Текст книги "Продолжение легенды"

Автор книги: Анатолий Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

ПРИЯТНОЕ УТРО

Но так легко отделаться нам не удалось. Даша прибежала встревоженная, растерянная и сообщила, что возле конторы собралось начальство, приехал парторг стройки и всю бригаду вызывают туда…

Вот это будет баня!

Больше всех раскричался, расхорохорился Николай:

– Я… я им с-скажу! Я им так и с-скажу! Я не боюсь, видали мы таких! Оп-палубщики брак гонют, а б-бетонщик отвечай? Что они думают, мы б-бессловесные? Они меня попомнят! Надолго!

– Да ты пойди им скажи, Коля!

– И с-скажу! Испугался? Нет! Я уже десять лет б-бетонироваю! Видали!

Всю дорогу он разглагольствовал, его словно прорвало.

У конторы оказалось много народу: восемь часов утра, пересмена. Москаленко стоит на крыльце красная, расстроенная. Ну и ночка! Не хотел бы я оказаться сейчас на месте Москаленко. На крыльцо вышел парторг. Начинается!..

Обком рассмотрел итоги соревнования…

Что такое? Мы смотрим друг на друга.

– …Бригаде Анны Москаленко снова присуждается переходящее знамя обкома КПСС…

Треск раздался у меня в ушах: это аплодировали.

– От их работы зависело начало перекрытия Ангары. Бригада с честью справилась…

– Они не знают ничего. Молчи, Коля! – зашептали девушки.

– …безобразное, возмутительное отношение со стороны руководства участка. Бригада простаивает часами. Только сейчас я узнал, что три четверти бригады отправили на уборку мусора, а бетонировало одно звено – и то «обеспечили» бракованной опалубкой!..

Вынесли красное знамя – опять аплодисменты. Москаленко, розовая, как девушка, взяла его, начала говорить приличные случаю фразы, сбилась, но потом перешла как-то само собой на недостатки и, оседлав своего конька, как принялась чехвостить начальника участка, электриков, опалубщиков – казалось, пыль столбом поднимается!

В толпе гоготали, парторг хмурился и делал пометки в блокноте, а она, маленькая, как петушок, сыпала словами, потрясая знаменем:

– «Иван Микитич, давайте же бетон, люди стоят!» Посылает к Габайдуллину: «Это пусть он обеспечит». А Габайдуллин поехал за картошкой в Кузьмиху. Заместитель говорит: «Я ни при чем, это пусть диспетчер». Что же это за издевательство?! Для кого же стараемся? Бездушные, беззаботные вы люди! А бригада стоит? А, чтоб вам ни дна ни покрышки, бездельники!

– Правильно, Москаленчиха! – орали в толпе. – Крой их! Снять их!

– Я с-с-скажу! – Николай, полный решимости, полез прямо через перила на крыльцо. Лег брюхом и перевалился под общий хохот. – Я д-докажу! Д-думаете, я испугался? Нет! Я десять лет бетонироваю!

– Ты к делу, к делу!

– А э-это не дело? Да? Он-ни думают, мы б-бессловесные!..

– Да кто они, Коля?

– Л-ладно! П-помалкивай там!

Долго нельзя было понять, что Николай хочет доказать. Видно было только, что у человека накипело. И простои, и приписки, и нехватка бетона. Наконец он выпалил:

– А если кто б-будет такую опалубку гнать, как сегодня, так я сам б-буду ему в морду!

– Ну-у! Уж так и в морду! Нельзя, Коля!

– А ты п-помалкивай! Пойди п-поделай брак, тогда запоешь. Я десять лет без брака…

Николая стащили под аплодисменты и смех; он продолжал махать руками, и его успокаивали.

Между прочим, начальник участка сообщил, что за сегодняшний брак бригада опалубщиков лишается прогрессивки и снимается с Доски почета.

Мы стали героями дня. Народ повалил на блоки; вынырнул как из-под земли Петька-фотограф и категорически велел нам сниматься со знаменем. Он щелкнул раз двадцать. Правда, карточек никто не получил и по сей день, но зато факт был налицо: нас снял собственный фотограф участка.

Николай был красный, потный и очень довольный собой: он в толпе сумел-таки досказать соседям свою мысль.

– Пошли купаться! – сказал он. – Я знаю одно место. Никому не говорил, а тебе скажу: вода теплая, как чай!

– Ну?

– Сам нашел! П-пошли, потому дома все равно мыться. А потом поможешь мне шифоньер тащить.

Я двинулся за ним.

– Ну, правильно я говорил?

– Очень здорово, Николай! – польстил я ему.

КАК ЖЕНА НА НИКОЛАЯ ШИПЕЛА

У них в комнате был тот веселый и свежий беспорядок, какой случается только в счастливый день получения новой квартиры. Еще чисто, пусто, но в углу уже свалены постели, стоят прислоненные к стенке спинки кровати, занавеска лежит на подоконнике.

Молодая чернобровая и тихая жена Николая засуетилась вокруг нашего шифоньера.

– Ой, да что же вы сами несли! Попросили бы шоферов, вы же заморились.

– Б-буду я их просить, горлохватов! – буркнул Николай, вытирая со лба крупные капли пота.

– Ну, ставьте пока так. Мойте скорее руки – будете завтракать. Опять где-то загулялось, солнышко мое рыжее?

– Н-не твое дело! – строго сказал Николай.

У жены его были замечательные глаза: карие, влажные, глубокие; когда она вскидывала ресницами и смотрела на меня, казалось, что она скажет сейчас что-то очень важное и хорошее, и хотелось ответить тем же.

– Вас звать Толей? А я вас знаю: мне Николай много про вас рассказывал и все хвалил, хвалил. Меня называйте просто Ганна… Извините, пожалуйста, вы видите, какой у нас беспорядок. Я тоже только что с работы, не успеваешь все…

– Вы работаете, Ганна?

– Мотористкой… Садитесь, садитесь же! Когда гости стесняются, я сама смущаюсь.

– Да я не голоден! Я пойду.

– А п-по шеям?! – заревел Николай, хватая меня за шиворот. – Садись по-хорошему, коль приглашают!

– Коля! Коля! Разве можно так с гостями? Ты с ума сошел! Боже, когда же я тебя выдрессирую?

Николай, не удостаивая ответом, плюхнулся за стол:

– Гони что есть!

– Какие у вас интересные стулья! – смущенно сказал я.

– А это Коля сам все сделал. Они складные. И этажерка такая. Мы на одном месте ведь долго не живем, часто переезжаем, вот и мебель такая.

– Почему вы переезжаете?

– Да как все строители. Стройка закончится – дальше. Что нам тут делать? Так и кочуем. Всю жизнь на колесах…

Она сказала это грустно, немного устало, печально улыбнулась и добавила:

– Вот и этой стройке скоро конец. Так у нас и получается: живем, живем в бараке, а как дадут квартиру, так и на новое место. Кто-то другой будет жить.

– А вы бы остались! – сочувственно сказал я.

– Ну, что вы! Разве вот этого рыжего удержишь?

– Уйди!

– Не ворчи, не ворчи! Ну чего ты стесняешься, ну скажи!

– Вот что. Т-ты трескай и не шипи…

– Коля уж и место присмотрел. Получило, горюшко мое, отпуск весной. Все добрые люди в дом отдыха, а он поперся на Братскую ГЭС. «Надо присмотреть», видите ли. Что да как…

– Николай! Ты был на Братской ГЭС? И молчал? Что там?

– А что? Камни в реке – во! Бурунища! Ворота. Пока город строят. А б-бетону там хва-атит! Поделаем еще браку!

– Расскажи про мошку, – сказала Ганна.

– А чего… кусается. Будем привыкать. Не к тому привыкали.

– Толя, вы кушайте, кушайте. Я же знаю вашу жизнь в общежитии. Это не дома, мамы нет… Хоть у нас попробуете домашнего супу.

– Ты… того, приходи… запросто, – проворчал Николай. – Жрать захочешь – обязательно приходи. Ганка тебя всегда накормит. Она славная…

– Вот… Первый раз в году похвалил, – и с улыбкой и с грустью сказала Ганна. – Ну скажи, ну где ты уродилось, такое чудо? А? Рыжий…

– Уйди!

Она, не обращая внимания на страшные гримасы, взяла его за уши и оттрепала. Я нагнулся над тарелкой.

– Не женись, Толька, – сказал он. – Будут тебе всякие тут… уши драть.

Он краснел, пыхтел, щурился, хотел грозно браниться – и не получалось.

ВИТАМИН «С»

Никого нет. Я на койке лежу один. У меня жар во всем теле и мутит. Только что мне снились яблоки. Холодные, упругие, в больших корзинах, покрытые капельками росы, кисло-сладкие. Мучительные, до дрожи вкусные яблоки. От этого кошмара я проснулся.

Сегодня я наконец понял, отчего меня мутит и что мне нужно. Я хочу яблок. Одно яблоко, пол-яблока, кусочек. Я не могу видеть на столе стеклянные банки с консервированными щами, огрызки селедки…

Я хочу яблок!

Утром ходил на рынок, но их, конечно, там нет; почему-то совсем устал, и нет сил съездить в Иркутск.

Будь у меня две тысячи рублей, я бы сел на самолет, полетел в Москву и привез бы яблок. Честное слово! Больше мне ничего не надо. Будь у меня двести рублей, я бы взял отпуск на полмесяца за свой счет и съездил бы…

С трудом достаю пиджак, выворачиваю карманы. С мелочью и с той же злополучной рваной трешкой тридцать два рубля.

Пришла уборщица Октябрина. Она тихо, как мышка, моет пол, и, когда она ползает на коленях и водит по доскам мокрой тряпкой, я рассматриваю ее худые, красные от воды руки, узкие плечики. У нее большие грязные босые ноги, потому что она шлепает по залитому водой полу.

– Октябрина, – говорю я, – вы положите у двери тряпку – мы будем вытирать ноги.

Она благодарно улыбается, и только теперь я начинаю понимать, какие мы все свиньи.

– Сколько вам лет, Октябрина?

– Двадцать два.

– Что вы? Вам на вид девятнадцать, не больше.

– Ну, вот еще! – смущенно и грустно смеется она. – У меня уже трое детей. Я старуха.

– Нет, вы очень молодая. Это хорошо, – утешаю я. – Это хорошо, что вы выглядите моложе. Только вы очень слабенькая. Вам не трудно мыть столько комнат? Вы не каждый день убирайте. Мы не будем сорить.

– А, ничего!

– Вы давно на стройке?

– Полгода. Мы ехали на Курильские острова, да тут застряли.

– А сами откуда?

– Курские мы.

– Почему же вы поехали?

– Там скучно.

– А здесь?

– Ничего…

– Ну, а почему же не сразу на Курильские?

– Да мы решили сначала в Сибири пожить несколько лет; поработаем, потом поедем дальше. Интересно мир посмотреть.

– Интересно?

– Интересно.

– А яблок вам не хочется?

– Хочется.

Она тихо и бесшумно исчезает, а я с новой силой ныряю в тоску. Как же достать яблок? Как?

В яблоках есть витамины. Кажется, витамин «С». Может, если достать витамин «С», перестанешь думать о яблоках?

Никого нет, поэтому я могу ругаться и стонать, пока одеваюсь. Это развлекает, и мне даже становится смешно. До аптеки далеко-далеко. Я иду, как пьяный, плохо соображая. А вокруг солнце, лето, жара! Только нигде – ни в магазине, ни в столовой, ни на рынке – нет яблок, нет груш, нет вишен, нет клубники. Есть соленая капуста в банках. Это тебе Сибирь. Когда сюда привезут, и привезут ли?

На коробочке витаминов, которые я купил в аптеке, дата выпуска: «Март 1952». До чего же старые! Это желтые шарики-драже, сладкие снаружи и кисленькие внутри. Написано, что надо принимать по 1–2 таблетки в день. Я съедаю десяток, еще и еще… Меня пробирает томительная дрожь от этого кисленького вкуса, даже появилась легкая оскомина. Это витамин «С», тот, что есть в яблоках! Когда ешь яблоки, то тоже кисло во рту и оскомина. А то еще бывает виноград – прохладный, упругий, и в нем желтые зернышки просвечивают изнутри.

ЕСТЕСТВЕННЫЕ ЯБЛОКИ

Коробочка с витаминами стоит на подоконнике, но меня уже тошнит от них. Я хочу яблок!

У меня есть двадцать девять рублей с заклеенной трешкой. Одеваюсь и думаю: наверно, я все-таки заболел. Голова гудит, ничего не соображаю. Если бы яблок, таких, какие я летом ел дома, я бы сразу ожил и выздоровел!

Когда я выздоровею, я напишу в газету заметку под названием «Автобусиада»: «Гнев, о богиня, воспой пассажира во граде Иркутске…» Но Троянская война – ничто по сравнению с тем, что творится у нас при посадке в автобус. Я стою и чуть не плачу. Я не могу пробиться. А мне нужно во что бы то ни стало в Иркутск за яблоками.

Если бы передо мной оказался тот начальник, который ведает иркутским транспортом – древнеегипетскими трамваями, законопаченными автобусами, которые ходят через час, – с каким наслаждением я вцепился бы ему сейчас в горло! С каким наслаждением я сжал бы горло тем, кто не привозит в разгар лета яблок, кто не может дать нам прачечную, кто задерживает выдачу аванса!

После обеда я все-таки добрался до Иркутска. Билет стоил два рубля; у меня осталось двадцать семь.

Магазины. Лотки. Закусочные. Столовые. Рестораны. Яблок нет. Я выпил стакан газированной воды, и во мне поднялась целая буря, бросало в жар и пот. Да полно, яблоки ли мне нужны? Может, это брюшной тиф? Нет-нет, надо искать!

Мне все казалось, что я увижу где-нибудь на витрине яблоки или что-нибудь из фруктов. Вот-вот, кажется, увижу. Бежал, полз, добегал, жадно шарил глазами по стойкам – нет, нет!.. Только банки, банки, консервы, консервы…

А в Москве чуть ли не на каждом углу сейчас палатка или лоток с апельсинами, с арбузами, с виноградом и яблоки в соломе, душистые, скрипучие. Не схожу ли я с ума? Это уже какая-то мания. Как далеко Москва!

Последняя надежда – центральный рынок. Я понимал, что и там нет, но пошел.

Боже ты мой, чего только не продается на белом свете! Рыба – да такая, что в Москве и не увидишь! Мясо всех сортов, кедровые орехи, соленые огурцы, бочки с медом, квашеная капуста и мука. Веселый шум, гам, толкучка, зазывания!

– Толя! Толька! Толька-а!

Не меня ли зовут? Я обернулся… и чуть не ахнул. В рыбном ряду в брезентовом фартуке, с огромной рыбиной в мокрых жирных руках стоял за весами… Гришка-жадюга, попутчик по поезду!

– Гришка! Здравствуй! Ты как здесь очутился?

– Ого-го! Дела! Целое кино. Я вот чем занялся. Правду говорили, что в Сибири не пропадешь.

– Гришка, скорее рассказывай. Ты же на Братскую ехал!

– А ну ее! Приехали мы, понимаешь, в лес, заперли в дебрю – ни кола, ни двора, руби! Поразведали мы, столковались с местными. «Куда! – говорят. – Живем, как волки, денег – ни-ни, а что заработаешь, сам же и прожрешь. Картошки полгода в глаза не видели». Работают в накомарниках – гнус заедает, хари распухшие – во! Ну, я на попутную – и сюда, на Иркутскую. Тоже хороша! Я на Байкал. Говорили, на Ольхоне рыбаки зашибают. Порыбачил – вижу, не то. Как кому повезет: иной с тысячами, иной без штанов. Вот подобрал себе дело: вожу омуль с Ольхона. Там, на берегу, рыбаки по рублю отдают рыбищу, а тут двенадцать целковых кило… Уже две тыщи наторговал. Перевозка вот трудна – ловят. Хочешь омуля, я тебе за полцены отдам! Жирный, подлец, во-о!

Он поднял за хвост большую рыбу, а меня затошнило от одного ее вида.

– А как же Димка Стрепетов, Васек, Иван Бугай?

– Те, шалопаи, работают. Им что! Ничтожный народ. Посмеиваются, говорят: «Нам и тут хорошо». Лешку чуть не прибили.

– Как?

– На картишках! Я с самого начала понял, что он за птица. Сел играть в компании, обыграл дружков-то на полторы тысячи – и драпать. А в лесу куда убежишь? Схватили. Он говорит: «Я пошутил». Ох, и дали ему внушение! Плакал, карты порвал… Да расскажи сам – что ты? В Иркутске устроился?

– Я тут на стройке бетонщиком…

– Ну вот, я так и знал! Балда! Я сразу, как приехал, понюхал, смикитил: нет, этот квас не про нас. Хочешь, бросай грязную работу, я тебя в свое дело введу? Мне без помощника трудно. Будем на пару возить: безопаснее. Зашибем тысяч по восемь – домой махнем. Еще и в Москву доставим, там он целковых по двадцать кило. Знатная рыба! Экстра!

Я бессильно махнул рукой и быстро, качаясь, пошел прочь, не обращая внимания на Гришкины удивленные восклицания: «Что ты? Что ты? Куда ты?»

Задыхаясь, сделал круг по базару, остановился сообразить: куда я бегу?

И в этот момент прямо перед собой я увидел яблоки.

Впрочем, у меня так шумело в голове, что я мог принять за яблоки какую-нибудь зеленую репку. Нет. Под навесом в маленьком ящике лежали крохотные зеленые пупырышки, вроде того зеленчака, который весной ветер сбивает в саду. Высокий симпатичный человек кавказской наружности стоял в переднике за весами и весело выкрикивал:

– Вот кавказские, естественные, натуральные яблоки! Белый налив!

Они стоили тридцать рублей килограмм. Я взял полкило, положил в рот штучку, раздавил зубами – и почувствовал терпкий, кислый-прекислый вкус, настоящий яблочный вкус. Знаете ли вы, что это такое?

Потом я очнулся, сидя под каким-то ларем на досках. Странно, что меня не забрал милиционер.

Я пошел к остановке, и «автобусиада» повторилась. Дома я был часа через четыре, если не позже. Последние силы ушли на то, чтобы подняться по ступенькам в общежитие.

Да, спекулянту оказалось легче доставить зеленчак в Сибирь с Кавказа, чем некоторым выпускникам торговых техникумов – хм! – с Украины или, скажем, из Средней Азии. Какая насмешка! Это были последние четкие мысли у меня в тот день. Ночью «скорая помощь» забрала меня в больницу.

СТРАНИЦА ИЗ БЛОКНОТА. ЧЕРНОВИК

Мама моя родная, здравствуй!

Как ты живешь? Почему ничего не пишешь? Как твои глаза? Я получил только то первое письмо, в котором ты столько ахала и охала обо мне.

Не надо! Ради бога, не беспокойся ни о чем! Если бы ты знала, как здесь хорошо, как я хорошо, удачно устроился! Ребята в общежитии хорошие, бригада у нас замечательная, самая передовая на стройке.

В Сибири, оказывается, очень много молока. Мне оно уже просто надоело: молоко и молоко на каждом шагу.

Работа у нас хорошая, очень интересная. Я ничуть не жалею, что приехал сюда. Насчет вещей не беспокойся, еще раз подтверждаю: костюм у меня есть, до зимы далеко, а из первой же получки отложу на пальто.

Здесь у нас весело: есть клубы, кино, танцы. А если хочешь, садись в автобус и поезжай в Иркутск – там есть все, чего твоя душа желает. На рынке можно достать все: яички, омуль, фрукты.

Кто тебе говорил про мошку и комаров? Я еще, сколько живу здесь, не видел ни одной мошки, ни одного комара. Это в глухой тайге, а у нас природа и погода совсем такие же, как в Подмосковье, абсолютно никакой разницы, только цветов море и сопки высокие, непроходимые…

У меня просьба: если случайно увидишь Сашку, передай ему от меня привет и скажи, что я хотел бы ему написать, но не знаю адреса их новой квартиры.

Вот пока все.

Береги себя. Не беспокойся обо мне. Никаких денег не смей одалживать и высылать! Знаешь, сколько тут бетонщики зарабатывают? До полутора тысяч в месяц!

Куда мне девать столько денег? Я решил собрать немного и тогда пошлю тебе. Ведь твоя шубка уже совсем износилась.

До свидания! Крепко, крепко целую.

P.S. Да! Я тут несколько дней приболел немного.

Ты просила говорить правду о своем здоровье, так вот сообщаю. Но это чепуха, ты не беспокойся – это от перемены климата.

Передай, пожалуйста, Виктору, чтобы он не писал мне писем. Я ему не отвечаю, а он все пишет и пишет.

Четвертая тетрадь

ПАЛАТА НОМЕР ПЯТЬ

– Ax ты, дрянь этакая! Ах ты, ничтожество! Я с тобой разговаривать не буду. Убери свою койку! Иди к сумасшедшим в палату – там тебе мозги вправят! Уйди вон, или я уйду!

– Мишка, ты взбесился…

– Да, взбесился, потому что с вами тут нормальному человеку не выжить. Приезжают, понимаешь ты, сопляки, баре, от горшка три вершка, мамкино молоко на губах не обсохло – и разевают пасть. Им тут, видите ли, не нравится! Ух, я бы вас выпорол, я бы о вас двадцать ремней порвал!

– Потому что ты ничего лучшего не видел!

– Видел, брат. Я шесть лет в твоей Москве жил, всю Стромынку своими боками повытер, каждый день в восемь сорок пять бежал по Охотному на занятия. Я Москву лучше тебя, сопляка, знаю – и Сибирь знаю получше! Вы хотите, чтобы все было готово. Вы хотите, чтобы от Иркутска до Якутска ходило метро, а в Кузьмихе открылся Большой театр. А то, что это джунгли, ты знаешь? Джунгли! Аляска! Антарктида! Человек, который ушел от железной дороги на сто верст, – это Кук, Магеллан, Пржевальский! Сибирь никто не трогал, не знал и не ведал. Сибирь – как неоткрытая планета, это – такое богатство, что хватит всему миру! Ты знаешь, что мы сейчас вот на угле сидим? Да-да, под твоей койкой уголь! Вон в Кузьмихе им печи топят, под гору за ним ходят и ковыряют из ямы лопатой. Пойди посмотри. Ты ехал – ты знал, куда ты едешь? Тебя позвали открывать, тебя позвали по колено, по шею в болоте прокладывать дорогу, а ты скрипишь: Сибирь оказалась плоха, метро нету. Уйди, убью тебя!

– Но открывать можно и по-человечески!

– Что значит «по-человечески»? Ты, может, хотел бы получить коттедж? На «ЗИМе» ездить на работу? А кто «ЗИМы» делать будет? Четыре несчастных десятка лет прошло, как гиблая, оборванная и варварская Россия задышала свежим воздухом, начала что-то строить. Голодные рты, голые пуза, тьма, полтора «форда» на всю империю, да и те иностранные, голыми руками огонь брали, дрова ломали, голодали, совершали чудеса, мир спасли от фашизма – и строили, перли, шли. А ты хочешь уже на «ЗИМе» ездить? Ты решил, что уже все кончено? Все, мил друг, только начинается! Да! Только начинается! Вы приезжаете и ждете всего готовенького, ждете квартиры с телефоном и газом, ждете, что Чижик уже не пьет, а торговые точки завалены ананасами. Может быть, я тоже хочу ананаса, того, что на Арбате, в магазине «Фрукты», по шестнадцать рублей кило! Так сначала, милый, построй здесь Москву! Земля состоит, к сожалению, не только из столиц. В крупнейшем городе Восточной Сибири Иркутске только одна линия трамвая, и люди еще не видели троллейбуса. Ты понимаешь? А вокруг целина, дебри! Рано нам с тобой говорить о спокойной жизни, ой, рано!.. И кто хочет прожить в наше время достойно и по-человечески, а не паразитом, – тот поднимает целину, прикладывает руки свои, а не смердит!

– Все это, Миша, я понимаю. Помнишь, я с тобой согласился, что, если бы Америка перенесла хоть половину того, что перенесла Россия, она бы не достигла и сотой доли…

– Ты смотри на дух, смотри на темпы. Зачем далеко ходить? Посмотри, что мы вынесли только за одну войну! Они только наживались, только загребали. А мы жизни клали, пот свой и кровь. У тебя же отец погиб – за что он погиб? За что мы с тобой погибнем, если это будет надо?

– Миша, все это я понимаю… И можешь не доказывать мне, что наша страна сделала чудо в невиданный срок. То, что Сибирь – неоткрытая планета, для меня немного ново, но меня и это не смущает: я согласен ее открывать…

– Он «согласен»! Так знай, что никто тебя не просит, никто тебе не кланяется! Ты должен! Ты понимаешь, никто тебя не просит! Не хочешь – иди себе ко всем чертям, и проживешь жизнь спокойно, уютно, удобно, и руки не замараешь. Копти себе! Сколько людей коптят! Но только если ты настоящий человек, ты не можешь жить спокойно. Ты должен совершать великие открытия! Слышишь! Че-ло-век!

– Согласен. Должен. Должен! Я за тем сюда и приехал. Но когда я встречаю свинское отношение, когда я вижу, как много в мире паразитов…

– У тебя опускаются руки и ты говоришь «мама»?

– Нет. Но мне тяжело.

– Становись сам паразитом. Я подсказываю тебе хороший выход. Блестящий! Ну?

– …

– Что же молчишь?

– …Если ты настоящий человек, ты не можешь жить спокойно!

– Иди ты!..

– Заругался. Неплохо. Так вот, давай сядем рядом и будем выть. Авось паразитов станет меньше. А ты!!! А ты… что ты делаешь, чтобы их стало меньше? Ты только плачешь! Ты испугался? А морды им бить ты не пробовал? Свои первые шаги на стройке ты ознаменовал тем, что научился приписывать? Хорошо, далеко пойдешь… Не-ет, брат! Нельзя жить серединка на половинку, не устоит хата с краю. Прошло сорок лет эпохи, когда существуют только два полюса: если ты поёшь не с нами, ты против нас. Что это за усталость от борьбы, что это за паника перед лужей? Я поражаюсь: вы рассуждаете о том, что каждый строит только свое собственное благополучие, что в мире паразиты живут лучше честных людей! Пищите, ноете, хнычете, испугались! Чего? Посмотрите на народ, на эту невиданную в истории силу! Приложите свои руки, набейте мозоли, а не хнычьте, не путайтесь под ногами! Делать надо, а не болтать! Ух, я не-на-ви-жу!

– Ты прямой, как доска, тебе бы только доклады сочинять! В конце концов, всякий человек имеет право на поиски и переживания!

– Нет! Нет у тебя такого права! Закройся одеялом с головой, заткнись и переживай, а мне не смерди! Ты мне надоел! Понимаешь, на-до-ел!

Он схватился за руку и быстро вышел. Я остался сидеть злой, раздраженный, и опять все мысли смешались, перепутались. Ветер хлопал форточкой, натягивал пузырем марлю, которой затянуто окно. Вдруг в коридоре затопали, зашумели. Голос сестры:

– Главврач! Главврач! Ольхонский из пятой палаты на ступеньках лежит! Санитаров!

Я выскочил, бросился вниз. У выхода во двор, на бетонном крыльце, санитарки поднимали Мишу. Ступеньки были облиты кровью. Лицо его пожелтело, как у мертвеца, он был без сознания. Бинт был сорван, и из раны прямо на каменные ступени комками ляпала кровь. Пока его донесли в перевязочную, протянулись следы по лестницам, коридорам. Метались врачи, впрыскивали камфору, слышалось: «Кислород! Кислород!»

Меня стал бить озноб. Мишу, такого же желтого, без сознания, принесли и положили в кровать. В коридоре мыли полы.