Текст книги "Судить Адама!"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

VI

Ясное, росистое утро, солнечное и тихое, обещало жаркий день. Первый день самостоятельной руководящей работы Анатолия Ручьева. Анатолия Семеновича.

Конечно, секретарь райкома комсомола тоже не рядовой, у него тоже есть подчиненные, они выполняют те или иные ответственные задания, но руководство ими не так эффективно, как на производстве, где твое умение руководить людьми очень скоро воплотится в цифры дополнительной продукции, в проценты перевыполненного плана. А это уже количественные показатели, тут можно считать, можно учитывать тот или иной промах организации труда или технологической неувязки – уже в конце рабочего дня ты знаешь материальные результаты, а в течение дня можешь контролировать ход работы комбината, производственный его ритм. Очень все наглядно и хорошо.

После гимнастики, пробежки в плавках по берегу залива и купанья Ручьев растирал махровым полотенцем крепкое, тренированное тело и ощущал не простую мышечную радость, но полноту жизни, ее избыточную энергию, которая горела в нем и просилась на волю – в движение, в мысль, в дело. Он будто глядел на себя со стороны и видел красивого, сильного мужчину, смелого и готового к любым испытаниям.

По селу голосисто кричали петухи, тявкали, перекликаясь с конца на конец, собаки, прогудел в центре отъезжающий автобус. Значит, половина восьмого, поторопись, начальник.

Ручьев натянул тренировочное трико, взял полотенце и босиком, ощущая ступнями прохладу росной еще травки-спорыша, побежал проулком к дому.

Люда ушла, в магазин за молоком, на кухне хозяйничала мать.

– Долгонько заряжаешься, Толя, – подстегнула она. – Давай по-быстрому завтракай, а то к восьми не успеешь. Начинать первый день с опоздания не резон.

– Я еще не брился, Юрьевна.

– Тогда не успеешь. Как же без завтрака?

– В буфете перехвачу.

Он наскоро побрился заводной механической жужжалкой, переоделся в светлый костюм, подтянул перед зеркалом узел галстука и, чмокнув мать в морщинистую щеку, побежал.

– Толя, а сигареты! – Юрьевна метнулась из прихожей к столу, где лежали вместе с зажигалкой две пачки «Ароматных».

Ручьев вернулся, взял у ней дымовое хозяйство, рассовал по карманам.

– Ох, Юрьевна, завязывать надо с куреньем, завязывать. Вот склероз уж начинается и вернуться пришлось – пути не будет.

– Не велик путь. Веришь, как старая бабка, в разные приметы.

Ручьев улыбнулся, похлопал ее по плечу и выскочил на улицу. Перед ним метнулась черная кошка, Ручьев свистнул ей вслед и поспешил на комбинат.

Дощатые тротуары уже скрипели и стучали под градом торопливых шагов рабочего люда. Служащие районных учреждений побегут часом позже, к девяти.

В проходной его с поклоном встретила Антиповна – увидела нового директора в окошко и уважительно вышла из-за своей застекленной загородки.

– Час добрый тебе, Анатолий Семеныч! – И обеими руками отворила тяжелую, на тугой пружине, внутреннюю дверь во двор.

– Спасибо, Антиповна.

Ручьев шагнул через порог, и тут дверь вырвалась из рук старушки и с размаха хлопнула директора по спине. Падая во двор, он успел вытянуть перед собой руки, но все же больно ударился правым коленом и рассек левую ладонь. Поднявшись, смущенно огляделся, – во дворе, к счастью, никого не было, – пососал лопнувшую грязную ладонь, полизал, сплюнул кровь под ноги. Двор, неровно замощенный битым кирпичом и щебнем, был в буграх и ямках, упадешь без подталкивания. Надо в ближайшее же время устроить воскресник, пригласить дорожников и заасфальтировать весь двор.

Виноватая Антиповна ахала в дверном проеме:

– Прости, христа ради, старую, не осилила. Вишь, какая у ей пружина, молодые чуть держат. Прости, сынок.

– Не прощу, – сказал Ручьев. – У тебя же Михеич мастер на все руки – он что, не мог снять эту пружину?

– Как не мог – сымал, да Едалий Дейч опять заставлял на место ставить. Во всем, говорит, крепость должна быть, сила. Чтобы слабые люди тут зря не шемонались [19]19
  То же, что и «шастали». Эти старики всегда засоряют язык разговорными шобонами. Шобоны (употребляется только в мн. ч.) – старые вещи, барахло, ветошь, обноски.


[Закрыть].

– Тьфу, глупость какая!

Ручьев взял у старухи косарь, которым она скоблила здесь некрашеные полы, отогнул гвозди и снял увесистую пружину. Такую не на дверь, а на тракторный амортизатор ставить можно. Забросив ее в угол двора, захламленный железным ломом, отправился в контору.

В предбаннике между кабинетами директора и первого зама его встретила праздничная Дуся. Огненно-рыжие волосы распущены по плечам, в легкой открытой кофточке, в коротенькой юбке, длинноногая, юная, она выскочила к нему из-за стола с сияющими громадными глазами – вот я какая у тебя секретарша, Анатолий Семенович, я достойна тебя, давай любые задания, высказывай любые желания, требуй что хочешь, все сделаю!

Пожалуй, это было слишком, тем более что сбоку сидел каменной глыбой полувоенный Башмаков в яловых сапогах и в строгой фуражке, держал на коленях красную папку и глядел на них с презрительной улыбкой.

Да, Дусенька, это слишком, но Ручьев слегка поклонился ей и поздоровался с веселой сердечностью:

– Доброе -утро, Дуся. Ты сегодня не просто прекрасна – ты обворожительна!

И Дуся зарделась, победно срезала взглядом дремучего Башмакова, так и не научившегося здороваться по светским правилам, сделала полушутливый реверанс:

– Здравствуйте, Анатолий Семенович! А к вам уже посетитель. Примете или подождет? – И села за машинку, не глядя на побагровевшего Башмакова.

– Приму, – милостиво обронил Ручьев. – Доброе утро, Гидалий Диевич. Проходите, пожалуйста. – И распахнул правую дверь с табличкой «ДИРЕКТОР Г. Д. БАШМАКОВ».

Тот гневно вскочил.

– Я вам не посетитель, понимаешь. Я, извини-подвинься, еще директор. – И папкой – в табличку на двери: – Вот когда подпишу приемо-сдаточный акт, понимаешь, коуш замените табличку… Грубиянка, понимаешь, бесстыдница, выставила голые, извини-подвинься, ляжки и командует…

Ручьев засмеялся, похлопал его по плечу:

– Не сердитесь, товарищ Башмаков, извините, она больше не будет. – Подтолкнул его в кабинет, оглянувшись, подмигнул заговорщицки Дусе и закрыл за собой дверь.,

Башмаков привычно сел в директорское кресло за обширным письменным столом, достал из верхнего ящика заготовленные вчера черновики приемо-сдаточных бумаг и проект приказа по пищекомбинату.

– У вас не только два телефона, но даже «пульт личности» имеется! – удивился Ручьев, гладя селектор.

Башмаков поморщился:

– Bы, товарищ Ручьев, шутейничаете, понимаешь, секретарь-машинистка уже вырядилась, извини-подвинься, как на игрища, а бумаги не перепечатаны, вы лично, понимаешь, опоздали на десять минут. Рабочие в цехах, а директора, понимаешь, нет.

– Дверь в проходной ремонтировал, чуть не убила, – сказал Ручьев, оправдываясь. И рассердился: – Не вам бы делать замечания, Башмаков… Вы тут столько наворочали, что не скоро разгребешь. Давайте бумаги, отнесу перепечатать.

Башмаков снисходительно покачал круглой щетинистой головой, нажал клавишу селектора:

– Евдокия Петровна, зайди. – И когда она вошла, невольно сжимаясь под его взглядом, подал бумаги, приказал властно: – Отпечатать в трех экземплярах. И вызови из медпункта сестру для нового, извини-подвинься, директора.

Ручьев согласно кивнул, прошел, слегка хромая, к длинному столу заседаний под красной скатертью, отодвинул стул и сел. Правое колено болело и саднило. Он завернул брючину, поглядел: на самой чашечке кожа сорвана и кровоточила, вокруг наливался синяк. Надо же! Хлопнулся, как пенсионер, а считал себя гимнастом.

– У вас есть два телефона и селектор, – сообщил как свежую новость Башмаков. – Черный – с областью, красный – с районом. Заместителей тоже два: первый – технолог, он сейчас, понимаешь, в отпуске, второй – инженер, он в командировке, приедет послезавтра. Есть и третий – экономист-бухгалтер Чайкин, но он, понимаешь, неофициальный заместитель. – Башмаков вспомнил вечерний разговор с женой и дочерью о свадьбе, о будущем зяте. – Производство и экономику знает, но, извини-подвинься, любит читать книжки и ленивый анархист. А нам, понимаешь, не книжки и рассужденья нужны, а порядок и делопроизводство. Вы, нынешние, стали, извини-подвинься, шибко грамотные, а мы из работы в работу, понимаешь, мы грамоту среди дела добывали…

Ручьев закурил и стал терпеливо слушать. Башмаков хоть и остолбенел на одном уровне, хоть и непробиваемый, но – свой же, хмелевский, когда-то активным комсомольцем был.

В раскрытую дверь влетел стук машинки, и следом за ним в кабинет вплыла тучная медсестра,с чемоданчиком. Ручьев встал ей навстречу, а Башмаков продолжал выступать:

– Извини-подвинься, но свой план по построению коммунизма в Хмелевке я, понимаешь, возьму на другой объект. Товарищ Дерябин большой руководитель, но он недооценивает…

Сестра сделала противостолбнячный укол, забинтовала колено и руку, сложила в чемоданчик свои принадлежности и неспешно, как баржа, уплыла.

Башмаков продолжал выкладывать разные бумаги и, гордый собственным великодушием, наставлял преемника, учил делу. Ручьев крепился, крепился и не выдержал:

– Не дело портит человека, а человек – дело.

– Правильно, – не понял Башмаков. – Это у нас основное.

Наконец Дуся принесла отпечатанные бумаги, они подписали их, и Башмаков передал Ручьеву главное – печать.

– Она, понимаешь, отклеилась от долгого употребления, – Башмаков достал из кармана кителя черный кисет, а из кисета черный резиновый кружочек и передал ему, – но вы сделайте новую ручку и приклейте. Старая, понимаешь, потерялась, поскольку была сломана. Штемпельная подушка вот здесь, в правом верхнем ящике.

Ручьёв помял черный кружочек, вымазанный синей мастикой, поглядел на перевернутые мелкие буковки.

– Одна резинка. Как же я ее носить буду? Вы дайте мне этот свой кисет…

– А на другом объекте, понимаешь?

– На пожарке, что ли? Да там и печати-то, наверно, нет.

– Как так, понимаешь? Начальник не должен быть без печати.

– Тогда, может, – отдать Дусе или Чайкину Сережке?

– Отдать печать?! – Башмаков сокрушенно покачал головой. – И таких назначают на ответпосты! Учтите, без печати вы – ничто!

– Ну ладно, ладно. – Ручьев сунул резинку в наружный карман пиджака. – Что еще?

– Распорядок дня. Он на столе под стеклом. Садитесь и читайте. – Башмаков наконец вылез из-за стола, взял под мышку неразлучную красную папку и канцелярское Дело с планом построения коммунизма. – Желаю высоких производственных успехов и семейного счастья в личной жизни.

Пожатие было сильным, – рука сапожника! – уверенным, а улыбка, с прищуром холодных светлых глаз, – мстительно-торжествующей, будто он уже видел не только близкое поражение Ручьева, но и конфуз начальников, его назначавших. Ручьев засмеялся и помахал ему перевязанной левой рукой. Катись ты, дядя, подальше с этой своей убежденностью в собственной незаменимости, проживем.

VII

Башмаковский распорядок дня был прост и краток:

1. Сидение в кабинете и руководство 8.00 – 12.00

2. Обед 12.00 – 13.00

3. Прием посетителей 13.00 – 14.00

4. Подписание и заверка печатью 14.00 – 15.00

5. Обход цехов комбината 15.00 – 15.30

6. Встречи с руководителями общественных организаций 15.30 – 16.00

7. Совещание по итогам дня и планам на следующий рабочий день 16.00 – 17.00

Ручьев вынул этот листок из-под стекла, смял и бросил в корзинку у стола. Надо оглядеться и составить свой распорядок. А кресло у него хорошее, удобное, жаль, не вертящееся. Впрочем, особо вертеться тут не надо, селектор и телефоны под рукой. Он нажал клавишу селектора, позвал неофициального заместителя:

– Сережка, надо посоветоваться, заскочи на минутку.

– Сам уже, значит, не можешь? – удивился тот. – Я же через стенку от тебя.

– Ну-у наглец! Taк говорить с директором! Уволю!! – И переключился на секретаря: – Дуся, в колбасном доска «Наши ударники на набивке кишок», измените название.

– На какое, Анатолий Семенович?

– Да пусть напишут просто: «Наши передовики». Проследи.

– Хорошо, Анатолий Семенович, сейчас сбегаю в цех.

Сергей Чайкин, улыбаясь, прошел от двери к директорскому столу, истово поклонился.

– По вашему приказанию прибыл, дорогой Анатолий Семенович!

– Молодец, что величаешь, хвалю.

– Куда деваться, вдруг в самом деле уволишь. Вон ты какой грозный. И уже перевязан. Сразу в бой бросился?

– Приходится. Состряпали вы с Башмаковым черт-те какое хозяйство… Садись.

Они были ровесниками, вместе учились в школе, дрались, дружили, влюблялись в одноклассниц, вместе призывались в армию, служили в одной части, только Ручьев на последнем году стал освобожденным комсоргом полка, а сержант Чайкин до конца был командиром минометного расчета. После увольнения в запас их пути разошлись еще дальше. Ручьева взяли в райком комсомола, и он поступил на заочный истфак пединститута, а веселый книгочей, Чайкин затосковал по серьезности и порядку и ушел в бухгалтеры. В прошлом году закончил с отличием экономический факультет и загордился этим, особенно перед руководителями: экономика – это, уважаемые товарищи, наука, а экономисты – основательные люди, в отличие от хозяйственников и администраторов, сплошь дилетантов, ярко выделяющихся своим невежеством и профессиональной глупостью среди остального работающего люда. Башмаков принял это заявление на свой счет и не простил обиды даже после того, когда узнал, что Чайкин любит его дочь и хочет жениться.

– Ну вот, Сережка. Вчера я кое-что прикидывал на досуге, давай уточним, а после рабочего дня посовещаемся с начальниками цехов, с мастерами…

Требовательно зазвонил черный областной телефон, Ручьев взял трубку. Сам начальник управления товарищ Дерябин поздравлял с вступлением в должность и настоятельно просил дать к концу дня свои предложения по новому названию комбината.

– Хорошо, – сказал Ручьев, – как-нибудь на досуге… Сегодня? Но это ведь, кажется, терпит… Хорошо, Иван Порфирьевич, мы посоветуемся… Нет, пока не знаю… Но ведь я еще не осмотрелся… Я постараюсь, конечно, но оба заместителя в отъезде, из главных специалистов есть только бухгалтер-экономист… Ну, хорошо, приеду. – Ручьев пожал плечами и, положив трубку, вопросительно посмотрел на улыбающегося Чайкина. – Требует дожать месячный и квартальный планы. Первого июля в управлении назначено совещание, предлагает выступить с предложениями по расширению производства…

– Прошлогодние подправим, и валяй. Башмаков всегда так делал.

– За что и слетел. Странно, что ты предлагаешь его в пример.

– Не в пример, но комбинат-то прежний, ты только пришел, ничего еще не знаешь. Дерябин говорил с тобой конфиденциально, а через час-другой придет официальная телефонограмма: «Директору Хмелевского пищекомбината тов. Ручьеву. Предлагаем первого июля текущего года к одиннадцати ноль-ноль прибыть на областное совещание в управление местной промышленности. При себе иметь анализ производственной деятельности комбината и план увеличения производства установленной продукции».

– Анализ и план? Когда? Он же сам требует дожать месячные и квартальные задания, осталось четыре дня!

– Именно поэтому и гонит. Он умный, Толя, он знает, что полугодовой управление не вытянет, надо принимать меры. Вот и собирает большое совещание уже первого июля – пусть все видят, что Дерябин быстр, оперативен и контролирует ситуацию. Он даже мелкие детали не забывает: устаревшее название нашего комбината, смешную Доску передовиков в колбасном цехе. Да и не такие это мелочи. Так что не забудь о названии, занимайся текущими делами, гони план, а первого скатаешь в управление.

– Без анализа и плана?

– Подправим прошлогодние, Башмаков всегда так делал.

– Опять ты со своим тестем! Я что, идиот? Все башмаковское тут давно надо опрокинуть, развалить, разметать до основания. Или, по-твоему, не надо?

– Надо, Толя. Но знаешь, что говорил на этот счет господин Лихтенберг? Он советовал не разрушать слишком поспешно неудобное здание, чтобы не подвергнуться новым неудобствам. Улучшения надо вводить понемногу.

– Книжник ты. Начитался и золотой серединки хочешь, боязливым стал, осторожным.

– Предусмотрительным, скромно говоря, дальновидным.

– Скромняга! Но неужели ты думаешь, что с башмаковскими «планами» я поеду в управление?

– Проформа. У них свои планы.

– Но работать-то нам, Сережка! Зачем же нам прошлогодние руководящие бумажки?… – Он смял потухший окурок в пепельнице, достал новую сигарету. – Неси годовые отчеты за последнюю пятилетку и липовые ваши анализы. Как-нибудь разберусь. И составлю реальные планы, новые.

– Новые! Ничего не изменилось.

– А кто виноват? Мы же сами и виноваты – переписываем прошлогоднее старье, втираем очки самим себе. Хватит! Сыты!

– Хватит так хватит. – Чайкин неохотно поднялся. – Только сейчас не до анализов. Мне зарплату вот надо рабочим выплатить, а ты гони процент, занимайся текучкой, иначе запаришься и ничего не сделаешь.

– Сделаю, неси. – Ручьев щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету и, проводив взглядом недовольного

Чайкина, вызвал по селектору Куржака. Вчера из-за первенства с женой разводился, деятель, а нынче глаз не кажет.

В кабинет вбежала радостная Дуся, за ней крупный Иван Рыжих и кривоногий коротыш Федька Черт втащили злополучную доску из колбасного с новой красной надписью по черному полю: «Наши лучшие люди». Значит, Дуся проявила творческую инициативу и самостоятельность.

– Не пойдет, – забраковал Ручьев безжалостно и вышел из-за стола. – Я же просил, Дуся, – «Наши передовики». А лучше было бы так: «Наши передовые производственники». – Заметил ее огорчение, пояснил: – Нельзя оценивать человека только процентами плана. Выполнил, и лучший. А другие люди что же, худшие? Вот Иван Рыжих, например, перекрыл сегодня норму, а Федор Фомин не дотянул. Значит, одного на доску, а другой в худших походит, так? – Он требовательно посмотрел на рабочих. – Или не так, «стакановцы»?

– Не так, – сказал Черт обиженно. – Не на что пить-то.

– У меня жена родила, в больнице лежит, яблок просит, – пожаловался стоящий боком Иван Рыжих. – Зарплату нынче дадут, нет ли?

– Дадут. Тащите доску обратно и напишите, как я велел.

– Хорошо, – прошептала сконфуженная Дуся.

– Нам все одно, – сказал Черт. – Нам и наступать – бежать, и отступать – бежать. Я правду говорю. Я в кулак шептать не люблю.

Они шумно выволоклись со своей доской в приемную, грохнули дверью. Зачем тащились три человека? Видно, Дуся хотела показать.свое радение, а мужики – справиться о получке. Оба, кажется, страдают с похмелья.

Красный телефон заливисто вернул Ручьева за стол. Звонил сам Балагуров, поздравлял с началом новой самостоятельной работы.

– День у тебя важный, торжественный, но все же не забудь: сегодня в четырнадцать ноль-ноль очередное заседание бюро, не опаздывай, а то выведем из состава… Не закрутился еще?

– Нет, пока все спокойно, спасибо за внимание.

– Перестройками не увлекайся, гони план, а то и районную сводку испортите, не только свою…

Будто все дело в отчетной сводке.

Пришел в сопровождении своей счастливо-воздушной Нины Сергей Чайкин с ворохом папок, свалил их на край директорского стола, а Нина положила перед Ручьевым финансовые документы для Госбанка.

– Подпишите вот здесь, здесь и еще здесь, – потыкала она красным лакированным ноготком. – И поставьте, пожалуйста, печать.

Ручьев подписал, достал из кармана резиновый черный кружочек, а из ящика стола – фиолетовую штемпельную подушку, потер по ней печатью, потом оттиснул на бумагах, где показывала Нина.

– Взяли бы вы ее, ребята, а то еще потеряю.

Они дружно отказались: не положено, что ты! Разве что секретарше Дусе, но она работает без году неделя, приглядись сначала. Потом Нина церемонно пригласила на свадьбу:

– В воскресенье мы с Сережей сочетаемся законным браком, просим вас пожаловать к двенадцати часам дня на свадебный обед.

– Ух ты! – восхитился Ручьев. – Так торжественно меня еще не приглашали. Обязательно приду! Но при одном условии: подумайте над новым названием комбината. Начальство приказало доложить к концу дня наши предложения.

– «Золотое кольцо», – выдала Нина близко лежащее.

– Это скорее для молодежного кафе.

– Почему? – заступился за невесту Сережка. – Колбаса же кольцами, кругами.

– А почему «золотое»? Колбаса желтая или себестоимость высокая? Да и выпускаем мы не только колбасу. Думайте еще.

Они заторопились к себе, а Ручьев раскрыл одну из принесенных Сережкой папок, но тут вошла директриса Смолькова:

– Здравствуйте, товарищ Ручьев!… Как вы, вероятно, помните из вчерашнего разговора, я за разрешением собрать металлолом. Вы великодушно обещали, и вот я сама, лично взяла грузовик и приехала со школьниками. Необходима бумага, письменное распоряжение на предмет осмотра вашей территории и сбора металлолома.

Ручьев соединился по селектору с проходной:

– Антиповна?… Пусть школьники соберут железки вокруг складов, цехов и мастерской. Они на грузовике номер… Какой номер вашей машины? – спросил он Смолькову.

– УЛБ 12-15, – недоверчиво подсказала та.

– УЛБ 12-15, – повторил Ручьев в микрофон. – Не задерживайте, они со своим директором.

Ручьев опять придвинул раскрытую папку, взял лист бумаги, карандаш, но Смолькова глядела на него с удивлением и ждала. Не верилось, что дело, тянувшееся полгода, новый директор решил так легко и просто.

– Один звонок, и все? – недоумевала она.

– Все, – сказал Ручьев.

– А бумагу?

– Да вы что в самом деле, не верите?

– Верю, товарищ Ручьев, но у меня школьники, и без бумаги нельзя. Воспитание молодого поколения должно быть наглядным и идти в направлении уважения к порядку. – Увидела, что Ручьев нетерпеливо поморщился, зачастила: – Я объясню, объясню. Если, допустим, я выйду к ним без бумаги, без документа, возникнет нежелательная вольность, они увидят, что нас пропустила простая старуха Антиповна.

– Так я что, ворота вам должен отворять? У меня несколько другие обязанности.

– Извините, товарищ Ручьев, не ворота, дайте только бумагу. Молодое поколение должно наглядно видеть официальное воплощение власти, иначе оно приучится к самовольству… Надо написать – где, что и сколько лома собрать, а потом, на основании этого документа, проверить путем взвешивания на автовесах.

Ручьев потерял терпение:

– Послушайте, у меня нет времени. Потом поговорим, позже.

– Всегда ценю и уважаю время, но вы могли бы говорить с женщиной более вежливо. – Она вышла, предварительно пропустив в кабинет банковского служащего с белой перевязанной головой.

Служащий остановился на почтительном отдалении и сообщил:

– Управляющий нашего банка товарищ Рогов-Запыряев договаривался с вами насчет резинового шланга и вот прислал меня…

Ручьев опять отодвинул рабочую папку, позвонил в винный цех, велел дать полметра или метр – сколько скажет банковский посыльный – резинового шланга. А потом втолковывал посетителю, что дело пустячное, что шланг б/у свое отработал и не стоит ни копейки, а посетитель долго не верил и тоже просил бумагу. Но у этого хоть повреждена голова, причина уважительная…

– Что у вас с головой?

– Управляющий сторожевую машину на нас испытывает, вот и повредило. Говорит, с резиновым шлангом мягче бить станет, оглушать только, а ран никаких.

– Весело. Не подскажете ли новое название нашему комбинату?

– Нет. Управляющий об этом ничего не говорил.

– Так я говорю. Прошу!

– Вы не мой начальник.

– Ладно, будьте здоровы.

И едва проводил этого, едва взялся за папку – телефон. Объединенный профком районной промышленности интересовался вопросами условий труда и отдыха, соблюдения распорядка дня, графика отпусков, выполнением плана культурно-массовых мероприятий. Конец полугодия, нужно для отчета.

– Придите да проверьте, – сказал Ручьев профсоюзной даме, – у меня нет времени.

– А чем вы занимаетесь, если не секрет? – спросила та игриво.

По голосу Ручьев узнал веселую Елену Веткину, своевольную жену инженера РТС, которая работала в райплане. Сейчас она, видимо, замещала штатную профдеятельницу – время летних отпусков, суетное время.

– Что же вы молчите, трудно ответить? Или чем-то заняты?

Ручьев представил кокетливую Елену, подыграл:

– Занят: секретаршу свою целую. – И звонко чмокнул в трубку. – В обед собираемся пойти купаться,

– Возьмите меня. Я не уступлю вашей секретарше. В плавании, разумеется.

– Я подумаю и позвоню. – Ручьев презрительно придавил трубку.

В дверях Андрей Куржак, в забрызганном известью или цементом халате, торопливо вытирал руки бумажными концами. Вытерев, сунул скомканный пучок в карман, прошел к столу. Был он чисто побрит, из халата выглядывала белоснежная сорочка. Значит, помирился со своей передовой Верунькой и уже не торопится к новому директору.

– Помирился, – подтвердил Куржак. – Только запоздал я, Семеныч, не поэтому. Мы с Верунькой на час раньше пришли, фундамент под мясорубки в колбасном делали. Колбасники в прорыве, вот и решили подмогнуть. Если директор к нам лицом, то и мы будем рады помочь.

– Молодец. Только кто же будет подтягивать твое сосисочное отделение?

– Подтяну сам. Тут Сеню Хромкина надо, он по любым машинам молоток, да сейчас сторожевой автомат для банка заканчивает, после обеда обещал ко мне. Давай сперва с колбасниками. Я вот как думаю, Семеныч… – И, присев к столу, выложил свой план.

Думал Куржак правильно, дельно. На комбинат еще в прошлом году пришли новые мясорубки в комплекте с электромоторами, их и на склад не заносили, распаковали «оставили на улице – собирались смонтировать в январе, сразу после завершения годового плана, но так и не собрались. Башмаков требовал водрузить их на бетонный фундамент, а бетона тогда не было, строители помочь отказались. Вот теперь сделали сами, правда, не бетонный – кирпичный, но прочный вышел, постоит.

– Мы анкерные болты туда замастырили, – радовался Куржак. – Теперь ставь мясорубки и жми на всю железку. У них же производительность знаешь какая – запросто два нынешних плана дадим!

Ручьев тоже возрадовался, но тут же и озаботился: комбинат работает на местном сырье, новое оборудование надо еще суметь загрузить. Позвонил директору местного совхоза Степану Мытарину, и сразу удача: там четырех коров убило током и племенной бык ногу сломал – пять мясных туш бери хоть сейчас. Мытарин уже звонил на областной мясокомбинат, но там соглашаются взять только быка, хотя коровы освежеваны сразу после беды, их мясо можно использовать в пищу. Врачебную справку они предъявят.

– Везите! – сказал Ручьев с воодушевлением. – Если еще что-то такое будет, возьмем без разговоров. Производственные мощности теперь увеличились.

– Так я пойду за» мясорубками, Семеныч? – Куржак поднялся, натянул на лысеющую голову берет.

– Давай действуй. К вечеру поставите, и завтра с утра можно пускать. Месячный план, думаю, одолеем.

– Запросто! Только к этим мясорубкам парочку рабочих надо, хорошо бы мужиков. У меня лишних нет, у Веры если. Только уж ты сам, Семеныч, и на меня не ссылайся, а то опять мы с ней поругаемся до разводу.

– Хорошо, я с ней поговорю. Не придумаешь ли новое название комбинату?

– Не мастер я на такие дела.

– А ты подумай, подумай.

Куржак неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, предложил неуверенно:

– «Спокойная жизнь» – подойдет? – Увидел кривую улыбку Ручьева, развел руками: – Я же говорил, не мастер. Пойду…

О рабочих Ручьев договорился с Верой по селекторной связи. Хитрая, чертовка. Упиралась, набивала цену, жаловалась: у меня только два мужика, доску передовиков с вашей секретаршей сейчас устанавливают, но так и быть, не пожалею для родного комбината, отдам последних. А эти последние – Федька Черт да Иван Рыжих – известные выпивохи, нигде подолгу не задерживаются, кроме рыболовной артели. Что ж, пусть так. Возможно, в колбасном-то и приживутся: на новых машинах, если обеспечить полную нагрузку, заработки будут хорошие.

– Комбинат по-новому не наречешь? – спросил Ручьев в микрофон.

– «Дружная семья», – выдала с ходу Вера.

– Приятно слышать оптимистические речи. Молодчина.

Ручьев отключился, достал новую сигарету, прикурил и опять взял папку с годовым отчетом. Сдвинем мы свое дело, понимаешь, раскочегарим, и тогда уж, извини-подвинься, нас не остановишь!