Текст книги "Хроника одного задания"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Рядовой Гаврилюк

Гаврилюк вжался в землю, и резина наглазника чересчур резко надавила бровь. Тогда он осторожно подвинул винтовку вперёд и снова прицелился. Бандиты приближались. Уже давно можно было стрелять. Но команды не было, а ведь вернувшийся от командира Довыденко передал однозначное: ждать команды. Чехи приближались. Гаврилюк, уже мысленно нарисовавший на прикладе первую зарубку, ощутил, как постепенно немеет от напряжения, теряет свою чувствительность прижатый к спусковому крючку палец. Пластик цевья вдруг показался до невозможности холодным. Рука, державшая оружие, слегка дрогнула, клюнув вниз – перевёрнутая «галочка» прицела скользнула на уровень пояса впереди идущего. Алексей втянул носом воздух и попытался прогнать заставляющее цепенеть напряжение. «Галочка» вновь вернулась под верхний край разгрузки.

– Ну, же, ну же, – торопил он группника. – Ну когда же… Не видя командира и остальных ребят, Гаврилюк каждую секунду ждал начала, ждал первого разрывающего тишину выстрела. Дистанция сократилась до невозможного. В душе у Алексея появились сомнения в идеальности собственной маскировки. Он невольно напряг мышцы шеи, готовый пригнуть голову, впечатать лицо в землю. Когда же шедший впереди чех, взойдя на небольшой бугорок, остановился и бросил в его сторону взгляд, Алёшку буквально окатило холодной волной. Он напряг палец и медленно потянул спуск…

Ефимова Олеся

Олеся только зря трижды набирала номер – каждый раз на том конце провода снимали и снова клали трубку. Только на четвертый дежурный по части соизволил приложить микрофон к губам и на удивление вежливо представиться.

– Дежурный по части, – вместо звания и фамилии неразборчивое тра-та-та, – слушает.

– Здравствуйте, – и, не давая возможности поздороваться дежурному, – позовите, пожалуйста, к телефону старшего прапорщика Ефимова.

– Кто его спрашивает? – без особой надежды на постороннего человека уточнил дежурный.

– Жена, – прозвучал вполне ожидаемый ответ.

– Его сейчас нет, позвоните позже, – отлично зная, где сейчас находится Ефимов, дежурный никак не желал вступать в долгие объяснения.

– Опять за водой уехал? – сарказма в голосе не услышал бы, наверное, только глухой.

– Ну почему же… – растерянно пробормотал дежурный, – он…

– Скажите, пожалуйста, лучше, когда он будет, – довольно бесцеремонно прервала дежурного Олеся, не желавшая слушать очередную выдумку.

– Вы знаете… – дежурный пару секунд раздумывал, затем прикинув все за и против, вспомнил, на сколько суток ушла группа и, уже больше не колеблясь, посоветовал ожидавшей его ответа женщине: – Через три дня позвоните.

– Спасибо, я поняла, – поблагодарила Олеся и, отключив телефон, тяжело вздохнула. Время ожидания растянулось вечностью. Оно, как собранная в клубок верёвка, медленно разматываясь, ползало по бесконечному полотну бытия, никак не желая вытащить за собой долгожданный день встречи. Хотелось плакать. И она плакала. Ночами, украдкой от уснувших детей. И молилась. Молилась по-настоящему, стоя на коленях в углу, глядя на стены и живо представляя себе образа, которых на самом деле там не было. Она не знала, одобрил бы это её муж. Странно, но за полтора десятка лет их совместной жизни они никогда не разговаривали о боге. Вроде бы так было и надо. Сейчас же она молилась истово, почти исступленно, совершая поклоны, склоняясь до самого пола. Её губы шевелилась в такт мысленно возносимым просьбам, а из глаз чаше всего текли слезы. Может, она молилась неправильно, не так, как полагается. Иногда она при этом рыдала навзрыд, не в силах сдерживать навалившихся на неё переживаний. Но она готова была отдать всю себя без остатка, лишь бы Серёжа, её Сережа вернулся живой. Пусть раненый, пусть калека, но живой. Она молилась и плакала, плакала и молилась. Она молилась до тех пор, пока, изнемогая от усталости, не падала в холодную одинокую постель и не проваливалась в чуткий, беспокойный сон. А новый день начинался думами о любимом. Олеся никогда не могла понять, точнее, не могла принять его стремления на войну. Не могла принять и не могла простить его командировки, приносившие ей столько страданий. Не могла простить и продолжала любить и ждать. Любить… любить с каждым разом и днём всё сильнее и преданнее. Словно он уезжал защищать именно её, семью, их общее настоящее и будущее. Наверное, так оно и было. Олеся видела, как медленно, но упорно война подбиралась к её очагу. Вначале она полыхала далеко, где-то там, в далёком Афганистане, затем перекинулась на Армению, Азербайджан, Таджикистан, Грузию, потом пришла и Россию. А сейчас война стала подбираться к её малой Родине. Война шла… Шла взрывами, пожарами, убийствами ни в чём не повинных людей, приближаясь, подползая всё ближе и ближе своими ядовитыми щупальцами к её городкам и сёлам. И кто-то должен был её остановить. И кто если… сейчас Олеся вспомнила начертанный на транспаранте девиз «Никто кроме нас» и невольно улыбнулась. Серёжа вернется, обязательно вернётся. Живой и здоровый, и если не он, то кто?

Рядовой Гаврилюк

Но выстрел не грянул. В последний момент Алексей всё же удержался от соблазна одним движением пальца устранить опасность, исходившую от застывшего в неподвижности бандита. Команды не было, значит, надо было лежать и, надеясь на лучшее, не двигаться.

«А вдруг наши уже ушли?» – на мгновение появившаяся мысль тут же исчезла, он же видел вернувшегося назад Эдика, значит и командир где-то рядом. Может, потому и не стреляют, что ждут, когда подтянется вся остальная банда?

А чехи находились уже совсем близко. Вот уже первый из них, идя по центру вершины, оказался настолько левее, что вышел из поля зрения оптического прибора. Теперь, чтобы взять его на «мушку», следовало довернуть оружие. Довернуть – значит пошевелиться всем телом. Пошевелиться… Алексей не стал продолжать рассуждения. Он просто перенацелил винтовку на идущего вторым, а первый уже был совсем рядом, в двадцати метрах, на уровне плеча. Гаврилюк слышал его шаги, его приглушённое дыхание. Сам же он вжался в приклад и почти перестал дышать. Он понимал, что если впереди идущий его заметит, то ему даже не успеть увидеть, как тот вскинет автомат. Но ведь где-то совсем близко свои, они не дадут, они прикроют. А выстрелов всё нет. Вот и второй вышел из зоны поражения, – прицел сместился на третьего, а где-то там, в глубине растущего на хребте леса, мелькнула фигура пятого…

Подполковник Трясунов

Телефон зазвонил, когда Трясунов, вернувшись из автопарка (куда он ходил проверить, как идут дела по ремонту одного из БТРов), едва-едва вошёл в командирскую палатку.

– Слушаю, подполковник Трясунов, – привычно отозвался он, и устало плюхнулся в стоявшее подле стола кресло.

– Товарищ подполковник! – держа трубку у самого рта и докладывая комбату, старший прапорщик Косыгин слегка даже привстал. – Из Ханкалы к нам вылетела какая-то прокурорская проверка.

– Ну и? – командир отряда пребывал не в духе.

– Приказано встретить.

– По поводу? – снова спросил комбат, имея в виду причину, по которой к ним в отряд едут прокурорские деятели.

– Никаких указаний не было, – отвечая, Косыгин виновато отвёл левую руку в сторону. Будто собеседник мог видеть его действия.

– Хорошо, встретим! – заверил дежурного Трясунов и положил трубку на рычаг. Вольно или невольно, а мысли подполковника закружились вокруг прибывающей проверки. Проанализировав состояние дел в отряде, комбат пришёл к выводу, что причин подобного внимания он не знает. Значит, было что-то ему неведомое, и это привыкшему быть в курсе событий подполковнику очень не понравилось…

А получасом позже пришло ещё одно указание относительно прибывающей проверочной группы.

Старший прапорщик Ефимов

По мере приближения бандитского квартета напряжение нарастало. Я очень давно не чувствовал себя столь неуверенным. Привыкнув к необходимости действовать, сейчас, когда вся моя задача заключалась именно в бездействии, всё мое внутреннее содержание, протестуя против подобного и одновременно страшась его, сжалось в клубок томительного ожидания.

Чехи шли по самой вершине хребта. Нагло, открыто, уверенные, что опасности здесь нет и быть не может. Лишь изредка шедший впереди бандит останавливался и прислушивался к жившему своей жизнью лесу, а может просто ждал, когда подтянутся остальные?

Нас разделяли только реденькие ветки шиповника и тридцать метров практически открытого пространства. Нам, вжавшимся в землю, было слышно, как припечатываются к почве подошвы ботинок впереди идущего, как слегка поскрипывает «упряжь» идущего вторым, как остановился и, совершенно не заморачиваясь соблюдением тишины, высморкался третий. Именно он, проходя мимо наших позиций, замедлил шаг и пристально всмотрелся в переплетение ветвей укрывающего нас кустарника.

«Ну, гад, ну, ну же! – буквально взмолился я. – Вскинь, сволочь, автомат, только вскинь! – ствол моего Калашникова буквально упирался ему в рёбра. Но бандит не остановился, не вскинул оружие, а пошёл дальше, так и не получив свою порцию свинца.

Когда же спина четвертого, став удаляться, замелькала среди деревьев, а следом за ним потянулись пятый и шестой, я слегка задёргался – заволновался. Когда мимо нас прошёл пятнадцатый, а вереница идущих не заканчивалась, я крепко, очень крепко задумался, и уже сожалея о столь опрометчивом высказанном чуть раньше желании, хотел теперь только «чтобы мы стали маленькими – маленькими», такими, чтобы нас не заметили, и чтобы, не дай бог, кто-нибудь из моих бойцов не пошевелился, не чихнул, не вздохнул, перемещая затёкшую от неподвижности и напряжения ногу. Впрочем, в своих бойцах я был уверен, гораздо большие опасения вызывал у меня лежавший по левую руку фешник, но и с его стороны пока не прозвучало ни единого шороха.

Рядовой Прищепа

Сашка заметно нервничал. Не надо было быть великим стратегом, чтобы понять: ситуация, в которой они оказались, складывалась далеко не лучшим образом. Хорошо, если банда небольшая, и оставшиеся с командиром ребята справятся своими силами, а если нет? Что тогда? Даже поддержать своих огнём будет практически невозможно. Разве что навесными выстрелами из подствольных гранатомётов, и то половина ВОГов, влетев в кроны деревьев, грозила разорваться над спинами спецназовцев, а не их противника.

«Если придётся схлестнуться не на шутку, если пойдёт что-то не так, пацанам некуда даже будет отходить! – с тревогой рассуждал оглядывающий склон хребта Прищепа. – Быстро спуститься невозможно, к тому же отступи командир, и вся остальная часть группы превратится в мишени. Вот хрень-то».

Сашкин взгляд метнулся вправо-влево, вдоль только что покинутого ими хребта. Увы, на всём протяжении, куда только за вершинами деревьев пробивался взгляд, скат хребта представлял собой крутой обрыв. Ни подняться, ни спуститься. Быстрый отход не получался никак, разве один – другой разведчик мог успеть съехать по верёвке, удерживаясь за неё перчатками, дабы не обжечь руки. По уму следовало бы уже давно начать отход в глубину леса, но любое движение, случайно произведённый шум могли привлечь внимание противника и навредить оставшимся на вершине спецназовцам.

«Вот завяжется бой, тогда и отведу», – оценив обстановку, Прищепа выбрал для себя, как ему показалось, наиболее правильное решение и, немного успокоившись, застыл в ожидании.

Старший прапорщик Ефимов

Худой, сгорбившийся под тяжестью рюкзака безбородый, но отнюдь не молодой чех как раз миновал меня, когда у кого-то из лежавших слева бойцов буркнуло в животе. Звук был негромким, но безбородый дёрнулся, словно споткнувшись, замер и начал медленно разворачиваться в нашу сторону. Ствол его автомата качнулся вверх – вниз и замер точно перед моим лицом. А может мне это только казалось? Нет, это именно так и было – чёрный провал ствольного канала и я – глаза в глаза. Зрачок смерти, нацеленный в мою жизнь. Я сцепил зубы и почувствовал, как покрываюсь потом. Мой палец, оттопыренный чуть в сторону (чтобы не потерять чувствительность), мгновенно лёг на холодный металл спускового крючка.

Времени я не отмечал, но те одна – две секунды, что он пялился в мою сторону, тянулись неестественно долго. Вся моя сущность подсказывала: нажми курок, убей его первым, но разум, привыкший подчинять себе чувства, сдерживал, не давал пойти на поводу у чувств. Нажми я курок, и всем нам, лежавшим здесь на краю обрыва, не миновать смерти, нас слишком мало. А если ещё и спустившиеся вниз бойцы вместо того, чтобы делать ноги, ввяжутся в бессмысленную сечу (а в том, что они ввяжутся, я не сомневался), то трупов с нашей стороны станет ещё больше. И я, напряжённо согнув палец, ждал. Ждал, когда чех уйдёт или у меня не останется выбора…

Чехи

Какой-то неестественный для леса звук донёсся до слуха шедшего в середине колонны Вахи Шамхалова. Вздрогнув, он остановился, развернулся влево и прислушаться. Тщетно. Столь напугавший Ваху звук не повторился. Слышались только шлепки подошв по ссохшейся глине да приглушённое сопение идущих.

– Что встал? – буркнул шедший следом за Вахой угрюмый моджахед Далхан Алхазуров по кличке Шрам, прозванный так из-за большого, тянувщегося через всё лицо шрама. Сам Шрам говорил, что это «подарок» от схватившегося с ним в рукопашную русского спецназовца, но хорошо знающие Алхазурова люди утверждали, что шрам этот оставлен тюремной заточкой в бытность Далхана обыкновенным зеком. Но даже если это и соответствовало истине, то сейчас, годы спустя, сомнительно, что кто-нибудь прилюдно решился бы бросить Далхану в лицо обвинение во лжи. Шрам давно заматерел и славился своей лёгкостью на расправу со вставшими у него на пути. Без разницы, будь то свои или чужие.

– Да, вот… да тут, – залебезил Ваха, тыкая стволом прямо в куст, за которым сидел старший прапорщик Ефимов. – Показалось… может, русские?

Далхан не дал ему договорить.

– Топай давай, не задерживай других. Если так любопытно, ступай и посмотри, может что и найдёшь, мину ногой, например, – Алхазуров усмехнулся.

Ваха судорожно сглотнул. Напоминание о мине заставило его забыть о только что сделанном предположении. Русские… влезет же в голову. Да откуда здесь им взяться? Да они бы уже со всех стволов…

– Пошёл, пошёл! – снова поторопил Далхан, и едва не врезавшись в сгорбатившегося Ваху, встал, ожидая, когда тот стронется с места. Шахмалов ещё раз судорожно сглотнул и, решив не искушать судьбу, двинулся прочь.

Старший прапорщик Ефимов

Я не расслышал, что сказал один чеченец другому, хотя, похоже, говорили они на русском. Но после сказанных слов «горбатый» ссутулился ещё больше, тем не менее, упершийся мне в лицо ствол дрогнул, уполз в сторону, а державший его бандит отвернулся и подталкиваемый всё тем же шедшим следом бандитом, заторопился нагнать всё более и более удаляющуюся спину впереди идущего. Я же, когда грозившая непосредственно мне опасность миновала, убрал палец с курка, но ни мгновение на раздумывая, сместил мушку вправо, прицеливаясь в следующего.

А банда всё шла и шла. На четвёртом десятке я сбился со счёта и перестал считать. И так было ясно, что их много больше, чем нас. И каждый проходящий мимо пронизывал скрывающие нас кусты взглядом. И казалось, что многие замечают распластавшихся за ними разведчиков, но, не желая связываться, идут дальше. Я же видел каждый брошенный в нашу сторону взгляд, и мой палец, снова и снова ложившийся на спусковой крючок, немел в ожидание крика: «Русские»!

Это ожидание вымотало меня гораздо больше, чем свистопляска боя. И когда бандиты, наконец, прошли, и в лесу воцарилась небывалая тишина, я почувствовал себя абсолютно разбитым. Но привычка и необходимость действовать оказались сильнее изнурившей меня усталости. Мои обязанности за меня никто выполнять не собирался. Привстав, я повернулся к своему радисту.

– Костя, связь! – начав говорить, я почувствовал, что мои губы ссохлись. Шёпот сразу же поглотила окружающая листва, но меня услышали. Каретников, не поднимаясь на ноги, отполз в глубину кустов и, подтянув к себе рюкзак с радиостанцией, начал спешно готовить её к работе. Я же повернулся к Батуре, и чтобы быть наверняка услышанным, чуть повысив голос, скомандовал:

– Наблюдать! – после чего пополз к уже расправившему антенну Каретникову, и уже там, в кустах орешника поднялся на ноги. Фешник, добравшийся следом, встал рядом.

– Что собираешься передавать? – как будто невзначай поинтересовался он, и я ответил, даже не задумавшись над причиной этого вопроса.

– Надо вызвать артуху, – я уже успел снять координаты местности.

– Нет! – твёрдо возразил он. Чем заставил меня едва ли не вздрогнуть от дикости такого требования.

– Чёрт возьми, что происходит? – вознегодовал я, недоумевая от непонимания причины столь странного поведения этого навязанного мне в спутники «товарища».

– Нас… Здесь… Нет… – едва ли не по слогам произнёс он, и я едва не скрипел зубами от злости.

– Да и хрен с ней! Не расстреляют. Костя, передавай…

– Не надо, – КЯ оказался в руке фешника раньше, чем я закончил фразу. Фешник улыбался, я улыбнулся в ответ и скосил свои глаза вниз на уровень пояса. Я стоял к фешнику боком, но ствол моего автомата совершенно случайным образом уже был повёрнут в его сторону, указательный палец правой руки покоился на спуском крючке.

– Ты не выстрелишь, – спокойно возразил на мой «аргумент» этот шустрый «товарищ».

– Первым нет, – я и не собирался отрицать очевидного. – Но ты уверен, что я не успею сделать этого после того, как выстрелишь ты? – спросил и тут же подумал: А если даже и не успею, долго ли останется после этого жить тебе?

– Извини, – нет, он не чувствовал себя проигравшим, скорее вовремя отступившим. А что ему оставалось делать, если в подтверждение моих мыслей в нашу сторону уже разворачивал свой ствол наконец-то сообразивший что к чему Батура? Тем же самым занимался и Юдин. А вот лежавший в десяти метрах правее Довыденко этот ожесточённый диалог если и слышал, то всё равно слов разобрать не смог, поэтому оставался безучастным.

«Фешер, мать его! Может дать ему за такое в морду?» – удивительно, но я почему-то на него не злился. Даже оружие, только что направленное мне в грудь, воспринималось как нечто несерьёзное.

– Извини, – повторил он ещё раз, и пистолет скользнул в предназначенную ему кобуру. Я не сомневался, что именно так и будет. А он странный человек. Зачем ему надо было вытаскивать пистолет, если на плече висит автомат? Привычка? Кто он? Оперативник, привыкший действовать внутри здания?! Да чёрт его разберёт. К хренам!

– Не надо выходить на связь, – уже не потребовал, а попросил фешник. – То, ради чего мы идём, гораздо важнее, чем десяток – другой убитых бандитов.

– Важнее? – я усмехнулся и привычным жестом поставил оружие на предохранитель. – Важнее убитых чехов… А ты знаешь, что мне их смерти совершенно ни к чему?

– ??? – он удивлённо воззрился на меня, и я был вынужден пуститься в пространные рассуждения.

– Жизни наших парней, убитых этими ушедшими сегодня от нас бандитами – вот что по-настоящему важно. Они ушли, и кто-то наших уже завтра умрёт! – Я махнул рукой, отрезая всякое продолжение дискуссии. Фешник усмехнулся. Наверное, сказанные мной слова прозвучали излишне пафосно. Ну, чёрт с ними! Плевать!

– Каретников, сворачивай радиостанцию, всё равно слишком поздно, они уже далеко! – я замолчал. Чуть южнее хребет раздваивался, и куда после этого продолжила бы движение банда, можно было только гадать. К тому же, начни бить артиллерия на таком от меня расстоянии, и я никаким образом не смог бы её корректировать. – Батура! Довыденко и Гаврилюка сюда. Спускаемся к группе.

– Есть, – по – видимому, всё ещё ошеломлённый только что на его глазах развернувшейся сценой, боец поднялся и, не отрывая взгляда от пристыжено молчавшего (по крайней мере, мне хотелось, чтобы это было именно так) фешника, поспешил выполнить моё приказание.

– Мир? – протянул руку Виктор, и я, криво усмехнувшись, подал свою. Странный человек – только что был готов всадить в меня пулю, и вот, нате вам, пожалуйста: «Мир?» Хотя собирался ли он в меня стрелять, тоже вопрос. Когда фешник выхватил пистолет, чехи – то были ещё совсем рядом. Так что это… проверка на вшивость? И кто из нас её прошёл? Н-да…

Но в чём-то он всё же прав: мы ведь вышли выполнить предписанное ему задание, а не гонять по лесу первых попавшихся нам бандитов. Так что вступать в бой или вызывать артиллерию действительно не следовало. И потому, поскрипев зубами, я вынуждено согласился с его доводами. От дурных привычек бить противника всегда и везде, пора было начинать отказываться. Ибо специальная разведка она потому и специальная, что задачи у неё «не токмо «фрицев» косить»…

Рядовой Гаврилюк

Только когда его окликнули, Алексей посмел оторвать от спускового крючка палец и пошевелиться. Мышцы затекли, шею ломило.

– Уходим! – тихий окрик Довыденко – как глоток свежего воздуха. Снайпер с трудом привстал на одно колено, затем, опираясь на винтовку, поднялся на ноги. И только тогда почувствовал, что насквозь пропитался выступившим по всему телу потом. Налетевший ветерок прошёлся ознобом по спине и прошелестел в листьях орешника. Гаврилюк перехватил винтовку поудобнее, поднял лежавший тут же в кустах рюкзак и, прихрамывая сразу на обе ноги, направился к пулемётчику. Спрашивать ничего Алексей не стал, молча подошёл к Эдику, молча ткнул того кулаком в плечо, получил ответный дружеский тычок, улыбнулся и поспешил к обрыву. Верёвка и спуск вниз, какие-то секунды, и вот она, твёрдая почва под ногами. Теперь скоро снова движение вперёд, привычно, как всегда…

Старший прапорщик Ефимов

Я долго вспоминал, как вяжется саморазвязывающийся узел, и даже вроде бы вспомнил, но применить его не решился. Поступил проще. Обвязался одним концом, а второй с большей частью верёвки, так и остававшейся обведённой вокруг дерева, бросил вниз. После чего, почти как барон Мюнхаунзен, удерживая сам себя, начал спускаться. Оказалось, что делать это было даже проще, чем думалось. Знай себе, переступай ногами да мало-помалу трави фал. Если бы не оружие и рюкзак, то вообще красота. Увы, верёвка кончилась, когда до основания обрыва оставалось метров десять. Я, едва не упустив ускользающий верёвочный конец, вцепился в него обеими руками и замер на месте, спешно раздумывая, что делать дальше. Вот сглупил, так сглупил! Надо было проверить, хватит ли верёвочной длины. Но нет же, даже на глазок путём не оценил, решил, что если и не хватит, то каких-то три-четыре метра. А тут десять! И как назло под ногами ни одного уступчика, ни одной рытвинки! Конечно, обрыв не отвесный, и попадались бы на нём хоть изредка деревца и корневища, я бы спустился без проблем. А здесь голая глина, слегка влажная и потому скользкая. Я снова посмотрел вниз. Высоковато. Даже если лечь на живот и скользить, цепляясь за ускользающую поверхность всеми выступающими частями тела, то и тогда останется риск переломать копыта.

– Отойди! – скомандовал я стоявшему внизу фешнику и стал осторожно стаскивать с себя рюкзак. Сперва освободил левую руку, затем, перехватив верёвку, правую. – Отойди! – снова потребовал я у фешника, вознамерившегося принять мой РР на руки. Тот кивнул и наконец-то отошёл в сторону, а я положил рюкзак на глиняную поверхность и отпустил. Набирая скорость, словно сорвавшийся со склона камень, он рухнул вниз, за пару секунды преодолел участок склона и глухо ударился о землю. Звук получился смачным, весомым, однозначно указывающим на не слишком весёлую перспективу моего приземления, совершённого подобным же образом. Тем временем рука, державшая верёвку, начала затекать.

«А, была не была!» – я вытащил из разгрузки нож и, опустив руку вниз, на уровень пояса, с силой вонзил его в во влажный слой глины. Теперь, опираясь на его рукоять, я лёг всей поверхностью груди на склон, отпустил верёвку и, стараясь не отрываться от почвы, заскользил вниз. Доли секунды, и я повис на высоко поднятой вверх руке. До земли метров восемь. Теперь оставалось самое трудное – вырвав нож, успеть снова вонзить его достаточно глубоко в почву и остановить падение. Я почувствовал, как мне стало жарко. Сосредоточившись, я чуть раскачал клинок и, вырвав, коротким замахом вонзил его снова. На этот раз лезвие вошло не так глубоко. Едва моё скольжение остановилось, как он вывернулся из глины, и я снова пришёл в движение. Мой следующий удар, скользнув по выступившему из земли камню, не достиг цели. Я спешно отвёл руку и снова ударил. Но тщетно. Под тонким слоем глины оказалась обширная скальная поверхность. Ещё удар, и рукоять едва не выскочила из моего кулака. Поняв, что мои усилия бесполезны, я ухватил нож двумя руками и, направив остриё в поверхность склона, нажал на него изо всех сил. Со скрежетом металла о камень я продолжил скользить вниз. Но, видимо, моё движение всё же замедлилось – вместо ожидаемого жёсткого удара, когда, кажется, что мышцы отслоились и рухнули в ботинки, я почувствовал лишь небольшой толчок. Мои колени согнулись вперёд и довольно больно ударились о стену обрыва. Плечи под тяжестью заброшенного за спину автомата и разгрузки опустились вниз. Я фыркнул, отдуваясь от запорошившей мои глаза глины и, утвердившись на мягкой почве, развернулся лицом к всё ещё стоявшему неподалеку фешеру.

– Изящно! – качнул головой он, и было непонятно: сказанное – подкол или комплимент. Хотелось бы думать, что второе.

– Начинаем движение! – я даже не дал себе возможности отдышаться. Отсюда следовало уходить, и чем быстрее, тем лучше. Сдернув вниз верёвку и быстро смотав, я не стал озадачивать бойцов, а бросив её в свой рюкзак, поспешил нагнать уходившую головную тройку.

Рядовой Юдин

Илью вновь посетили нехорошие мысли.

«И что это меня так сегодня молотит-то, а? Никогда так не было, ну разве… А, не важно… – рассуждал он, тревожно зыркая по сторонам в поисках затаившегося противника, но противника не было, и мысли сами собой перескочили на другое. – И Светка вторую неделю не звонит, а у меня деньги кончились. Бляха – муха… Если приду и не позвонит – не женюсь! Точно не женюсь! Будет знать… Не женюсь… Блин, убьют меня, как пить дать, убьют! – скакали, шарахались из стороны в сторону его мысли, словно в голове щёлкал какой-то тумблер. – С чего бы иначе так молотило? Может, у товарища прапорщика сиднокарба взять? Эх, надо было заранее в ПВД у доктора выклянчить. Но он разве даст? Не-е-е, Валюха из третьей сказал, что ему две упаковки дал. Врёт, наверно. А у группника точно есть. Сам не жрёт и нам не даёт, и зачем только таскает? Вон, говорят, в других группах, чуть что, по паре таблеток накинут и прут, как лошади! Хотя кто это говорил? Валюха и говорил. Опять врет, поди… сучара. А умирать не хочу, страшно, аж до жути… Как это так вообще меня нет?! Вот есть и вот нет… ничего нет… глупость какая-то. А что потом? Что потом, если меня не будет? К чему? Это идиотизм. Ведь что-то же должно быть? Бог! Должен же быть бог, а иначе, какой смысл? Ради чего? А блин, чуть о ветку не запнулся, нужно смотреть под ноги, а то и подлететь недолго. Всё, всё, только по делу, к хренам, ни о чем не думать, вон впереди Батура прёт и ему всё по барабану. Он впереди, ему первая пуля… блин, мне вторая… нет, всё будет нормально, один месяц. Всего один месяц, четыре с половиной недели, тридцать дней. Это сколько же БЗ? Может, дней за десять посадят на сохранение? Говорят, некоторые отряды сидели…

Старший прапорщик Ефимов.

Местность, по которой мы шли, представлялась мне совершенно нехоженой. Возможно, так оно и было – на влажной почве даже один – единственный путник непременно где – нигде выдал бы себя следом, но на всём пути никаких разведывательных признаков проходившего здесь противника моими спецами не обнаружилось. Так что день прошёл в совершеннейшем спокойствии.

Уже ближе к вечеру мы переползли очередной хребет, и без каких – либо происшествий оказавшись на его другой стороне, битый час продирались через пышно разросшиеся переплетения ежевики. Не той, здоровенной и колючей, что иногда встречалась в чеченских горах, а обычной лесной ежевики, только вымахавшей почти на метровую высоту. Её петли цеплялись за ноги, и чтобы не упасть, приходилось высоко поднимать стопы. В конце концов, мы выбрались, но при этом взмокли так, что когда на горизонте замаячило подходящее для организации днёвки местечко, я махнул рукой: «Стоп»!

– Чи, – чтобы привлечь внимание, и одно движение рук – «Организуем засаду». Большего не требовалось. Моим ребятам вполне хватало пятимесячного опыта, чтобы самим определиться с позициями.

– Кофе будешь? – всё же фешер чувствовал себя слегка виноватым. Слегка?! И это после того, как это ЧМО наставило на меня пистолет? При воспоминании о том моменте по моей спине лёгкой змейкой пробежал запоздалый холодок. Не к этому случаю, но самое поганое на войне – соприкасаться со своими при непонятных обстоятельствах. Если кругом враги, всё ясно и просто: увидел, открыл огонь на поражение. Когда же возможна встреча со своими, но незнакомыми тебе подразделениями, то ты, вдруг встретив настоящего противника, сразу же оказываешься в проигрышной ситуации: он увидел и сразу открыл огонь, тебе же нужно сперва определить «свой или чужой». Десятые, сотые доли секунды – порой даже не время, а вся оставшаяся жизнь. Но это ещё куда ни шло, если по тебе стрельнёт враг, а если с перепугу начнёт стрелять внезапно выползший навстречу представитель иного войскового коллектива? То-то и оно. Я почему-то всегда опасался именно такой вот ситуации, когда по какой-либо причине придётся схлестнуться со своими. Что может быть хуже смерти от дружественного огня?

Ещё в самом начале командировки майор Грелкин рассказывал один случай. Они возвращались с боевого задания. До места эвакуации оставалось всего ничего – метров двести по лесу, а там выход на дорогу и боевое задание закончено – путь домой в пункт постоянной дислокации. Все уже немножко расслабились – впереди слышались звуки двигателей разворачивающейся техники. Думали, прибыла эвакуационная колонна. Так что стоявший на бруствере старого заброшенного окопа ПКМ и сидевший за ним боец – пехотинец явились для шедшего в головном дозоре сержанта Чигрина полной неожиданностью. Пехотинец, увидев заросшего щетиной, грязного, одетого в маскхалат разведчика и приняв его за противника, кинулся к пулемёту. Чигрин же не нашёл ничего лучшего, как, вскинув автоматический пистолет Стечкина (автомат он уже в преддверии своих закинул за плечо), сделать два выстрела в бруствер, чтобы заставить пулемётчика упасть на дно окопа, а уже потом объяснить ему, кто есть кто. Всё произошло почти как и рассчитывал сержант, но именно почти. Пулемётчик юркнул вниз, а с дальней стороны окопа тотчас поднялся ствол автомата.