Текст книги "LXXXV"

Автор книги: Анатолий Люсин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

повесть, popcore – независимая литература …

Посвящается Веронике Жидковой, спи спокойно, ангел …

Кто разрушает дело Божие, тот ополчается против воли Божьей (с) Адольф Гитлер.

#Instagram Говарда Хьюза.  

Кристальный метамфетамин разбивал моё сознание на глубину пост-апокалипсических океанов мира, превращая моё сосуществование в религиозные символы новозеландских Маори, в грубые очертания погасших узоров та-моко на лицах искушенных похотью, невидимых миру – иорданцев и крипто-христиан. Моя жизнь была разобрана – в солнечную пыль истощенного саморазрушения, протяженностью в сорок тысяч милей. Моё будущее, подобно погасшим огням Хиросимы, разобранное, тайным обществом монгольских неонацистских группировок – в мертвую материю сосуществования Ост-индийских кораблей-призраков, более – не имело никакого значения… теперь – не имело; перестало иметь, в тот самый момент, когда в день моего тридцати трёхлетия… (индустриальный возраст Христа, обозначающий моё – principio; моё – Альфа и Омега; моё – Колесо сансары; мой – Принцип Парето; моё – Лезвие Оккама; мою – Точку экстремума… полусинтетическое значение моей полуразрушенной «сферы Я»; тающих осколков соблазнения и духовного самовыгорания по канонической философии Декарта… «чистого Я»; до выбеленных в сечение Вифлеемской звезды – губ; начальной точки моей психопатии, и пройденной точки невозврата), в светлый праздник гималайских монахов – Сонгкран, в одном из востребованных и часто посещаемым (пятым по счету днем, в ночь с пятницы на субботу) правящей элитой ОАЭ… (светскими фотографами, шеф-поварами бьюти-баров и креативными директорами интернет магазинов исламской одежды, художниками Сан-Диего, винными детективами из Фриско и нелегальными мигрантами Латинской Америки)… поп-арт кафе пост-маоистского Китая, где, по воскресениям поет свои бархатные песни Фрэнк Синатра, под тихий шепот-аккомпанемент канонизированных нот новоорлеанского джаза за правом оркестра Бенни Гудмана… американский палеонтолог по прозвищу Честный Эйб – фармацевт подпольного боксерского клуба в Ханое, весом не более ста пятидесяти фунтов (хотя на мой личный вкус и материально-пессимистичный взгляд – общего, исключительно во внешних физиологических проявлений черт лица, было – минимальным) – озвучил… Озвучил, что-то до отвращения правдивое, тающее солью Индийского океана на обезображенных клеймом иудейской меноры – губах, оставляя привкус обиды где-то глубоко внутри. Озвучил шепотом, обозначая, понятными лишь ему полутонами и символами, матричную транскрипцию персидского алфавита… Ipse dixit – элегическим дистихом; вырезанным лепестками сакуры на ржавых полотнах истории; неизданными поэмами Брута… И его кукурузные слезы, звенящие в голосе, заставляли звучать его выше… Выше, на целую октаву. Он стоял передо мной в монументальной позе Иди Амина, застыв – обезображенным соляным столпом Гоморры, точь-в-точь как на карикатурах Валтмана; с карикатурным яблочным мартини в выбеленных вторичным сифилисом крепко сжатых пальцах прозрачной руки, декларируя мне забытые строки из «Илиады» и, как бы между делом, предлагая мне обнаженную, гомосексуально девственную непристойность сценария своего – продолжения… Разрезая меня инопланетной похотью небесно-синего цвета глаз, разрешая переступить за черту. Переступить эклектичный порог однополого саморазрушения… Минутой ранее, скоропостижно верно (и точечно) – убивая меня приговором, в виде не распакованных болью цветов для Элджернона, и моим временем… Посмертным диагнозом светодиодных индейцев Перу, и умалишенного хрипа… Стенографическим отчетом о процессах Золя, засекреченным «Делом Дрейфуса» … Будто бы – Плетью Возмездия, и былой праздности, рассекая мою христианскую кожу, выворачивая все мои внутренности на холод и зной неравномерного бытия – моей кукурузной тайной, вшитой безликим желанием l’appel du vide, в разорванную плоть нового дня …

Он одиноко блуждал своими губами, цвета уругвайского агата, в сиреневом сгустке электрических проводов и реинкарнаций, на дне неофитовых бликов реки Евфрат – стыдливо ползущей по листьям финиковых пальм… Эпилептически горько, лаская кровью своих рук, возбужденную плоть своей суррогатной матери, которая, в бестактных порывах своего самоанализа, жадно упивалась отдавшейся ей свободой, и вкусом лимонной водки, употребляемой ею прямо из наркозависимой пасти открытого горла электровакуумной бутылки; почерневшим серебром Помпеи, в избытках моей чаши грехопадения, сексуальными предпочтениями – в виде не частых уединений в комнату для курения опиума (оббитую пакистанскими коврами, кроваво-красных оттенков, с геометрическими узорами на шерстяном теле, где, пол был усеян позолотой оранжевых опилок, и бабочки морфо, кружили в экстатическом танце братства маулавийа, в безликом пространстве, под тайную исповедь звуков бибопа), с пахнущими сандаловым маслом и вьетнамской корицей – парижскими транссексуалами, и своим некрещеным сыном, воспитанным семьей Мэнсона; они ненавидели меня, меняя строение собственного тела – древнеиндийской медитацией, и чтением ста аятов Корана на диалектах токипона; сливаясь в похоти своих сексуальных извращений прямо на глазах случайных прохожих… На глазах марширующих на границе «Трёх государств» мультипликационных школьников, иранского происхождения, граждан Соединенного Королевства («Боже! Милостивую Королеву храни, продли её величавые дни!») в фиолетового цвета пиджаках от Александра Маккуина небрежно накинутых на сутулые загорелые солнцем Тегерана – спины; в спортивного кроя куртках с подкладкой из шерстяных армейских одеял… Которые, по возможности быстро и скоро, сядут за руль халяльных грузовиков-киллеров, уничтожая в туристических центрах Европы – голубоглазое будущее, обреченных на смертную казнь, по криогенным законам Шариата, потомков неонацистского прошлого… (Ведь тот, кто ругает кого-либо из Пророков, заслуживает – смерти)… Оставляя после себя, на выжженных священной войной землях Ближнего Востока, индустриальные зерна эпохи Возрождения …

Пост-апокалиптичный рассвет нового дня, под заглавием материнской любви Дженни Лу Гиббс.

#Lacoste для Аллаха.

Телефонный звонок, заглавным хитом психоделического фолка от группы «Ти Рэкс», тенью автомобильной аварии Джеймса Дина – запутался, в красно-желтых волосах, расплескавшейся по невидимым горизонтам жизни, такой отрешенной сейчас – осени; заглавный мотив слепленных на скоро кинокартин по типу direct-to-video, врываясь – разрывал, своим металлическим проникновением, оболочки депрессивного вероисповедания; он тайно, и как-то пугливо кружил в воздухе, обесточенными пулями ливийских повстанцев, где-то в центре Лас-Вегаса, падая вниз – тяжелыми телами сбитых японских истребителей (из эскадрильи «Божественного ветра»), с тридцать второго этажа обреченных гостиничных номеров, возле казино «Мандалай Бэй» … Разрывая кукурузные глотки неактуальных миру диктаторов, по типу: Антониу ди Салазара, Франсиско Франко, Франсуа Дювалье, Фульхенсио Батисты и Пиночета; кукурузными хлопьями, дождем пулеметного ветра, и агитационными листовками – сплетенными теорией мирового заговора, в биомеханической комнате почтовой службы Третьего рейха.

– Гийом, добрый вечер …

… до безликого напряжения, застегнутый на верхние пуговицы-застежки своего служебного кителя, похоронный голос, разоружал – разноцветными капсулами фруктовых конфет «Скитлс», динамик моего мобильного телефона (неизвестность во всем)… сладкий вкус поражения и геополитического счастья, закопанного в глубинах homo socialis; в землях индейских племен Пуэбло и нью-революционной комунны Тосканы.

Я, истерично впитывал шепот ВИЧ-инфицированного города, пролитого красной ртутью антисемитской молитвы, на виртуальных песках Атлантиды – от Портленда до Бинтауна, от Мэна до Калифорнии, от Содома до Гоморры… Шептавшего мне нереализованные сюжеты гомосексуального изобилия в анонимных комнатах баптистских церквей (я думал, баптисты не смотрят порно), обличенных на хрупких страницах кодекса Чакос, рассыпанных, сексуальными руками ангелов Гюго, – электрическим порошком латинских языков постапокалипсиса, на венецианских башнях Сан-Марко… Сепаратистскими постами в китайский микроблог вейбо; нокаутами Холли Холм; обезглавленным манифестом Рабочей партии Курдистана, и безмолвным тоталитаризмом Трудовой партии Кореи; утилизированными кокаиновыми «дорожками» за маркировкой: Брэндана Новака, Диего Армандо Марадоны, Джона Макинроя и Адриана Муту; нокаутами Рикки Хаттона; электромагнитным радиошумом в несколько тысяч ватт уличных фонарей Нью-Йорка и Токио; панк-роком новой волны от: Дебби Харри, Билли Айдола и «Эхо и люди-кролики»; нокаутами Джеймса Галлахера и финансовым крахом американской компании «Истман кодак»… Оставаясь в равномерном движении своего беспрерывного полета по оболочкам нераскаявшихся сухожилий новозаветного Гестаса; и, – тая: одуванчиковым мёдом и виноградным вином, на упрямых строчках фотогеничной песни «Не прощённый» группы «Металлика»; нокаутами Тайсона Фьюри; на забытых концессиях предсмертного страха и системных минут покаяния, преломленного хлебом Иисуса – Часа Расплаты… Нокаутами Шона Сахарка О’Мэлли… Нокаутами Конора Макгрегора… «Алабамой-слэм» от Хардкор Холли, «кельтским крестом» от Шеймуса и «скачком веры» от Шейна Макмэна …

– Между стременем и землей, милосердия просил я, милосердие обрёл, – истинной христианской молитвы, пели невиновными голосами католические священники мира, уснув на космополитичных фресках, на алтарной стене Сикстинской капеллы …

– La mort, – автоматически сухо, по ошибке своей усталости и врожденной меланхолии, уронил я в ответ.

– Больше – никаких игр, слышишь? Гийом!!!

Пение его модернизированного скрипа эфирных шумов, со всех орбитальных станций мира, разносилось голосом бескультурной эпохи по капсульным улицам неумытого города, оставаясь, все еще, целостным зерном самоуспокоения, лишь в границах динамика моего мобильного аппарата – on-line:

– Никаких бомб, прогулок и развлечений. Незачем больше плавать, Гийом! Я потерял страсть! Слышишь? Лучше вспыхнуть и сгореть дотла, чем сохранить тепло и медленно догореть. Расслабься, Гийом. Больно не будет! Mundi, amor, empathy. По-телефону очень легко врать, Гийом. Иди домой и согреши, расскажи потом своим детям историю, которую можно продать!!!

– Ведь главное здесь – vincere, – также устало, меланхолично, ронял я, мертвые фразы своего миросозерцания, на хрустальную плоскость суицидальных пьес «к Элизе», исчезая в персональных ошибках изначально неверно выбранного мною пути.

Я выключил телефон первым, раньше того, как самому, окунуться в центр безразличия акустических пятисекундных сигналов, тихо добавив, – Vincere aut mori, если быть уж совсем точным.

Улицы Дин-Гонви плачут от одиночества и беспробудного пьянства шахтеров из Шеффилда, и вновь обретенных Великой депрессией – золотоискателей с Аляски, наряженных, все как один, в олдскульные джинсовые штаны от «Ливай», цветом индиго, с заклепками из золота по бокам, и спасительным даймом героина в потаенном кармане, пришитым спереди.

Улицы этого депрессивного моногорода, этой депрессивной Столицы – прячутся, нераспустившимся опиумным бутоном цветов Афганистана, в исторических нитях древнего Египта, и тотемной Японии периода Эдо; вулканом Килауэа, – извергая смертельные соки малопривлекательных факторов, целостных лишь в кровавых оболочках, не отпетых протестантской церковью, атеистических эмбрионов, эры Трухильо… Прячутся, подобно солдатам идущим в бой… Прячутся от героиновых игл околокриминальных банд из депрессивных районов Ист-Энда, окрестивших себя – братья Басси и, местных околофутбольных хулиганов, распевающих на христианском распятии незатейливые мотивы песен группы «Шэм 69» … ультраменов нашей эпохи… Эпохи психотропной вседозволенности и цифрового сопротивления; эпохи культуры секонд-хенд и интоксикации едой фастфуд; эпохи истеричного андеграунда глаукомщиков, заворачивающих смертельную дозу марихуаны в обертку от гинекологического тампона (за неимением выбора) у алтаря святого Брендана; эпохи мейнстримового терроризма, на мерцающих пустотой истеричной профилактики спектральной структуры математической таблицы огней апокалипсиса на аналоговом телеэкране британского Эм-ти-ви; и выглаженных, мертвой платежеспособностью, монетизированных бестактной пропагандой капитализма, на сублимированном теле модных журналов, смотрящих на мир с бульварных стендов Таймс-сквер, с безобидных обложек – иракских генералов, и добровольцев из движения Баас, с безупречными улыбками киноактеров Болливуда… Комфортно инвестированных в тускнеющий сегмент современной лакшери-жизни в Пало-Альто, в эпоху высокооплачиваемого хайпа.

Улицы Дин-Гонви – расползаются: мозаикой ассиметричной войны, по всей территории неблагополучных районов по типу Финчли, Бромли и Хаунслоу, где, представители среднего класса, паутиной радиоактивных проводов, плохо изученным способом своей генерации, беззаконно ищут себя в автобиографических записках Эйнштейна, и в особо тяжких преступлениях класса «А», под освобождение порнографических фильмов с Меган Рэйн, в лимитированных номерах отеля с видом на залив Гуантанамо… утоляя свой доэволюционный голод меланхоличной процедурой онанизма, и поеданием консервированного мяса фирмы «Спэм» …

Улицы этого депрессивного моногорода, этой депрессивной Столицы, согласно коэффициенту Джини – хохочут: в страхе своего поклонения, превращаясь в безвкусные фильмы с Чарли Чаплином, и особую эстетичную сексуальность, аутентичной серости многоквартирных домов, спальных окраин, живущих исключительно на пособие по безработице …

Мои стертые в слепую будничность городской пыли начала IIIWW винтажные кроссовки на массивной подошве от «Гуччи» (коллекция «весна – лето 1985»), с нарисованной монограммой портрета Джоко Видодо по бокам текстурированной кожи, превозмогая первичную боль и извечное состояние усталости – уничтожали, радиохитами Джонни Кэша, систематизированную глупость запрещенных Великим аятоллой П.Государства «404» межнациональных видеохостингов, которые, препарировали мое обесточенное сознание визуализированной мультимедийной картиной современности, формата нью-эйдж, с переменным успехом, раздражающе часто – воскресая в моем иллюзорном мировосприятии спектральным оргазмом движущего изображения, искаженного «паленым» кокаином, купленным мною порционно, по одному грамму, немецкой фирмы «Марк», и как обычно – разбавленного зубным порошком, в соотношении один к двум, около-криминальными аптекарями, в стамбульском районе Кадыкёй …

Плывущий по Нилу младенец Моисей, в золоте электричества, к месту слияния трех рек, где верующие индуисты совершают религиозное омовение, в канун Магх Мела… «Он выглядит сейчас как миллион долларов, Гийом». – Врываясь в пустую комнату, обставленную кактусами, вышибая ногою дверь, небрежно кидает мне в лицо Кинг-Конг, прикинутый по последней моде Нью-Йоркских гангстеров, видоизменяя свое суровое обезьянье лицо в восковые маски, то, – Ли Харви Освальда, то, – Виктора Бута: «Гудбай, мистер президент! Молодой ты, Гийом? – В мае будет тридцать три. – Ты голландец? – Да. – Где родился? – В посольстве Туниса. – В посольстве Туниса? Эпоха Эдисона кончилась, Гийом. – Его матовые лица светились в неоне ночного города, пока он сидел в углу изнасилованной мечети аль-Нур, играя песни Морриси на гитарроне» … Дизайнерские автомобили Джорджетто Джуджаро на полуразрушенных Северокорейским противостоянием бетонных улицах Шанхая, где, филиппинские коммунисты скандируют: «Родни Кинг!! Родни Кинг!! Родни Кинг!! Роба Форда в – президенты! Олигархи ни чего не решают!», а местные старики пьют крепкий бурбон, прямо из синтетического горла двухлитровой бутылки «Дикая Индейка», искушая свои выжженные радиоактивным распадом лица – гусиной кровью, рисуя на них узоры берберской культуры. Сити-менеджер небольшой английской деревни на берегу пролива Ла-манш, на южном побережье, удаленной на тысячи миль по железной дороги от Дин-Гонви, толкает таблетки черного эйсида «на светофорах» Тирасполя; пакистанец белуджийского происхождения, радикально настроенный исламист, адепт Арабского халифата, совершивший каминг-аут в день своего избрания на пост первого мусульманского мэра; караванщик, торговец, пророк и проповедник, по прозвищу Хан Кулон, в бороде у которого, жили кошки… Он непременно был обречен на скорое разоблачение, и по закону Мерфи, был пойман бдительным Уайттом Эрпом в аэропорту Ланьона, и тут же повешен на фонарном столбе Вьентьяна, словно партизан Патет Лао. Он резюмировал свою оправдательную речь, в Высоком суде Лондона, исключительно на классическом мадридском диалекте, ссылаясь на Первую поправку к Конституции США, угрожая перцовым баллончиком «Мэйс» особо навязчивым журналистам из «Сан», в тоскливых перерывах между слушаниями. Он расползался обезглавленными часовыми поясами, и нелепыми частицами гамма-излучений радиоактивного яда, за наименованием «Полоний – 210» и «Новичок» – обледенев в карманах темно-синих бушлатов деструктивных разведчиков Страны Советов, заглавной новостной лентой на обездвиженных страницах Бульварной прессы Соединённого Королевства. – Я чувствовал себя, в эти скорбные для меня дни, – жаловался Хан, не очень-то отягощенному его чувству скорби человеку, с золотыми ключами на лацкане пепельного цвета френча из тонкого коверкота, в холле отеля «Шато Мармон». – Я чувствовал себя, будто бы герой романов Уильяма Ли. Либо того хуже, герой романов Стрибера Уитли, под транквилизаторами. Да, что там говорить, я и сейчас, будто бы принимаю участие в программе Фактор страха, только вот Джо Рогана рядом не наблюдаю. Лирический герой в поэзии рок-группы из Огайо Грибоголовые. – Tarrying, – равнодушно, раскидывая в утопические слои самоисчезающего пространства буквенный хаос, сорванный с яблочных губ Лорда Хо-Хо, фруктовой пастилой своих слез, своих внешних обид, расцветающих пейзажами варшавского Гетто на ветках чилийской араукарии, отвечал ему статный французский джентльмен, с золотыми ключами на лацкане пепельного цвета френча из тонкого коверкота, переливая бюджетное «Розовое вино», стоимостью в одну тысячу марокканских франков, в пустую бутылку «Шато лафит», эротично повторяя: – Никто не ищет Конфуция в себе, сэр. Все ищут в себе Тони Робертсона. Необразованный и неприкаянный народ, сэр. В общей своей массе деградации Личности, и обреченности бессмысленным бегом за благословением Мамона, до гробовой доски, сэр. – Пожалуйста, принесите мне вина! – выкрикивал Мусульманский Мэр в пустоту, распыляя в округ, посеребренные кровью индонезийских святых, тяжелые тела пуль, разоружая барабан своего именного револьвера. – У нас не было этого напитка с одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, сэр. Со времен высадки американских космонавтов на Луну, – остроумно парирует статный французский джентльмен, с золотыми ключами на лацкане пепельного цвета френча из тонкого коверкота, продолжая ловко жонглировать в руках хрустальной девственностью обнаженных бутылок. – Ни риса, ни мидий … И, Хан Кулон, заново расцветал в своих депрессивных объятиях – фрейдистскими символами, точно выверенной цепочкой песчаных островов Лидо, японским деревом Дзиммэндзю – с миллионами человеческих лиц на обгоревших партизанской войной бездетных кронах, в малозначительных остатках перфекционного кода от кодеина, морфина и легализованных Бизнесом – антидепрессантов, в нервной системе и пойманной целостности умирающего организма: бывшего мусорщика, находящегося на испытательном сроке, после досрочного освобождения; пакистанских рабочих, на сборочных линиях депрессивных предприятий Престона, с минимальной оплатой труда; владельцев казино «Атлантик-сити», живущих исключительно на социальное пособие, в одну тысячу марокканских франков в месяц; панков, руд-боев, британских скинхедов и жителей мобильных домов на военном острове Белграда, торгующих экзотическими фруктами на оккупированных полицией Ирака межконфессиональных рынках, на поствоенной территории тунисского города Сиди-Бузид… Он, будто бы заново выиграл многомиллионный джек-пот американской лотереи «Повербол», инвестируя подаренный мусульманскими святыми, в день памяти внука пророка Магомеда, сыпавшийся с неба динарами арабского халифата, – Капитал: в трастовый фонд на Карибских островах, в акции американской торговой сети «Хоум дипоу» и акции «Тесла Моторс», в оффшорные депозиты, искусство, коллекционное вино и марки, недвижимость на Мальте, санкционные продукты и, в поддержанный «Студебеккер» c классическим металлическим кузовом в раскраске Юнион Джек… Теперь, побоялся, наученный горьким опытом прошлого раза, «пустить всё по вене» … Не зря молился Аллаху в аэропорту «Хитроу», в здании Скотланд-Ярда, в реставрационных кабинах, в светло-розовых цветах Крайола, масс-маркета, нацистских концлагерях, спортзалах школ, стрип-клубах, в мечети Гаттон Масджид в Тутинге, и в холле отеля Лос-Анджелеса, в зале с ужасным ковром. – Ты давно этим занимаешься, Голландец? – током своего рухнувшего благосостояния, пронзал мою стеклянную оболочку, тускнеющих словно угли, двух, кроваво-черного цвета глаз, экс-питчер бейсбольной команды «Индейцы Кливленда», облокотившись, своим треснувшим надвое телом, перевалившим, в день своего религиозного обращения в ислам, за двести двадцать фунтов, на хрупкую плоть крепкого посоха, вырезанного из алюминиевого сплава убитого тела немецкого мессершмитта. – Давно, прям жалко сколько времени потрачено, но, надо же как-то сводить концы с концами, – немного раздраженно, парировал я, утоляя свой голод газированным напитком «Миракл бади». Вращаясь затонувшим японским авианосцем в религиях радикального индуизма, на шестьдесят седьмом градусе северной широты. – Ты точно такой же, как и они, Гийом! И за это, ты, и ненавидишь их! – не отпускал меня, цепляясь резиновыми галлюцинациями моих выборочных снов, растущих ассиметричной моделью биополярности на брошенном знамени французских кавалеристов, выплескиваясь наружу апельсиновым сидром, концентрированный голос Джона Дюпона в моей кукурузной голове …

Лицемерие, паутиной не отожествленных образов и пустых ненужных слов, окутывает наши проданные греху души. Мы, вскрываем осколками разбитых надежд, свои отрешенные комплексы и модифицированного сплава обиды, пытаясь изо всех сил быть успешными в глазах современного пост-маргинального общества; унижая ложью миллиардов вероотступников своих вчерашних знакомых, и вчерашних друзей. Нас бросили в Иордан, но, так и не научили плавать… Некрещеных, крестили в идолопоклонной реке Инд… И какая теперь разница, что сегодня тебе нечего есть, и нечем платить за квартиру, что от тебя кто-то ушёл, окончательно сжигая мосты, и, что ты потерял работу, если через год, ты все равно не вспомнишь об этом …

Сложилось вполне четкое и разрушающее меня изнутри – ощущение… Ощущение того, что Дин-Гонви, – никто, и никогда не покинет; он, как интоксикация, пагубная зависимость, наркотическое опьянение… проникал глубоко внутрь, в самые засекреченные уголки деструктивного сознания деформированной психики, навечно парализуя тело: бесконечным циклом суицидального трипа; калейдоскопом инертного бега, замороженным в серости одинаковых будней провинциальных моногородов; твоей умалишенной детской мечтой… тотальной нищетой, прыжками с крыш, алкоголизмом, смертельной передозировкой: алпразоламом, феназепамом, эстазоламом, флунитразепамом, клоназепамом, лорметазепамом, лоразепамом, нитразепамом, темазепамом… Медленно умирая в алгометричном коде твоей безысходности, под меланхоличный стон Слепого Вилли, на обнаженном перекрестке в Кларксдейли, где Роберт Джонсон продал свою душу за право играть блюз… галлюцинацией лучших дней, сладких, как утренний йогурт Путина… Они наполняют карманы своих старых пальто камнями, прыгая с железнодорожных мостов в реку; куря «мамбу» и делая «закладки» на кладбище; покупают «Айфоны» в кредит, позже, загоняя их за дозу …

Кукурузные вены Дин-Гонви – вдоль и поперек, изрезаны суицидальным криком домашнего насилия и обреченного страха… где, худые домохозяйки с ослепшей памятью дня, подсаживаются на иглу физических унижений, сильнее, чем на героин… а пространственный блуд, уже давно стал неотъемлемой частью современного вероисповедания… и механический конвейер одинаковой невежественности полупериодов, вновь – безрадостным опьянением бумажного цикла, перерезает глотку молодости, хороня ее в посредственности периферийного быта …

Те, забытые миром храбрые герои твоей сахарной юности, кто, когда-либо делал жалкие попытки покинуть Дин-Гонви, рано или поздно, все равно – возвращались назад… те, кому все же посчастливилось вырваться, и затеряться где-то (от Южных морей до Ванкувера; от Вест-Индии до Ист-Индии; в Полинезии, Меланезии, Австралии и Новой Зеландии; Северной, Восточной, Западной и Центральной Африке; по всей территории Южной Америке, разбросанные красной медью на пепельной палубе яхты «Снарк»), – были обречены на несчастливое сосуществование, оставаясь наедине со своими депрессивными страхами и безжалостной ностальгией по этой некрещеной Столице …

Найти свое счастье в Дин-Гонви, всё равно, что играть Джеймса Бонда после Шона Коннери, а единственный способ поговорить с кем-то – попросить прикурить… И, теперь уже совсем непонятно к чему стремиться, и, что теперь делать со своей инкубационной жизнью, когда твоя бесполезная память кончает оргазмом кристаллической боли и, оставленной где-то – девственностью… аспириновой ночью, в безликом квартале «красных фонарей», крича во всю свою бесцветную глотку:

– Ты проиграешь битву. Будь уверен!

– Ищете нас по хэштегам война, в своем инстаграм

… прохрипел, чуть слышно, оголенным голосом типичного вышибалы из ночного клуба «О’Фаррелл», румынский полковник, слабой уставшей рукой омывая свои пулевые отверстия порошковой «маркой»; лучами плазменного неотона, замирая – навечно, на Сербском кладбище Сан-Франциско, в последний вторник июля. Провозглашая свою независимость по платным оппозиционным телеканалам, в прайм-тайм. Высокий, подтянутый, с короткой стрижкой под одну насадку, в спортивном поло, кроссовках и брюках-карго. – Эй! Гийом!! Это бизнес, дружок!! И дважды два, здесь всегда пять! Понял? – в очередной раз, вспыхивал в моей кукурузной голове, порнографической голограммой, образ Марка Болана, интерференционной записью провинциального тренера, провинциальной студенческой бейсбольной команды, в джерси хоккейного клуба «Могучих уток», с бутылкой безалкогольного пива для собак в иллюзорной моно-руке; весьма спорным и некорректным флэшбэком от 700 мг мескалина, сложенного в сигаретную бумагу, закрученную и проглоченную. – Dziekujemy, как говорят поляки. – Снова отталкивал я свой смертный приговор, под кофейным небом радиоактивного пепла, под падающие модули космических кораблей, под звуки евродиско от «Плохих парней в синем», стоя на краю холма Брэй Хэд; на краю моста самоубийц «Золотые ворота», на краю утесов Моэр …

Merci, au revoir …

#Дочь Монро и Роберт Кеннеди.

Монетизируя свое одиночество в бесконечность первого шага, по имперской идеологии Гёте, где – свободен первый шаг, но мы рабы второго. Уничтожая взглядом Гордона Лидди политические карикатуры, выцарапанные индустриализацией поколения на спящих окнах (лопающихся от разъедающего их медицинского света, излучаемым, висевших под самым потолком флуоресцентных ламп), невысоких офисных зданий, выстроенных по типу чисел Фибоначчи – неуютных маленьких кабинетов, с устаревшими компьютерами и обаятельным дзен-садом внутри… Облаченный: в классический сертификат костюма-тройки времен ирландских джентльменов XIX века, в расцветках новозеландского флага; красный галстук «Хермес» и рубашку от «Пол и Шарк» (впервые я надеваю рубашку, потому, что мне предстоит встреча с Богом)… Утопая, всем своим, высушенным на вязкости селекционных изысков – телом: в шелковых нитях Бутана; в лепестках китайских пионов, австралийской орхидеи и гортензий Шанхая… лотосом учения Будды; в национальных костюмах племени Химба; в кокосовых веревках женщин Занзибара; в юбках-саронг, вышитых мозаичным фактором, портретами, всех без исключения, африканских диктаторов колониального материка… выложенных арифметическим множеством на простуженном, Солью земли, героиновом асфальте: конфетными таблетками разноцветного экстази, и банковскими картами с дизайном от «Энгри бёрдз» … Выложенных, как-то небрежно и демонстративно, в шестнадцать небольших точек, которые, образуют латинскую букву «O», и две тонкие линии посередине, как бы, предсказывая, хаотичную структуру возможного перерождения небесных тел в космическом хаосе нашей изоляции… Состоянием своей вечной квир-идентичности… перерастая в ритуальные самоубийства воинов-неофитов, членов клана Барборо, полузабытым обрядом Сати; самосожжением чилийских рабочих на улицах Сантьяго, и катарсисом японских пилотов-смертников, догорающих, акварелью массовых захоронений военного мифа, в беспринципных кабинах одноместных истребителей. Проскальзывая тенью вьетнамских детей по оболочкам сытого Элизиума, сквозь утилизированный пар заброшенных зданий театра, заброшенных концертных залов (где, таяли светом неоновых бус, арифметические танцы Линды Касабиан, Гэри Хейдинка, Ли Харви Освальда и Теодора Качинского) горящих, ритуальными огнями норманнских племен – замороженных свалок; склада алкогольный продукции, цыганского табора, круглосуточного супермаркета, пустых пакгаузов круизного порта Джорджтаун, пролетарских районов Мадрида, паровозного депо, железнодорожных путей на Дели, и классического лондонского вида, красной телефонной будки – окутанной вуалью исторических повествований, забытых микроэлементов прошлого, кораллового цвета, переоборудованной сегодня, бургомистром города (бывший арт-директор ночного клуба Рейкьявика, антисемит, член группировки «Лига праведников», продавший на «иБэй» девственность своей дочери, и узаконивший мигрантов «Золотого Треугольника», которые, «толкают» таблетки амфетамина и афганский гашиш, прямо из фуд-трака на улицах Лондона; пакистанец белуджийского происхождения, радикально настроенный исламист, адепт Арабского халифата, совершивший каминг-аут в день своего избрания на пост мусульманского мэра) под банкомат и хот-спот… где я, тающими пальцами уставших рук, набрал, быстро и смело, код Пакистана: «92» … Медленно сходя с ума… Осознавая неоспоримый факт о том, что моя свобода рассыпалась синтетическим веществом на суицидальном лезвии ножа околокриминального джанки, – хипстера из бухты Сан-Франциско, в вечном «поиске варианта»… Рассыпалась: порнографическими картинками с Джорджем Бушем, на лентах современной поп-культуры постмодернизма, идеальной иллюстрацией моего одиночества; сейчас – последней в современном мире смертельной инъекцией натриевой соли в возбужденную плоть ретроспективной казни Хусейна; системой банковских переводов SWIFT… Авторитарной демократией стран Скандинавии и карликовых государств, с монархическим устройством… Англосаксонским правом на погребение; закрытым для посторонних клубом филателистов, где-то на окраинах города-спутника Боливийской столицы Эль-Альто, где, коренные индейцы Аймара, с массивными перстнями-печатками, с изображением фамильного герба, на тонких аристократичных пальцах загорелой руки, и старомодными карманными часами на цепочке, инкрустированных, по всей поверхности циферблата алмазами Калькутты, пили остывший кофейный сок, купленный утром, нового дня, в круглосуточных закусочных Питтсбурга, и неторопливо ужинали тушеными, в пряном томатном соусе, сингапурскими крабами, празднуя новый год по Восточному календарю, первого числа, месяца Шавваль, за игрой с Богом в арктический гольф …