Текст книги "Судить Адама!"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

VI

Сеня сломил розовую талинку, разровнял песок у кромки берега и, присев на корточки, стал вычерчивать план транспортировки рыбообразной невидальщины жизни. Первый вариант вышел неудачным от поспешности размышления дела, и он затоптал чертеж тапками, разгладил песок для повторной картины изображения.

Становилось жарко. Босая голова вспотела от внутренней напряженности температуры мысли, а также от внешнего воздействия атмосферы окружающей среды, поскольку площадь лысины была обширного пространства. Солнце уже успело подняться довольно высоко над лесом и сверкало ослепительным всемогуществом своего животворящего вещества для растительного мира посредством фотосинтеза.

Второй план-чертеж вышел гениально простым и потому убедительным: от берега к водовозке поставить один за другим несколько ленточных транспортеров с электромоторами (подключить можно к осветительной сети уткофермы), положить на транспортеры тело рыбы с косогора и по общему сигналу начать единовременное движение водовозной (теперь уже рыбовозной) машины и транспортеров. Через десять метров (на длину грузовика) – стоп, минутная остановка. Зачем? А чтобы в образовавшейся между рыбовозкой и крайним транспортером промежуток встал грузовик и поддержал провисшее тело рыбы. Затем продолжить движение, чтобы через десять метров опять подставить грузовик. Так, с подхватами рыбы у крайнего транспортера, и двигаться в сторону Хмелевки, пока не кончится вся протяженность этого чудородия.

– Значит, из воды ее подают транспортеры, а дальше тянут с перехватом машины? – раздался над ним знакомый бас.

Сеня вздрогнул от неожиданности, но не удивился, что над ним стоит рослый корпусной богатырь в мотоциклетном шлеме. Голос директора совхоза Мы-тарина, своего главного начальника, Сеня не забывал. Мытарин не раз заставал занятого деловым размышлением Сеню, пугал внезапностью своего громкого обращения, но Сеня не сердился: он любил молодого директора за смелую езду на мотоцикле, за благоволение техническим делам НТР, за страсть ко всяким исключительным событиям и фактам происшествий. Сегодня Мытарину повезло не меньше Парфеньки и других жителей Хмелевского района в видах патриотической гордости от явления небывальщины жизни посреди громкого существования злободневности.

– Похоже, настраиваешься вытаскивать что-то бесконечное? – уточнил Мытарин,

Сеня кивнул блестящей плешью и легко, как молодой, поднялся с корточек.

– На всякий случай непредвиденности, Степан Яковлевич. Меньший минимум из большого максимума протяженности сделаем в любой период времени. Дар природы надо беречь.

– Молодец! – засмеялся Мытарин. – Идем послушаем допрос главного героя этого чуда. Надо же отмочить такое!

Сеня оглянулся и увидел на бугре, кроме водовозки, красной пожарной машины и директорского мотоцикла ИЖ, «жигуленка» с синей мигалкой на крыше. Рядом с ним стояли Парфенька с Витяем и двое милиционеров – длинномерный подполковник Сухостоев и короткий Федя-Вася, участковый старшина, перепоясанный ремнем и плотно притянутый к желтой пистолетной кобуре. Законная фамилия у него Пуговкин, но все, как обычно в Хмелевке, звали по-уличному Федей-Васей, перестроив так его имя-отчество.

История поимки рыбы, которую излагал Парфенька, не занимала Сеню, и он, постояв из вежливости рядом с Мытариным, отошел в тенечек под ветлу, где дремал кривоносый пожарник. Витяй тоже заскучал под стальным взглядом Сухостоева и ушел вслед за Сеней – полежать на прохладе, покурить.

А Мытарин с какой-то детской любознательностью слушал Парфеньку, вникал во все вопросы, которые задавал Федя-Вася, и с улыбкой поглядывал на неприступно молчащего Сухостоева, который все еще не мог поверить в реальность свершившегося.

– А протокол для чего? – спросил Мытарин.

– Для порядка, – сказал Федя-Вася, не привыкший удивляться. Поправил на капоте «жигуленка» блокнот и, прежде чем продолжить допрос, разъяснил: – Что такое протокол? Документ, Какой документ? Следственный. На какие вопросы отвечает следствие? На главные семь вопросов: что? кто? где? когда? как? при каких обстоятельствах? с какой, целью?

В отличие от многодумного Сени Хромкина, занятого изобретательством и мировыми вопросами, Федя-Вася был трезвый практик жизни и считался самым кратким и отчетливым человеком – он рассуждал в форме вопросов и ответов.

– Какая леска на спиннинге? – спросил он Парфеньку.

– Хорошая, – сказал Парфенька. – Плохая лопнула бы.

– Отвечать не вообще, а конкретно: сечение? производство? фирма изготовления?

– Да японская, миллиметровка, поводок стальной. А блесна белая, из серебряной ложки. Пелагея залает, если увидит.

– Это к делу не относится.

– Как не относится, когда на серебряную блесну взяла!

– Пелагея не относится, а не блесна.

– Ложка-то Пелагеина, чудак-человек. А я Пелагеин супруг, муж, короче сказать. Не относится! Кого хошь спроси, все так же скажут.

– Ты должен пререкаться на допросе? Не должен. Вот и отвечай на мои вопросы.

– А я что делаю! – Парфенька снял заячий пестрый малахай, вытер им вспотевшее лицо и опять надел. Он еще робел под грозным взглядом подполковника Сухостоева, начальника всей районной милиции, но участкового Федю-Васю уже не боялся совсем и без робости глядел на директора совхоза Мытарина.

Федя-Вася, однако, продолжал нажимать:

– В районной газете сообщалось, что ты мечтаешь поймать трехметровую щуку. Было такое или это придумали Мухин и Комаровский?

– Было.

– А почему поймал длиннее задуманной?

– Такая попалась.

– Но ты, наверно, втайне мечтал о такой или это она сама явилась, бесконечная?

– Мечтал. – Парфенька виновато опустил голову: тут он сознавал, что пересолил, не надо мечтать так далеко. Что ему, больше всех надо? Но ведь не для себя хотел – для родимой Хмелевки.

– На сколько метров ты мечтал?

– В длину?

– Не в ширину же.

– Ширину я прикидывал обыкновенную, а то не вытащишь.

– Мы о длине говорим.

– Длина сперва виделась на три метра, потом стала расти и сделалась такая большая, что и сказать нельзя и руками не разведешь, потому что какие тут надо руки, когда немыслимая протяженность без конца, без краю.

Сухостоев наконец разомкнул тонкие губы:

– Голову надо проветривать, Парфеня.

– Как так?

– Малахай почаще сымай, вот как, особенно летом. Натворят черт знает что, а милиция разбирайся. – И Сухостоев полез на цистерну рыбовозки еще раз убедиться в нелепой реальности.

– Вытащим, – успокоил его Мытарин. – Мой механик вон уж и план составил,

– Я знал, что приноровится, – обрадовался Парфенька. – Сеня такой, завсегда выручит. Только поскорей давайте, а то она задохнется.

– Воду чаще меняйте.

– Это мы знаем, Степан Яковлевич. Скажите только, чтобы пожарника отсюда не сымали. Ладно?

– Сделаем,

Федя-Вася сердито постучал двуствольной ручкой по капоту «жигуленка»:

– Мы занимаемся чем? Допросом. А вы делаете что, товарищ Мытарин? Отвлекаете допрашиваемого. Прошу отойти.

– А почему, собственно, допрос? Преступник, что ли? Он подвиг совершил, настоящий трудовой подвиг.

– : Это еще неизвестно.

– Как неизвестно? Вот она, рыба, перед вами. Видели когда-нибудь такую?

С цистерны мягко спрыгнул на траву подполковник Сухостоев, похлопал ладонью об ладонь, отряхивая возможную пыль.

– Видели, товарищ Мытарин, видели, – сказал он с усмешкой. – Я лично еще раз осмотрел. Подвиг это или преступление – дело не наше, определят потом. А протокол никогда не помешает. Так, старшина?

– Так точно, товарищ подполковник.

– И если представят Шатунова к награде, мы не против, получай; захотят наказать – протокол допроса, вот он, готовый. А наказания, товарищ Мытарин, бояться не надо. Каждый человек отбывает на земле свой срок. Так, старшина?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Продолжайте допрос

– Слушаюсь.

Мытарин покачал красной и большой, как котел, головой в шлеме, улыбнулся:

– Ну деятели! – Взял свой мотоцикл за рога, выкатил на тропу, вставил ключ зажигания. – Сеня, поехали за техникой. А тебе, подполковник, советую поставить тут пост и содействовать спасению рыбы. Дело это не частное и не совхозное, а государственное. Или закон об охране природы тебя не касается?

Сухостоев сказал, что на шантаж его не возьмешь, но никто его уже не слышал: Мытарин ударил ногой по педали кикстартера, мотоцикл зататакал, как пулемет, и отрезал милиционера с Парфенькой стеной синего дыма. Когда дым рассеялся, Мытарина и Сени уже не было, по дороге, удаляясь, катилось шумное пылевое облако. Скоро оно затихло, померкло и растаяло у горизонта в небесной синеве.

– Щенок, – сказал вслед ему Сухостоев. – Вздумал меня пугать, будто не вижу ситуацию. Сам вижу, что не пескарь пойман, не какая-нибудь сентепка. Так, старшина?

– Никак нет, товарищ подполковник.

– Что-о?

– Никак нет. – Федя-Вася умел быть объективным. – Товарищ Мытарин есть кто? Специалист с высшим образованием – раз, директор совхоза «Волга» – два, член бюро райкома – три, депутат райсовета – четыре, муж народной судьи Мытариной – пять. Вот! – Федя-Вася потряс сжатым крепеньким кулачком. – Может такой человек быть щенком? Никак нет, товарищ подполковник. К тому же он двухметрового росту.

Парфенька поглядел на Федю-Васю с уважением.

– Заканчивай допрос и оставайся здесь дежурить, – приказал Сухостоев. – Пожарную машину используй для сохранения рыбы по усмотрению гражданина Шатунова. Возьми в багажнике матюгальник для команд на расстоянии.

– Слушаюсь, товарищ подполковник.

– Действуй по обстановке. О всех происшествиях докладывай немедленно. Телефон в Ивановке, рацию пришлем. – И Сухостоев, окинув заключительным взором береговой косогор с водовозкой и тянущейся из нее рыбой, влез, сложившись втрое, за руль «жигуленка». Дождавшись, пока Федя-Вася достанет жестяной рупор и захлопнет сзади багажник, запустил двигатель и уехал.

VII

Следующими прибыли секретарь райкома партии товарищ Иван Никитич Балагуров и председатель райисполкома Сергей Николаевич Межов.

Федя-Вася взял под козырек, увидев запыленную черную «Волгу», и поднес ко рту мегафон.

– Гражданин Шатунов, на выход! – Голос звонко прокатился по всему заливу и веселым эхом отозвался в прибрежном лесу. Федя-Вася возрадовался его могучести и крикнул еще раз.

От ветлы нехотя поднялся Витяй, а из-под водовозки метнулся задремавший Парфенька.

– Вольно, – сказал Балагуров, выкатываясь из машины и хлопая дверцей. – Смотри-ка, местечко какое выбрали – прямо курорт. А, Сергей Николаевич?

Бритоголовый, полный, в свободном полотняном костюме, Балагуров с улыбкой оглянулся на молодого увальня Межова и покатился навстречу Парфеньке.

– Здравствуй, герой! Ну, где твой Соловей-разбойник, показывай. – Он пожал Парфеньке мокрую руку, похлопал его по плечу. – Всех переполошил с утра пораньше. Сидоров-Нерсесян вот с такими глазами в область трезвонит, Мытарин с Сеней Хромкиным спешно готовят технику, Сухостоев даже беспокоится, электрическая, говорит. Правда, что ли?

– Истинная правда, Иван Никитич, сам Сеня два раза проверял. Тут она, в машине. И еще там… – Парфенька качнул головой вбок, в сторону залива, протянул руку Межову. – С добрым утречком, Сергей Николаич.

Плотный, среднего роста Межов исподлобья глянул на Парфеньку, тиснул его руку и, косолапя, как матрос на качающейся палубе, прошел за Балагуровым к водовозке.

– Неужто эта? – недоумевал Балагуров, запрокинув кверху блестящую, бритую голову. Не верилось, что толстенный тугой рукав, грузно свисающий из люка, такой неестественно яркий, изумрудно-янтарный, красивый, и есть разбойная рыба.

Межов ухватился за скобу на боку цистерны, подтянулся и с неожиданной легкостью, забросил вроде бы неспортивное тело наверх. Постоял там, нагнувшись и склонив голову над люком, посмотрел, потом протянул руку Балагурову.

– Влезайте.

Балагуров, похохатывая над своей пузатой ловкостью, влез на колесо водовозки, ухватился за железную руку Межова и тоже оказался наверху.

– Не дотрагивайтесь, – остерег Парфенька. А Витяй засмеялся:

– Начальников она не тронет, побоится. Балагуров зачарованно разглядывал диковинную добычу и причмокивал полными губами:

– Вот это да-а! А говорят, чудес на свете не бывает. Бывают, да еще какие бывают – своим глазам не веришь. Так, нет, Сергей Николаевич?

– Очевидное – невероятное, – сказал Межов.

– Точно. Давай тому профессору на телестудию позвоним. Вот фамилию забыл, старый склеротик.

– Капица, Сергей Петрович.

– Точно, он. И еще Василию Пескову – хорошо о природе пишет, защищает. А нас, руководителей, колотит. Ну, давай смотреть дальше.

Они спрыгнули на землю и пошли за Парфенькой вдоль фантастической рыбы. К Сказочным ее размерам они были подготовлены с раннего утра докладами и сообщениями, но все равно не верилось, хотелось потрогать ее руками, пощупать, погладить по изумрудной глянцевой 4eщiye, мелкой и плотной, как змеиная кожа.

– А сильно бьет? – спросил Балагуров.

– Сильно, – сказал Парфенька. – Мой Витяй аж отскочил, а один ивановский заблажил лихоматом на всю Ивановку. Правда, Сеня только вздрогнул немного, но»вы лучше не трогайте, Иван Никитич, не беспокойте.

– Тяжелая, должно быть, – предположил Межов. – Как кирпич, – обрадовал Парфенька. – Если взять два метра длины, пуда три с походом будет.

– Полцентнера в двух метрах? – восхитился Балагуров. – А вся длина на сколько потянет, как думаешь?

– Не знаю. До самого леса плескалась, и круги страшенные.

– А все же? Примерно?

– Километров на пять-шесть.

– Киломе-етров? Не может быть!

– Так ведь примерно. А всамделе-то и длиньше может выйти.

– Неужели? – Балагуров изумленно остановился, глядя на Парфеньку. Он любил сообщения, равные чуду. – Да ведь ты герой, Шатунов, и не просто герой, а всего Советского Союза.

А Межов уже сидел на корточках у самого берега и чертил поднятой тут же розовой талинкой на песке ликующие цифры.

– Полугодовой? – спросил Балагуров.

– Годовой, – сказал Межов, поднимаясь.

– Понял, Шатунов? А ты в брезентовой робе ходишь, в заячьем малахае. Сейчас же в машину и дуй с Митькой домой, облачайся в парадную форму. Тут скоро народу наедет, газетчиков разных, корреспондентов. Вон уж двое наших явились.

По косогору в самом деле спешили к ним Мухин и Комаровский, известные в районе фельетонисты, голенастые современные молодцы, обтянутые джинсами. Рукава рубашек у обоих закатаны, волосы до плеч. Один из них с ходу припал на колено и щелкнул фотокамерой, другой сделал это не останавливаясь.

– Беги, – подтолкнул Балагуров Парфеньку, – не теряй времени. Мы с Межовым тебя подождем.

Парфенька затрусил в гору, ловко отбившись от газетчиков:

– Я на минутку. С Витяем покалякайте, он знает.

Райкомовский шофер Митька был ленив и равнодушен, как все старые холостяки. Он не вылезал из машины, коротая время с детективом А. Адамова, и, когда запыхавшийся Парфенька плюхнулся рядом с ним на переднее сиденье, запустил, не глядя на него и ничего не спрашивая, двигатель, привычно тронул машину. Уже за дамбой, выруливая на проселок, повернул голову и удивленно поднял одну бровь, обнаружив вместо Балагурова Парфеньку, пенсионного рыболова.

– Ты куда это наладился, дядя?

– Домой, – ответил Парфенька приветливо. – И потом обратно. Балагуров велел. Надо в праздничную одежу нарядиться: штиблеты со скрипом надену, кепку-восьмиклинку, подвенечный костюм…

– Ты вроде женатый.

– Второй раз. Балагуров велел. За тебя. Хе-хе-хе. Шутю, конечно/. Чего не женишься, пятьдесят, поди?

– Сорок семь только. Ну и что?

– Ничего, да девок жалко.

– Так пожалел бы.

– Я уж старый для этого.

– Вот и молчи.

Парфенька не обиделся, а повеселел, представив, как удивится Пелагея, когда увидит у окошка черную «Волгу» и своего мужа Парфения Ивановича, выходящего из нее. Сперва баба испугается, конечно, затем станет подозрительно расспрашивать, выпытывать разные сомнения и только потом зачнет радостно ахать, оглядываться и креститься, чтобы не сглазить удачу.

Так бы оно H вышло, да Пелагеи дома не оказалось, была только внучка, младшая школьница, она и помогала деду наряжаться, а Пелагея прибежала позже, когда он, поскрипывая штиблетами, уже сходил с крыльца. Но и парадный вид не сразу повернул ее к радости, она вопросительно заглянула ему в лицо, сказала, что видала плохой сон, потребовала рассказать о рыбе, а потом спросила:

– Серебряную ложку обыскалась, не ты ли стянул?

– Да ты что? Видала, на какой машине я приехал?

– Охо-хо-хо-хо, ничего, должно быть, нет у тебя в голове-то.

Парфеньке стало еще веселее.

– Чеши каждый день, и у тебя ничего не будет.

– Тьфу тебе! И неглаженое все надел. Разоблачайся счас же, поглажу, не срами меня, окаянный!

– Некогда, потом. – И побежал к машине. Усевшись на переднее сиденье, лихо выставил локоть из окна дверцы и оглянулся: старуха стояла у ворот и в волнении жевала дрожащими губами кончик головного платка. – До свиданья, Поля.

Она всхлипнула и погрозила ему кулаком. Должно быть, жалела свою ложку. В такие-то минуты! Вот память у бабы! А молодая-то была – не то что ложку, бисеринку не унесешь [6]6
  Бисер используется рыболовами при изготовлении мормышек.


[Закрыть].

– Чего это у тебя складки не вдоль, а поперек костюма? – приметил Митька, когда выехали на большак. – В сундуке, что ли, прячешь?

– Мода такая пошла. Балагуров велел. Ты, говорит, теперь герой, на тебя все глядеть станут. Вот побриться забыл, да я думаю, сойдет, на прошлой неделе только брился. А?

– Если герой, сойдет, – успокоил Митька. – А что ты сотворил такое? Рыбу опять большую поймал?

– Рыбу, чего еще. Тут больше ничего не водится.

– А шуму подняли как о чуде. Везучий ты.

Парфенька кивнул головой в кепке-восьмиклинке

с большим козырьком и пуговкой на вершинке. До войны еще покупал, а как новая – умели шить, бывало.

Обстановка на берегу Ивановского залива оставалась спокойной. Начитанный Витяй развлекал у ветлы начальство и газетчиков:-

– А чего, дорогие товарищи, тут особенного – работа, она и есть работа. Труд, если говорить кратко. Вспомните пословицу: как потопаешь, так и полопаешь. В народе сложена. А народ зря не скажет, верно? Если не потопал, откуда быть аппетиту. Вот лодырь и не ест, лежит голодный, а ем я, труженик, ударник. Как я стал ударником? Да все так же: наешься до отвала, размяться надо? Надо. Ну и начинаешь что-нибудь делать. А потом втянешься, забудешься и вкалываешь до гимна. Опять же родители непьющие. Отец, правда, на пенсии и занялся, как видите, фантастикой, чудесами, зато мать трудится как «маяк», и еда есть всякая. Значит, и работаешь всегда без остановки.

Слушатели Витяя тоже были не без зубов и готовились показать их, но приехавший Парфенька отвлек все внимание на себя. Газетчики раскрыли фотокамеры, торопливо защелкали и разлетелись с вопросами, но их оттер Балагуров.

– Ты что, в багажнике ехал, сложенный втрое? – рассердился он. – И не побрит. Сейчас же марш в Ивановку, пусть Семируков организует.

– Он на сенокосе, – сказал Парфенька.

– Приехал уже. Во-он его «козел» [7]7
  УАЗ с брезентовым верхом, русский «джип», один из лучших в мире, годный для любых дорог и бездорожья, простой и выносливый, как послевоенный колхозник.


[Закрыть] стоит у конторы.

– Одну минуточку! – выскочил вперед Комаровский. – Всего несколько вопросов…

Но Парфенька уже спрятался в машину, и она покатила.

– Виктор ответит, – успокоил Межов газетчиков. – Не дурачься, Виктор, ты же сам помогал вытаскивать рыбу.

– Помогал. А что с того? Портрет мой напечатают?

– Тиснем, – сказал Мухин и нацелился камерой. Витяй закрыл лицо руками:

– Все расскажу, только не снимайте. – И стал рассказывать о наяде и Лукерье, а газетчики застрочили в своих блокнотах.

Тут пришли во главе с Голубком нарядные кормачи и птичницы, представились: Машутка, Дашутка, Степа Лапкин, Степан Трофимович Бугорков.

Оба кормача – Витя обнимал их за плечи, похлопывал, хвалил – были чисто побриты, благоухали тройным одеколоном (один флакон вылили на себя, а другой выпили) и краснели, удавленные пестрыми галстуками.

Пожилые птичницы оделись во все черное, чтобы не сглазить удачу.

– Бог со своим, нечистый – со своим, – пояснила Машутка. – А мы его черным-то нарядом враз собьем с толку.

– Эдак, эдак, – поддержала Дашутка. – Пусть думает, что у нас беда, похороны.

– Предрассудок, – сказал Комаровский. – Становитесь в ряд, я сниму вас на фоне машины с рыбой.

– Почему ты? – налетел Мухин. – У тебя же снимки не получаются. Минутку, товарищи!

– Как не получаются? Это у тебя без подписи не узнаешь, а у меня…

Они заспорили от досады, что и этот «гвоздевой» материал пойдет опять за двумя их подписями, хотя так бывало всегда. Им пора бы привыкнуть к соавторству, но Мухин и Комаровский не могли освободиться от чувства соперничества, несмотря на то что знали друг друга еще по институту и сотрудничали в газете не один год. Напористому Комаровскому не хватало терпеливо-липкой настойчивости Мухина, а Мухин не мог обойтись без наглого напора Комаровского. Газетчикам вредны деликатные церемонности интеллигента, считал он.

– Как же надоел ты мне, Комар! – затосковал Мухин.

– Да? А я от тебя в восторге!

Вмешался Межов:

– Постыдитесь, вы на работе. Распределите обязанности и не спорьте, а то вызову редактора. Подумали бы лучше, как подать этот материал.

– Подадим как обычно, не беспокойтесь, – заверил Мухин.

– Будто ничего не случилось, – поддержал Комаровский.

– Как же не случилось, когда такая исключительная победа. Подумайте-ка.

Газетчики опять взялись за кормачей и птичниц, а Балагуров с Межовым отошли в сторонку, чтобы обговорить меры по окончательному вылову и транспортировке рыбы, дарованной нечаянно всемогущей природой.