Текст книги "Судить Адама!"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

XVI

Посетители с усталой обреченностью ждали возвращения нового директора. Жара еще не спала, и в конторе по-прежнему было душно и тягостно. Федька Черт и Иван Рыжих от скуки ушли в сквер играть в «козла». Вера Куржак ворчливо их порицала:

– Новая мода – «козел». Целыми днями хлещут, доминошные те столы за лето в землю вколачивают.

– Говорят, шестичасовой рабочий день надо, – откликнулась Нина. – Что тогда будут, в чехарду играть?

– Мужики найдут занятие. Мой вон за мясорубками бегает… Господи, сколько же ждать, мочи больше нету!

– А меня ругали, понимаешь. На один день ушел, и, извини-подвинься, зашились, никакого порядку.

Никто не возразил Башмакову, не нашел подходящего слова. Что скажешь, когда все отупели от зряшной суеты и ожидания.

Сеня Хромкин поспешно подогнул вытянутые по полу ноги – в приемную вошли быстрые газетчики Мухин и Комаровский.

– Нам товарища Ручьева, – объявил Комаровский перевязанному Чайкину. – Надо уточнить кое-какие детали. Фельетон, который я…

– Почему «я» – мы! – перебил сердито Мухин. – Фельетон, который мы пишем, требует дополнительных деталей.

– О печати? – спросил Чайкин.

– О печати. Случай исключительный, и надо выявить его природу, корни. Вот у вас, товарищ Башмаков, ничего подобного, кажется, не случалось?

– У меня никогда ничего не случалось, понимаешь. У меня, извини-подвинься, порядок и дисциплина.

– А принцип, руководящий принцип?

– Принцип у него известный, – сказал Чайкин. – «Есть начальство – не думай, подумал – не высказывай, высказал – не записывай, записал – не подписывай, подписал – не заверяй печатью, заверил – не давай ходу, а жди приказа начальства и тогда дуй напролом,,ты не отвечаешь!»

– По-моему, это не очень съедобно, – усомнился Комаровский. – Как вы считаете, товарищ Башмаков?

– Съедобно или нет, понимаешь, а печать была целая.

В приемную влетел радостный Куржак:

– Баржа села на мель, мы подъедем на моторке и возьмем. Сеня, ты ждешь? Очень хорошо! Ручьев тоже, у себя?

– Еще не приходил, – сказала Вера. – Брось ты свои мясорубки, Андрюшка, все равно не успеешь.

– Успею. Она села крепко, сама не сойдет.

Шкипер, видно, хотел план перевыполнить, нагрузил, как взаймы, и сел…

Из коридора в сопровождении Ивана Рыжих и Федьки Черта появился наконец-то Ручьев – рубашка расстегнута, пиджак везется безвольно опущенной рукой по полу. Разбитый, в тупом отчаянии, он сел у стола Дуси на подставленный Чертом стул и попросил закурить. Иван Рыжих достал папиросу, прикурил от зажигалки, сунул ему в губы. Ручьев торопливо затянулся, шумно выдохнул синюю душную струю.

– Все, товарищи, конец…

Газетчики рванулись к нему с приготовленными блокнотами:

– Пожалуйста, поподробней. Башмаков протянул акт:

– Подпиши, понимаешь. Печки на комбинате мы опечатали.

– Оно, может, и не ко времени мое недовольство, – сказал Чернов, вставая, – но больше ждать мне не с руки: машина хоть и крытая, а все не холодильник, портится мясо.

– Семеныч, мы успеем, стоит баржа! Ты дай бумагу, и успеем. А ты, Сеня, жди. Как привезу, сразу монтировать начнем.

– Минуточку, товарищи, минуточку! – вскочила Серебрянская, пряча книжку в сумочку. – Я первой была, к тому же я женщина…

Тут притащилась плачущая Антиповна, увидела Ручьева и заторопилась к нему:

– Сыночек, милый, что же это делается, а? Выбирали мы тебя, руки подымали, хлопали… Заступись, Христа ради… Михеича мово, роднова… не дышит совсем…

Вера с Ниной дружно кинулись к ней с сочувствием:

– Михеича? Такого золотого человека?…

Газетчикам понадобилось уточнение:

– Кто? За что? При каких обстоятельствах?

– Душа в душу жили, – причитала Антиповна перед глухим ко всему Ручьевым, – любили друг дружку, уважали…

Чайкин, пользуясь тем, что Антиповна отвлекла внимание собравшихся на себя, поспешил вызволить Ручьева:

– Разойдитесь, разойдитесь, обложили, как хищного зверя! Дайте вздохнуть человеку.

– Семеныч, как же с мясорубками?

Чайкин решительно отстранил и Куржака.

– Постой, Андрюшка, не до тебя. – И потряс за плечи Ручьева: – Да очнись же на минутку, Толя, не идиот же ты! Давай посмотрим еще раз хорошенько. – Он взял у него мятый пиджак, бросил на пол и, став на колени, начал разглаживать, прощупывать каждую складку.

В приемную, шумно дыша, вплыла, как нагруженная баржа, Смолькова и плюхнулась на стул у двери, сразу отыскав взглядом Ручьева.

– Ну теперь-то ты от меня не спрячешься!

Деловито, уверенной, важной походкой вошел Рогов-Запыряев, за ним банковские служащие с перевязанными головами и милиционер внесли сторожевую машину.

– Вот ты где, голубчик! – торжествовал изобретатель, чуть не споткнувшись о Сеню. – Значит, машину создавать вместе, а отвечать за нее я один?

Сеня поднялся с пола, отряхнул штаны.

– За что отвечать? – удивился он. – За машинные действия непредвиденности? Или за плохую эксплуатацию действия? Но машину создавал в единоличном одиночестве я, эксплуатацию ее против людей проводили вы.

– Вот он, гужеед, убивец народа! – завопила Антиповна, увидев Рогова-Запыряева. – Он мово старика под машину подвел, один он! Толя, заступник наш, выручай, в больницу повезли мово Михеича…

Рогов-Запыряев дал ей мужественный отпор:

– Я не могу принять вину на себя, гражданка. Меры предосторожности и техника безопасности были учтены, рычаг обтянут резиновым шлангом. Виноват сам старик – слаб для нашей машины. Видите, она какая?

– Видим, – сказал Куржак. – Только зачем вы ее сюда приволокли?

– На ремонт. После поражения Михеича перестала срабатывать, а у вас свои мастерские, Сеня… Переставьте сюда, товарищи, вот сюда.

Служащие и милиционер подвинули машину поближе к стене, Рогов-Запыряев размотал шнур со штепселем, сунул в розетку.

Куржак, глядя на машину, радостно улыбнулся и поманил пальцем Федьку Черта и Ивана Рыжих.

– Что, ребята, потянет эта машина по весу за наши мясорубки?

– Должна, – сказал Черт. – И даже с походом. Вон она какая дарданелла.

Чайкин с радостным криком вскочил с пола, потрясая пиджаком Ручьева: за подкладкой он обнаружил проклятый кружочек, который оказался комбинатской печатью:

– За подкладкой была, карман прохудился! – ликовал он. – И как это я прежде не догадался всю подкладку прощупать. Под карманом проверил, и ладно, а она аж за спину откатилась!

Пришли обеспокоенные Илиади и его медсестра, потребовали, чтобы Ручьев пошел с ними в отдельную комнату, но он уже вскочил и мимо охранительной машины кинулся к Чайкину. Машина неожиданно сработала, ослепила толпу и с торжествующим ревом сирены стукнула Ручьева – он упал. На несколько секунд установилась испуганная тишина. В этой тишине раздался звонкий голос лектора, который вышел, вытирая платком потное лицо, из кабинета директора:

– Я кончил. Кто мне отметит путевку?

– Исправная! – обрадовался Рогов-Запыряев.

– Уби-или! Кто же мне даст письменное разрешение? – возмутилась Смолькова.

– Безобразие, понимаешь, акт не подписан…

– Батюшки, опять смертоубийство!… Толя, родимый…

– Сделайте снимок для приобщения к делу, – приказал милиционер Мухину.

Тот раскрыл футляр камеры, прицелился и только шагнул к машине, как она опять заревела, но Куржак поднял с пола шнур и вырвал его из розетки.

– Федька, Иван, чего стоите, быстрей! На дворе грузовик – отвезем к пристани и мясорубки выручим…

Рогов-Запыряев загородил собой свое детище:

– Не дам, не позволю! Товарищи, несите ее обратно в банк.

Между банковскими служащими и рыбаками завязалась борьба, Куржак оттаскивал от машины Рогова-Запыряева, а Чайкин и Нина с помощью медсестры тормошили Ручьева, поливали его водой из графина, делали искусственное дыхание…

– Пропало мясо! – вздохнул Чернов, думая о своем.

Ручьеву дали понюхать нашатырного спирта, он очнулся и сел на полу. Чайкин протянул ему синий кружочек печати.

– Нашлась, моя маленькая, нашлась, стервоза! – Ручьев с идиотской пристальностью разглядывал печать, мял ее, нюхал, пробовал на зуб. – Ах ты, негодница подлая!…

Его враждебно обступили ожидающие. Куржак и Рогов-Запыряев продолжали борьбу за машину, но безуспешно: перевязанные банковские служащие отступили, а Федька Черт и Иван Рыжих присоединились к толпе, окружившей директора.

– Без денег оставил, р-р-руководитель! – кричал Черт.

– У меня жена в больнице, сын народился…

– Товарищи, я весь день за ним бегаю, а он не дает!

– А я целый день жду! – вторила Смольковой Серебрянская. – Мы бы» теперь еще два концерта дали, в Ивановке платный можно…

– Я начал писать фельетон, почти закончил…

– Почему «я» – «мы»! Вдвоем написали фельетон, мы сделали гвоздевой материал, и теперь его, выходит, в корзину?!

– Значит, свадьба опять откладывается?

– Какая свадьба, понимаешь! Да я вам… я вас… Акт не подписан, а им свадьба, понимаешь!

– Толя, что же ты наделал, милый!

– Лучше бы уж съел. Теперь все пойдет сначала…

– Сначала? – испугался Ручьев, сидя на полу и в отчаянии озираясь вокруг. – Зачем сначала?

– Затем, что нас тоже обманул. Стыдно, молодой человек! Симулировал недомогание, требовал справку о съедении, а не съел. Стыдно! Нормальный, гармонический человек.-

– Спрятал печать, а за мясо, значит, отвечай Чернов? Испортилось ведь мясо, я нюхал…

В открытое окно донесся отдаленный гудок баржи. – Снялась! – горестно помотал головой Куржак. – Пропали мясорубки!

– Хорошего человека убило, а он жив, антихрист… и машина не берет_. столько людей мучит!

Ручьев, запрокинув голову, затравленно глядел то на одного, то на другого и чуть не плакал:

– Я виноват, вы не кричите, я понимаю… Один я виноват. Я сейчас… Я все сделаю… – Он сложил кружочек пополам, сжал его зубами, проглотил и показал синий язык: – Все! Теперь все, товарищи!

Толпа взорвалась от возмущения: «Вы видели, видели, понимаешь! Это, извини-подвинься, вредительство!» – «…у меня сын народился, а он…» – «Кто же мне отметит путевку?» – «Школьники не виноваты, и я не виновата, я требовала бумагу, вы видели!» – «Загубить гвоздевой материал, такой материал!» – «Свадьбу сорвал, а еще друг…» – «Ах ты, антихрист… жулик ты февральский». – «Человек, я имею в виду нормального человека, состоит из трех частей…»

XVII

Вот такая была в Хмелевке история. Окончилась она так же, как и началась – совещанием по «закрытым» проводам радиотелефонной линии.

Утром следующего дня работники пищекомбината собрались в зале заседаний на внеочередное совещание, за председательский стол сел заметно смущенный Сергей Николаевич Межов, радист установил на трибуне динамик.

В зале шептались, высказывая разные предположения о будущих кандидатурах на пост директора. Называли экономиста-бухгалтера Чайкина, говорили о восстановлении Башмакова, но большинство сходилось на том, что пришлют «варяга». О недавнем любимце Ручьеве даже не вспомнили, будто стыдились за вчерашние события.

После радионастройки областной оператор объявил, что сейчас выступит начальник областного управления товарищ Дерябин.

На этот раз товарищ Дерябин сразу начал с Хме-левского района.

– Сегодня, – сказал он, – мы должны разобрать позорный случай, случившийся в Хмелевке, и сделать из него соответствующие выводы. По нашему мнению, в этом районе плохо поставлено дело с подбором кадров, товарищи. Только этим можно объяснить, что вместе бюрократа Башмакова был назначен человек, который в первый же день не только дезорганизовал производство, но и съел печать своего пищекомбината. Это ли не бюрократизм! Это ли не безответственность!

Товарищи! Перед нами стоят большие и ответственные задачи, которые касаются каждого из нас, и все присутствующие на этом совещании должны серьезно подумать… -

Речь товарища Дерябина продолжалась два часа.

Директором пищекомбината прислали «варяга».

СУДИТЬ АДАМА!
Повесть третья

Ведь это вздор? Неужели не вздор?

А что, если и в самом деле не вздор?

Ф. Достоевский

I

На площади, у районного Дома культуры, директор Мытарин на своем стремительном ИЖе чуть не задавил Сеню Хромкина.

Сеня шел серединой улицы, в галошах на босу ногу, в тренировочных синих штанах и в майке, вытирал рукой потное от жары лицо и рассуждал об усложнившихся в последние годы отношениях человека и окружающего мира. Треск мотоцикла раздался для него неожиданно, когда он уже вышел на площадь. Сеня метнулся вправо, но, потеряв с одной ноги галошу, кинулся за ней назад, прямо на путь мотоцикла. Спасла мгновенная реакция водителя. Мытарин зажал оба тормоза намертво и косым юзом, подняв тучу пыли, все-таки толкнул Сеню, уронил на землю. Сеня тут же вскочил, торопливо отряхнул сбоку штаны и поздоровался.

– Привет, – насмешливо сказал Мытарин, опустив ноги на землю и удерживая ими заглохший мотоцикл. – В рай собрался?

– Нет, в нарсуд, – сказал Сеня. Испугаться он не успел.

– В нарсуд? Тебе надо в милицию сперва, а потом уж в суд. Прешься прямо под колеса.

– Я говорил тут, Степан Яковлевич, забылся и вот…

Громадный, как стог, Мытарин слез с сиденья, чтобы запустить двигатель, и устрашающе навис над Сеней:

– С кем говорил?

– Между собой. В суд наладился, жалобу на Титкова кота несу. – Сеня вынул из-за пазухи вчетверо сложенный листок, показал и опять спрятал под майку.

– В чем же он провинился, ваш кот?

– Не мой – Титков. А в чем, я не знаю. Бабы устно говорят, что малых цыплят таскает, утят и еще что-то блудит в бесстыдном беспорядке. Такой здоровенный котище по окрасу тигрополосатый, голова с арбуз, глазищи окружностью будто пятаки. Говорят, количественное множество подушил цыплят-то, а за утятами будто специально на нашу ферму бегает, на совхозную. Я, правда, личным наблюдением ни разу не видал, может, и врут. Кот ведь в рассуждениях безгласный, на него, как на мертвого человека или животного организма, все можно свалить…

Мытарин ударил ногой по кикстартеру, мотоцикл рассыпал звонкую пулеметную дробь, окутался дымом – богатая рабочая смесь или масла в бензин добавил много, отметил Сеня, хорошо бы посмотреть.

– Садись, подвезу. – Мытарин перекинул ногу через сиденье.

Сеня взобрался за широкую спину Мытарина, вцепился ему в бока и тут же почувствовал, что летит. Мытарин любил быструю езду.

Дома и зеленые палисадники перед домами слились в сплошную цветистую стену, мотоцикл в минуту выскочил на другой конец райцентра, к берегу волжского залива, и Сеня зажмурился от сладкого ужаса, когда Мытарин, разворачиваясь к дому народного суда, не погасил скорость и почти положил набок летящий мотоцикл.

– Ух, здорово! – прошептал Сеня, когда мотоцикл встал у казенного крыльца.

– Еще прокатить? – спросил Мытарин.

– Можно. – Сеня блаженно улыбался. – Только сперва надо жалобу судье отдать. Может, вы отдадите, Степан Яковлевич, я это самое… боюсь их.

– Я тоже, – сказал Мытарин и засмеялся: судьей работала его жена Екатерина Алексеевна. – Пойдем вместе, вдвоем не сробеем.

Сеня слез с мотоцикла и мигом достал из-за пазухи бумагу.

Он был рад, что Мытарин пойдет с ним: и жалобу, глядишь, отдаст сам и с судьей потолкует по-свойски.

Они вошли в длинное помещение суда, пересекли зал заседаний с пустыми стульями и остановились у кабинета с табличкой: «Народный судья Е. А. Мытарина».

– Я лучше здесь постою в ожидании, – сказал Сеня. – Вот, возьмите.

– Что ж, рискну один. – Мытарин взял бумагу, отворил без стука дверь и тут же захлопнул: – Занята. Старушка у нее какая-то, подождем немного.

Они сели рядком на стулья в зале заседаний, и Мытарин развернул Сенину грамотку.

– Здоровенная петиция. Сам писал?

– Не-е, бабы диктовали. Анька Ветрова, Клавка Маёшкина и моя Феня маленько.

– Понятно, – Мытарин с улыбкой стал читать.

– Кота жалко, – сказал Сеня. – Красивый кот, Адамом зовут, молодой еще, сильный. А Титков – пенсионер, грамотный человек, а в поведении разговора отсталый, с бабами поругался. Те кричат: «Выдай нам Адама, паразит!» А он – ни в какую. Пошли,, говорит, вы знаете куда, гражданки… Это Титков им. Ну, они еще психичнее взъярились. А сердитые бабы, даже если они ученые женщины, пощады ведь не знают, особенно Анька Ветрова. Он, кричит, у меня шестнадцать килограмм краковской колбасы сожрал, Адам-то твой распрекрасный, меня, кричит, за недостачу судить могут. Да и Маёшкина Клавдия психически осердилась: я, говорит, за флягу сливок платить не буду, в ней, говорит, тридцать два килограмма чистого весу нетто. И еще кое-что кричала безо всякой цензурности. А Титков хоть и отсталый пенсионер, а своего кота в обиду не дал. Поймайте, говорит. А разве его поймаешь. Резвый котище, здоровый, устойчивой разумности. Перед пасхой наша кошка четверых принесла. Феня моя поглядела и только руками развела: все в него, в зверюгу. Рассердилась и троих сразу утопила в заливе без соображения санитарности.

– А одного все же оставила?

– Одного оставила. На племя, чтобы производить их дальнейшее потомство. Бабы, они цену котам знают.

– Вот вырастет, начнет блудить, на вас же с Феней станут жаловаться.

– Такой не вырастет – воспитаем в правильности поведения жизни. Отца-то не воспитывали, когда котенком был, вот он и озорует без понятия порядочности. А еще Адам, имя первого антиисторического человека носит! В хозяина пошел, видно. Титков-то агентом был по натуральным налогам с граждан, а отменили налоги – куда его? Баней потом заведовал, дровяным складом райтопа. И там он тоже царил без всякого контроля, Титков-то. Сколько уж годов на пенсии, а по привычке ни с кем не считается. Две козы держит, сам их доит и молоко на базаре продает, опять же Адама распустил до невозможности поведения. Вчера моя Феня пошла к колонке за водой, увидала его – несет цыпленка детского возраста, тот крылышками хлопает, кричит, как новорожденный человеческий ребенок…

– М-да, сложное дело. – Мытарин прочитал, свернул бумагу вчетверо. – Тут надо серьезно разобраться.

– Вот и я так полагаю. Бабы говорят по легкомысленности, убей. А как убьешь без всякого права, без народного суда по закону. Это ведь не человек, разумного понимания у него нет. Вот бабы меня и командировали в такой намеренности. Раз, говорят, ты жалостливый и кота убить не решаешься, судись с ним, как положено. А при чем тут жалость или безжалостность, не в этом же вопрос рассмотрения причинности.

Сеня глядел на Мытарина голубенькими глазками, не мигая, с бесконечной доверчивостью. Белые волосики, обрамлявшие полукругом его большую плешивую голову, были младенчески тонкими, легкими, похожими на вытертый мех, голая грудь шелушилась, как от загара, от болезни кожи.

– Значит, без суда не обойтись? – спросил Мытарин.

– Не знаю. – Сеня загрустил. – Ведь дело законной судебности против кота не начнут? Не начнут. А поймать его Титков нам разрешал. Значит, отвечать некому. А как же цыплята, утята? А бабам что сказать?… Любые события и действия связаны с другими событиями и действиями, они имеют причины и следствия всемирной связи событий. Так ведь?

– Ты ему хвост отруби, – посоветовал Мытарин.

– Жалко. Красивый уж больно, зверюга, смелый в поступках совершения действий. Лучше убить, чем портить такую красоту. Но убить рука не подымается, разум протест заявляет, вот и буксую на одном месте бездействия. Выручайте, Степан Яковлевич!

– Попытаюсь. Но на фермах чтобы порядок был идеальный, чтобы все механизмы работали лучше тебя самого. Не подведешь, механик?

– Не подведу, Степан Яковлевич, ей-богу, не подведу!

Когда из кабинета судьи вышла улыбающаяся старушонка, – должно быть, радовалась благополучному исходу своего дела, – Мытарин оставил у двери Сеню и передал жалобу судье.

Екатерина Алексеевна внимательно прочитала, поправила пальцем очки и озадаченно посмотрела на своего чудокваса: такой солидный человек, руководитель большого хозяйства, а никак не отвыкнет от курьезов, розыгрышей. Вот опять нашел забаву – судить кота!

– Сеня жалобщик-то, – объяснил Мытарин. – Ты же знаешь его. Женщины, вероятно, хотели пошутить, а он всерьез принял. Но, возможно, разбой кота надоел им, да и на Титкова они давно сердиты.

– Не пойму, при чем здесь ты? Пусть зайдет сам жалобщик.

– Он тебя боится.

– А ты не боишься и поэтому решил ввязаться в эту историю?

– Боюсь, Катя, тоже боюсь, но, понимаешь, интересно узнать, что можно сделать по такой жалобе.

– Ох, Степан, Степан… – Екатерина Алексеевна достала из нижнего ящика стола свои студенческие тетради с лекциями и разными записями, нашла нужную, подала: – Здесь ты немного утолишь свою страсть к курьезам и убедишься, что истец твой опоздал родиться лет на триста – четыреста. Что касается жалобы, то, – Екатерина Алексеевна усмехнулась, – можно направить ее на рассмотрение товарищеского суда по месту жительства истцов и ответчика. Сейчас я напишу… Ох, Степан, Степан, недалеко ты ушел от своего Сени. А депутат районного Совета, директор совхоза, член бюро райкома…

Мытарин с нетерпением листал тетрадку, улыбался:

– Что же ты раньше не показала ее?

– Ты не спрашивал.

– Ладно, пойду обрадую Сеню. Значит, в товарищеский?

– Да, в товарищеский. – Она подала ему жалобу со своей резолюцией. – Ты сегодня, кажется, собирался в поле?

– Собирался, да вот это нечаянное кошачье дело. Интересно же!

– Послушай, Степа, тебя считают дельным руководителем…

– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Классик. Гений.

– А почему опять на мотоцикле? У тебя же машина есть, хватит фасонить, тебе ведь не двадцать лет, кажется.

– Виноват, Катя, но в такую погоду париться в брезентовом «козле»… Спасибо за бумагу. – И вышел к Сене, который ждал его, не скрывая волнения.

– Приняла?

– Почти. Будут судить твоего Адама по закону.

– А есть такой закон?

– Есть, вот он. – Мытарин хлопнул тетрадкой по своей широченной ладони. – Вечером прочитаю, изучу и выступлю на вашем суде адвокатом или еще кем-нибудь. Примете?

– На каком суде? Когда?

– На товарищеском. А когда, это уж вы сами там решайте. Народный суд такие дела не рассматривает. Зайди к председателю уличного комитета, предупреди. Кто у вас председателем?

– Башмаков. Начальником пожарной охраны был до пенсии.

– А председатель товарищеского суда?

– Этого не знаю. Я ведь никогда не судился, не жаловался и вот попал по нечаянной случайности.

– Тогда узнай, завтра мне скажешь. Держи свое заявление, и пошли, подброшу до дому. – Он отдал ему бумагу, сунул общую тетрадку в широченный карман куртки и в сопровождении Сени направился к выходу. – Только не тяните с началом суда, а то через месяц жатва начнется, людей не соберете.

– Организуем в современности проведения.

И они опять полетели с пулеметным треском по зеленой улице районной Хмелевки.