Текст книги "Продолжение легенды"
Автор книги: Анатолий Кузнецов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
ПИСЬМО ОТ ВИКТОРА
Здравствуй, лопух!
Интересно, почему ты не отвечаешь на мои письма? Может, ты, старик, сделался идейным товарищем? Делаешь биографию? Что ж, это забавно. Впрочем, в нашем мире целина или Сибирь – весьма и весьма желательный (и убедительный!) пункт автобиографии, как говорит мой гениальный папахен.
Да, Толик, в этом отношении ты, может быть, и прав. В жизни нужно играть по крупной – и без сентиментов. Люди – волки, шакалы. Если ты зазеваешься или пойдешь наперекор, тебя попросту сгрызут. Лучше вой по-волчьи, хапай и не зевай!
Твои передовики плевать хотели на оное «светлое грядущее». Деньги да квартира, пожрать да напиться – вот все их интересы. Животная жизнь. Предвкушаю, чего-то ты мне нарасскажешь, когда встретимся! Надеюсь, теперь уже скоро?
Ну, напишу о себе. В техникум принят. Но было дело с большим скрипом. Папахен и мамахен на радостях обещают мне мотороллер. Хорошая вещь – и не так уж дорог. Будем гонять, Толъка! Я даже ходил в магазин, присматривал. Скажу по секрету, что родитель затеял сейчас одну авантюру, и, если она выгорит, прибавочная стоимость для роллера будет!
Пока я добыл магнитофон «Яуза», записываю с приемника джазы. Эх, Толя, «буги-вуги» – доисторическое дерьмо! Мы тут в одной компании затеяли попробовать «рок-н-ролл». Говорят, потрясающая вещь. В Москве появились новые туфли на каучуке – мечта! Мне шьют костюм из импортного материальчика. Короче: пора обретать человеческий облик.
Задумал я, старик, между прочим, жениться. Знаешь, в жизни, как говорится, не повредит. Юнка, кажется, не против, но у нее хахалей, как всегда, легион, – попробуй перепижонь! Впрочем, я заливать умею, ты меня знаешь. Эх, Толя, я здорово изменился! Тебя не шокирует мое письмо? Весело что-то!
Будь здрав и ради бога черкни же наконец, жив ли ты. Мне ведь ужасно интересно все-таки. Постарайся поскорее приехать, да гульнем вместе тут «с веселой братвой, по прозванью шпаной», как поется в одной уркаганской песне. Ты знаешь, сейчас в нашей компании признак хорошего тона – воровские песни. Экзотика! Сила!
«Подлюга Муська, ты меня любила…»
Жизнь, Толя, жизнь – лафа! Не теряй времени, юность проходит. Жги!
МОРЯКИ УМИРАЮТ В МОРЕ
Утром пришла страшная весть: умер наш Захарыч.
Он умер в ночь, собираясь на смену, налаживая мотор. Все самосвалы разъехались, а «МАЗ» Захарыча почему-то стоял. Диспетчер окликнул его – не отвечает. Подошли – а старик в кабине за рулем уже холодный: остановилось сердце.
В то утро дверь в нашу комнату перестала закрываться: у Захарыча оказалось столько знакомых, столько людей было потрясено его смертью, они прибегали – многих мы никогда не видели в глаза – и спрашивали, спрашивали, как будто мы что-то знали.
Захара Захарыча в общежитие решили не перевозить. Его костюм пришел взять кто-то из шоферов; старика обрядили там же, в гараже, в красном уголке. Когда мы с Петькой прибежали туда, он уже лежал на составленных столах – спокойный, с корявыми, плохо сложенными на груди руками; волосы его опять показались мне серыми на белоснежной подушке.
Стулья в красном уголке составили в угол, и было как-то полутемно и неуютно; все время входили и выходили люди, шаркали ногами. Стоял почетный караул; никто не плакал.
В углу профорг шептался с шоферами насчет красного сукна, подушечек для орденов и гроба:
– А доски пусть возьмет на рембазе, я уже договорился… А ты, Нехода, повезешь завтра, слышишь? Машину приведи в божеский вид. Борта опустим, поведешь на первой скорости…
– Знаю…
– Да, а какое же понесем знамя?..
Мы с Петькой постояли, помолчали, и нам показалось, что мы чужие и лишние и наш «батя» – уже не наш. Вот он лежал, и его тут не было. Мы отправились домой…
Похороны состоялись на другой день. Собралась огромная толпа людей, и опять никто не плакал. Фальшиво играл клубный самодеятельный оркестр; день был пасмурный; сырой ветер трепал знамя, заворачивал на грузовике красное сукно. Шофер не мог пристроиться к идущим. Процессия вдруг разрывалась, кричали: «Подождите!» В кучках у ворот переговаривались:
– Он с какого участка?
– Не с участка, из гаража. Помнишь, в наш двор трубы привозил?
– Так это он?
– Ну да!
– Вот так: был человек, и нет его…
В сопках строителями положено начало небольшому кладбищу – с десяток холмиков. Странное, невыносимое чувство давит меня при виде вот таких глухих сибирских кладбищ, где нашли конец пути буйные головы, неспокойные сердца, занесенные бог весть куда освоители земель. И вспомнилось, как однажды говорил один старый рабочий: строители приходят и уходят, и после них остается не только станция, но и десяток могил. Моряки умирают в море, а строители – на стройках.
Постель Захарыча комендантша унесла, и осталась голая железная кровать. Мы с Петькой присмирели и старались не смотреть в угол. После Захарыча остались только пустой чемодан, бритвенный прибор и недочитанная библиотечная книга «Искатели».
Нужно сказать, что все происшедшее я впервые осознал только через несколько дней.
Шел со смены, уставший, взмыленный, сел отдохнуть в траве, на склоне у деревянной лестницы. Светило красное закатное солнце; спешили домой кучки рабочих; урчали, ворочались внизу самосвалы. Пахло пылью, железом; стройка шумела и звенела, как всегда. Я засмотрелся и задумался.
Захарыч… Человек… Он растворился в жизни весь, без остатка. Он ничего не нажил и не оставил никакого барахла. Водил в революцию броневик, строил заводы, возил снаряды под Ленинградом, валил кубы в Ангару – этому он отдал всего себя.
Внизу подо мной течет в новом русле река, стоят стены, – как узнать, как выделить, что сделал тут Захар Захарыч? И, тем не менее, тут дело рук его, тут!
Его памятники по всей стране – всюду-всюду! – безымянные, огромные, живые. Что холмик в сопках? Простая условность! Захар Захарыч не там, он весь целиком в гуле и движении мира.
Смогу ли я быть таким? Вот Миша Ольхонский, Леонид-сибиряк или – вспомнились! – Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек – они, пожалуй, будут. А Гришка-жадюга? А Лешка – добродушный вор? Какой памятник останется после него? Стопка ворованных стаканов и колода карт… А Витька, нашедший «в нашей жизни клад»?..
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Путник, проезжающий через станцию, турист-путешественник или художник, если ты будешь смотреть когда-нибудь Иркутскую ГЭС, ехать в поезде на ее энергии или читать книгу при ее свете, ты знай, что эти серые стены, эти быки и водосливы, ставшие поперек Ангары и поднявшие ее на тридцать метров, сделаны нами, бетонщиками, вот этими нашими руками.
Ленька-сибиряк копал землю и строил опалубку для них, Кубышкин скручивал арматуру, Петька-фотограф тащил свет, а Захар Захарыч возил щебенку; крепкие и веселые девушки наши укладывали бетон, и Тоня поливала его из шланга, а Даша заботливо укутывала брезентом.
Мы мучились от жары и жажды летом и замерзали зимой, мы жгли по ночам костры, проливали бетон на эстакаду, делали брак, исправляли, получали знамена, рассказывали детям легенды. Нам хотелось яблок, и у нас болели руки.
Это была наша жизнь. Я говорю – наша, потому что стал настоящим строителем и не представляю себя другим.
Станция вступает в строй, и мы сворачиваем по житки. Рыжий Николай взвалит на плечо свои складные стулья, Валя заберет Вовку из детского сада – и мы уедем. Вот так. Я как выехал из дому в дальнюю дорогу, так и еду, еду…
Наш паровоз, вперед лети…
Может, мы направимся на Братскую ГЭС, где мои далекие Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек натянули палатки, валят сосны и таскают бревна – язык на плечо. Там еще нет бетонных работ. Они будут, когда приедем мы.
Мы еще встретимся, Димка! Мы еще вместе будем учиться, Иван, в институте – береги свои учебники.
У меня нет ваших адресов, только фамилии, но я твердо верю, что мы встретимся, потому что дороги строителей пересекаются.
Вот с тобой, Витька, мы, пожалуй, не встретимся… Если ты и закончишь свой торговый техникум, ты ведь все равно не приедешь сюда: ты по блату устроишься в столице. И ты всю жизнь проживешь волком, так никогда и не узнаешь, бывает ли на свете настоящая жизнь. Эх, дивно мне и обидно: что же с тобой случилось, кто тебя сделал таким? Откуда столько гадости, столько трусов? Болван ты, Витька, ой, болван же ты какой… и враг!
Да, я теперь вижу, что мы с тобой стали врагами. Я не мог писать тебе, мне было очень трудно. Но твое первое присланное сюда письмо камнем легло мне на сердце. Ты не жди меня в своем любопытном лесу; и мама твоя не дождется кедровой шишки. Я не могу тебе ответить одним словом, я написал записки. Они – со всей правдой, со всей искренностью и болью – ответ тебе. А если кто-либо расценит эти записки как вызов, то и тут он не ошибется. Да, готовься!
Мы будем вас уничтожать. Все в мире только начинается! Нам много еще предстоит в жизни борьбы. Наше поколение только вступает в нее.
Мы принимаем эстафету от Захара Захарыча. Слышите вы, строители собственных дач! Слышите, хлюпики, впадающие в панику перед лужами!
Да, пожалуй, я понемногу становлюсь зрелым, потому что начинаю кое-что понимать… Наверно, зрелыми люди становятся тогда, когда понюхают пороху в жизни. Жизнь! Нет, она не принадлежит вам, клопы и трусы! Жизнь принадлежит людям, которые строят не только свое собственное благополучие. Они – соль и гордость земли. Без них вы пропали бы в двадцать четыре часа, и они же вас сметут метлой! У них солнечные сердца, а руки – ох, и крепкие, мускулистые, в кровавых мозолях! Эти руки сумеют построить удивительную жизнь, и ее приход никто, ничто, никогда не остановит!
Начало следующей тетради
В ДОРОГЕ
Не засиживаться! Ведь дома ждет стирка, а если мой фотограф загулялся, то и обед. Я торопливо зашагал к общежитию, но кто-то окликнул:
– Ахо! Старый знакомый! Как жизнь молодая?
Первыми бросились в глаза золотые зубы. Мой «рвач» был в новеньком, с иголочки, шевиотовом костюме, в фетровой шляпе, модельных туфлях.
– Вы, видно, в гости? – улыбнулся я.
– Почти. Крестины у меня. Вот послали бабы в магазин.
В руках он держал плетеную корзину, из которой торчало десятка полтора запечатанных сургучом горлышек.
– Детишкам на молочишко?
– Го-го-го! Да ты, парень, востер! – с искренним удовольствием рассмеялся он, тяжело хлопая меня по плечу. – Ну-ка, пошли ко мне.
– Что вы! В таком виде…
– Ни-че-го! Все мы работяги, народ свой. Пошли! – Он зашептал: – С девочкой, слышь, познакомлю. Эх, губки!
– Нет, спасибо. Не хочу. Устал.
– Как хошь. А жаль! Работать-то еще вместе придется. Ну, будь! Еще встретимся!
– Да… Мы еще встретимся.
А дома Петька, к счастью, сварил обед. На койке в углу уже была свежая белоснежная постель, и на ней сидела новая личность.
Итак, на место Захара Захарыча к нам поселился самый что ни на есть настоящий хохол, чернобровый, статный, смуглолицый, и уже ругался:
– Оце менi цii фотографи! Як почне карточки робить, то тiкай з хати.
– Ладно, – говорил Петька, прихлебывая щи. – Ты вот что – слышишь, Васыль? – будешь шуметь, я за цветную возьмусь. Отравлю тебя, к дьяволам.
– Iди, чортяка, я тебе сам отравлю!
– Ну-ну, помалкивай, паря! Сопли утри.
– Сам утри. Хочешь знiмать – iди в калiдор, хоч утопись там у свойому закреттелi-проявiтелi, а менi тут вiкна не завiшувай! Не завiшувай, говорю!
– Да ты кто такой? Это хамство: заявиться в чужую комнату и сразу наводить свои порядки! Да мы тебя вышвырнем!
– Хто? Ти? Попробуй! А ну-ну!
Петька стал закатывать рукава. Я подоспел вовремя, чтобы усадить его. Васыль принялся жаловаться, что он меняет уже третью комнату – и все попадает на фотографа, а он готовится в техникум, ему нужны свет и тишина. Через пять минут он уже кричал о другом:
– Ви байбаки! Ви свинi! Розвели тут свинюшник i сидять, як кнури! Чого твoi штани на столi лежать? Toбi шкафу нема, да?
Потом он прицепился к тому, что мы не снимаем сапоги за дверью, что у нас душно. Мы с Петькой только переглянулись: «Да-а…»
Васыль лег, накрылся с головой, но тут же вскочил и так, сидя на постели, кричал и болтал, к нашему неописуемому ужасу, весь вечер. Поведал, что он плотник и у него есть грамоты, что техникум, в который он готовится, заочный, показал свои книги, тетрадки, задачники, сообщил, что у него «дiвчина на Украiнi така, якоi на свтi нема», и прочел письмо от матери-старушки из села Старые Петривци: «Дорогий синочку! А еще посилаю тобi сала та груш десяткiв зо три. Та все плачу, щоб ти не похудав…»
– А где сало? – осведомился Петька.
– Еге! Я вже з'iв!
– А еще будет?
– Буде!
Этот чертов Васыль пришел – все перевернул, взбудоражил нас. Мы погасили свет, но спать не хотелось. Лежали в темноте, молчали. Потом Петька нерешительно спросил:
– А какие документы нужно для техникума?
Васыль подхватился с кровати, как бомба. Он, шлепая ногами, сначала побежал к выключателю, зажег свет, а потом уже, стоя посредине комнаты, завопил:
– Ах, трясця б тобi побрала! Та ти ж дурний, що ти ранiш думав? Ти ж електрик, тобi ж учиться та учиться! Треба учиться, поки молодий, а то потiм тебе й дiдько не заставить за книжку взятися! Вставай, паразит, стiльки дорог перед тобою, а ти тут закопався! Вставай, пиши заявленiе. Вставай, та вставай же!
Он тащил одеяло, бросал подушки. Петька моргал глазами и чесал в затылке. Они сели за стол и стали планировать Петькину жизнь. До меня, к счастью, в эту ночь очередь не дошла.
Но я сам уже не спал до рассвета и думал: в чем же дело? После школы был такой ужас, а теперь действительно передо мной открываются везде дороги. Что случилось с моими глазами и со мной? Нет, я, конечно, ни за что не останусь просто бетонщиком. На следующий год подам заявление в заочный строительный институт. Практика на производстве есть, за зиму можно подготовиться, все повторить и осилить немецкий.
«Нужно достать учебники, – думал я, – купить будильник. Нужно научиться не уставать на работе; после смены должен быть еще второй полный рабочий день; нужно сидеть по вечерам при лампе, читать новые книжки, не пропускать кино и газет, научиться быстрее собираться утром и высыпаться за шесть часов…»
И учиться, учиться!.. Долгие, многие годы. Мне хотелось сейчас же вскочить и бежать, покупать тетради, чернила, у меня руки чесались: я соскучился по всему этому!..