Текст книги "Хроника одного задания"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

– Товарищ подполковник! – в проходе между спаренными палатками снова появилась длинновязая фигура оперативного офицера. – Ефимов запросил поддержки артиллерией. Дал координаты.

– Ну и? – комбат прочитал на растерянном лице оперативного какую-то возникшую в связи с этим проблему.

– У них что-то не срастается…

– У кого? Что не срастается?

– У артиллеристов. Не знаю. – Ответив сразу на два вопроса, оперативный застыл в ожидании командирского решения.

– Координаты мне! Сам садись на связь, выходи на Ханкалу, требуй огневой поддержки.

– Есть! – оперативный словно заранее знал, протянул комбату листок с координатами, а сам поспешил на выполнение поставленной командиром задачи.

Имея на руках переданные координаты, комбат взглянул на карту только лишь для того, чтобы в очередной раз убедиться в своей правоте.

«Только положи мне людей, только положи! – твердил Трясунов, имея в виду то ли Ефимова, то ли идущего с ним Тарасова. Затем, сжав кулаки, и в бессилии что – либо сделать, вперился в карту и долго не отрывал от неё свой взгляд, словно надеясь столь пристальным вниманием вытащить попавших в беду разведчиков.

– К машинам! – скомандовал капитан Гуревич, едва его ушей достиг щелчок последнего встающего на место предохранителя. Оружие было заряжено, можно было начинать путь. Тело слегка «бодрило» ожидание хорошей боевой встряски, ведь перед тем, как отдать команду на выезд, вызвавший его комбат негромко сказал:

– Будь готов выйти навстречу Ефимовской группе! – после чего ещё сильнее нахмурился, и вопреки собственным привычкам, буркнул: – Ни пуха, ни пера!

– К чёрту! – вырвалось у Гуревича раньше, чем он подумал о том, что посылать комбата как-то неприлично, но слово вылетело, и огорчаться по этому поводу было поздно. И чтобы больше не заморачиваться данным вопросом, скомандовал: – Направо, шагом марш! – после чего последовал вслед за идущими к выходу из ПВД бойцами.

«Нормально, нормально, – уже подходя к кабине, подумалось Гуревичу. – Часок на дорогу, полчасика на добежать туда, полчасика порубиться. Полчасика обратно. Самое то на пробздеться. Потом опять часок потрястись – и в баню». Воспоминания о бане вызвали непроизвольную улыбку.

Баня – как верх роскоши и благополучия… на войне…

Прикомандированные распределились по колонне, следуя поговорке о том, что нельзя хранить яйца в одной корзине: один уселся на броню БТРа, другой подсел в кабину машины, где старшим ехал капитан Гуревич, третий вместе со старлеем медицинской службы Васиком в кабину второго «Урала», а четвёртый и пятый в его кузов.

– Трогаем! – скомандовал майор Фадеев, и БТР, размешивая грязь луж своими колесами, пополз к выезду на асфальтовое покрытие. Следом за ним, пыхнув чёрными дымами не прогоревшей соляры, поползли два видавших виды бронированных «Урала».

Разметав по сторонам огромную лужу, вечно стоявшую в низинке, перед подъемом на насыпь, колонна выбралась на асфальт и, сбрасывая с протекторов ошмётки жирной грязи, двинулась к полковому контрольно-пропускному пункту. Затем, миновав его, повернула направо и, подпрыгивая на многочисленных рытвинах, понеслась в сторону района действия Ефимовской группы.

Сержант Калинин

Что-то весьма ощутимо приложилось под левым плечом. На этот раз боли почти не было, только тупой удар, и левая рука обессилено повисла вниз. Не удержав равновесия, Юрка повалился на землю, сильно ударившись грудью о выступающий из земли корень, но так и не выпустив из руки оружия.

«Хандец»! – страшная в своей безысходности и неопровержимости мысль пронзила вздрогнувшее от удара сердце. Пронзила и ушла. Растворилась без остатка. Внезапно наступившее спокойствие окутало теряющий сознание разум, но возникшая в плече боль неожиданно вернула ощущение жизни. Беспамятство отступило. Сержант застонал и стал медленно переворачиваться на бок. Он понял, что ещё жив, а сзади наседали враги. Шансов уйти не было, а значит, следовало остановить, не подпустить их ближе. Остановить и не подпустить, остановить и не подпустить… – застучала в голове настойчивая мысль. Юрка со стоном перевернулся на спину и здоровой рукой попробовал дотянуться до своего пулемёта…

Старший прапорщик Ефимов

Когда Калинин упал, эмоций во мне почти не было, словно всё так и должно быть, словно нечто подобного я и ждал.

Всё заработало на автомате. АК за спину, падаю на колено и взваливаю раненого пулемётчика на плечо, хватаю левой рукой ПКМ и бегу вверх. Но, возможно, мне только кажется, что я бегу. Одеревеневшие ноги – ходули на кадрах замедленной киносъёмки. Тем не менее, постепенно одно укрывающее нас дерево сменяется другим. Все звуки заглушает стук моего сердца, лёгкие с хрипом разрываются в последнем усилии, на губах привкус железа, глаза залиты потом. Чёрт, щас сдохну, если не остановлюсь, а если остановлюсь – сдохнем оба. Ну же, ещё немного! Чехи могут появиться в любой момент, хрен с ними – если тормознусь, обернусь, может не станет сил бежать. Вперёд и только вперёд!

– Командир! – голос Прищепы выводит меня из состояния тупого пофигизма. Я останавливаюсь, едва удерживая в руках оружие. Лежавший на моей спине Калинин вяло матерится. – Командир… – Какое счастье, чьи-то руки бесцеремонно стаскивают с моего плеча раненого.

– Уф! – как хорошо! Так хорошо, что сейчас сдохну. – Уф, – согнуться и стоять, выхаркивая разъедающий грудь кашель.

– Командир! – чувствую, как меня тянут за рукав. Чёрт, мы ещё не на месте, надо бежать.

– Ар…артуху вызвали? – пожалуй, этот вопрос меня сейчас волнует больше всего.

– Вызвали! – тащащий Калинина Сашка тоже начинает задыхаться от бега. А я вроде бы уже ничего, только кашель, сволочь, рвёт из груди последние силы. В голову приходят дурные мысли: «Да сколько ещё? Проще упасть, окопаться и стрелять до последнего патрона». И тут же: «Ну, вы, батенька, вообще! Бежать, бежать»! Гнилой разговор, нам ещё жить и жить. В конце концов, ты не один, у тебя пацаны и раненый фешник. Возможно, ты жив только потому… Уф, всё, кажется, мы добежали. Вот теперь отдохну… Блин, сколько у меня раненых? Четверо, один тяжёлый. Так где же артуха?

– Каретников! – это только кажется, что я ору. На самом деле из моей пересохшей глотки вырываются едва слышные звуки. – На связь вышел?

Кивок бегущего ко мне радиста. Вячин бинтует раненого Калинина.

– Артуху вызвал? – похоже, чехи всё же слегка приотстали.

– Так точно! – боец заметно волнуется. Его даже, кажется, трясёт, или это меня малость покачивает?

– Ну и?

– Что? – удивлённый взгляд метнулся из стороны в сторону.

– Где артуха? – дурацкий вопрос ставит радиста в тупик. А вопрос действительно идиотский. Откуда боец может знать, почему не работает артиллерия? Ему что, докладывают?!

– Давай связь! – отдыхать некогда. Взгляд на до сих пор остающийся включённым джипиес – до места эвакуации остаётся совсем ничего. Нет, всё же всей группой оставаться не буду. Может ещё всё срастётся. Пусть уносят раненых, останемся тут я и ещё двое… Кого выбрать? Кого не жалко?! А если жалко всех? Значит, того, кто лучше, профессиональней… Прищепу и Кудинова? Но Прищепа нужен группе, Кудинов – снайпер, в ближнем бою не самый лучший вариант. Тогда остаётся Тушин, но у Тушина больная мать и маленькая сестричка. Юдин? У него тоже есть куча причин, чтобы не умирать. Я сам… у меня может быть ещё больше, но я – другое дело. Я – командир, моё желание не решает ровным счётом ничего.

– Тушин, Юдин, пополнить БК за счёт других, пулемёт Калинина мне! – я спешу отдавать команды. С минуту на минуту к нам пожалуют гости, и тогда будет поздно. – Прищепа, забирай остальных и уходи!

– Командир, связь! – почти обрадовано кричит Гришин.

– Старшего эвакуационной колонны мне на связь! – И снова повернувшись к собирающимся уходить бойцам: – Оставшиеся РПГ сюда, нам по четыре гранаты. Гришин! – беря гарнитуру сто пятьдесят девятой, – связь с «Центром» через «Северок». Тот кивнул и бросился разворачивать вторую радиостанцию. Я вымученно улыбнулся, видя, как Прищепа и Ляпин спешно расстаются со своим так и не израсходованным боекомплектом.

– «Факир» на связи! – узнаю голос ротного.

– Обеспечить прикрытие сможешь? – у меня почти не осталось времени.

– Да. – И после секундного раздумья: – Может, выйти на встречу?

– Нет! – ещё не хватало, чтобы и группа сопровождения ввязалась в заранее обречённый на проигрыш бой в лесу. К тому же, если нас прижмут, они уже не успеют. – Приготовьтесь к обороне!

– Их много? – значит, он уже в курсе, что нас преследуют. Тем лучше.

– Да! – и чтобы стала ясна вся серьёзность ситуации: – Очень! – Впрочем, на РОП чехи не полезут, разве что совсем спятят. – Я с двумя разведчиками остаюсь на прикрытие. И почему нет огневой поддержки?

– Не знаю! – честный ответ, но ничего мне не дающий. И после секундного колебания. – Со мной тут ребята… Я так думаю, ты в курсе… – Я в курсе? Ну да, ну да, можно было ожидать. Вот только знает ли об этом Виктор? Он немного пришёл в себя, лежит и смотрит голубыми глазами в голубое небо. Спросить?

– «Факир», на всякий случай вот координаты противника, вдруг «Центр» тупит… – и, не задумываясь, даю свои собственные координаты. – Начало открытия огня Ч – пятнадцать минут. – За пятнадцать минут мы успеем настреляться досыта, а затем либо отойдём, либо артиллерия нам уже ни чем помешать и навредить не сможет. – Всё, конец связи.

– Уходите! – подполковник Тарасов, превозмогая боль, приподнялся на правом локте. Это он о чём и кому? – Уходите!

– Нет, – отрицательно качаю головой, – тебя там уже ждут.

– Именно поэтому.

На моём лице искреннее непонимание.

– Да, именно поэтому, именно поэтому. Я давно в курсе. Но это не наши люди. – Да, он же говорил, как же я позабыл об этом?

– Прищепа, отход! Гришин, что со связью? – киваю на «Северок».

– Есть связь! – ответ звучит излишне бодро.

– Хорошо! – как же я устал! – Отход! – пот, до этого сочившийся с меня ручьями, уже, кажется, весь иссяк. Губы сухие и солёные. Остатки воды булькают в заброшенном за спину рюкзаке. Пить! Потом. Всё потом. – Отход! – это я командую конкретно замешкавшемуся со своим рюкзаком радисту.

– Не-е-е, командир, я остаюсь…

– Отход, сука, бля! – мне ещё тут на хрен чей-то излишний героизм! Только время моё отнимает! – Живо!

Гришин взглянул на меня и попятился. Рявк получился добрым, да и выгляжу я, наверное…

– Пусть уходят все! – Виктор кивнул на разведчиков, приготовившихся взять его, лежавшего на самодельных носилках (плащ-палатка и два тут же срезанных ореховых кола) и начал подниматься.

– Грузите! – у меня нет времени препираться.

– Отставить! – вот теперь в его голосе прорезались по-настоящему командирские нотки, а в руке снова его любимый КЯ. – Пусть все отойдут!

«Ах, ты, сучий потрох»! Я кивнул.

– Отойдите, хрен с ним… Как ты меня задолбал… – Отпущенное нам время таяло. Прочих раненых уже понесли. Подполковник поманил меня к себе, и когда я нагнулся, быстро сунул мне в свободный карман разгрузки пакет из лоснящейся коричневой бумаги.

– Не показывай никому! – горячечное дыхание опаляет. – Никому: ни командиру, ни даже лучшему другу, никому – это смерть. Никому! Слышишь, никому?! Потом, всё потом. Только выжди, два-три года… – он замолчал, захлёбываясь кровью. Мне бы остановить его, не дать самого себя вымотать до последних сил.

– Почему? – вместо этого я задал вопрос. Я имел право знать.

– Сейчас не время, передай…

– Нет! – моё «нет», звучит уже не так твёрдо, кое-что начинает до меня доходить. Но всё же… может проще отбить руку, обезоружить…

– Пойми, мне всё равно хана! – он пристально посмотрел мне в глаза. Он догадался о моих намерениях. – Только потом будет хуже, много хуже… Короткое молчание. – Мне что, застрелиться?…Глупо…

– Что в них? – настаиваю я, и он понимает, что я не отступлюсь.

– Документы, – (я усмехаюсь), – договора, контракты, фрагменты личного дела.

– Чьего? – ну почему же из него всё приходится вытягивать буквально клещами?

– Шамиля Басаева, – наконец он, кажется, решается раскрыть всё. – Здесь – бомба. Документальное подтверждение работы Басаева на одну из наших госслужб.

Я, кажется, догадываюсь, какую, а Тарасов продолжает говорить:

– Здесь подписи, фамилии, печати – всё подлинное.

– Что с того? – мне действительно непонятен весь сыр – бор.

– Их могут опубликовать. Что нанесёт сильнейший удар по нашему престижу и людям. Люди, подписавшие эти документы, всё ещё на службе. Это лучшие люди, просто тогда считалось, что так надо. Если документы выплывут, кто-то из них будет уволен или того хуже. Нам после этого уже не подняться.

– Тогда почему чехи этого не сделали? Не опубликовали?

– Это ему не выгодно.

– ??? – немой вопрос. Кому – Басаеву? Как это может быть не выгодно Басаеву? Тарасов посмотрел на меня и понял по моему лицу не заданный мной вопрос.

– Да, в первую очередь это не выгодно именно самому Басаеву.

– Почему? – я поражаюсь собственной тупости.

– Это – его страховка, гарантия собственной неприкосновенности. А для нас – это ключ к его смерти.

«Ключ к смерти», теперь я понимаю причину неуловимости террориста номер один. Действительно, неуловимый Джо – неуловимый, потому что его никто не ловит.

– Да, именно так, – он на секунду умолкает. – Он неприкосновенен. С его смертью всё это тут же стало бы достоянием мировой общественности. – Мне стало грустно. Мы сами создаём монстра, чтобы потом не знать, как от него избавиться. Его столько раз выводили из-под ударов и кто… А Виктор продолжал говорить: – Впрочем, в опубликовании этого документа не заинтересован вообще никто. Выгоднее держать нашу структуру на коротком поводке, чем устроить на неё травлю. В развернувшейся схватке могут ненароком и зацепить.

– Ваша цель? – времени почти не осталось.

– Уничтожить документы, как средство развязать себе руки в уничтожении Басаева.

– Так давайте сожжем их?

– Нет, – Тарасов устало улыбнулся, – там, он показал пальцем вверх должны быть на сто процентов уверены, что сожженные документы – подлинники. Я не эксперт…

– Ясно! – произнёс я, соглашаясь с его аргументами.

– Ты должен… – он посмотрел мне в глаза, я не стал отводить их в сторону.

– Кому передать? – от него на меня внезапно повеяло такой тоскливой безысходностью… что я временно отступил.

– Я… – тихий захлебывающийся кашель. – Потом тебя найдут. Они найдут тебя сами, дай только знать, что документы у тебя, но так, чтобы это было понятно лишь тем, кто в курсе… И не ошибись, не прими тех за этих…

– Бред!.. Как сообщить? Каким образом?

– Было решено так… – он снова закашлялся. – Придумай сказку, легенду, рассказ, что-нибудь… – Ты же поэт… – он, оказывается, знал обо мне действительно почти всё! – Опубликуй в газете, в интернете, не знаю где… они поймут…

«Опубликуй», – хм, легко сказать.

– Главное, не спеши! С этого дня за каждым твоим шагом, за каждым твоим действием будут следить. Запомни: два – три года.

– Но что-то же должно быть, чтобы меня поняли? – я склонился над раненым.

– Опиши в рассказе гриб… гриб-трутовик.

– Что? – я подумал, что он снова бредит.

– Опиши гриб-трутовик! – нет, это не бред, но теперь я окончательно понял, что выбор на меня пал отнюдь не случайно. Они рассматривали такой вариант, а может… А может даже сознательно шли к нему. – Он протянул руку и хлопнул меня по груди. – И не смотри, что там. Так у тебя, по крайней мере, будет шанс остаться в живых, если… – он не договорил, снова закашлялся, захлёбываясь кровью.

«Ну, уж дудки, если и ожидать внезапной смерти, то хотя бы знать, из-за чего. Но не сейчас, позже, когда граница Чечни останется за спиной»!

Он, наконец, перестал кашлять.

– А теперь… теперь мне надо остаться.

– Мы понесём тебя! – упрямства мне не занимать, бросать своих я не привык.

– Нет! – сталь натянутой струны ещё немного и лопнет, поранив собой окружающих. – Я должен остаться, тогда у тебя, – сказал и тут же поправился: – У нас появится шанс. Если я не вернусь, они поверят… Они поверят, что документы остались при мне, и я их спрятал или уничтожил… Скажешь, я приказал… – внезапно у него в руках появилась «корочка» – обыкновенное удостоверение личности – с первой страницы глядело молодое лицо, полковничьи погоны, надпись «Полковник Юрасов Виктор Степанович». – У нас нет другого выхода…

Я вслушался во внутренний голос и понял, что он прав насчёт иного выхода. Прав, если только… если только всё сказанное им не вымысел или, того хуже, паранойя. Но свёрток, вот он, в разгрузке, и даже сквозь материал я чувствую, как он начинает жечь мою кожу.

– Хорошо. Мы только отойдём ещё немного и выберем позицию получше, – можно подумать, я знаю наверняка, что у нас будет на это шанс!

– Нет! – я понял, что Виктор уже приготовился умереть. И, похоже, он хочет (раз это всё равно неизбежно) «уйти» как можно скорее. Ожидание кажется мучительнее самого факта небытия. Только невероятное напряжение воли поддерживает его силы. Возможно, стоит ему только согласиться, возьми мы его на руки, и он тут же потеряет сознание. «Так и поступим, а там будет видно», – мелькает мысль, но нет, Юрасов привстал, подхватил лежавший на брезенте автомат и вновь закашлялся… Невозможно поверить, что на эвакуации его ждёт нечто худшее. Там же свои, но я тоже почему-то в это уже не верю…

– Юдин, заканчивай с миной, живее! – отдавая команду, я почувствовал, как окончательно утекает отпущенное нам время. Мне показалось, я даже услышал, как скрипит почва под ногами спешащего по наши души противника. – Тушин, Вячин, Калинин, уходите! – И видя, как замешкались ничего не понимающие бойцы, уже резко: – Вперед, вперёд, не телись, давай живее! – И успокаивающе: – Я нагоню! – И снова наклонившись к дрожавшему от боли и наступающей слабости Виктору:

– Прощай и прости… Мы никогда не стали бы друзьями, но у нас есть что-то общее, не знаю что, но понимаю это сердцем.

– Прости, брат… – даже готовясь умереть, он тоже чувствовал за собой вину. За пацанов и за то, что теперь и мне на долгие годы грозила опасность. Он это знал и понимал гораздо больше, чем я. Я же не мог его до конца простить, но и не смел на него злиться. Я тоже, как он, чувствовал вину. И к тому же оставался перед ним в непомерном долгу.

– Всё нормально, Виктор, всё нормально! – не знаю, можно ли утешить готовящегося умереть, но я попытался, глупо, банально, но как ещё было сказать? – Может, бог всё же есть…

– Есть… – не слишком уверенно согласился он.

– Тогда свидимся! – я вложил ему в руку принесённую Юдиным подрывную машинку.

– Свидимся! – как эхо повторил полковник. Я осторожно коснулся его окровавленного плеча и, опершись о землю прикладом, с трудом поднялся на ноги.

– Уходим! – оставаться здесь и дальше, раз уж решение было принято, я не имел права.

Шамиль Басаев

– «Халиф»! – микрофон «Кенвуда», находившегося в руках Мирзоева, ожил. Даже сквозь треск помех и грохот продолжающейся перестрелки Хаваджи сразу же узнал голос говорившего – голос самого Басаева.

– «Халиф» слушает, – ответил Мирзоев и ещё плотнее прижался плечом к укрывающему его дереву.

– Цель достигнута? – вопрос – требование, и Хаваджи почувствовал, как в коленях появилась предательская слабость.

– Ещё нет… – голос дрогнул. Чтобы продолжить, пришлось сглотнуть подступивший к горлу комок. – Но мы почти взяли их.

– Где они сейчас? Точное местонахождение, – новое требование означилось рычанием в голосе.

– Мы… они… – Хаваджи Мирзоев вытащил из разгрузки джипиес и, сделав в его показаниях поправку на противника, затем внеся заранее условленные изменения, принялся диктовать координаты ожидавшему его ответа Басаеву.

Какое-то время в эфире царило молчание, (видимо Шамиль сверялся с картой), затем «Кенвуд» буквально взорвался от его рыка.

– Вы их почти упустили!

– Мы успеем! – возможно, в голосе Хаваджи не прозвучало достаточной уверенности.

– Успеете? Сколько часов вы «успеваете»? У тебя что, мало людей? Ты мог бы перекрыть им все пути!

– Но хребет почти прямой. Мы пробовали обойти, но это оказалось невозможно… – Мирзоев на секунду отпустил тангенту, чем тут же воспользовался Шамиль.

– Невозможно? Невозможно другое! Невозможно представить, что полторы сотни моджахедов не могут справиться с жалкой горсткой русских спецов! – Секундная пауза. – Доклад мне каждые пять минут. Координаты противника, количеств убитых и раненых с их стороны и захваченных твоими людьми. Я жду результата… Если его не будет… – не договорив и предоставив Мирзоеву додумывать конец фразы самому, Басаев отключился, и стало слышно шумное дыхание не в шутку перепугавшегося Хаваджи. Едва ли не застонав, он переключился на другой канал, и микрофон тут же коснулся его губ.

– Всем… любой ценой… – подгоняемый страхом Мирзоев начал раздавать команды. А находившийся далеко от него Басаев задумчиво погладил бороду и, протянув руку, взял со стола лежавший на нем сотовый телефон. На этом телефоне было всего три номера, очень важных номера. Подумав, Шамиль выбрал первый.

– Лёвчик, алло! – Басаев назвал давным-давно придуманное ими имя. – Это я, узнал?

– А, Виталя, привет! – радостно отозвались на том конце «провода», и Басаев болезненно поморщился. В том, что он позвонил, похоже, для собеседника не было никакой неожиданности. «Лёвчик» ждал этого звонка.

– Лёвчик, – вкрадчиво поинтересовался Шамиль, – это не твои люди устроили погром в моей «фирме»?

– Что, забрали что-то ценное? – голос был ровным, и Басаев не смог понять, смеётся тот над ним или шутит.

– Ты не юли! – злоба на Мирзоева стала плавно перетекать на этого, ещё более далёкого собеседника. – Твои люди или нет?

– Значит, забрали! – без особого сожаления констатировал Лёвчик, и тут же добавил: – Нет, не мои!

– Понятно… – Шамиль задумался.

– А что ты, собственно, от меня хочешь?

– Вот думаю… – Басаев и правда думал. Похоже, у него не оставалось выбора – рисковать и дальше он не мог. И он решился. – Позвони мне вот по этим телефончикам, – сказав условленную фразу для вызова артиллерии, Шамиль начал диктовать переданные Мирзоевым координаты местности, правда, с поправками на неизбежное продвижение русских вперёд – дальше по хребту. То, что спецы решатся сойти с хребта и тем самым на какое-то время окажутся в низине, Шамилю не верилось.

Закончив диктовать, Басаев вздохнул и начал снова говорить, понимая, что это звучит уже как унизительная просьба:

– Только будь добр, звони почаще и на подольше… – эта последняя, корявая фраза означала массированный огневой налёт. Как не было Басаеву жалко своих людей, себя он всё же жалел больше. Но он не спешил признаваться в этом даже самому себе, упрямо твердя, что поступает так в интересах свободной Ичкерии. Однажды он уже говорил: «Если мне придётся выбирать между свободой моей Родины и бессмертием души, я выберу свободу!» И вот теперь с лёгкостью готовился пожертвовать десятками собственных воинов, которые в деле освобождения Ичкерии, по мнению самого Басаева, были ничто в сравнении с ним самим. А собеседник молчал, и Шамиль был вынужден повторить снова. – Брат, – он назвал его братом, – сделай так, чтобы звонки стали бесконечной трелью!

И опять молчание.

Шамиль почувствовал, что чувство унижения быстро перерастает в негодование. Он вознамерился сказать какую-нибудь грубость, когда ему, наконец, ответили.

– Ничего не выйдет! – тихо, ровно, без излишней эмоциональности, просто констатация факта, как в той знаменитой американской фразе: «Ничего личного, это только бизнес»!

– Ты уже в курсе? – с ноткой сожаления спросил в свою очередь, констатируя данный факт, Басаев.

– Да, – не стал отнекиваться разговаривавший с ним человек.

– Понятно…

– Да ты не переживай! – ехидство стало неприкрытым. – Их встретят. Всё в наших руках! – Собеседник особо выделил слово НАШИХ.

– Поддонок! – едва отключившись, Шамиль в сердцах бросил трубку на стол. – Продажная тварь! Он знал! Он всё знал с самого начала! Знал, что готовится захват базы, знал… И ждал… сволочь… Да я ему… Да он у меня… Да он у меня…

Что он у него, Басаев так и не придумал. Теперь у него оставалась последняя надежда на продолжающих преследование боевиков Хаваджи Мирзоева.

Старший прапорщик Ефимов

Виктор остался в прикрытии, а пятью минутами позже за моей спиной раздался грохот разрыва мины, следом две длинные автоматные очереди, короткая заминка, одиночный выстрел, почти тотчас нескончаемый автоматно-пулемётный говор, громыхание РПГ седьмых и снова автоматно-пулемётная трескотня. Затем два почти слившихся гранатных разрыва. И двумя секундами позже ещё одна длинная, нескончаемо длинная пулемётная очередь и сразу же звенящая в ушах тишина, в которую постепенно стали вплетаться грузное топанье ног, сиплое, тяжёлое дыхание и стук собственных сердец. Ещё сотня метров, и тяжесть дыхания превращается в хрип, появляется и начинает нарастать стреляющая боль в районе ключиц. «Быстрее, быстрее, быстрее»! – торопит мозг. «Быстрее»! – барабанит сердце. «Всё, нет больше сил»! – с кашлем выдавливают из себя лёгкие… Небольшой подъём, спуск, заросли шиповника обдирают руки несущих носилки. Маленькие капельки крови стекают по коже и, наконец, срываются вниз. Попадая на зелёные листья, они разбрызгиваются в стороны и едва заметными бисеринами замирают на более тёмных стеблях. Налетающий ветер не может остудить жар, пышущий из-под пропитанных потом горок. Никто уже не обращает внимания на бряцанье оружия, стук подошв, трек ломающихся сучьев. И лишь молчание, с которым двигаются мои спецназовцы, осталось прежним, но это не потому, что срабатывает выработавшаяся привычка. Нет, всё проще! Каждое слово – это истраченные силы, которых и без того осталось мало. Взбодрить уже нечем, не смогу найти таких слов. Разве что мысленно: «Давай ребята, давай, осталось совсем чуть-чуть»…

Хаваджи Мирзоев

Взрыв МОНки опрокинул шедшего вторым Магомеда Мамуева, разворотив грудь, раскидав по сторонам высыпавшиеся из разгрузки магазины, осыпал роликами кравшегося третьим Тархана Саидова, посёк находившегося дальше всех Ваху Газиева. Шедшему первым, но чуть в стороне Ахмеду Имурзаеву повезло больше. Один из осколков лишь слегка задел плечо, второй пробил кожу бедра. Впрочем, его везение длилось недолго: громыхнувшая автоматная очередь поставила крест на дальнейшей судьбе схватившегося за ногу боевика. Пуля угодила в лобную кость, кувыркнулась, купаясь в серой глубине мозга и, выворотив кусок затылочной кости, смачно приложилась о росшее за спиной дерево. Окровавленная кость с чёрным пучком волос ещё падала на землю, а новое чёрное покрывало смерти пучком выпущенных пуль уже неслась к следующему, не успевшему отпрыгнуть с их пути бандиту.

– Задавить их! – Хаваджи в ярости пнул подвернувшегося под ногу полоза и, брызжа слюной, начал отдавать приказания.

Шедшие за головным дозором боевики рассыпались в цепь. С левого фланга яростно заработали пулемёты, прижимая русских к земле. Выскочившие из-за деревьев гранатомётчики, взвалив на плечо РПГ – седьмые отправили русским начинённые смертью подарки. Грохнуло. Сзади посыпались сбиваемые газами листья. Секундой позже впереди один за другим вспухло два чёрно-серых разрыва. А передовой отряд боевиков уже приближался к обороняемым позициям.

Полковник Юрасов

Они подходили всё ближе. Вражеская пуля пробила левое плечо и полковник, упав на грудь, лежал, не в силах подняться. Сквозь череду непрекращающихся выстрелов ему послышались чужие шаги. Виктор протянул правую руку и подтянул к себе заранее приготовленные гранаты. Усики отогнуты, осталось только выдернуть и отпустить. Они были уже совсем близко, казалось, что Виктор слышит их дыхание. Он схватил одну из гранат, не жалея зубов, выдернул чеку, и почти без замаха отправил гранату вперёд. Рука тут же потянулась к другой, такой же тяжёлой, такой же ребристой и одновременно такой гладкой эФке. Он не слышал, как упала на землю предыдущая, как шарахнулись в стороны пришедшие по его душу бандиты. Все мысли Виктора были заняты этой последней, оставшейся у него гранатой. От боли, от обиды, от подбирающегося к сердцу отчаяния хотелось плакать. Даже чувствуя готовность уйти, не так просто сделать последний шаг, не так просто… К тому же, ему по – мальчишески хотелось уйти, совершив подвиг, как в газетах, а тут он вдруг понял, что у него может недостать сил дождаться, когда враги окружат истекающее кровью тело. «Можно попасть в плен»… – мелькнувшая мысль заставила поспешить с действием. Виктор вытащил чеку, зажмурил глаза и сунул гранату под голову, но в следующий момент понял, что так умереть ему слишком страшно и некрасиво… Изуродованное лицо… Впрочем, кому нужно изуродованное лицо детдомовского мальчишки, не имеющего семьи? Но страшно. Виктор, застонав от боли, опустил руку вниз и, подсунув гранату в подреберье, отпустил чеку.

Первая, брошенная Юрасовым граната хлопнула взрывом, унося жизнь не успевшего отскочить автоматчика. Вторая, чуть задержавшись, поддержала удаляющееся эхо своей подружки. Тело полковника, приподнятое взрывом вверх, вытянулось на земле и обмякло. Почти следом вбежавший на взгорок пулемётчик выпустил в уже мертвого Юрасова четверть своей ленты… И вновь наступило относительное затишье. Тяжело сопя и настороженно озираясь по сторонам, моджахеды вышли на позиции русских.

Хаваджи Мирзоев

– Собака! – тяжёлый каблук шедшего впереди всех Магомеда ударил в затылок уже мёртвого спецназовца. Следующий удар пришёлся в развороченные взрывом рёбра, и носок ботинка с хрустом вошёл в окровавленную плоть. – Сука! – бьющий с сожалением оглядел испачканную обувь, и новый удар во вздрогнувшее тело. Другой моджахед, оказавшийся подле убитого почти одновременно с Магомедом, наклонился, взял в руку и с сожалением оглядел повреждённый взрывом пистолет полковника.

– Ай – я – яй, – поцокав языком, он отбросил в сторону так понравившуюся ему, но уже бесполезную вещь. Взглянул на продолжавшего избивать труп Магомеда и, покрутив пальцем у виска, поспешил вслед за расползающимися по вершине собратьями.

– Отставить! – рявкнул Хаваджи Мирзоев. Точно так, как рявкал на него в далёком тысяча девятьсот девяносто первом году офицер, обучавший его стрелковому делу. Хаваджи часто с тоской вспоминал дни, проведённые в той, уже давно не существующей армии.

– Да он, он… – нервно озираясь, Магомет Мамакаев ткнул труп подошвой ботинка. – Он же… собака, ненавижу! На куски… чтобы никто… никогда…

– Отойди от трупа! – наконец-то Хаваджи нашёл, на ком выместить с утра бушевавшую в груди злобу. – Побежал и живо догнал свою подгруппу! – тут кривая усмешка исказила красивое лицо Мирзоева. – Иначе я подумаю, что ты струсил.