Текст книги "Дельфиний мыс"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава 4
БУХТА АМФОР

– Ты что это разорался? – спросил Миша – Опять родичи допекли?

– Отстань.

Уперев локти в колени, Катран смотрел в море.

– А зачем курортников приволок?

– Жалко? – угрюмо спросил Катран.

– Нет. Но у таких, как он, случаются солнечные удары, а она…

– Не твоя забота, – прервал его Катран и умолк.

Насупился. Притих.

Миша незаметно глянул на него и отвел глаза.

До чего ж непривычно было видеть Катрана неподвижным и молчащим!

И еще было очень странно, что он не развивал дальше плана, предложенного им на плотике, об использовании этого круглощекого и его сестры в каких-то своих корыстных целях. Миша сразу возразил ему, и как орал, как разорялся Катран! Чуть не с кулаками лез. А тут словно язык проглотил.

Что с ним?

Утром еще, когда они спускали с камня ребят, Катран был ничего: взбалмошный, веселый, как всегда. А вот когда они стали нырять за амфорой, что-то вдруг вселилось в него. Озлился. В чем дело? День был не из удачных. Амфора лежала на слишком большой для ныряния с маской глубине и сильно вошла, словно вцементировалась, в твердое дно, и они который уже день подрывали ее лопаткой и ломиком.

– Может, рыбу половим? – спросил из пещеры Костя.

– Не надо сегодня, – сказал Миша.

Ему в самом деле было не до рыбы. Рыбу хорошо ловить, когда нечего делать и на душе спокойно.

Миша встал, вытянулся, прошелся по громадной плите и снова кинул взгляд на Катрана. По согнутой, напряженной спине его, точно Катран держал многотонный груз, было видно, что ему плохо. Но лезть с расспросами было нельзя.

Миша отвернулся от моря и, слегка пригнувшись, вошел в полусумрак и прохладу пещеры.

Это была глубокая и сухая каменная пещера, в ней они в особых нишах, задвинутых на всякий случай камнями, хранили закидушки для рыбной ловли, спички, перочинные ножи, флягу с пресной водой, закопченный котелок, в углу – дрова для костра и несколько банок консервов – свой НЗ. Мало ли что может случиться на мысу! И еще лежало там несколько книг, обернутых в целлофан, которые можно было без конца читать и перечитывать. И про себя, и вслух. Впрочем, ребята напрасно прикрывали ниши камнями: ни один человек еще, кроме них четырех да того таинственного моряка, не бывал здесь: мыс был неприступен со всех сторон. Справа – стена отвесно падала в море, даже горная ящерица вряд ли пробежит; сверху – острие гладкого носа, даже трава не смогла протиснуть в трещинки корешки и укрепиться на нем; внизу – море, и над ним козырьком нависает толстая плита, на которой сидели трое ребят; никак с воды не закинешь на нее руку, не заберешься сюда, даже если ты кончил цирковое училище. Был сюда только один путь, – слева, невидимый и сумасшедший, если разобраться, путь по стене. И только четверо сумели преодолеть его…

На стене пещеры – в стороне от трех кем-то процарапанных букв белели огромные буквы их инициалов. Каждый собственноручно вывел их краской. А еще в пещере лежала мина, огромная пустая рожковая мина с проржавевшим корпусом, мина, которую они отыскали на берегу и втащили сюда. И хотя к ней давно все привыкли, из-за нее в пещере было тревожно, неуютно. Но с какой силой тянул их к себе этот неуют!

Почему? Может, потому, что так бешено колотится сердце, когда, рискуя свалиться в море, бежишь сюда по стене. Может, потому, что сюда не доносится визг и хохот пляжа, а ведь так хочется иногда спрятаться от суеты, от всех. А может, потому, что здесь часто приходят в голову самые неожиданные мысли и мыс, мыс Мужества, будто покачивался, как нос гигантского корабля, уходящего в главный рейс твоей завтрашней жизни.

Может… Нет, нельзя объяснить, почему так тянул к себе этот мыс.

«Ха-ха-ха!» – захлюпало, заухало, загремело под ними – это Дельфиний мыс втягивал в подводный грот под пещерой море: вода с силой рвалась в образовавшуюся пустоту, напирала со всех сторон, оголтело лезла, выла, пенилась, чтоб через несколько минут выхлестнуться наружу и снова с натужным смехом хлынуть под пещеру. Здесь всегда был ветер и волны, и в зависимости от силы напора воды море то хихикало, мелко и мстительно, то сокрушенно, потерянно охало, то бессовестно и злобно хохотало.

Да, еще вот и поэтому, из-за этих человеческих и нечеловеческих звуков, полных угроз и загадок, тянуло их на мыс.

Ребята молчали, точно Катран заразил всех странным молчанием. В нем было что-то неясное, недосказанное, горькое. Миша не любил много говорить, но это молчание стало тяготить и его.

Или он что-то не так сделал? Кого-то обидел?

– А Илька сегодня был молодцом, – сказал Миша, чтобы рассеять молчание, и вышел из пещеры. – Ведь больше половины пути прошел…

– Самого легкого, – уточнил Толян.

– Ну и что? Главное, что он решился, – сказал Миша. – Ты что, не хочешь, чтобы у нас был пятый?

– С чего ты это взял? – В голосе Толяна почувствовалась обида. – Мыс большой, и пещера большая, и на стене для росписей еще много места…

– А я думал, ты не любишь его, – сказал Миша. – Ведь он не трус, правда? И деловит, и силен. Как старался сегодня! Все время нырял и нырял. Без отдыха. Пришлось прекратить дальнейшие погружения…

«Хи-хи-хи!» – раздалось где-то под ногами.

– Силен-то он силен, – сказал Костя. – А вот насчет… Да ладно!

– Чего же у него нет? – быстро спросил Миша, надеясь понять это тягостное молчание, но Костя умолк и стал постукивать пальцем по гулкому ржавому боку мины. – По-моему, у него все в порядке.

– Может быть, – отозвался Толян.

Он сидел на краю плиты, опустив босые ноги, и море до пояса охлестывало его крепкое коренастое тело – он, пожалуй, был самый сильный и молчаливый из ребят.

– А может быть, и нет, – сказал Костя и встал.

Миша опустил голову и принялся разглядывать большого коричневого краба, недоверчиво смотревшего на него с края плиты. Все-таки он не ошибся. Что-то он сделал не так. Или им не нравится, что он терпимо относится к Ильке? Ну как они не поймут, что можно быть нервным, крикливым, даже грубым и, в общем-то, не плохим. Катрана они принимают, прощают ему взбалмошность и резкость, а вот Ильке ничего не хотят прощать… А может, они в чем-то правы?

Дующий с моря ветер, то и дело меняясь, ерошил светлые, как пшеница, Мишины волосы, старательно кидал на глаза, зачесывал набок, ставил дыбом, точно примерял, что больше идет ему.

– Понимаю, чем-то он все-таки недоволен, – медленно сказал Миша. Все вроде хорошо, а что-то не так, чем-то мы с вами не угодили ему. Ну что вы молчите? – Он посмотрел на Костю, потом на Толяна, потом на Катрана, но они уклонялись от его взгляда. И Миша решил пойти напрямую: – Не любите его?

– Обожаем! – сказал Костя. – Ты, Мишка, зоркий, но бываешь слеп, как летучая мышь…

– Зато у нее радиолокатор внутри, – сказал Миша и улыбнулся, – ни на один предмет не наткнется ночью.

– А ты натыкаешься, – проговорил Костя, не глядя в глаза Мише.

– Хочешь, чтобы он был доволен? – спросил Толян.

– Хочу, – сказал Миша.

– Тогда отметь мелом все точки опоры на стене и потренируй его.

Лицо Миши напряглось, ярко-синие глаза прищурились и потемнели. Он начал о чем-то догадываться.

– Но это же против нашего устава! – сказал он. – Каждый должен сам найти дорогу сюда, и всякая подсказка – удар по нашей дружбе!

– Тогда не спрашивай, чем он недоволен, – сказал Толян и вдруг перекинулся на другое: – А не стоит ли поискать амфоры в другом месте? Если судно, как мы думаем, потерпело крушение у этого мыса и перевернулось, обшивка со временем прогнила и амфоры раскатились по дну. Они могут быть и в других местах…

– А разве мы там не искали? – сказал Костя.

– Но ведь эту же не отдерешь ото дна! – проговорил Толян.

– А может, вообще позовем аквалангистов, – предложил вдруг Костя, они-то без труда достанут ее.

– Черта с два! – вдруг крикнул Катран. – Мы нашли, мы ныряем который уже день, а они…

«Хо-хо-хо!» – пробасило море, врываясь в грот, и захлебнулось.

– Обойдемся без них, – отрезал Миша.

Кое-что все-таки прояснилось: они не любят Ильку и хотят, чтобы и Миша не любил его. И не только хотят – требуют. Не грубо, конечно, не нахально, один Катран мог бы требовать нахально, но он сегодня не в настроении… Ну и пусть требуют. Они видят то, что снаружи, и многого не понимают.

Миша поглядел на море у мыса и на миг отвлекся от своих мыслей.

У мыса было глубоко, но местами из воды торчали едва заметные верхушки скал, и море там пенилось, брызгалось, кидало вверх фонтаны, точно под водой не на жизнь, а на смерть дрались два чудовищных мифических кита, наскакивали друг на друга, подныривали, рвали бока, бились лоб в лоб, но вот какое уж столетье ни один не мог победить. Потом появилось судно – длинное, узкое, на веслах, с грозным косматым Зевсом на звонкой, тугой парусине. И с кормчим на корме: бородка и тонкий плащ… Да что он, вздремнул? Ведь острые скалы у носа!.. Удар – и в судне течь. Воздух наполнился воплями, треском обшивки, плеском волн и криками гребцов… Спасся ли кто-нибудь?

Миша встряхнул головой, и все это исчезло.

– Ребята, – сказал он, – мы должны помочь Федору Михайловичу. Ведь он совсем безоружный… И еще шутит.

– Хоть бы на время выдали ему наган! – вздохнул Костя. – Он никого еще не опознал?

– Нет, – сказал Катран. – Как они злы на него! Ведь он – единственный свидетель, видевший их у магазина. И запомнил их… Что это он так поздно возвращался домой?

– Иди спроси у него, – сказал Костя. – Может, со свидания шел…

«Хи-хи-хи…» – процедил под ногами грот, точно прислушивался к их разговорам.

– И он до сих пор ходит опознавать всех задержанных по подозрению в грабеже? – спросил Костя.

– Нет, не всех, через одного! – съязвил Катран.

– А почему они в него стреляли? Он что, гнался за ними?

– Спрашивал – не сказал, – ответил Миша, – говорит, пытался задержать их… Вот и все.

– В кого же им еще стрелять было, как не в него! – крикнул Катран. В твою бабушку, что ль? – И вздохнул: – А я, ребята, знаете, что сделал сегодня?

– Откусил у кошки хвост? – спросил Костя.

– Нет, без хвоста она мышей ловить не будет… Я вышел сегодня во двор и хлопнул о стену обезьянку.

– Какую обезьянку? – спросил Толян.

– Лилькину. Подарила мне когда-то на елку.

– Поэтому и орешь сегодня?

– Бестолочь, – устало сказал Катран, – объяснил бы, да не поймешь…

И снова ощутил в руках эту обезьянку, большую стеклянную, с шаловливыми блестящими глазами и загнутым кверху хвостом. Она была темно-коричневая, а лапки и мордочка – светлые… Он берег ее все годы. А вот сегодня он выскочил из дому во двор и хлопнул ее о стенку, и она вдрызг. Мгновенно. И это случилось после того, как мамка погнала его за деньгами к Лильке. Пятерка нужна была позарез – в больницу к бате собралась: на билет да и купить кой-что из еды – кормят там не так, чтобы очень… У соседей хоть шаром покати, у постояльцев, которым в сезон сдавали вторую комнату, давно взяли вперед, а батю только через две недели выпишут: прободение язвы – это не шутка… Но Катран сказал мамке – нет! Хоть повесьте на первом кипарисе, а к Крабу он не пойдет, не пойдет – и точка. Времени, когда Лилька вышла замуж, Катран не помнил. Но помнил, что всегда стеснялся ходить к ним: уж слишком известным и важным человеком в их городе был Карпов. Уж слишком шикарно было в их большом доме. И сестра все реже и реже прибегала к ним – дела: сын, дом, хозяйство… Только по крайней необходимости заглядывал к ним Катран. Но когда он по-настоящему возненавидел Краба (тогда он еще не получил этой клички), так это в прошлую зиму. Мамка послала его к Лильке за швейной машинкой: машинка нужна была, чтобы сшить ему, Катрану, костюм из грубого сукна. Он явился к ним слякотным вечером – шел снег пополам с дождем. У входа в дом Катран стряхнул с коротенького бобрикового пальтеца, скорее похожего на длинный пиджак, мокрые хлопья, счистил о вделанный в деревяшку металлический скребок грязь с ботинок и вошел. Время было несезонное, и дом был непривычно тих, почти мертв. «Ну, иди, иди, чего ты», – заставил он себя открыть наружную дверь и войти в коридор. Стукнул в дверь гостиной. «Прошу!» – крикнул изнутри Карпов, и Катран вошел. Карпов, видно, давно пришел с работы, потому что был одет по-домашнему: в ярко-красной байковой ковбойке с закатанными рукавами и в мягких ковровых туфлях. Плотный, покрытый добротным кофейным загаром. Сидя у низкого столика с радиоприемником, он досадливо – оторвали от дела! – полуобернулся к нему. А пальцы его оставались на белых, как у пианино, клавишах переключателей. Видно, что-то ловил в эфире.

«Лиля дома?» – спросил Катран, поздоровавшись.

«Дома. – Карпов отвернулся от него. – Наверху… А тебе зачем она?»

«Мама просила швейную машинку».

Карпов долго не отвечал ему на это и не звал Лильку, и Катран добавил:

«Нам дня на два, не больше».

«Подожди. – Карпов выключил приемник и, во весь голос крикнув: Виталий, позанимай гостя!» – вышел из гостиной, и его четкие шаги удалились по узкой лестнице вверх.

Катран стоял на самом пороге гостиной, и ему веяло в лицо теплом и уютом этой комнаты, с ее огромным мягким ковром, удобными креслами, красивой люстрой и пестрыми корешками книг на полках. И оттого, что все это было так непохоже на то, что окружало его дома, он чувствовал себя случайным и чуждым здесь, и что-то тихонько поползло к горлу, и начали ныть зубы, хотя все до единого были здоровы.

В коридоре бесшумно появился Виталик; Катран заслонял вход, и тот протиснулся мимо него в гостиную. И, протиснувшись, сказал:

«Здравствуй, Жора».

«Здорово», – произнес Катран и как-то глупо и не очень культурно хихикнул, потому что уж очень не был Виталик похож на его родню.

«Ты чего это?» – с грустным осуждением посмотрел на него Виталик, с ногами забрался в кресло, натянул зачем-то на кисти рук, точно ему было холодно, рукава пестрого свитерка и недовольно повел плечами.

И снова с ног до головы окинул Катрана и остановил глаза на его ботинках. И долго не подымал их. Катрану вдруг стало противно от всего этого. Он тоже глянул на свои ноги и увидел, что сильно наследил. И с его пальтеца капало на паркет. Катран молча вышел на крылечко и снова стал вытирать ноги и отряхиваться. А когда вернулся, опять напоролся на глаза Виталика, и они тотчас скользнули с его лица на ноги. «Вот гад!» – подумал Катран.

Вверху между тем послышались негромкие голоса – Лилькин и Карпова. Вдруг Катран почувствовал духоту и липкий жар. На него накатывало. В этом стоянии в дверях и ожидании было что-то унизительное. Молчать больше не мог.

«Ну, как живем?» – развязно спросил он.

«Да так… – Виталик хмуро посмотрел на него. – А ты?»

«А я прекрасно!» – чуть не крикнул Катран.

В глубине его что-то стало твориться. Шириться. Лезть наружу. Он смотрел на аккуратненько причесанную головенку Виталика, на его серьезненькие глазки, и в душе вдруг тяжело заворочалось подозрение: Карпов вызвал Виталика не просто так, не для того, чтобы «занять гостя» какой он гость! – а для того… Да, да, для того, чтобы он, Катран, не упер чего у них…

Гады! Надо уйти, убежать отсюда.

Но Катран, сжав в карманах кулаки, стоял и ждал, только стоял уже не на пороге, а в коридоре, у самых дверей. Ненависть с каждой секундой росла, тяжелела, царапала его, скрипела в нем.

Наконец сверху раздались шаги, и вниз спустились Лилька и Карпов.

Она приветливо, по-родственному – это она умеет – улыбнулась ему.

«Привет, Жора… Что ж ты не раздеваешься?»

«Я на минуту», – выдавил Катран и уставился в книги на стене.

«А ты донесешь машинку? – спросила Лилька. – Может, мама у нас пошьет?»

«Донесу».

«Ну конечно, донесет, – поддержал его Карпов. – Чтобы такой молодец да не донес! Небось мускулатурка – во! Дай-ка пощупать».

Катран и с места не сдвинулся.

«Не хочет, чтоб мамка заходила, – понял он. – Карпов ведь терпеть не может нас за то, что мы простые, и еще за то, что нас слишком много».

«Даете или нет?» – спросил он, готовый рвануться с места.

Лилька побежала в другую комнату, а Катран тяжело молчал в дверях.

«Как будто самим купить нельзя, – сказал вдруг Виталик. – Пить меньше надо…»

У Катрана сорвались сжатые челюсти, но он тут же подобрал их и водворил на место – сжал.

Лилька поставила перед ним на стул машинку в полированном футляре и опять посокрушалась:

«Ну как же это так: раз в год придешь, а и не разденешься? Хоть чаю попей… А?» Катран поднял и поудобней обхватил руками машинку.

«У нас и торт остался «Подарочный». Поешь? Ну тогда маме хоть снеси кусок. Я заверну…»

И здесь у Катрана сорвались и запрыгали челюсти.

«Нам не нужны ваши объедки! – Он плечом двинул дверь и быстро пошел по коридору. – Сволочи! Крабы!»

Через день мамка вернула им машинку (Катран донес ее до калитки дальше несла сама) и, конечно же, извинялась за его невыдержанность. Нашла перед кем! Как будто их чем-нибудь прошибешь. Ведь только месяц назад их дедушка встретил Лильку в гастрономе, подошел, как человек, про здоровье спросил, про сына ее, Виталика. И ничего не просил. Дедушка у них старенький и по дряхлости лет может иногда попросить, а здесь – ничего. Так она, сестра, сама стала жаловаться ему, что с деньгами у них туговато, что забор не чинен и подохло два индюка, а эта ихняя Пелагея только объедает их. Дедушка – на что уж негордый человек! – махнул рукой и ушел. А ведь мамка говорила, когда Лилька кончала десятый класс, добрая была, простая, улыбка с лица не сходила, и все вокруг говорили мамке: «Счастливая ты, Евфросинья, какая девочка у тебя!» Такой красивой, как Лилька, не было на их улице. Другие поступали в школу медицинских сестер, или шли в официантки, или на кондукторшу автобуса учились – это проще всего! А Лилька решила в МГУ подать, и не на какой-нибудь там биологический или юридический, а на мехмат – механико-математический факультет! И уехала в Москву, и провалилась там: каких-то два балла недобрала – вот же не повезло. Вернувшись в Скалистый, устроилась в киоске по продаже сувениров; и когда возле нее не толклись покупатели, а толклись они почти всегда, когда и товара-то нового не было, она зубрила физику на будущий год готовилась поступить. Иногда она жаловалась мамке: «Ох, как бы снова не срезаться… Что тогда делать буду? Кем устроюсь? Не билетики же мне отрывать в автобусе, не бегать по больным с уколами», – и тонкие губы ее высокомерно кривились. «И это дело, – утешала ее мамка, – не всем же быть профессоршами…» – «Нет, мама, нет, – твердила Лилька, – не по мне это, не хочу…» И здесь ее крабья клешня – рраз! – точно напополам перерезала…

И сегодня мамка погнала его к ней за деньгами, и он хлопнул эту обезьянку – замечательного зверька с умными глазами – об стену! Как будто она была в чем-то виновата… И когда спало напряжение дня – ныряние и дорога по стене, он вспомнил обо всем. Все свои унижения… Но разве могли понять это мальчишки?!

– Лилька была хорошая, – сказал Катран, – и оставалась бы хорошей, если бы не Краб.

– Возможно, – заметил Костя, – наш Володька с ней в школе учился, тоже говорит, девочка была – во! Гимнастка и плавунья.

– Пловчиха, – сказал Толян.

– Ну пловчиха… Только с соревнований по плаванью сбегала, если соседние школы выставляли сильный состав…

– Враки! – резанул Катран. – Сильней ее пловчих не было! И красивей… Теперь тебе ясно, мечтатель, – крикнул он на Мишу, – почему я хочу привлечь к этому делу того пузатого с сестренкой? Они помогут мне отомстить Крабу! Они будут нашими разведчиками в его штаб-квартире! По их знаку мы нападем на Краба…

– И нанесем некоторый ущерб его богатству? – иронически спросил Миша.

– Да! – Катран кричал в такт словам и махал своими черными кулаками.

– Свернешь головы индюкам?

– Сверну!

– Айву с абрикосами оборвешь?

– Оборву!

– Клубнику вытопчешь?

– Вытопчу! – Катран рубил кулаком воздух.

– Ты уже, кажется, пробовал?

– Теперь мы лучше подготовимся! Краб очень хитер и осторожен, у него везде спрятаны лампочки, и при малейшем шуме в саду он включает свет, но мы ликвидируем эту систему…

– Ребята, пора назад. – Миша встал, размял замлевшие от сидения ноги и поправил треугольник красных плавок. И когда они шли по пляжу, сказал: Ты только напортишь всем, надо не так. Сейчас не пещерный век…

– А как надо?

Миша промолчал.

А когда они вошли в городок, сказал:

– Для охраны Федора Михайловича, если чуть что – выставим посты.

Утром следующего дня плотик качался на старом месте, в бухте Амфор (так прозвали они безымянную бухту у Дельфиньего мыса), качался возле маленького, для приметы, буйка – литровой бутылки на рыбацкой жилке, прикрепленной к камню на дне.

Первым погрузился Миша.

Глотнув как можно больше воздуха, плотно сжав в зубах резиновый загубник трубки, он ринулся вниз, и узкое, длинное, сильное тело его обжала со всех сторон прохладная вода. И чем глубже, тем прохладней. Она ласково касалась нагретой солнцем кожи, охотно пуская его в свою глубину.

В одной руке Миша держал ломик, другой усиленно греб. Утро было безоблачное, и дно хорошо просматривалось – все в голубых пятнах и зыбких солнечных бликах. А до него было немало – метров семь.

Миша всегда любил море, но сейчас – особенно, сейчас, когда они обнаружили эту амфору. Зеленухи, ерши, лобанчики, медузы – это давно приелось. Сейчас, бросаясь в море, в его глубину, он словно дорывался до какой-то тайны. Того и гляди, где-то рядом, среди замшелых камней и шевелящихся водорослей, в зеленоватом мраке вдруг замерцает длинный, чудом уцелевший корпус того самого греческого судна, весь мохнатый – в ракушках, в траве, в толстой холодной слизи.

Стало сильней давить на уши, в маске начала собираться вода. Миша по привычке выдул носом воздух в маску – давить стало меньше. Он не замечал ни вертлявых рыбок, ни притаившихся крабов, ни леса водорослей – не до них было.

Вдруг его сердце радостно толкнулось внутри. Вон, вон она – глубоко вросшая в дно, полукруглая, грязно-рыжая, с приплюснутой к туловищу ручкой, слепленная и обожженная, может, в самих античных Афинах!

В который уже раз видит ее, а все не может привыкнуть.

Коснувшись пальцами дна, Миша сразу зажал обеими ступнями большой гладкий камень – специально опустили его сюда, чтобы вода не выталкивала. Пригнувшись, провел ладонью по скользкому плавному телу амфоры. И, подымая со дна муть, стал долбить ломиком грунт – прочно спекшийся массив гальки. Точными ударами он рубил ее, выворачивал, сдвигал. И был очень осторожен.

За эти дни они аккуратно окопали ее вокруг, но амфора точно намертво вросла в грунт. «Дурни мы, видно, – на мгновение мелькнуло у Мишки, – не надо было фасонить и скрывать от Федора Михайловича, он бы советом помог, а то и сам снырял бы с нами: он не молод, но грудная клетка у него и запас кислорода – будь здоров!» Но мысли, даже о Федоре Михайловиче, отвлекали и мешали сейчас. Уже невмоготу было работать – все сильней жало на уши, слегка подташнивало и воздуха в легких оставалось скудная капля. А вот Катран бы еще терпел. Он всех пересиживает секунд на десять – пятнадцать.

Миша еще ударил два раза, положил ломик рядом с амфорой и отпустил камень, за который держался ногами. Чтобы не выскочить быстро – от резкой смены давлений может заболеть голова, – он, всплывая, притормаживал руками и ластами. Вот и верх, и тень плотика, и зыбкие ребячьи головы на нем. Миша сильно дунул в трубку и вытолкнул струю воды. Глубоко вздохнул – в грудь полился одуряюще свежий воздух.

И снова кинулся вниз.

Без ломика легче было пробиваться сквозь толщу воды – он загребал двумя руками. Секунд пять выгадал. И опять удобно пристроил в ступнях камень. Тук-тук! – громко отдаваясь под водой, стучал ломик. Кусок за куском отваливалась галька. Главное, чтобы амфору не задеть…

И опять воздух на исходе. Миша оторвался ото дна, и снова тугая струя вылетела из трубки. И он, разрывая воду, опять дотянулся до дна. Через шесть погружений мускулы рук стали ватными, ноги слегка свело, в голове шумело от недостатка воздуха: надо было не задаваться, а всплыть секунд на десять раньше и не идти наперегонки с Жоркой: он таки рыбацкий сын, истинный Катран…

«Ну хватит! Лезь на плотик», – приказал себе Миша.

«Нет, не хватит… Еще, еще секунду… Ну еще полсекунды… скрипело и ныло внутри него. – Лезь! От всех требуешь дисциплины, а сам…»

Миша медленно всплыл, кинул руки на край плотика, и Толян подхватил его. Миша сильным толчком вскарабкался на пляшущую камеру. Вынул трубку, стащил маску – свежий воздух ворвался в него, и он чуть не потерял сознание. Но терять его было нельзя – на него смотрело столько глаз!

Миша на всякий случай сделал вид, что вытирает лицо, а сам задержал на нем руку – никто не должен видеть усталости, почти боли на лице.

Маску у него выхватил Илька.

Он лежал на плотике, краснотелый от загара, с головы до ног обметанный веснушками, но волосы у него почему-то были не рыжие, как у большинства неистово веснушчатых, а русые. Илька в воде натянул на ступни ласты, просунул в тугую маску узкую голову, продел меж щекой и резиной маски трубку, резанул Мишу с Катраном глазами через овальное стекло и мгновенно пошел ко дну.

«Нервный он какой-то сегодня, злой, – подумал Миша. – И все-таки ребята вчера перегнули, когда говорили о нем…» Миша посмотрел на берег низкий и выжженный. И опять увидел вчерашнего, случайно примкнувшего к ним толстенького курортника в сандалиях. А где же девчонка?

– Уже явился твой разведчик. – Миша коснулся плечом раскаленного плеча Катрана, лежавшего рядом на плотике. – Дисциплинированный!.. Много платить будешь?

– Он ничего не знает, – буркнул Катран, – и ты никому ни слова.

Илька меж тем секунд пять уже трудился на глубине.

«Что в ней может быть? – думал он. – А вдруг? Нет… Скорей всего, ничего. Что может сохраниться за пятнадцать – или сколько их там прошло веков? Конечно, как говорил Федор Михайлович, наукой не подтверждено, что греки хранили в амфорах деньги, – амфоры у них предназначались для вина, зерна и разных масел. Но бывает, и наука ошибается…»

Его рука скользнула к горлышку, и длинные худые пальцы полезли в вязкий холодный ил. Вдруг что-то больно кольнуло палец, Илька отдернул руку и выругался про себя: «Завелся в амфоре кто-то? У-у, сволочь!» И тотчас с утроенной энергией заработал ломиком. И подумал: здорово Мишка наворочал тут гальки за свои погружения! Старался… Чтобы верховодить и покрикивать на других! А ведь он-то, Мишка, самый обыкновенный, и к тому же года на два моложе его. Но умеет показать себя, сделать вид, задрать нос. Сейчас это главное – показать себя и охмурить окружающих разными словечками. И обещать. Кто это умеет, тот всегда на коне… И как это получилось, что Мишка стал над всеми? Хорошо бы ему, Ильке, откопать сейчас эту амфору, самому откопать и всплыть с ней… У всех, как по команде, глаза бы на лоб! Добил-таки! Отодрал ото дна! Первый! А то ведь кое-кто думает, что он…

Время от времени Илька всплывал, хватал через высунувшуюся трубку воздух и снова погружался к ломику. Старательно бил им в дно, тщательно целясь и вздымая ил. И чем больше думал, чем сильней бил и энергичней двигался, тем быстрей расходовался воздух. И хотелось немедленно выскочить наружу. Но он сидел на дне, терпел и все глубже подрывался под бок амфоры. Он бил аккуратно – не дай бог задеть ее! Тогда он сразу откатится к последним мальчишкам и займет место где-то возле этого увальня Васьки… Никак нельзя промахнуться и разбить ее. Никак! По стене к Дельфиньему мысу можно пройти и после третьей попытки – и он пройдет! – а попробуй найди на дне вторую амфору!

Илька всплыл и опять пошел на погружение, но кто-то цепко схватил его за ногу.

– Хватит, Жоркина очередь! – раздался чей-то голос над водой.

Илька рванул ногу и стремительно пошел ко дну: они думали, он обессилел? Они всегда думают о нем не так. Не так, как надо! Они еще узнают, чего он стоит!

Илька стал колотить ломиком. Он бы сидел здесь целый час и колотил, пока не добыл амфору. Он бы… Но воздух уже кончался, а амфора прочно сидела в дне. И конечно, они больше не пустят его сюда.

Вдруг Илька смекнул, что надо делать, как надуть их и в этот раз. Он отплыл в сторону метров на пять, вынырнул, рывком втянул воздух и, слыша угрожающие вопли с плотика, пошел к своей амфоре. Илька очень торопился, вода вокруг него кипела, и в спешке он долго не мог найти амфору. А когда наконец отыскал, воздух уже кончался. И здесь он вздрогнул: чья-то рука скользнула по его спине. Илька отшатнулся и чуть не стукнул ломиком по амфоре. Обернулся – Катран. В маске и ластах, он делал ему гневные жесты: не дури, дескать, иди наверх! И стал вырывать из его рук ломик.

Делать было нечего, Илька позволил ему вывернуть из своих пальцев инструмент и лениво, с затаенным чувством маленькой победы перехитрил-таки! – всплыл, сдвинул на лоб маску и полез на плотик.

– Подводный лихач! – сказал Миша. – Хочешь, чтобы права отобрали?

– Попробуйте, – процедил Илька.

Катран, как всегда, долго не появлялся, а потом его вдруг словно выбросило вверх, и сперва из воды вылетела его темная рука, а в ней… нет, Миша не мог поверить глазам, – в ней была гнутая глиняная ручка…

– Что ты наделал! – закричал Миша, так закричал, что плотик встряхнулся на воде и закачался. – Что ты натворил!

«Вот он, твой хваленый Катран, полюбуйся!» – подумал Илька при виде этой ручки и быстро отвернул от Миши свое веснушчатое тонкогубое лицо, потому что откуда-то из глубины его вдруг протиснулась и вырвалась почти против его воли радость и ярко вспыхнула на лице.