах в крепости Вердена» (И.-М. Берсе). И этого обвинения достаточно, чтобы 8 мая 1632 года старый вояка был осужден на смертную казнь тринадцатью голосами против десяти. Разделение голосов позволит Ришелье «показать свое удивление» (Понти). Он заявит комиссарам, «что не было никого, кто подумал бы, что месье де Марильяк осужден на смерть несправедливо» (отец Ансельм), но что подобный вердикт сделал бы честь «хорошим и неподкупным судьям» [98]98
  В своем «Политическом завещании» Ришелье заявляет, что Марильяк был «приговорен справедливо».


[Закрыть]. Таковы парадоксы казуистики. Святой Винцент де Поль исповедует практически ту же философию, его письмо с утешением преданной ему Луизе де Марильяк гласит: «То, что вы сообщили мне о господине маршале де Марильяке, представляется мне достойным великого сострадания и удручает. Восславим же удел и счастье тех, кто удостоен чести претерпеть муки Сына Божьего… Итак, не будем более плакать, но приобщимся к воле Господа нашего». В реальности же это дело ужасно, можно даже сказать, непростительно, поскольку «процесс, несправедливый по отношению к маршалу, явился результатом личной вражды короля и его министра, а в особенности желанием преподать жестокий урок сторонникам королевы-матери» (И.-М. Берсе).

Не менее жестокой, но более понятной в интересах государства стала в тот же год казнь другого маршала, другого важного персонажа, другого врага жестокого кардинала. Мы имеем в виду всемогущего сеньора Генриха II, герцога де Монморанси и де Дамвиля, первого барона, пэра Франции, бывшего адмирала, маршала Франции, рыцаря ордена Святого Духа, губернатора Лангедока, называемого «славнейшим из храбрецов», сына коннетабля, крестника короля Генриха IV, человека «доблестного, благородного, любезного, щедрого, не считающегося с затратами, любимого и уважаемого военными» (отец Ансельм). Он был казнен в Тулузе 30 октября 1632 года.

Монморанси не простил Ришелье лишения его должности адмирала Франции [99]99
  Упраздненной январским эдиктом 1627 года.


[Закрыть], которую не смогло компенсировать маршальство. Он является губернатором Лангедока, ревнивого к своим привилегиям, который Ришелье мечтает превратить в область, где налоги будут распределяться выборными лицами, а не провинциальными штатами. Ощущая поддержку своей провинции, герцог позволяет Месье убедить себя поднять Юг на восстание, а искуситель собирается поддержать его во главе армии. Но, похоже, сам Господь – об этом пишет Ришелье в своем «Политическом завещании» – разрушает этот недостаточно подготовленный план. Конечно, «Месье, подстрекаемый испанцами и герцогом Лотарингским, собирает во Франции армию, снабжаемую этими добрыми соседями», но 1 сентября маршал Шомбер разбивает армию бунтовщиков возле Кастельнодари. Раненый и заключенный в тюрьму, Монморанси препровожден в Тулузу, обвинен в преступлении против Его Величества и осужден на смерть парламентом города.

При дворе много тех, кто умоляет о его помиловании. Осужденный принадлежит к славнейшей военной династии. До сего момента он верно служил королю и выиграл битву при Вейлане (июль 1630 г.). Людовик XIII не пользуется своим правом на помилование. Герцог, «получив смертный приговор», заявляет своим судьям: «Молите Бога, господа, чтобы он даровал мне милость по-христиански выстрадать то, что мне только что уготовили», – потом он готовится к смерти, спокойно и набожно. Его смерть во дворе Капитолия, одна из прекраснейших в век прекрасных смертей, была оплакана в Лангедоке, Франции и всей Европе:

 
Он живет теперь только в наших стихах
И в тех деяниях, кои он свершил своей шпагой.
 

Сам король не может сдержать слез. Что касается Месье, виновника всей этой истории, он надел траур и убрал в карман свою голубую ленту, заявив, что его «сердце изранено болью и сожалением». Он говорит герцогу Бульонскому: «Опыт научил меня, что никогда не стоит противостоять королю». Людовик XIII, в который уже раз, прекращает бесполезные репрессии. 29 сентября он подписывает со своим братом «соглашение»; в марте 1633 года объявляет о снятии судимости с мятежников Лангедока; в 1634 году примиряется со своим младшим братом, вернувшимся во Францию и поселившимся в Блуа.

УКРЕПЛЕНИЕ ПРЕССЫ

Следует известить Ренодо, чтобы, говоря в своих газетах о снятии осады Фонтараби, он определял потери убитыми в пять или шесть сотен и столько же пленными, с десятью захваченными пушками.

Ришелье в послании Шавиньи

Пресса во Франции была создана, чтобы прославлять власть.

Жан-Поль Берто

Год 1631-й стал решающим для Европы в целом и Франции в частности. Во внешней политике приносит свои плоды «тайная» война. Договоры в Чераско подтверждают французское владение Пиньеролью (какой успех для Ришелье!) и возвращают Казале герцогу Мантуанскому, союзнику Франции. Швеция – особо преданная союзница, с которой Франция заключает договор 23 января, – усиливает в империи враждебную Габсбургам коалицию, а ее король Густав Адольф одерживает победу при Брейтенфельде (17 сентября) над знаменитым Тилли. Внутри страны две партии переживают последствия «Дня одураченных». Король, решительно избавившись от влияния «святош», прославляется Бальзаком в небольшом дифирамбическом произведении, озаглавленном «Правитель» (в нем все добродетельно, даже его ошибки). Он окончательно порывает со своей матерью. Его войска занимают Седан. Он осыпает почестями и привилегиями своего первого министра, делая его герцогом и пэром, а также губернатором Бретани. Происпанская партия полностью повержена: оба брата Марильяка в тюрьме, Бассомпьер заточен в крепость, королева-мать и Месье скрываются за границей. И тем не менее в эти решающие месяцы происходит одно событие, возможно, более значимое и более символическое, чем все вышеперечисленные, – открытие 30 мая «Ля Газетт»: привилегия, дарованная Людовиком XIII Ренодо. Теофраст Ренодо (1586–1653), обращенный протестант (1628), родился в Лудене, обучался на медицинском факультете в Монпелье, поселился в Париже в 1625 году. С 1612 года он королевский врач, с 1618-го – главный комиссар по делам бедноты, изобретатель «адресных бюро Франции» (разновидности современных агентств по найму). Будучи долгое время доверенным лицом министра-кардинала, Ренодо в 1631 году получает право на печать листка новостей «Ля Газетт». Это исключительная пожизненная привилегия: «газета королей и сильных мира сего», но задуманная своим редактором-основателем как доступная любому читателю. «Эта еженедельная газета, печатавшаяся в адресном бюро Ренодо, имела сперва четыре страницы, а потом стала выходить на восьми» (Ж. Вейль). Она не переиздавалась, будучи полностью посвященной новостям, вначале в основном иностранным. В первом номере были опубликованы новости о персидском султане, папе, пожаре в Мадриде, Португалии, о городе Ульм, об армии Тилли, о рекрутском наборе Габсбургов и т. п. Позднее Ренодо станет давать больше сведений о Франции; и, наконец, он заполнит обычную газету «необычайными происшествиями». Это будет иметь несомненный успех, о чем свидетельствовали многочисленные подделки.

В обмен на свою монополию «Ля Газетт» прославляет монархию и превозносит монарха. Ренодо, например, пишет: «Нет ничего плохого в действиях короля… Я пишу это сейчас с легкостью, которая тем лучше говорит о заботах, которые Его Величество предпринимает во имя спасения своего народа и покоя своего государства». Иногда он становится лиричным – особенно когда речь идет о восхвалении министра-кардинала. Об этом можно судить по двум пассажам знаменитого выступления Ришелье на заседании парламента 18 января 1634 года.

Согласно Мишелю Моле, «кардинал де Ришелье произнес превосходный панегирик королю и снимал свою шапочку столько раз, сколько называл имя Его Величества. Он произнес свою речь с достоинством, уверенностью и легкостью, которых можно только желать, и с бесподобной грацией». В «Ля Газетт» читаем: «Чем больше он говорил по этому поводу, тем труднее ему было об этом рассуждать; но бесподобное красноречие Его Высокопреосвященства и превосходное знание предмета сделали его речь столь легкой, что он говорил более часа. На протяжении этого времени все проявили доселе невиданное внимание, глаза всего собрания были прикованы к оратору, уши внимали его словам, тела застыли в неподвижности, подобные неким символам, словно их единодушное одобрение, далекое от всяческих подозрений в лести (sic),превратило его в объект их восхищения (sic),настолько умел он обратить гнев в любовь и благорасположение».

Неоднократно Ришелье приказывал Ренодо публиковать какую-либо информацию или дать опровержение предшествующим утверждениям. Часто в «Ля Газетт» публиковал свои заметки сам король; например, в 1633 году, во время военной кампании в Лотарингии. Людовик XIII обычно забывал упоминать министра-кардинала (он оставил ему внутренние дела и дипломатию, сохранив за собой только военные победы); и Ренодо от себя добавлял одну-две фразы, превознося Его Высокопреосвященство. Когда же сам Ришелье анонимно писал в «Ля Газетт», он никогда не скупился на похвалы своему монарху.

Находясь под пристальным наблюдением первого министра, уважительно принимая советы и заметки Людовика XIII и Ришелье (Ренодо просил передавать ему списки убитых, раненых, пропавших без вести и пленных, а также захваченных и отданных знамен), «Ля Газетт» на деле становится официальной газетой. Публикуемые в ней новости имеют своей целью прежде всего просветить публику, образовать ее, заинтересовать, развлечь порядочных людей и лишь во вторую очередь «восхвалять власть» (Ж.-П. Берто), ту королевскую и монархическую власть, знаменосцем которой является Ришелье.

Пресса по отношению к национальному и международному мнению является лучшим оружием для того, кто желает поддерживать государство. Полемисты составляют вспомогательный боевой корпус. Ришелье искал их начиная с 1617 года и нашел, но никто из них не выказывает по отношению к нему такого рвения и верности, как Теофраст Ренодо. К одним кардинал чрезмерно требователен или в один прекрасный день начинает сожалеть, что посвятил их в слишком большое количество секретов; другие отказываются от своих убеждений, с легкостью переходя в лагерь противника. В первом случае это весьма курьезный персонаж Фанкан; во втором – неистовый памфлетист, аббат де Сен-Жермен.

Франсуа Ланглуа де Фанкан, аббат Болье, являлся разносторонним автором, писателем просвещенным, но без особой оригинальности, как свидетельствует его небольшой труд «Могила римлян» (1626). Будучи каноником и певчим Сен-Жермен-л’Оксерруа, он всегда был готов информировать Ришелье или предложить к его услугам свое перо. Во времена Люиня памфлеты Фанкана были направлены против «партии святош», описывая политику в традициях Генриха IV, то есть «добрых французов». После смерти коннетабля каноник поспешно публикует «Хронику фаворитов», текст с говорящим за себя заглавием. Он авансом работает на будущую политику будущего кардинала; он пролагает ему путь, похоже, излишне благоволя гугенотам. Он является волонтером, «разведчиком» Ришелье, не догадываясь об опасности этой роли, поскольку епископ Люсона, а позднее министр-кардинал может или сможет в один прекрасный день от него отречься, бросить его без малейших угрызений совести. С 1621 года Фанкан берет в привычку засыпать Ришелье мнениями или советами, спонтанными и излишне вольными. Неизвестно, какой из этих текстов вызвал гнев его покровителя. Мы полагаем, что именно их обилие в конце концов вызвало раздражение кардинала, очевидно, кроме того, предупрежденного отцом Жозефом. 4 июня 1627 года Фанкан будет арестован и умрет в Бастилии до конца года. Опала полемиста повлекла за собой опалу его брата Ланглуа д’Орваля, архидьякона Тулона, и даже заключение под стражу другого брата, Венсана Ланглуа – до этого одного из интендантов Ришелье. На самом деле ни король, ни кардинал так и не решились внести во французское право понятие о коллективной ответственности, но – как в античности и во времена Ренессанса – сыграли на возможном соучастии (до или после преступного деяния).

Случай аббата Сен-Жермена особый. В миру он был дворянином по имени Матьё де Морг. Рожденный в 1582 году, за три года до Армана Жана дю Плесси, духовник королевы Марго, затем проповедник Марии Медичи, он до 1618 года писал памфлеты против Ришелье; например, «Манифест королевы-матери, посланный королю» или «Христианская правда о христианнейшем короле». Но вдруг переменил фронт в 1626 году, выпустив в свет «Мнение одного бесстрастного богослова». Он обращался к кардиналу с пылкими письмами: «Одобрите то, что я пишу: что религия получила от вас свободу, король – свою славу, государство – спасение, а я – все свои ценности» (29 ноября 1629 г.). Однако впоследствии Морг вновь присоединится в 1631 году к королеве-матери в Брюсселе [100]100
  Королева-мать, умирая в Кельне в 1642 году, оставит Матье де-Моргу свою серебряную посуду – впрочем, помятую и разрозненную.


[Закрыть]и «со всей страстностью на протяжении двенадцати лет будет нападать на Ришелье» (П. Гриллон).

ЛЕТОПИСЕЦ ИЛИ АПОЛОГЕТ?

Летопись. Хронологическая история, описывающая значительные со бытия какого-то государства год за годом.

Фюретьер

«Политическое завещание» – это шедевр здравого смысла, опыта, правды жизни; это вершина и в каком-то смысле итог французского искусства политики.

Леон Ноэль

«„РИШЕЛЬЕ. Арман Жан дю Плесси, кардинал де (1585–1642). Писатель и государственный деятель Франции“. Так в словарях должна была бы начинаться биографическая статья о Ришелье, если бы натура политика не одержала в нем верх над литератором в памяти французов» (Мишель Кармона). Страсть к сочинительству, столь распространенная в наше время, не является новостью, особенно у политиков. Они охотно берут на себя бремя дополнительной славы, результатом чего являются многочисленные эссе, редко когда убедительные за исключением совсем небольшого числа успешных (Юлий Цезарь, Марк Аврелий, Фридрих II Прусский). Труды Ришелье являются успешными ровно наполовину; что доказывает презрительное отношение критиков к его «Мемуарам» и их восхищение «Политическим завещанием». «Есть люди, – напишет Вовенарг, – о которых нельзя сказать, что они гении, и которые, тем не менее, являются великими гениями; таков, например, кардинал Ришелье».

Персонаж той эпохи едва ли способен раскрыться через свою корреспонденцию. И стиль Его Высокопреосвященства вряд ли является здесь исключением. Да и как бы он мог быть другим в то время? При обращении к королю кардиналу приходится использовать уважительный тон, униженный, почти раболепный: такова манера казенного языка эпохи барокко. Когда он пишет королеве-матери – особенно в момент своего предательства, скрыть которое, похоже, невозможно, – тон письма одновременно уважительный и лицемерный: второй шаблонный язык эпохи барокко, наполовину политический, наполовину церковный.

Иногда, однако, мы обнаруживаем приятные сюрпризы.

Когда Ришелье не общается с коронованными особами, когда он диктует слово за словом Шарпантье – своему преданному секретарю, – вместо того чтобы набросать схему, когда Ришелье симпатизирует получателю послания, мы видим человека из плоти и крови, использующего живой, яркий, образный стиль. Человека, противопоставляющего такой стиль педантизму ученых, равно как и общепринятому канцелярскому тону. Знаменитый пример, превозносимый морскими историками, – письмо министра-кардинала своему дяде Амадору де Ла Порту, командору Мальтийского ордена и губернатору Гавра, от 30 июня 1627 года. Речь в нем в основном идет о выборе офицеров, способных командовать сторожевыми таможенными судами в порте Дьепп: «Сообщите мне ваше мнение о тех, кому следует доверить дьеппские суда. Мне бы хотелось видеть скорее рослых мужественных моряков, запивающих ром морской водой, чем напомаженных шевалье,поскольку первые лучше служат королю. Ожидаю вашей записки, прежде чем умолять короля утвердить решение».

Попутно можно только восхищаться, как Ришелье, вникая в мельчайшие детали, лично управляет совершенно новым для Франции сюринтендантством морской торговли и навигации. Речь в письме идет о юных «мальтийцах», знатных, но совершенно неопытных. В морском флоте Короля-Солнце их иногда будут называть «котильонными бастардами».

В противоположность Генриху IV или Людовику XIII Его Высокопреосвященство скопил огромное количество заметок, много диктовал и правил. Если бы он был менее осторожным, если бы – как в случае со сторожевыми судами – позволял себе увлечься присущим ему природным остроумием, возможно, он стал бы настоящим писателем. Но Ришелье не таков. От писателя у него больше недостатков – тщеславия, эгоцентризма, зависти, склонности ко лжи, – чем таланта. К тому же его труды неодинаковы – ему не хватает единства и зачастую стиля. А ведь всем известно, что «стиль – это и есть сам человек» (Бюффон).

Много авторов во главе с Корнелем показали себя плохими судьями его произведений. Так что министр-кардинал не смог в полной мере оценить литературный интерес собственной корреспонденции. В его глазах она была повседневной работой, необходимой, государственной обязанностью; скорее рутиной, чем творчеством [101]101
  Богатство огромной переписки кардинала раскрыл Пьер Грильон. См. Les papiers de Richelieu, Paris, 1975–1985, 7 vol.


[Закрыть]. Зато Ришелье переоценивал оригинальность и глубину своих богословских трудов, успех которых тешил его тщеславие. Но в целом его потребность писать полностью сфокусировалась в двух трудах: «Мемуарах» и «Политическом завещании».

Многие люди смешивают эти произведения и восхищаются ими обоими, не всегда даже прочитав их. Конечно, эти произведения имеют общие точки соприкосновения. Их роднит общий автор (или, более точно: автор-создатель), Его Высокопреосвященство. И то и другое свидетельствует о живом интересе Ришелье к Истории – истории прошлого и его собственного времени. Подлинным заглавием так называемых «Мемуаров» было: «История короля Людовика XIII». Но на самом деле и «Мемуары» и «Завещание», под видом восхваления великих деяний монарха, в основном воплощают «желание Ришелье оставить свой образ для потомков» (Ф. Гильдехаймер).

Примечательно, что Ришелье умрет, оставив незавершенными два параллельных произведения, в том числе свое драгоценное «Политическое завещание», не издававшееся до 1688 года, а потом раскритикованное Вольтером, Эсмоненом и приписываемое, вопреки всякой очевидности, отцу Жозефу [102]102
  Так решил историк Луи Андре, издатель «Политического завещания».


[Закрыть], пока его не переиздали в наше время [103]103
  Переиздание было сделано мадам Франсуазой Гильдехаймер (1995 г.) под покровительством Общества истории Франции.


[Закрыть]и оно не снискало заслуженного признания.

«Мемуары», как и «Политическое завещание», выходят из компетентной мастерской, населенной «воспитанниками» Его Высокопреосвященства. В ней царит преданный Дени Шарпантье. Эта кардинальская «канцелярия» прежде всего занимается разбором документов. Сюда приходят справки, меморандумы, заметки, корреспонденция, ведомости, депеши, законы, договоры. После классификации, сортировки, отбора, составления резюме, компоновки готовится, наконец, окончательный обзор.

Историография долгое время спорила по поводу того, являлся или нет кардинал Ришелье подлинным автором своих политических текстов. Обычно принято считать подобные произведения плодом коллективного творчества. Действительно, Ришелье в своих произведениях бросается из одной крайности в другую. Он является создателем, запустившим огромную машину… которая продолжает работать в «Мемуарах» и после смерти великого министра. На протяжении многих лет он сам контролирует обзоры, поправляет, исправляет, наводит порядок в неразберихе, всегда подлежащей его одобрению. На протяжении всей работы он к тому же принимает в ней деятельное участие, дополняя примечаниями, критикуя, направляя, добавляя или убирая. Но если Людовику XIV не отказывают в праве написания «Мемуаров», предназначенных для его сына-дофина – несмотря на вклад в них Туссена Розе, великого Кольбера и президента Периньи, – к чему упрекать Ришелье за обращение за помощью то к отцу Жозефу (но не в написании «Политического завещания»), то к епископу Сен-Мало, Ашилю де Арле де Санси?

Тем не менее, хотя в «Мемуарах» и «Политическом завещании» прослеживается общее желание послужить славе их создателя, они сильно отличаются друг от друга. «Мемуарам», появившимся на свет между 1630 и 1631 годами, на следующий день после «Дня одураченных», явно недостает единства. Они написаны от первого лица только в период 1610–1619 годов. «Вы не найдете в них откровений человека, пути, пройденного душой. Речь идет о сухом пересказе, занимающем больше тысячи страниц и не представляющем большой литературной ценности, в котором преобладающее место занимают история и политика» (Мадлен Берто). В целом факты точны, их описание полезно, но интерпретация часто тенденциозна. Кардинал все время стремится играть положительную роль. И, следовательно, вынужден скрывать свои ошибки, придавая значение лишь своим победам. Он почти всегда прав. «Мемуары» заслуживают доверия лишь наполовину. Такой знаток, как профессор Ролан Муснье – кстати, почитатель нашего героя, – неоднократно упоминает об этом [104]104
  «„Мемуары“ – восхваление Ришелье в виде истории Людовика XIII, весьма подозрительны» (L’Homme rouge, p. 139).


[Закрыть].

«Политическое завещание» является с этой точки зрения куда более значительным произведением.