Текст книги "Хроника одного задания"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– У меня всё в норме, – я услышал шаги поспешно идущего Тарасова уже давно, но даже не стал поворачиваться. Если бы это был враг, АКМС Вячина уже давно клацнул бы затвором.

– Хорошо. – Я обернулся. Тяжело дышавший подполковник, нагнувшись, вытирал о траву нож. Получается, он сделал ЭТО только что? А мы тут языками трепали? А если бы часовой что-либо услышал?

– Хорошо хоть чех говорливый и знающий попался, – в голосе Тарасова прозвучала странная смесь довольства и брезгливости, – не придётся тратить время на поиски.

Значит, он сперва захватил бандита в плен и лишь потом…

– Яйца выкручивал? – я не мог не съязвить.

– Нет, перец в задницу запихал, – буркнул он недовольно, и я не понял, сказанное было шуткой или…А Калинин свой нож вытереть – то хоть догадался? В кино это обычно делают об одежду убитого. В жизни кое-кто неудачно тыкал в неподатливую почву и в конце концов оттирал глиняной пылью… Впрочем, на то, чтобы делиться воспоминаниями и точить лясы, времени не оставалось.

– Ствол забери, – я показал фешнику на Кудинова, тащившего на себе не только ВСС, но и автомат Тарасова вкупе с его же разгрузкой. И дождавшись, когда облачение закончится, тихо скомандовал:

– Двигаем, и больше ни слова! – восток стремительно алел, и следовало поторопиться.

Я и следующие за мной «тени» шагнули вправо по склону, спеша занять присмотренную загодя позицию. Когда мы достигли нужного места, я остановился, и двое – Прищепа и двигавшийся за ним Гаврилюк, следуя заранее оговорённому плану, обошли меня и встали рядом. Ещё двое разведчиков с бесшумниками остались стоять по левую руку. Калинин, у которого на уровне груди чернел контур автомата, (всё же, по трезвому размышлению, я решил без оружия его не оставлять), и Тарасов со своим АКСом и Ярыгиным остановились на небольшом удалении – метрах в двадцати. В их задачу входило лишь наблюдать и без команды ни во что не вмешиваться.

– «Ложись»! – движение руки вниз и, повинуясь команде, уже и без того присевшие на корточки разведчики распластались на холодной утренней почве. Я опустился следом и приготовился ждать. Тихое, неслышимое движение предохранителей, чей-то слишком шумный вздох и, наконец, полная тишина. Теперь только бы все получилось так, как я рассчитывал.

– Наблюдать! – тихий, тающий на удалении трёх метров шёпот. Для прильнувших к оружию бойцов «наблюдать» в этот момент значило действительно лишь наблюдать, выбирая цели, но не стрелять, дожидаясь моей команды. Но противник не спешил появляться.

Итак, весь мой план строился на жажде «правоверных ваххабитов» вознести молитву Аллаху ещё до восхода солнца. Я очень надеялся, что они выйдут из своих нор все. Эта надежда строилась на одном крайне неустойчивом, но очень жизненном посыле: я сомневался, что здесь, на базе, собрались одни праведники, а грешники, как известно, молятся гораздо неистовее и чаще.

Вот только жаль, я не помнил, в какую сторону обращаются лицом молящиеся. Поэтому выбирал для своих парней позицию, с которой просто – напросто открывался вид на всю территорию базы. Оставалось только ждать. Я лёг, поудобнее пристроил автомат и тоже начал молиться. Вот только кому?

Они вышли все семеро, почти одновременно, как взвод солдат на утреннюю пробежку. Я продолжал ждать. Ни малейшей суеты, всё степенно. Коврики как положено. Не люди – мишени, как в тире. Никаких завываний муллы, лишь негромкое бормотание. Я ждал. Молившиеся склонились в поклоне.

– Огонь! – плюхнули выстрелы, щелкнули затворы, три пули нашли свои цели, одна прошла мимо, из четверых оставшихся в живых чехов двое даже не поняли, что произошло, ещё один настороженно вскинул голову, один успел подняться. Повторный залп повалил его на землю. На несколько секунд повисла напряжённая тишина, затем крайний из уже считавшихся убитыми бандитов вскочил на ноги и, держась за бок, метнулся к оставшемуся за его спиной жилищу. Огонь! Огонь! – требовательно закричал Тарасов, хотя мои бойцы и без того не прекращали стрелять в убегающего, но то ли торопились, то ли плохо целились, то ли тому необыкновенно везло – пули пролетали мимо. Сухие щелчки выстрелов, казалось, разносились по всему лесу. Не имеющий возможности применить собственное оружие, фешник, встав на колено, лишь нервно дергал своим АКСом из стороны в сторону, но благоразумно не спешил сотрясать воздух громом его выстрелов. Меж тем, кубарем преодолев последние метры поляны, раненый чех скрылся за дверью подземного убежища.

– …С-с-сука, – матюгнулся раздосадованный подполковник и, рывком вырвавшись из занимаемого окопа, бросился вперёд.

– Ты прикрываешь! – донеслась до меня его просьба-приказ.

– Наблюдать! – в свою очередь рявкнул я и двинул следом за вбежавшим на территорию базы Тарасовым. Переадресовывать команду кому-то из бойцов времени не было.

Десяток шагов настороженно озираясь по сторонам, короткая перебежка. В его руках вновь всё тот же КЯ, автомат в положении «за спину». Впереди хорошо замаскированная, но слегка приоткрытая дверь в подземное убежище. Ещё несколько шагов, и подполковник скрылся в черноте входа. Два едва слышимых выстрела. Секунда ожидания. Я уже готов кинуться следом, но из открытой двери пулей вылетает слегка взъерошенный Виктор, озираясь по сторонам, он заталкивает за пазуху какой-то невидимый мне предмет.

– Едва не подставился, – выдохнул он, и я понял, что один из выстрелов был не его. – Сидел с боку, сучара, со свету не увидел. Вот, – он ткнул пальцем в разодравшую разгрузку полосу. Пуля прошла по поверхности магазинов, не причинив большого вреда ни им, ни их хозяину.

– Всё? – сейчас меня интересовало только это.

– Да. Едва успел, – ответ лаконичен, но не без тени эмоций.

– Надо уходить! – если цель, определённая фешнику, достигнута, (собрать трофеи и сфотографировать трупы минутное дело – Кудинов с Гаврилюком, озадаченные ещё с вечера, уже почти всё сделали, щёлкнули убитых и вытащили из спального помещения чеховское оружие), то оставаться здесь не имело смысла. Разве что отойти назад и нахлобучить заодно и вторую базу? Но едва ли фешник на это пойдёт. Неведомая мне цель им достигнута. Пусть решает он. У меня же после столь успешного захвата базы в груди невольно бурлил огонь азарта, а азарт, общеизвестно, не самый лучший советчик в любом рисковом деле.

– Готовим подрыв! – ну вот, кто бы сомневался! Раз набрали такое количество взрывчатки, то уж наверняка не для того, чтобы вернуться с ним в ПВД. Вот только зачем ему потребовалось разворотить именно это помещение? Хотя мне – то какое дело? – тротил туда, – он кивнул в сторону распахнутой настежь двери, – и уходим. Только сейчас вспомнив, я включил радиостанцию и прижал микрофон к щеке.

– Первый, тротил ко мне! – радиостанция захрипела ответными звуками, – всем приготовиться к отходу. Как поняли, приём? – короткие доклады, все вняли, все прониклись, все готовятся. Я представил, как мои бойцы спешно сворачивают коврики, приторачивают их к рюкзакам и раздумывают над тем, кому брать оружие и шмотьё ушедших.

– Вон туда! – я кивнул притащившему взрывчатку Вячину в сторону распахнутой двери.

– Отставить! – шагнувший наперерез подполковник загородил ему дорогу. Боец встал и вопросительно взглянул в мою сторону. Я махнул рукой: «Стой».

– Я сам! – заверил фешник.

Он не доверял нам проведение «инженерных работ» или не желал, чтобы мы заглядывали в готовящееся к подрыву помещение? Да что же там есть такое, что не должны видеть ничьи глаза?

– На ВЗД?! – предложил я, впрочем, без особого энтузиазма, и точно, Виктор отрицательно покачал головой.

– На замедленный взрыв нет времени. ЭДПР, линию, подрывную машинку.

Подтянувшийся вслед за Вячиным и теперь стоявший неподалеку Прищепа (на вершине хребта для нашего прикрытия остался один Калинин) тут же вынимал требуемое и подавал излишне нервно озирающемуся по сторонам Тарасову.

– Отводи людей! – он рассовал в карманы полученное от Прищепы, подхватил весь высыпанный на полиэтиленовую пленку тротил и поспешил в чеховское подземное убежище.

Я махнул рукой, отсылая прикрывавшего нас Прищепу и остальных разведчиков в укрытие, сам же остался стоять, наблюдая, как Тарасов, спустившись в помещение и провозившись там не менее минуты, выбрался наружу и спешно разматывая провод, засеменил к ближайшему окопу. Я прыгнул за ним следом и почти тотчас Виктор ударил по кнопке подрывной машинки.

Похоже, в «избушке» оказалось достаточно взрывчатки и без наших десяти килограммов. Крыша вспенилась, дверь с грохотом вылетела и улетела под обрыв. Из разверзшегося чрева убежища вылезло чёрное дымовое облако. Крыша окончательно рухнула. Ну, теперь уж точно как в том анекдоте: «Ну, кто ещё не понял, что я к бабе иду?» Если до сих пор у меня и были какие-то иллюзии относительно скрытности наших действий, то тут они полностью рассеялись. А жаль, я ведь смел надеяться, что недолгая бесшумная стрельба и два пистолетных выстрела могли пройти мимо ушей находящегося в округе противника, но теперь таких надежд не было. Теперь уж точно кто – никто, а захочет заглянуть на огонёк – по наши души. Судя по всему, этого опасался и наш спутник.

– Уходим, уходим, живее! – вскочив на ноги, заторопился он, и я снова прижал к щеке микрофон радиостанции.

– Четвёртый, третий, второй, отход! Всем отход! – дважды повторил я.

– Отход! – покидая свои позиции, командовали командиры троек.

«Отход»! – разносило эхо отзвуки прогремевшего взрыва.

«Отход»! – стучало в моих висках. Рывком выбравшись из окопа и отступая с открытого пространства, я, настороженно оглядываясь по сторонам, пятился к ближайшим деревьям.

Мы уже начали спуск с хребта, когда микрофон моих наушников ожил. Докладывал Довыденко, всю ночь со своей тройкой (а я ещё вечером, кроме ранее определённого Юдина, «передал» ему во временное распоряжение радиста Гришина и пулемётчика рядового Чаврина) проведшего на соседнем хребте, прикрывая основную часть группы с тыла и заодно приглядывавшего за соседней базой.

– Командир, на базе «один» движуха… Наблюдаю движуху. Мать моя… да сколько же их повыперло? – последнюю фразу Эдик говорил для себя, похоже, забыл отключиться.

– Сколько? – мне нужна была цифра.

– Почти полторы сотни, – отвечая за бойца, Тарасов вынул из разгрузки и показал мне до сих пор незамеченный никем сотовый телефон. – SMS – сообщение.

Так вот каким образом к нему поступала информация. А я – то… хотя о чём-то подобном подозрения были. Чёрт…

– Четвёртый, начать отход, всем начать отход! Отход в нашем направлении. В темпе! Как поняли, приём? – секундная пауза и короткое подтверждение принятого.

И опять мои мысли вернулись к фешеру. Он знал, он всё знал, и потому торопил весь вчерашний день. А успокоился, лишь когда понял, чехи пришли на базу, и отрыва по – любому не получалось. А мне всё это он сказать не мог? Мог, но не сказал. Вот гад!

– Надо было оттянуть бойцов. Поставить на взрыватель замедленного действия и уходить!

– Я не мог рисковать! – это прозвучало почти как оправдание, но… Он не мог рисковать… Чёрт, а рисковать моими пацанами? Это как? Это можно? Можно, да? – но всё это молча, одним взглядом, и как бы подводя черту, тоже лишь мысленно:– Ладно, проехали… Надо делать ноги…

– Живее, орлы, живее…

Наверное, я зря их торопил. Почти спустившийся Гаврилюк как-то неосторожно переступил, ноги соскользнули, он не удержался за верёвку и полетел вниз по склону. Там и оставалось-то метра три – сущая ерунда, но по невольно вырвавшемуся хотя и приглушённому мату понял: приземление оказалось неудачным.

– Сучка мать! Виктор, спускайся! – побрехать с фешником можно будет и позже. Если повезёт.

– Есть, командир! – ни тени игры, ни капли иронии. Он сделал своё дело и теперь был готов полностью играть по моим правилам. Кожаные перчатки обхватили верёвку, и подполковник заскользил вниз.

– Ты следующий! – я ткнул пальцем в присевшего у обрыва Вячина, тот кивнул и, проводив взглядом ускользнувшего за пределы видимости Тарасова, слегка захрипевшим голосом уточнил:

– Верёвку забирать будем?

– Хрен с ней! – по провисшему на мгновение фалу я понял: фешник уже спустился. – Давай, Коля, давай, не стой! Вперёд!

На хребте грянул взрыв, следом затрещали выстрелы. Похоже, тройка Довыденко всё же не успела отойти и ввязалась в бой.

– Четвёртый! – дождавшись, когда стрельба на мгновение стихнет, я назвал позывной Эдика. – Что там у вас?

– Да тут…сбоку… пятеро. Хорошо, МОНку не сняли… Мы чуток подождали… Оружие собрать?

– Кончай базар! Какое на хрен оружие, отходи! – мальчишки, блин! Теперь точно вцепятся. Подождали чуток… Трофеи… О, господи! Герои… Потенциальные… Блин… Как бы своё бросать не пришлось!

– Отходим, командир!

– Живее, ждём вас! – не слыша выстрелов, уже более спокойно ответил я и начал спуск к подножию хребта.

Всё оказалось хуже, чем я думал – Гаврилюк, прислонившись спиной к небольшому, росшему тут же, у подножия, деревцу, сидел на земле и, поджав под себя ногу, болезненно морщился.

– Перелом? – я сразу предположил самое худшее.

– Вряд ли, – присевший на корточках рядом со снайпером Тарасов отрицательно качнул головой. – Скорее, связки порваны.

– Бл…ин… – слова у меня если и были, то только матерные. Хрен редьки не слаще! Бл… – повторил я, и тут же повернувшись лицом к распластавшемуся неподалёку Прищепе: – Хватаете Гаврилюка – и отход. В темпе!

– А рюкзаки, а оружие? – от моих слов он, кажется, даже немного растерялся. – А вы?

– Догоним, – я отмахнулся от него, как от назойливой мухи. – Уходите, Сашка, уходите!

– Вячин, Калинин – Гаврилюка! За мной! – поняв, что мешкать не стоит, Прищепа говорил короткими рублеными фразами. Остальные, видимо, тоже осознав, что матюги группника вовсе не случайны, быстро сорвались со своих мест и, подхватив сразу же застонавшего снайпера, поспешили вслед за удаляющимся Александром. Когда рядом мелькнуло перекошенное болью лицо Гаврилюка, мне подумалось, что стоило бы сделать ему укол промедола, но его уже тащили, и останавливать их попросту не было времени. Замыкал цепочку уходивших рядовой Кудинов. В его огромных лапищах короткая машинка ВСС казалась игрушкой.

– Догоняй! – я показал фешеру на постепенно удаляющиеся фигуры.

– Рюкзак заберу! – не двигаясь с места, ответил он, и уже не таясь, полез в кармашек за своим драгоценным сотовым.

– Забери! – смысла спорить не было. Взяв рюкзак, он мог встать в любую тройку, но я хотел предложить ему нечто другое. – Виктор, твоя задача выполнена…

Он кивнул. Но чтобы продолжить, мне его подтверждение не требовалось.

…и если то, за чем мы шли, действительно столь важно…

…действительно важно. Даже слишком… – мы говорили одновременно.

…то уходи.

…нет…

…Мы прикроем…

… я с вами, – твёрдо заявил подполковник, и я понял, он не уйдёт, хотя понимает – в одиночку выбраться из этой передряги ему будет легче. Этот не заблудится. Что-что, а опыта ему не занимать.

– У нас «трехсотый», – мой Гаврилюк практически ничем не отличался от раненого.

– Я в курсе.

– Если они нас станут преследовать, мы не сможем оторваться.

– Знаю.

– Их чересчур много, – и снова подтверждающий кивок.

– Не знаю, что там у тебя, но ты сам говорил, что…

– Не надо… Это я привёл вас сюда…

– Что толку, если ты погибнешь вместе с нами?

… и я вас выведу…

– …уходи…

– Я остаюсь. – Он был непреклонен.

– Как хочешь! – я смирился, настаивать и дальше не имело смысла. Что ж, может быть, нам ещё повезёт. Может быть, чехи вообще откажутся от преследования…

– Они нас не отпустят, – он словно прочитал мои мысли.

– Я вызываю артуху.

– Нет! – я почувствовал исходящую от его слов горечь.

– Почему? – я требовал ответа. Чтобы лишить себя огневого прикрытия, одного «Нет» мне было мало.

– Есть вероятность… есть большая вероятность, что она ударит по нам…

– Почему? – нельзя сказать, что слова Тарасова явились для меня такой уж неожиданностью. Подспудно нечто подобного я и ждал.

– Не все хотят, чтобы это… – подполковник похлопал себя по груди, – дошло по предназначению.

– Как вы задолбали! – я возмущённо дёрнул подбородком. – Когда же вы, блин, там разберётесь? – я не имел в виду сидящего рядом Тарасова, кем бы он на самом деле не был, я даже не к нему обращался. Копившееся годами негодование на власть предержащих готовилось вырваться наружу. – Блин, враги, кругом враги! Блин! – говоря это, я, наверное, весьма горько улыбался, в душе возникла злость и одновременно какая-то детская беспомощность. – Чёртовы уроды… Впрямь враги…

– Возможно, чуть позже я расскажу всё, но не сейчас… – подумав о том, «откуда у фешника такое столь внезапно появившееся желание излить душу», я вдруг понял, что подполковник смертельно устал. Устал играть в не им начатую игру. – Тем, кто меня послал, не достаточно знать, что пакет был у меня в руках. – Зачем он мне это говорит? – Да, в случае возникновения какой – либо опасности я обязан его уничтожить. Но чтобы моё задание было выполнено полностью, документы необходимо доставить в целости и сохранности.

– Значит, те, другие… они могут подать команду на нашу ликвидацию только потому, что…

– Да, именно потому, что документы у меня. Я уничтожу пакет, как только возникнет опасность его захвата боевиками или… – он сделал акцентирующую паузу, – возникнет прямая угроза моей жизни, жизни всей группы, и как следствие, утеря контроля над находящимися в нём документами. Самое смешное, если о возможности утери пакета и возврата его боевикам станет известно моему начальству, то самое меньшее, что нас ждет – это встреча с «Точкой». Поэтому…

Он говорил несколько путано и одновременно излишне подробно, но общий смысл сказанного был очевиден.

– Чёрт! – не ко времени у меня вырвалось упоминание нечистого. Не ко времени. – Но хотя бы после погрузки в машины нас оставят в покое?

– Вряд ли.

– Тогда как же…

– Нас, возможно, даже встретят, но будут искать одного меня. Вы им ни к чему. Я уйду, но позже.

– Значит, «враги» напали на след?!

– Да, – подполковник демонстративно повертел в руках свой телефон. – Они уже прибыли к вам в отряд.

– Ясно. – Ну, вот, теперь и он тоже в курсе. Мне даже ничего говорить не пришлось. Я вздохнул и говорить ничего не стал – на открытую площадку начали вытягиваться бойцы основной части группы…

Хаваджи Мирзоев

Хаваджи буквально обезумел от обуревающей его злости. Лично он не видел за собой вины в том, что русские так легко захватили соседнюю базу. Захватили и ушли, забрав какие-то важные документы. Документы, столь тщательно охраняемые, что даже он, Хаваджи Мирзоев, не знал об их существовании. Так что вины за случившееся он за собой не чувствовал. Тем более, что едва утренняя молитва оказалась прервана взрывом, он тут же вооружил своих людей и отдал команду на выдвижение. Сработавшая мина и последовавшие вслед за этим выстрелы развеяли все сомнения – здесь русские. Естественная жажда мести гнала его людей вперёд, но Мирзоев как опытный командир не спешил ввязываться в драку. Теперь понеся первые потери, и не зная количества противостоявшего ему противника, Хаваджи двигался вперёд со всей возможной осторожностью. Кто знал, не ждала ли его заранее расставленная ловушка? Когда же отрядным следопытам удалось выяснить, что в окрестностях находится всего одна спецназовская группа, он приободрился и тоже воспылал жаждой отмщения за своих моджахедов. Не охладил его пыла и растерянный вид вернувшихся с базы Мухтара и Хамида, высланных на неё тотчас по прошествии взрыва. Они – то и доложили о полном уничтожении находившегося на ней охранения и взорванном командирском блиндаже. Наоборот, Хаваджи захватил ещё больший азарт. Десяток самых сильных воинов был выслан вперёд, чтобы догнать и связать боем поспешно уходящих спецов, остальные спешно готовились к погоне.

После чего Хаваджи вышел на связь с вышестоящим руководством. Разнос, устроенный ему самим Шамилем, иначе как предрасстрельным назвать было нельзя. Вот тут-то Мирзоев и узнал о существовании столь важных и столь оберегаемых от посторонних глаз бумагах. «Догнать, уничтожить, захватить… любой ценой», и обещание кары в случае неисполнения. Вот потому Хаваджи и злился, вот потому его буквально колотило от ярости, только вот кто являлся объектом, вызывавшим ярость – русские спецы или Шамиль Басаев, не смог бы сказать и сам Хаваджи. И он почему-то склонялся к мысли, что в большей степени это относится к Шамилю. Конечно, эти русские уже уничтожили троих его людей и двоих вывели из строя; конечно, эти русские расстреляли ещё девятерых моджахедов. И не просто расстреляли, а расстреляли во время утренней молитвы, но всё это ни что иное, как война. Хотя, казалось бы, убить обращающихся к богу людей – что может быть кощунственнее? Но разве он бы не поступил точно так же? А разве люди не обращаются к богу, когда видят лик приближающейся смерти? Значит, и ему уже много раз приходилось убивать молящихся… Но те христиане, что ему их вера? Впрочем, и им его тоже… Нет, за убийство молившихся он не чувствовал к русским никаких дополнительных эмоций, кроме тех, что испытывал обычно, а он, как человек давно и успешно воюющий, относился к своему противнику спокойно, почти без эмоций. Относился как предмету чуждому, но совершенно необходимому для осмысленного продолжения собственной жизни. Некогда терзавшая душу ненависть уже ушла, уступив место холодной расчётливости готовящегося к финальному прыжку зверя.