Текст книги "Хроника одного задания"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

«А с нашим командиром не зашаришься»! – от этой мысли Прищепа даже едва заметно улыбнулся. Ничего, командир нагонит, и ещё чехов наваляет! – И тут же тревожная мысль: – Лишь бы не обошли! Значит, теперь как можно быстрее и внимательнее, одно противоречит другому… Ствол вперёд, палец на предохранителе. Может, снять? Нет, почти бежим, палец на курок – и выстрел. Главное, смотреть в оба. Ничего, всё нормально. И под ноги смотреть, под ноги. Хорошо, кабанья тропа, пусть, пусть бежит, и я по ней, и ничего, что посередине хребта, ничего… Бог не выдаст, свинья не съест! А командир догонит… А это что впереди? Уф, показалось… Чуть в сторону не рванул. Ветка, а как ствол… Не нервничать, Шурик, не нервничать…»

Старший прапорщик Ефимов

На этот раз они не стали лезть напролом, а после небольшого промедления, разделившись на отдельные группы, начали атаку сразу с трёх сторон. Разве что не попытались обойти нас с тыла, – подумалось мне. И тут же сообщение от моего пулемётчика показало, насколько я ошибался.

– Командир, обходят! – доложил с правого фланга Калинин, и следом, казалось бы, вдалеке, прогремела первая очередь – противник перешёл к активным действиям. Грохнули в ответ наши пулемёты. Рявкнул гранатомёт, и полетевшая к нам граната, зацепившись за ветви деревьев, разорвалась где-то далеко на подлёте. Застучали автоматно-пулемётные выстрелы, зачмокали по деревьям пули, посыпалась вниз срубаемая листва и ветви. Но пока большая часть оставшихся со мной разведчиков, не видя противника, не сделала ни одного выстрела. Вот коротко огрызнулся автомат Тарасова, в ответ злобно загрохотал пулемёт, прилетела и разорвалась, не долетев, граната от ВОГа. Противник подтягивал основные силы. Хорошо, что выбранная мной позиция оказалась вполне удачной: небольшой уклон, ведущий в сторону чехов, создавал им определённые трудности при стрельбе из стрелкового оружия. Стоило нам пригнуть голову, как мы оказывались вне пределов досягаемости. Эх, если бы только лежать, но ведь требовалось ещё вести наблюдение и самим отвечать на огонь противника. В который раз я пожалел об отсутствии в группе ТР – трубок разведчика. Меж тем в поле моего зрения мелькнула камуфлированная фигурка. Мгновенная задержка на мушке, короткая экономная очередь, и уже изготовившийся для стрельбы чех исчез из поля моего зрения. Попал – не попал гадать стало некогда – в проёмах между деревьями появились новые бородатые фигуры. Где-то за спиной бухнула два раза подряд винтовка Кудинова. Рядом затарахтел РПК Эдика. Безостановочно гремел на левом фланге ПКМ Чаврина. Там, похоже, происходило что-то не слишком приятное. К сожалению, связи с левым флангом у меня не было.

Лечо Бакриев

Лечо почти успел. Он навалился на левый фланг русских почти одновременно с основной частью Мирзоевского отряда. Но кто знал, что спецы успеют выставить на нём пулемёт? Двоих его моджахедов срезало сразу, остальные попадали и стали расползаться за деревья. Сам Лечо, едва не угодив под сноп внезапно вылетевших пуль, отпрыгнул в сторону и распластался в небольшой, выкопанной дикими свиньями и от того вонючей канаве. Пулемёт бил практически не останавливаясь, окучивая его бойцов, прижимая к земле головы самых смелых воинов. А в те короткие мгновения, когда пулемёт замолкал и в хищной глубине его ствола переставал сверкать огонь, ему начинали вторить короткие очереди автомата. Лечо дважды пытался подняться, но оба раза над головой стремительным потоком воздуха проходила смерть. Дрожь колотила его тело, так что начали стучать зубы.

– Задавить огнём, задавить огнём! – напрягая глотку, заорал Лечо. Не в силах преодолеть свой страх, он, уткнувшись в землю, вскинул над головой оружие и, не глядя, а лишь выставив ствол в направлении противника, открыл частый, но беспорядочный огонь. Его поддержали, и постепенно инициатива стала переходить к воинам ислама, многократно превосходящим спецов по численности. Борясь со своим страхом, но продолжая дрожать всем телом, Лечо медленно приподнялся на локтях и, укрываясь за окружающей зеленью, пополз вперёд.

Старший прапорщик Ефимов

– Довыденко, прикрой! – мой крик потонул в грохоте гранатомётного разрыва. Взрывная волна отбросила меня в сторону, крепко приложив головой о вдруг ни с того ни с сего оказавшееся за моей спиной дерево. В глазах потемнело. Кажется, я на миг потерял сознание…

…С-суки! – меня слегка трясло, с правой разбитой брови на веко тоненькой струйкой стекала кровь. Сквозь звон в ушах слышались выстрелы, перемежаемые новыми разрывами. Слава богу, автомат оставался зажат в руке. Взгляд, брошенный в сторону только что оставленной позиции, и сам собой вырвавшийся крик:

– Довыденко! – отброшенный взрывом пулемёт, безвольно раскинутые руки, лицо, уткнувшееся в землю, мокрые, потемневшие волосы затылка и окровавленная ткань изодранного в клочья рюкзака.

– Кудинов, гранатометчиков… Кудинов… как понял? – и тотчас, опережая мои слова, одинокий, идущий со спины винтовочный выстрел.

– Есть! – и тут же очередной щелчок. Вот чертяка! Я, кажется, успел увидеть почти выскочившего в прогал и тут же повалившегося на спину чеченца, коричнево-чёрный раструб РПГ которого упал в глубину кустарника. Молодец, Куделя! Лишь бы не забывал менять позиции. И тотчас, словно в ответ на потерю гранатомётчиков, слаженный залп из ГП – двадцать пятых, глухие шлепки и грохот разрывающихся в кронах ВОГов. Осколки ударили по лопающейся листве, зашлёпали по коре окружающих деревьев, что-то ощутимо приложилось о мою спину, обожгло ногу. Вниз посыпались зелёная труха и ветки.

– Аллах акбар! – сквозь непрекращающуюся перестрелку крик на правом фланге и сразу же длинные, нескончаемо длинные пулемётные очереди.

«Калинин, Тушин?! Уф, живы».

– Ка-калинин… как там у тебя? – завывание развешенных на столбах проводов в зимнюю ночь – это гудят микрофоны наушников или мои барабанные перепонки?

– Ползут, сволочи! – голос сержанта едва слышен скорее из-за стоящего вокруг грохота, чем из-за сцепленных от злости зубов. Стреляю по мелькнувшей вдалеке тени и прислушиваюсь к какофонии боя. Меня беспокоит левый фланг, с которым нет связи. Там только эхо разрывов и перестук пулемёта. За то время, пока я пребывал в прострации, плотность огня едва ли уменьшилась. Так, надо срочно к Чаврину. И словно опомнившись:

– Юдин к Довыденко, живо! – сколько же секунд у меня ушло на принятие решений? Минута? Полторы?

– Командир, промедол! – потребовал боец, бросаясь к раненому.

– Идиот! – коротко, доходчиво, без объяснения причин. Чему его только учили?

– Витя, прикрой! – это не меня, это придурка Юдина, оттаскивающего раненого пулемётчика. Хорошо, если раненого… Всё, к Чаврину. Ху, ху, ху, – три коротких выдоха, набираясь решимости и бросок влево, пригнувшись почти к земле. Низко опущенные ветви бьют по лицу, чиркают, скрежещут о брезент «горки». О том, что пули проносятся совсем рядом, замечаю по срубаемым и падающим под ноги ветвям, хлюпающим звукам всасывающих пули деревьев. Небольшая канава. Прыжок. Не выпуская из рук оружия, кувырок через правое плечо, и последние метры по-пластунски, вжимаясь в землю, обдирая лицо и пальцы, держащие оружие, о шипы устилающей её ежевики. Вот они – вздрагивающий от толчков собственного пулемёта Чаврин и развернувшийся влево – почти в тыл Николай Вячин. Куда это он? А, всё ясно: добрый десяток «типов» прорвались далеко во фланг и теперь пытаются окучить моих парней слева. Ну-ну, счас. Меня им ещё не видно. Медленно поднять автомат. Немного успокоиться, задержать дыхание. Не обращать внимания на свистящие рядом пули – они все выше, гораздо выше, во всяком случае, хочется в это верить. Успокоить дрожание рук – всё-таки приложило меня здорово. Так, троих вижу. Задержать дыхание – мягкий спуск – ровная мушка, мягкий спуск – ровная мушка. Ну, гад, высунься, ну же! – Короткая очередь. Чех (похоже, сидевший на корточках за небольшим взгорком) подскочил, словно пытаясь отпрыгнуть от пронзивших его лобешник пуль и, взмахнув руками, грянулся навзничь. Кинувшийся к нему ваххабит, схлопотав свою порцию свинца (выпущенного то ли мной, то ли одновременно стрелявшим Николаем), рухнул рядом. Третий поспешно юркнул за деревья и благоразумно затаился.

– Ну, на хрен… – пулемёт умолк, сам пулеметчик перевернулся на спину, перехватив левой рукой окровавленное запястье правой. – Ё…

Я уже оказался подле него, но привычно потянувшись к ИПП, взглянул вглубь леса и, чертыхнувшись, дёрнул на себя пулемёт раненого Чаврина.

– Серёга, сам! Сам, Серёга! – краем глаза увидев, как Чаврин кивнул, я, уже не обращая внимания на лежавшего за камнем и готовившимся бинтовать свою рану разведчика, прильнул к пулемёту, прижал левой рукой приклад и нажал спусковой крючок. Казалось, я вижу каждую пулю, вижу их следы – оставляемые ими в воздухе, на поросшей ежевикой и черемшой земле, на тёмной коре деревьев, на раздираемых разгрузках попадавшихся на их пути чехов. Слева направо, справа налево, не прекращая давить на спуск и с трудом удерживая вздрагивающее от собственной мощи оружие. На несколько мгновений я слился с ним полностью, стал одним целым, не замечая ни шуршания ответных пуль, ложившихся рядом, ни свиста чужих рикошетов от тех пуль, что плевками падали чуть дальше, ни разрывов летящих, но по счастливой случайности не долетающих до нас ВОГов и гранатомётных выстрелов. Я лежал, будто в своей отгороженной от всего мира келье, в которой до меня не доносилось ни вскриков умирающих, ни воя раненных, ни воплей по-прежнему идущих в атаку моджахедов. Жаль, что лента в пулемёте была всего одна, и в ней не было бесконечного множества патронов. Плоская, чёрная металлическая змея осыпалась в примятую коробом траву. И сразу рой пуль, визг, грохот, шуршание дрожащих крон.

– Серёга, ленту! – сунув пулемёт за спину, под руки закончившего делать себе перевязку Чаврина, я, подтянув лежавший под боком автомат, помог Вячину прижать уж слишком зарвавшегося чеха и, крутанувшись, словно веретено, начал менять позицию в сторону небольшого, выступающего на местности бугорочка.

– Командир! – я почти не удивился – спутать зазвучавший в наушниках голос Тарасова было невозможно ни с чьим другим. – Хреново, командир!

– Конкретней? – чтобы ответить, мне пришлось вжаться в землю. Присмотренный мной и такой вожделённый бугорок оставался ещё в паре метров.

– Чехи в полусотне шагов.

– Всем приготовить гранаты! Виктор, пулемётчика в тыл! Пусть уносят, как понял? – уточнять, как там мой Довыденко, я не стал. Сейчас моё беспокойство ровным счётом ничего не значило. Но я надеялся…

– Гранаты! Раненого в тыл! – отозвался подполковник.

Ещё раз – уф. Значит жив.

– Огонь гранатами по моей команде и сразу отход. Поняли меня? – домашние заготовки вроде вариантов различных действий спутались в голове в сплошную, вязкую кашу, разбирать и раскладывать которую по кучам уже просто – напросто не было времени.

– Да, – значит, фешник стянул радиостанцию у Довыденко. Сделать такой вывод оказалось несложно.

– Калинин, понял меня? – пару секунд молчания и тоже короткое:

– Да.

Всё бы хорошо, но, увы, пока я болтал, чехи на нашем фланге подошли совсем близко. Пришлось разрядить весь магазин, прежде чем выкроилась секунда привлечь внимание Вячина.

– Коля, – и чуть тише, – гранаты! – он скорее распознал мои поспешные действия, чем услышал хрип заглушаемого выстрелами голоса. Нам уже совершенно не давали подняться. Похоже, чехи предприняли самую последнюю, самую решительную атаку.

– Гранатами огонь! – надеюсь, у ребят хватило времени и возможности приготовить их к бою. Моя рука дважды поднялась, и в воздух одна за другой взвились две ребристые эФки. А ребята действительно успели – разрывы прогремели на удивление слаженно. На какое-то время стрельба практически стихла.

Лечо Бакриев

Праздник смерти продолжался. Она носилась вокруг, насмехаясь над страхом живых, издеваясь над прахом мёртвых, добавляя к их телам всё новые и новые порции металла. Лечо продвинулся вперёд лишь на несколько шагов. Привыкший бить из-за угла, наносить быстрый удар и скрываться, не получая должного отпора, он как – то забыл, что смерть – она не только в стане врагов, она вокруг, и ей всё равно, кого принимать в свои объятья. Может быть там, потом, за её порогом, кто-нибудь и разведёт врагов в разные стороны. А здесь, ведомые смертью, они шли рука об руку, порой соприкасаясь кровавыми отметинами, ошмётками кожи, белесо-серо-окровавленной осклизлостью мозгов, острыми осколками раскрошенных зубов, культями рук и ног. Враги шли рука об руку, таща за собой «запах смерти»; и тот, едва уловимый, тошнотворный – только умершего, и тот, ещё более тошнотворный, но зато и более привычный – запах разлагающегося трупа. А сейчас смерть была всюду, и Лечо знал, что стоит ему лишь чуть-чуть приподняться, привстать, и уже он приведёт за собой все эти запахи. И он лежал, не в силах пошевелиться, не в силах больше кричать и командовать собственными людьми.

Лечо не запомнил, точнее, не успел воспринять ухнувшего перед глазами разрыва, только что и осталось, как нечто тёмное вспухло перед глазами, толкнуло волной, ударило по лицу и обожгло болью. Глаза запорошило землёй, из рассечённого осколком лба потекла кровь. Лечо какое-то мгновение ещё ощущал происходящее, затем его разум погрузился в чёрно-серую хмарь. Он потерял сознание. Бой ещё шёл, ещё вовсю звучали разрывы и выстрелы, только всё это, казалось, не имело к лежавшему в беспамятстве боевику никакого отношения.

Старший прапорщик Ефимов

– Отход! Кудинов, к Довыденко! – скомандовал я всем и, тотчас привстав, почал только что прищёлкнутый магазин.

– Отход! – для чего-то продублировал Вячин и, пропустив вперед Чаврина, тащившего левой рукой ПКМ, бросился за ним следом. Я продолжал стрелять. Опомнившиеся чехи разразились такой канонадой, что если бы не толстенный комель, за которым мне удалось укрыться, мне бы точно не поздоровилось… и вновь время завертелось невероятными сгустками смешанных чувств и ощущений. Рывок за кольцо, щелчок чеки улетающей РГДшки, взрыв, вторая граната, летящая к цели, тут же ей вслед длинная, до последнего патрона, очередь. Не перезаряжая оружие, бросок вслед за отступающими бойцами, падение в куст и сползание ужом, скатывание в небольшую канаву. Опустошённый магазин улетел в грязь, щелчок нового и прыжок к ближайшему дереву. Рву затвор, слыша, как затарахтели, заработали чужие автоматы, видя, как пули впиваются в окружающие деревья, взрывают почву вокруг. Но это всё вне меня, вне моего пространства, а моё – вон оно, там, впереди, за очередным толстым, спасительным буком. Падаю, стреляю. Рывок, и следующее падение вперёд на подставленное земле правое плечо, автомат в обеих руках, ствол вверх, перекат – не перекат, а смесь неудобоваримого выверта с кувырком, и тотчас лицом к противнику. Три пули по неосторожно высунувшемуся из-за бугорка бородачу и откат вправо, за выпячивающиеся бугром корни столь вожделённого мной дерева.

– Командир, прикрою! – вопль Вячина и грохот ПКМа. – Значит, бойцы поменялись оружием, – мысль мелькает как световой всполох, и я, стараясь оставаться за контурами дерева, бросаюсь к следующему укрытию. За спиной взрыв от врезавшегося в бук гранатомётного выстрела. Что-то белёсое проносится мимо, спину почему-то обдаёт холодом, и я снова падаю. Вновь вскакиваю, у самого лица проносятся пули, чьи – свои, чужие, даже не знаю. ПКМ бьёт под самым носом. Падаю. Переворачиваюсь на спину и снова стреляю. ПКМ разрывается огненными всхлипами. Резко поворачиваюсь лицом к Вячину:

– Уходи! – срывающийся на фальцет хрип. Разворот, короткая, в два патрона, очередь по наступающим. Сознание ещё не восприняло, а подсознание уже само начало экономить боеприпасы. Бой грозил затянуться. Все чувства обострены, действия впереди мысли. Рывком сместил прицел и положил очередь под ноги выскочившего из-за деревьев гранатомётчика. Чуть-чуть поднять бы ствол, а так тот даже не упал и РПГ не выронил, только запустил выстрел в кроны деревьев и, слегка прихрамывая, слинял за пределы видимости.

– Отход, командир, отход! – в наушниках разрывается голос фешника. И впрямь пора делать ноги.

– Иду! – мои барабанные перепонки сейчас лопнут – гранатомётные выстрелы летят один за другим и рвутся в ветвях деревьев. Вокруг шлепаются то ли осколки, то ли кусочки срезаемой ими коры. Похоже, я припозднился, меня все ждут. Ещё рывок.

– Отходим!

Надо попробовать оторваться, шанс есть – раненых унесли вперёд. Вячин… где Вячин? А, вот он, за кустами, чуть впереди, спешит следом за закинувшим автомат на плечо и бережно прижимающим к груди раненую руку Чавриным.

– Второй, ты где? – оглядываясь по сторонам, не вижу Калинина и Тушина.

– Мы вас ждём! – значит, они где-то впереди.

– Отход! – пока есть возможность, надо двигать и двигать. Нам бы сейчас артуху. Но нельзя… Блин, какая глупость! Паранойя. Я до сих пор не сообщил, что веду бой. У меня раненые. Чёрт, у меня Довыденко…

– Третий, как Эдик? – я уверен, Кудинов уже должен быть где-то рядом с раненым.

– Тяжёлый! – объяснять больше ничего не надо. Всё ясно. Нужна вертушка. К чёрту секретность, к чёрту фешника! Всех к чёрту! Три минуты времени, зацепиться за клочок земли… Сейчас бы старый ВОП – взводный опорный пункт, но откуда он в этой глуши на этом хребте? Но с двумя ранеными на носилках (Чаврин и, надеюсь, Батура не в счёт) не оторваться. Вот и мои парни. Всё, отход закончен, с тяжелораненым далеко не убежишь.

– Первый! – похоже, барахлит связь. В моих наушниках хрип, писк, свист. Большой надежды быть услышанным нет, но всё же: – Прищепа, как слышишь меня? Приём.

– Первый для командира на приёме, – не знаю, обрадовал меня его голос или нет. Если ответил, значит, не так далеко…

– Первый, дожидаешься Довыденко и сразу уходишь, как понял меня?

– Понял, сажусь, жду. Забираю. Ухожу.

– Жди. – И тут же, не дожидаясь подтверждения услышанного: – Второй, берешь Тушина, Вячина, организуете оборону. Гришину – связь. Поторопитесь!

Впрочем, эти команды можно было отдать и так – голосом, до разведчиков, ожидающих меня и бегущего чуть в стороне Тарасова метров двадцать.

Взгляд на местность – вполне, вполне.

– Занять оборону! – на ходу решаю поменять тактику. – Половина магазина, треть ленты – и отход.

Есть или нет вопросы, не спрашиваю, главное, что услышали. Весь план – несколько секунд кинжальный огонь на одном участке, и вся недолга. Кого грохнем – того грохнем и снова отойдём, пока залягут, пока поймут…

– Гришин, передавай: веду бой, трое раненых, один тяжёлый, – фешник молчит, – требуется эвакуация, мои координаты, – взгляд на джипиес, удивительно быстро выдавший необходимые мне цифры, – Х… У… прошу атрподдержки. Координаты Х… У… Тарасов закусил губу, но продолжает молчать. Без артухи нам не уйти, он это понял, я тоже…

– Командир, нет связи!

– Ищи! – убью гада. – Отходи, ищи, догоняй Каретникова, развернуть обе радиостанции, лезь на дерево, но связь чтобы была! – И уже вслух: – Убью!

Гришин обиженно или виновато (разве разберёшь?) шмыгает носом и со всей возможной скоростью спешит вперёд, стремясь как можно скорее догнать ушедших с раненым Кудинова и Юдина.

Лечо Бакриев

Лечо лежал на холодной земле, видя, как вокруг суетились люди. Голова саднила болью. Тугая повязка, едва ли не наползающая на глаза, стягивала лоб и уползала на жгущий болью затылок. Впрочем, боль, терзающая его голову, оказалась не столь сильной, чтобы Лечо утратил возможность рассуждать и созерцать окружающее. По раздающимся в отдалении выстрелам он понял – русские сумели отойти. И то, что он и те, кто сейчас здесь, рядом с ним, находятся вдалеке от играющей в чехарду смерти, он тоже понял. И с этим пониманием, несмотря на боль, тошноту, нестерпимую сухость во рту, в голове у Лечо вспыхнула и стала расцветать звёздочка надежды, нет, скорее, почти радости, – он, Лечо, останется жив, по крайней мере сейчас, сегодня. И сегодня же его переправят в посёлок к верным людям. Месяц, а то и два ему не нужно будет прятаться, укрываться от обстрелов, спать в тесных, тёмных землянках, совершать обязательные в отряде молитвы, стоять на посту, идти по нашпигованным минами тропам, ежесекундно опасаясь встречи с русским спецназом. А можно будет целыми днями сидеть за огромным цветным телевизором, гладить ласковую пушистую кошку и мечтать о будущем – жене, детях, большом доме, престижной работе. А почему бы и нет? После полученного ранения он просто не мог не стать уважаемым человеком, а значит, почему его мечты не должны были стать явью? Мечты… А потом? Опять в лес? А если…..говорят, набирают в милицию… А может… а может действительно взять и сдаться властям? Кто докажет, что на его руках есть кровь? И кто станет доказывать? Вот только забрать у Махамеда отснятую кассету… А впрочем, пусть будет, на память, не зря же он одел на лицо маску. Как чуял…

Старший прапорщик Ефимов

На этот раз мы расположились относительно тесной группкой, я забрал у Вячина РПГ-26 и привёл в боевое положение. Выстрелю и облегчу тем самым парню ношу, давно уже использовать пора, не вечно же на себе таскать. А тут как раз и момент подходящий подвернулся – из-за деревьев выскочили сразу трое бандитов.

– Огонь! – сам на одно колено, рот открыт, и без того болящие уши зашевелились в неприятном ожидании. Грохнуло – со всех сторон одновременно, пустая труба под ноги, но искушение вскинуть автомат к плечу задавлено в самом зародыше. Падаю на не слишком мягкую почву и тут же начинаю вскакивать:

– Работаем! – это вместо слова «отход». Все знают – «в плане» отход, значит, если «работаем», то работаем на отступление. Калинин пятится, не прекращая стрелять.

– Давай, давай! – уже в микрофон только для него. ПКМ смолк, отходим. Тарасов снова бежит рядом. Оглядывается.

– Ложись! – он сбивает меня с ног и падает сверху. – Взрыв, запах, вроде как от дымного пороха. Впрочем, нос уже ничего не чувствует. Чей-то стон, похоже, это от Виктора, по-прежнему лежащего на моей спине.

– Епическая сила! – он сваливается на бок. Я поворачиваюсь и замечаю, что маскхалат на его левом бедре начинает расплываться кроваво-тёмным пятном. Тушин с руки лупит по так подкузьмившему нам гранатомётчику. Не задумываясь, всаживаю в другую – здоровую ногу Тарасова тюбик промедола. И тут же:

– Отход! – подныриваю под руку раненого подполковника и чувствую повисшую на мне тяжесть.

– Ох! – вырывается из его груди, на губах появляется кровавая пена, и я понимаю – осколки пробили не только бедро, но и вошли в спину… в лёгкое… Надо остановиться и хотя бы перевязать, но относительно удобная позиция уже позади, замедлить движение сейчас равносильно гибели. Вот блин, так нам не уйти… Вместе с неутешительным выводом внезапно накатывает удивительное спокойствие. Нам бы добежать вон туда, а потом туда. Бесполезно, всё бесполезно, если только зацепиться, вгрызться в землю. Всем вместе. Микрофон у щеки, решение я принял:

– Прищепа, стоп! Организуй оборону, жди нас! – что толку, если нас уничтожат по очереди? А так ничего, продержимся. Наверно. Может быть. Если повезёт. – Олег Тушин, Вячин, забирайте подполковника. Калинин, со мной на прикрытие! Догоним! – это уже затравленно взглянувшему на меня Вячину. – Ребята, живее! – командую, тороплю, но сам вижу, как устали, как вымотались мои бойцы.

Мы остались вдвоём. Всё, как на занятиях, всё по команде: «Отход» – «отход», «магазин» – «лента». От дерева к дереву, от укрытия к укрытию, стреляя короткими экономными очередями. Теперь уже точно каждый патрон на счету. Впереди наш последний рубеж и мы либо продержимся, либо канем в небытиё. Оторваться не получалось. Я вдвоем с Калининым, ему сегодня досталось, но ничего-ничего, выдержит. Надо остановиться, задержать их хоть на пару минут. А потом в отрыв. Вот и подходящее местечко – две близко расположенные воронки от снарядов, справа – частокол толстых буков, слева – расколотое осколками дерево, лежащее поперёк хребта. Сухие ветви, торчащие во все стороны, переплетены тонкими прутьями ежевики. Нормально, подойдёт, где искать лучшее?

– Юра… воронка, занять оборону! – коротко, по существу, поймёт. Сам падаю за срубленный ствол и начинаю искать цель. Вот один вскочил, выстрелил на бегу, укрылся за дерево, выстрелил снова, отпрянул назад, задирая ствол вверх. Сейчас начнёт перебежку. Сколько ему нужно, чтобы отдышаться и набраться решимости? Секунда, две? Время спрессовано. Прицел с упреждением, на уровне пояса, чтобы наверняка, выбор стороны прицеливания по теории вероятности – тест на военное образование. Пытаюсь успокоить вздрагивающие от напряжения руки. Из глубины леса огонь в нашу сторону. Я жив, значит мимо. Наметившееся движение. Жму на спусковой крючок. Треск собственного автомата. Этот был плохим учеником – бежал вправо. Тёмный куль валится под ветки соседнего дерева. Одинокая пуля цокает о древесный ствол. Падаю – если бы не он, во мне появилось бы на одну дырку больше. Вторая пуля впечатывается почти туда же. Сомнений нет – снайпер. Плохо. Меняю позицию.

– Юра, снайпер! – кричу в микрофон, но не получаю ответа. Сознание окутывает липкая паутина страха, страха за своего бойца.

– Юра! – снова кричу я, но слышу, как работает ПКМ, и только тут понимаю, что забыл нажать тангенту. – Юра, снайпер! – мои слова как напоминание поменять позицию. Сам поднимаюсь и стреляю почти не целясь, лишь бы отвлечь внимание от своего пулемётчика. Ныряю за ствол и переползаю к воронке. «Где же эта сволочь? Где?» – помочь его увидеть может только случайность. Нужно наблюдать, лучше со стороны, не ввязываясь в бой, не показывая себя, не отвлекаясь. Наблюдать… Но где взять такую роскошь? Обстрел усилился, у куста нарисовалась приземистая фигура гранатомётчика – сел на одно колено. Мы стрельнули одновременно, но у меня времени больше. Я падаю на дно воронки в тот момент, когда мои пули уже впиявливаются во вражеский камуфляж. Выстрел от РПГ взрывается на краю воронки долями секунды позже. Давно заложенные уши отзываются болью. Сколько мы уже здесь? Минуту, две, три? Срикошетившая пуля падает на погон. Высовываюсь, бью короткой очередью по компактной группке наступающих и сваливаюсь обратно в воронку. Ответный залп начисто вырубает растущий перед воронкой куст, ветви засыпают меня сверху. Где же артуха? Артухи нет. Не удалось связаться? Или мешкает орудийный расчёт? Открытие огня по себе я не боюсь, чеховские координаты я подал как свои. Ударят далеко – подведём, поправим. Но артухи нет. Сволота! Надо выбираться. Пули не дают подняться. Не зря я до сих пор экономил ВОГи. Не обращая внимания на чеховскую стрельбу, а, была не была, встаю на колено. Десять выстрелов подряд, удар по площадям – возможно, как из пушки по воробьям, но требующийся мне результат удалось достичь. Огневой напор стих. Отходим.

– Отход! – команда голосом, рывок вправо – назад за укрывающую от чужих глаз зелень. Жаль, что она не может так же легко укрыть от чужих пуль.

Стон – всхлип, громыхание падающего на землю оружия. «Сучка мать», – взгляд, брошенный влево, выхватывает неловко отползающего за кусты Калинина. Правая нога беспомощно волочится по земле, руками раненый с трудом передвигает ставший вдруг непомерно тяжёлым пулемёт.

– Сволочи! – выстрел навскидку по мелькнувшей вдалеке тени. Очередь в направлении шевельнувшихся кустов. Ещё один выстрел по пристроившемуся за бугорком вражескому пулемётчику. Ещё очередь, ещё и ещё – всё то время, пока усевшись за деревом, Калинин бинтует простреленную ногу.

– Юра! – шепчу в микрофон, словно опасаясь, что нас услышат даже через трескотню выстрелов. – Ныкайся и жди меня. Я скоро!

В ответ неразборчивое скрипение зубами.

Чехи, опомнившись, подбираются всё ближе. Ползком, затем на карачках меняю позицию, уходя далеко в сторону и продвигаясь навстречу противнику. Уф, – здесь относительное затишье, можно слегка оглядеться и выбрать цель. Вот она, крадущаяся фигура в глубине кустарников, чуть в стороне от основной части банды и гораздо ближе к нам. Ещё чуть вперёд, нормально, вот сейчас. Вот, пора…

Ёк! – удар бойка в пустоту. Как же я так? Блин, идиот… Чёрт, чёрт, чёрт! – ругая сам себя, спешно меняю магазин. Чех всё ближе. За ним ещё один. Нет худа без добра. Второго я сперва не заметил. Теряю драгоценные секунды. Цевьё на давно упавшую, сухую, толстую ветку… Короткая очередь, ствол чуть влево, палец снова сжимается в привычном усилии.

– Тра-та-та-та! – падаю, над головой пролетает пуля, смачно всаживаясь в стоящее за спиной дерево. Вскидываю ствол, стреляю, не целясь, сразу же вниз и откатываюсь в сторону. Чехи что-то орут, и это отнюдь не победные выкрики. Теперь к Калинину. Сколько мы уже здесь? Ни малейшего представления о времени. Должно быть долго.

– Юра, ты где?

– Я отхожу! – связь вновь работает безупречно. Так он что, сам? И где? Выше по хребту? Бегу дальше. Выстрелы позади почти стихли. Чехи тоже лишний раз не желают жечь патроны попусту. Вроде бы я их чуть-чуть охолонул. Пока придут в себя, пока сообразят, что мы делаем ноги…

Очередь хлобыстнула в тот момент, когда я почти догнал кандыляющего Калинина.

Подполковник Трясунов

– Товарищ подполковник! – к идущему по плацу Трясунову подскочил оперативный дежурный. – Группа Ефимова ведёт бой с превосходящими силами противника, трое трёхсотых, – комбат помрачнел лицом, но слушал не перебивая, – отходит в направлении РОПа.

– Координаты?

– Координат нет, радист сообщил «по хребту».

– Группу Гуревича на выезд. Старший колонны майор Фадеев.

– Есть!

Тут же, повернувшись в сторону палаток личного состава: – Дневальный! Майора Фадеева, капитана Гуревича с группой на выезд. Срочно! – и чтобы подогнать шевеление разведчиков: – Ефимов ведёт бой.

– Первая группа на вые… – отдёрнув полог палатки, закричал дневальный.

– Парк? – спросил Трясунов, имея в виду отдана ли команда о выезде бронегруппы.

– Да, уже, – ответил оперативный и тотчас в парке взревел двигатель бронированного «Урала».

– Медика?

– Вызвал.

– Хорошо. И этим, – комбат кивнул в сторону палатки «гостей» – сообщи тоже.

– Я, есть! – подтвердил получение команды оперативный, и снова повернувшись на этот раз в сторону палатки ЦБУ: – Посыльный, живо к прикомандированным, скажи – на выезд.

– Пошли! – потребовал Трясунов, которому не терпелось заглянуть в карту.

Карта расползалась многочисленными переплетениями хребтов и их отрогов, но только один из них почти напрямую тянул в выбранному под место эвакуации ротному опорному пункту. Вот только находился он на порядочном удалении от последних переданных Ефимовым координат. Догадка, возникшая у подполковника чуть ранее, нашла своё подтверждение. Теперь он точно знал, что командир…второй группы старший прапорщик Ефимов по какой-то непонятной причине всё время сообщал в отряд ложные координаты своего местонахождения. Знал… но что толку было от этого знания?