Текст книги "Двое на одном велосипеде"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Санька знал – никакая опасность ребятам не угрожает, и всё же хотел отогнать их подальше: мало ли что бывает. Ветер относил бриг к середине пруда, и было хорошо видно, как горит огонёк на шнуре.

Но никто ничего не понимал… Никто!

Даже Саньке не очень верилось, что вот сейчас это случится.

– Смотрите! – крикнул он. – Все смотрите на бриг!

Новые голоса послышались возле пруда. Борис с десятиклассником Серёгой, рослым, как студент третьего курса, с пробивающимися усиками и басовитым голосом, подошли к мостку.

Серёга был с карманным фонариком. Он осветил по очереди лица ребят, мосток и уже совершенно тёмный пруд.

Борис, заметив Крылышкина, глухо сказал:

– Ага, и ты здесь!

В это время раздался взрыв.

Столб ярчайшего огня взлетел в воздух, отразившись на мгновение в воде, вырвал из густой темноты кусты у берега и ребят возле мостка. Облачко чёрного дыма стремительно взмыло вверх, и стало очень тихо. И пронзительно, до рези, до слёз в глазах стало видно, как горят паруса брига, как тлеют его мачты и реи. И огонь зловеще отражался в воде.

– Сань, зачем ты это сделал? – плачущим голосом закричал Вася.

Другие тоже закричали, даже Марина и та стала ругать и корить его.

– Это не я сделал, а предатели! – ответил Санька. – Один среди нас! Он подал сигнал другому предателю на бриге, и тот взорвал корабль… Предателей ругайте, а не меня!

– А кто среди нас предатель? – спросил Вася.

– Если бы я знал! Но он есть, есть… Он затаился и ждёт случая, чтобы навредить нам…

– Трепач ты, вот кто, – сплюнул Эдька.

– А предатель на бриге? Он бросил факел в пороховой погреб? – подал тонкий голосок Крылышкин. – А он не погиб?

– А ну проваливай отсюда, пока сам не пошёл ко дну! – недобро сказал Борис. – И чем быстрей, тем лучше! Ну? – Он молча взял Крылышкина за ворот рубахи и так потряс, что у того беспомощно заболталась на тонкой шее голова. – Тебя кто звал сюда?

Санька почувствовал лёгкое удушье. Борис был старше его, наверно сильней, но Санька терпеть не мог такого. Он шагнул к Борису.

– Я звал. Оставь его… Он ведь маленький, а ты… Откуда в тебе столько злобы? – Санька цепко схватил руку Бориса, всё ещё державшую Крылышкина за ворот рубахи. – Кому ты мстишь?

– Тебя он выдал пастухам, а ты и рад? А я – другой человек, у меня крепкая память, я не забываю подлости, и я не хочу, чтобы он здесь торчал! Я видеть не могу этого болтуна и слюнтяя! – Борис другой рукой стал срывать Санькину руку и резко оттолкнул его, так что Санька чуть не упал и больно стукнул в грудь Марину и в плечо Васю, стоящих рядом. – Нечего здесь делать соплякам!

– Отойди, – попросил Санька напряжённым голосом, едва сдерживая себя. – Он не виноват… Отойди, ну? И отпусти руку… Кому говорят?

– Сброшу в пруд! – предупредил Борис. – Марина, уведи своего психопата, любителя свеженьких огурчиков, или я…

Санька сделал стремительный выпад правой, и все ахнули.

В воздухе мелькнула белая рубаха Бориса, и он тяжко плюхнулся в пруд, обдав всех холодными брызгами.

– Я тебе дам! Я тебе покажу, гад! Воришка! – закричал Борис, встал на ноги – вода ему была по грудь – и, весь мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, в зелёных водорослях и тине, ринулся на берег.

Но берег был скользкий, Борис несколько раз съезжал в воду, и кто-то из малышей прыснул.

Тогда вперёд вышел Серёга, подал Борису руку и одновременно загородил своими широкими, уже вполне студенческими плечами Саньку. Вытащил Бориса из пруда и сказал:

– Всё. Представление окончено. Малышня, по домам! И чтобы молчок. А взрослые остаются здесь… Всё выясним!

Крылышкин с Васей и другие малыши шмыгнули к калитке, и кто-то из них – кажется, Вася – восхищённо шепнул: «Ну и ударчик!»

Однако Санька не был доволен случившимся: он не любил драться, и если бы Борис не прицепился к Крылышкину и не вспомнил про эти чёртовы огурцы, он никогда бы не пустил в ход кулаки.

Одно мучило Саньку: дед Кхе был не вредный, скорей безобидный и нудный – Борис куда хуже его! – и стоило ли из-за этого рвать его огурцы? И для проверки собственной меткости и храбрости разбивать из рогатки общественную лампочку на столбе возле колодца? Об этом никто, кроме него, не знает. Но он-то, он-то знает!

Стоило ли это делать? Ну нарвал полный карман огурцов, ну брызнула осколками лампочка… Ну и что?

Много он этим доказал себе?

Глава 12. Работяги

Санька пришёл домой в самом скверном настроении: он совсем не хотел тратить коробок с серой, приготовленный для другого, и взрывать бриг, который строил больше месяца, ради которого несколько раз ходил в совхозную мастерскую к Алексею Григорьевичу.

Как всё глупо получилось! Санька не ждал, что Борис полетит в пруд; и ведь ударил его не очень сильно. Видно, стоял неустойчиво и не ждал удара. Когда Серёга пытался помирить их и отругал того и другого, Борис угрожал, что ещё отлупит Крылышкина и ему, Саньке, припомнит за всё…

Вряд ли Борис исполнит своё обещание, зато он понял силу Санькиных кулаков и, возможно, больше не будет приставать к малышу. Хуже было другое: как бы всё не дошло до деда. Ведь он-то, Санька, лишь делал вид, что не боится его угроз. Это он перед Васькой хвастался, что его могут только с милицией услать на лето к тёте Ольге. Запросто могут и без милиции, и не пикнешь. А Марине не позволят ехать с ним. И точка. Не взрослая ещё – девчонка. Отец тоже не против. Он думает, Санька там отдохнёт лучше, чем здесь. И не хотелось разубеждать его.

Санька не боялся деда. Если бы боялся, это было бы не так страшно. Хуже было то, что он ненавидел деда. Его отец это чувствовал и время от времени просил Саньку как-то понять деда. А Санька не хотел этого, а скорее всего – не мог. Чего там его понимать, если он насквозь виден невооружённым глазом и весь как на ладони?! Наверно, отец хотел, чтобы Санька не столько понял, сколько оправдал деда… А это было невозможно! Что для деда главное? Чтобы всё на его огороде и в его жизни было в порядке, аккуратненько, чистенько. Чтобы все его слушались и думали в точности так, как думает он. И никаких там отклонений! Ни на миллиметр, ни на йоту… Боже упаси! Поглаживая свою ухоженную бородку и прищурив глаза, дед любил во время вечерних чаепитий поучать и делиться своим бесценным, полувековым опытом. Он уверял, помешивая в стакане серебряной ложечкой варенье из собственной чёрной смородины, что жизнь – сложнейшая штука и требует от каждого большого искусства: осмотрительности, смётки, ловкости, умения понравиться и находить общий язык с нужными людьми и держаться подальше от слабых, неумелых, «чокнутых» людей…

Санькину маму он тоже всю жизнь считал «чокнутой» и бессребреницей, то и дело спорил и ругался с нею – это даже Санька хорошо помнит. Деда возмущало её неумение жить и постоять за себя. Например, не умела получить до положенного срока отдельную квартиру, тратила на что не надо деньги, перечила школьному начальству – мама была учительницей, – заступаясь за трудных, неуступчивых, но справедливых ребят. Она преподавала в старших классах математику и очень любила звать к себе гостей, в том числе и старшеклассников; любила шум, смех, веселье – и не раз бегала к соседям одалживать деньги, чтобы купить повкуснее торт и конфеты. Вначале мама до хрипа спорила с дедом Демьяном, потом махнула рукой и перестала: что толку? Санькин отец всегда держал сторону мамы и принимал на себя направленный на неё огонь. И всё-таки дед был его отцом и, наверно, не всегда был таким, как сейчас. Взрыв в их семье произошёл из-за дяди Миши, маминого брата, молодого инженера, только что окончившего Бауманское училище. Он был маленький, смуглый, подвижный, с чёрными усиками и пристальным свечением в глазах. Он часто бывал у них, иногда ночевал, и Санька буквально не отходил от него – так много интересного знал дядя Миша о технике, новейшей и древней, так точно и быстро умел паять, сверлить, клепать… Ему ничего не стоило отремонтировать остановившиеся часы или внезапно погасший телевизор, переставший накаляться электроутюг или дававшую перебои отцовскую бритву. Он помогал Саньке строить модели и придумывал для него новой формы суда и двигатели… Дед относился к нему более чем сдержанно. А взрыв в семье получился оттого, что дядя Миша нечаянно прожёг в нескольких местах на дедовой кухне (они жили в его просторной трёхкомнатной квартире) особые, с трудом добытые пластиковые плитки на полу. Дед грубо накричал на дядю Мишу и заявил, что если тот хочет бывать у них, он должен уважительно, аккуратно пользоваться квартирой. Дядя Миша не сказал ни слова и ушёл, а через неделю мама с отцом и Санькой съехали от деда на частную комнату. Мама перестала ездить даже в гости к деду, и тот жил совершенно один в своей громадной гулкой квартире. Он был уверен в своей правоте и не раз в отсутствие мамы звонил отцу и приезжал, уговаривая вернуться, но только без мамы, советовал уйти от неё, пока не поздно, потому что отец, дескать, глубоко ошибся, женившись на ней: настоящей жизни и счастья ему не видать. В его годы, утверждал дед, уже пора чем-то обзавестись – хорошей обстановкой, автомобилем, полезными связями, деньгами на чёрный день, а они с женой живут так, что к ним ничего не прибывает, лишь убывает…

Санька догадывался об этих требованиях деда по телефонным разговорам, по тяжёлым спорам на кухне…

Однако все эти тревожные мысли не помешали Саньке отлично поужинать вместе с Мариной. За столом она машинально накручивала на палец и раскручивала свои длинные волосы и с удовольствием смотрела, как Санька лопал за обе щеки, и приговаривала:

– Ну и храбрец ты, Санька… Как ты его! Он ко всем лезет, и не только к маленьким, отвратительный парень! И считает себя бог знает кем. И Серёга оказался на высоте, а я думала, он увалень и равнодушный…

– Это в нём тоже есть, – заметил Санька, облизывая вилку.

Потом он отдал ей на ремонт джинсы и уснул, и спал так, что пушкой не разбудишь. Проснувшись, Санька сразу вспомнил обо всём, что случилось на пруду. Чем это кончится?

Да, он не боялся деда, но и не хотел на этот раз конфликтовать с ним. Совсем недавно отец опять попросил Саньку не задирать его: стар ведь, не очень здоров, с годами стал неуживчивей и потом, старается же на участке не только для себя. Все они едят его овощи, ягоды и фрукты, нюхают его цветы. И если Санька хочет, чтобы поняли его, то и он должен понять деда. Иначе ведь нельзя жить…

Санька с утра попросил у деда какой-нибудь работы. Дед не поверил своим ушам и, словно боясь, что Санька передумает, тут же велел ему наколоть дров и наносить в бочку воды для полива: давно не было дождей, на земле всё горело, а их мотор, гнавший с пруда воду, как назло, испортился.

Санька любил работать, особенно когда это было интересно или когда он понимал, что это нужно. Или когда его по-хорошему просили. Сейчас он работал вынужденно, но что поделаешь, если у него такой характер и если такой запутанной стала его жизнь.

Впрочем, дрова он поколол в охотку: не работа, а игра! Игра в точность глаза, в ловкость и силу. Не поддаётся какое-нибудь кручёное, кривослойное, с суками полено, а ты его осилишь и ещё бросишь через голову обухом.

Воду носить скучней, но тоже ничего; недовольно, словно жалуясь на Саньку, повизгивают дужки, до краёв налитая вода так и норовит созорничать – выплеснуться через край на его джинсы (к ним прибавились две прекрасные кожаные заплатки). А он не разрешает воде выплеснуться: идёт очень быстро и держит вёдра строго горизонтально. И два ярких солнца, весело купаясь в них, играют с Санькой, ослепляя нестерпимым блеском. Точно волшебный лазер, а не отражения! А потом он опрокидывает эти полнёхонькие вёдра в бочки: вскинешь, перевернёшь, испытывая, как штангист-тяжеловес, силу своих бицепсов и брюшных мышц, и слышишь, как гулко ухает вода в пустую бочку.

Наверно, часа два без отдыха, голый по пояс, безотказно колол Санька дрова, носил вёдра и одним махом опрокидывал в бездонные прожорливые бочки. Марина в это время тоже не дремала, а занималась женской работой: мыла на кухне посуду, пропалывала грядки…

Дед, проходя возле них, удовлетворённо проворчал:

– Ну-ну, всегда бы так, работяги… Спасибо, внучек.

Санька перемигнулся с Мариной.

Скоро он увидел, как Вася – туда-сюда – снуёт по улочке, поглядывая на их участок. Видно, хочет что-то сказать и ждёт, что Санька позовёт его. И Санька крикнул:

– Ну чего тебе там?

Вася мгновенно появился на участке с «Пиратом» в руке и, задыхаясь от бега и возбуждения, затараторил:

– Сань, вот я достал из пруда… Пригодится ещё?

Вася протянул ему бриг – полуобгоревший, но ещё с мачтами, пушками и даже с парусами на последней бизань-мачте.

– Бери его себе, – сказал Санька и, увидев в светло-серых глазах Васи ожидание и ласку, спросил: – Ну как там? Не шумят в посёлке насчёт вчерашнего?

– Пока что нет… Как бы Эдька не раззвонил…

– Точно. Любит он неприятности у других…

– Можно, я траву порву для Зурки? – спросил Вася.

– Рви, – разрешил Санька.

– Спасибо, я сейчас приду… – Вася убежал с обгорелым «Пиратом» под мышкой и вернулся с кочерыжкой в руке. Он бросил её в клетку, и крольчиха тут же принялась грызть.

– А ко мне скоро приедет Андрюшка, – вдруг сказал Вася.

– Кто это?

– Мой друг, он очень хороший… Мы с ним вместе были на юге и охотились на крабов… И спускались в кратер давно потухшего вулкана…

– Ну? – вскинул голову Санька. – Настоящий кратер? Глубокий? И страшно было?

– Было… – признался Вася. – Главный кратер погрузился в море, а на суше лишь часть его, он извергался миллионы лет назад…

– Ясно, – проговорил Санька. – Как-нибудь подробно расскажешь обо всём.

– Сань! – вдруг толчком вырвалось у Васи, и голос его сломался. И он замолк.

– Чего? – Санька пристально посмотрел на Васю.

– А с тобой бы я полез в кратер вулкана, если бы он даже извергался! – выпалил Вася и запнулся.

– Это почему же? – удивился Санька, но тут же всё понял, подставил Васе ножку, толкнул – тот полетел на землю, но не долетел: Санька удержал его за руку и поставил на ноги.

Вася засмеялся, подпрыгнул, как козлёнок, и спросил:

– А к студентам сходим? Помнишь, вчера говорил?

– Помню, сходим.

Санька решил сейчас же отправиться в Рябинки, однако в калитку вошёл дед Демьян. У Саньки сразу упало сердце – такой у деда был мрачный вид. Узнал, узнал обо всём!

На всякий случай Санька взял лопату и принялся копать землю (там, где он копал позавчера), хотя дед и не просил его. Дед угрюмо смотрел перед собой и мимо Саньки, пошёл прямо в дом, где уже кухарила мачеха.

Санька не вытерпел и подался за ним. Уж очень не любил он жить в неведении.

– Иди рви клевер, – сказал он Васе, а сам неслышно подошёл к дому.

Чем больше слушал Санька быстрый, прерывистый говорок деда, тем веселей становилось ему. Оказывается, студенты, к которым дед только что ходил договариваться о постройке душа и ремонте сарая, приняли его не очень ласково. Дед долго ждал, когда они закрепят железобетонную панель, поданную подъемным краном. Потом кран принёс им другую панель, и такелажница с красным флажком в руке несколько раз кричала деду, чтобы он отошёл. Во время короткого перекура Володька и несколько студентов наконец удостоили его вниманием и подошли; один из них, усатый, с мужичьей бородкой, кажется, был бригадиром. Они говорили с дедом как-то странно, не то соглашаясь, не то отказываясь, явно хитря и беря его на пушку. А потом, переглянувшись, заломили такую деньгу, что деду чуть не стало плохо. При разговоре Володька стоял чуть в сторонке и как малознакомый дул в кулак, хотя вся-то надежда была на него. Не он ли подговорил студентов столько заломить?

Санька, очень довольный, бесшумными шагами отошёл от дома: дед был в плохом настроении не из-за него.

Разыскав в сарае Марину, он сказал:

– Я только что узнал… Дед снова был на стройке… Студенты столько заломили… И Володька там был… Видно, не хотят браться!..

– Ну и правильно делают, – ответила Марина, – деду надо за бесценок, а студенты работают на совесть. Володька мне говорил, что дирекция совхоза в Рябинках очень довольна их работой – не первый год строят они свинарники и коровники: на Урале построили, в Казахстане… Хорошо, что они отказываются: нам с тобой было бы стыдно, если бы дед на участке надзирал за ними, покрикивал, указывал и… – Марина вдруг осеклась и замолчала.

– Что? Уж не ты ли подговорила Володьку, чтобы не брались?

– Очень мне надо… У них у самих голова на плечах! – Марина как-то непонятно улыбнулась.

– Не скажешь? Хорошо! Сейчас я сбегаю на стройку и всё выясню.

– Пожалуйста! Кто тебя держит? Но в таком случае я накатаю Володьке записку, – сразу оживилась Марина и, как показалось Саньке, этой своей непонятной улыбкой выдала себя.

Санька знал, что душ был нужен и сарай надо бы подремонтировать, но… Но нельзя было кого-нибудь надувать при этом. Особенно замечательных ребят, раскинувших свой лагерь возле прудов у Рябинок…

– Пиши, а я сейчас! – бросил Санька и побежал на поляну, где вовсю трудился Вася.

Глава 13. Куртки с красной рябиной

– Васька, давай закругляйся – и на Бычий пруд! – крикнул Санька, отнёс неполный мешок Зурке, взял лопату, оглянулся – дед и мачеха ходили по огороду – и принялся копать у забора червей. Копал он быстро, сноровисто и как-то весело, не так, как Вася с папой. Санька любил копку червей: у него это была не копка, а охота.

– Ты куда удираешь, друг любезный! – дурашливо кричал Санька и бережно, но решительно тащил из земли красного червяка, бросал издалека и попадал точно в консервную банку.

Вася тоже тащил, бросал и промахивался, и всё-таки на этот раз ему совсем не было противно или неприятно.

Скоро они накопали столько, сколько было нужно. Санька опять оглядел участок – ни мачехи, ни деда на нём не было.

– Я сейчас кое-чего нарву, а ты внимательно следи по сторонам, – сказал он Васе. – Как заметишь кого, кроме Маринки разумеется, запой какую-нибудь песенку… Хорошо?

– А зачем?

– После объясню… Ну, начинай наблюдение!

Санька побежал к грядке с огурцами, раздвинул руками свежие зелёные плети с широкими шершавыми листьями, нацелился глазом и стал торопливо откручивать висевшие и лежавшие на земле ещё некрупные, но и не маленькие уже огурчики, нежно-зелёные, в младенческих пупырышках и с жёлтыми хрупкими цветками на концах.

Санька набрал их с десяток – пожалуй, хватит: дед заметит и поднимет тревогу (сами ещё не едят, ждут, когда вырастут побольше) и потом целую неделю будет изводить его подозрениями.

Санька подошёл к Васе – тому так и не пришлось петь песенку, но лицо у него было напряжённое, виновато-бледное. Бедняга, он ни разу, наверно, не участвовал ещё в подобных «боевых» операциях! А пора бы…

– Санька, на минутку! – крикнула с крыльца Марина.

Он взял её записку, сложенную, как аптечный порошок, с надписью круглым почерком: «В. Замкову», и они с Васей зашагали к Бычьему пруду.

Лицо у Васи было очень серьёзное, губы решительно сжаты, даже закушены, словно шёл он сейчас не радоваться и веселиться, а на чрезвычайно ответственное, опасное дело, с которого можно и не вернуться живым… Смех один!

Санька вспомнил про его суровых бабок.

– А тебе не влетит, что идёшь со мной?

– Мне? Да ты что! – возмутился Вася, но Санька-то заметил, как весь он залился густо-красным, как огнетушитель, румянцем. Значит, может влететь, и ещё как!

– А хоть доложил бабкам, куда идёшь?

– А чего докладывать? – храбро вздёрнул голову Вася, и это понравилось Саньке.

Они прошли через тополиные посадки к бетонке и через несколько минут оказались у Бычьего пруда.

Со стройки доносилось ровное гудение подъёмного крана, жаркий лязг металла, голоса строителей – они были в коричневых касках, в ковбойках и майках, а кое-кто, невзирая на тёплый день, в зелёных куртках.

Санька с Васей раскрутили все три удочки, но первое время смотрели не столько на поплавки, сколько на то, как плыли в воздухе между облаков серые панели и блоки, как их принимали и направляли, куда нужно, руки студентов.

Поплавки и минуты не оставались неподвижными – бычки клевали отчаянно. Поплавки дёргались вправо и влево, подпрыгивали, тонули. Санька только и успевал вытаскивать из воды леску, пускать в полиэтиленовый мешочек с водой отцепленного бычка, поправлять на крючке червяка и снова забрасывать.

Работа была живая, лёгкая, и вот эта-то лёгкость и простота быстро приедались. Хотелось хоть раз выждать, вытерпеть, выстрадать, по-настоящему заслужить громадную рыбину! А в Бычьем пруду такие рыбы не водились. Иногда здесь попадались довольно крупные караси, но разве поймать одного из них – настоящая удача?

Вася неплохо помогал ему: Санька вытаскивал рыбин пять, Вася – одну, иногда – две. Совсем неплохо! Особенно для малыша. Жаль вот, много времени уходило на то, чтобы снимать с крючка этих скользких головастых обжор, глубоко заглатывавших наживку, каждый раз развязывать прозрачный мешочек и класть их туда.

– Надо было взять ведро, – сказал Санька, и Вася кивнул. – А ещё знаешь что? Надо было прихватить твоего любимого Крылышкина…

Вася с недоумением посмотрел на Саньку.

– Ага! – подтвердил тот. – Чтобы снимал с крючка и бросал в мешочек рыбу! Классный был бы сниматель и бросатель.

Вася засмеялся. Санька любил, как он смеётся: сразу рот до ушей, нос, и без того курносый, картошечкой, весело лез вверх, а смышлёные серые глаза превращались в узенькие щёлочки. Азартный малый! Глядя на его лицо, можно было расхохотаться.

– Ты любишь этих бычков? – вдруг спросил Санька.

Вася не знал, что ответить.

– А чего же нет? Хорошо клюют, не дают скучать…

– Да я не о том, я спрашиваю вообще о них… Я-то их терпеть не могу за жадность и неразборчивость. Просто ослеплены своей жадностью и прожорливостью. И никакой жалости или снисхождения. Ведь почти всех рыб выжили, вытеснили из пруда! Всю икру карасиную и других рыб без зазрения совести жрут, в том числе и свою собственную. И собственных мальков заглатывают… Разве уважающая себя рыба должна так поступать?

– Не должна, – согласился Вася.

Скоро Саньке надоело ловить всерьёз, по правилам этих жалких в своём хищничестве и вероломстве бычков. Он больше не закидывал леску с поплавком в воду, а погружал один крючок с дробинкой на полметра и при малейшей поклёвке тут же выдёргивал бычка. Однако и так наскучило ловить, и Санька с нетерпением ждал конца работы на свинарнике.

Она всё не кончалась.

Трещала электросварка, ревели токарные станки во временной, наспех сбитой из досок мастерской, грохала кувалда, звучали отрывистые команды. Санька ждал, когда все трудовые шумы прекратятся, поворачивал к стройке голову, словно торопил студентов взглядом, нетерпеливым шмыганьем носа и наконец шёпотом: «Ну скоро вы там?»

И дотерпел, дождался!

Строители с коричневыми, ребристыми касками на голове или в руках – кому как нравится – повалили в свой лагерь, к туго натянутым брезентовым палаткам, к кухне и умывальникам, к огромным столам под навесом с врытыми в землю ножками. Одни курили, другие гонялись друг за другом, третьи на ходу боролись, зубоскалили с девушками, и почти все громко разговаривали и смеялись. Кое-кто побежал к прудам, на бегу снимая майки.

– Трудовой пот будут смывать, – заметил Санька. – Вон и наши. Ну, сматывай леску. Записку нужно отдать, и вообще…

Они быстро собрались и заторопились в лагерь. Санька заглянул в огромную палатку с рядами застеленных коек и тумбочками, увидел Володьку: он крутил ручку карманного приёмничка.

– Привет! – Санька махнул ему мешочком с бычками. – Письмишко принёс тебе.

– Входи-входи, старик, – кивнул ему Володька. Он был высоченный и худой, со светлыми усиками. В квадратных с тёмной оправой очках. Рядом с ним на койке лежала линялая зелёная куртка с чёткой белой надписью на спине – «Рябинки», с отлично нарисованной избой и двумя рябинками: на них трепетали резные листики и пронзительно краснели гроздья плодов.

Володька поправил очки, пробежал глазами записку и с чувством запустил большую руку в густые жёлтые волосы.

– Прекрасно! Сейчас же сбегаю в Дом культуры… Может, и тебе взять?

– Чего? – не понял Санька.

– Ну, билет на «Выстрел на Монмартре». Французская. Про любовь… Взять? На неё, правда, детишки до шестнадцати не допускаются, но ты у нас, Санёк, крупный малый…

Санька довольно шевельнул большими губами.

– А чего ж нет? Я не прочь… Возьми! – Но, вспомнив про Васю, Санька озабоченно почесал грязноватой пятернёй лоб. – Да я же не один, а Васю могут не пропустить…

Володька направил вниз очки, увидел Васю и улыбнулся:

– Уж это наверняка.

– Тогда и мне не бери, – сказал Санька и невнятно буркнул, преодолев секундное замешательство: – Мы здесь немного бычков с Васей наловили для бригады… Может, пойдут к ужину, и огурцы есть… – Санька похлопал себя по сильно оттопыренному карману. – Пригодятся?

– Ну спасибо тебе, – ответил Володька, – наши рыбаки сегодня проспали, а вот огурчики… Надеюсь, не стащил где-нибудь?

– Надейся, – сказал Санька, так сказал, что понять можно было и так и этак. О главном – про отношение студентов к его деду – он сразу расспрашивать не решился: надо выждать подходящий момент. – Куда вывалить? Можно на койку?

– Давай. А сейчас, до ужина, мы хотим искупаться вон в том пруду, – Володька кивнул в сторону Бычьего пруда. – Там поглубже и берег повыше. Ты как смотришь на это, старик?

– Положительно! – заулыбался Санька. – Я и плавки на всякий случай надел…

– Ты правильно живёшь! Что бы наша ударная бригада делала без тебя, Санёк? – Володька махнул рукой и закричал: – Ребята, нашего полку прибыло!.. Валите без меня – догоню!

Володька быстрым шагом пошёл за билетами в Рябинки, а парни и девушки из его бригады, раздевшись в своих палатках, в плавках и купальниках побежали к Бычьему пруду.

Санька остановился, мигом стащил с себя джинсы и рубаху, рывком стряхнул кеды и помчался как бешеный вперёд. Обогнал всех, бросил на траву скрученную одежду, разбежался, взлетел с высокого берега и – он старался лететь ласточкой как можно выше и стройней! – ловко и красиво воткнул себя головой в воду.

Вынырнул и, далеко выкидывая тело, поплыл вперёд, перевернулся на спину и, выбрасывая сразу обе руки, двинулся к берегу.

Он не видел берега, но отлично знал (там было тихо), что студенты стоят и любуются им. И Санька сил не жалел, чтобы покрасоваться перед взрослыми ребятами, выдать им всё, на что был способен. И даже больше того.

– Да ты, братец, артист! – восхитился Миша, их бригадир, белоголовый парень с мягкой, светлой бородкой. – Тебя трудно переплюнуть… А ну, кто повторит его беспримерный прыжок?

Санька с бьющимся от радости сердцем плыл брассом к берегу и смотрел снизу, как один за другим студенты прыгают в воду. Одни совершенно неопытно шлёпались животами – «желудками», как любил выражаться Санька, другие прыгали правильно и довольно красиво, но входили в воду всего в метре от берега. Третьи прыгали далеко и головой, да уж очень некрасиво. Четвёртые, как и Володька, очкарики, прыгали с очками в руке, и правильно делали – потеряли бы, или разбили, или поранили глаза.

Студентки прыгать не решались, они благоразумно сползли с крутого берега. Парни, как и положено, стали гоняться за ними и брызгаться.

Володька явился только к концу купания, кивнул Саньке – дескать, всё в порядке, – тоже снял очки, разбежался и с ловким перекрутом в воздухе врезался в воду.

Вася не купался. Он скромненько сидел на берегу и, уперев подбородок в колени, глядел на эту студенческую карусель. Санька во всю силу своих рук и ног плавал среди ребят, хохотал, дурачился не хуже их, и временами в его голове мелькало: наверно, бычкам сейчас очень страшно – забились в норы и липкий ил. Забились и дрожат. Так им и надо! Будут знать, как пожирать своих…

А потом был ужин.

Студенты Мишиной бригады усадили их – Васю почти силой – за стол, налили в миски по половнику прекрасной ухи из бычков. Саньке вручили почётную деревянную, расписную черно-красно-золотистую ложку. Было очень вкусно. Потом на столе появилась рисовая каша. Всем не хватило мисок, и Санька с Васей ели из одной миски.

Вася никогда не ел эту кашу, и дай её мама или бабушки – не притронулся бы. А тут надо было есть, и она тоже была довольно вкусной. Даже очень.

– Эй! – со смехом крикнул Володька молоденькой студентке-поварихе в белой шапочке. – Не давай добавки Пузанкову, он сегодня тунеядствовал, едва шевелился на свинарнике, всё комаров давил на лбу.

– Комар за версту чует тунеядца, у него кровь особая! – вставил кто-то.

– Ладно вам, – вмешался бригадир Миша, – дай ему, и побольше, а то завтра до стройки не дотащится. Всем хватит кашки. Ух какая!..

Всем членам бригады выдали по половинке огурца – сладкого, мелкозернистого, и все похрустывали да похваливали. Санька просто был счастлив, что догадался немножко разорить деда. И досадовал, что маловато нарвал. Ничего не жалко для таких ребят! А если дед заметит… Так ему и надо! У него свет клином сошёлся на этом огороде на грядках, кустах и клумбах, будто ничего нет другого, будто это самое главное в жизни!

– Первейшие огурчики! – заметил Володька. – Не пробовал ещё в этом году… Ну как там твой дед? Очень злится на нас?

– Очень, – кивнул Санька. – Чем-то, я вижу, он вам не понравился… Чем, а?

Все за столом захохотали.

– Жизни он нам не даёт, твой дед, всё время ходит, канючит, мешает работать и выполнять план по свинарнику, а сальце-то небось любит?

Санька кивнул и напряжённо ждал, что Володька скажет дальше.

– Говоря по совести, – сказал он, – могли бы мы после работы потрудиться на ваше с ним благо – это нам не возбраняется, – да ведь он так торгуется, хитрит, выгадывает, хочет, чтобы чуть не задаром вкалывали. Видно, очень он низкого мнения о наших строительных талантах. И вот мы решили напрочь отшить его и сегодня проделали эту операцию… Где ты, старик, откопал такого деда?

– Я… – Санька задохнулся от стыда и горечи и не мог найти первого слова, чтобы со всей силой обрушиться на деда.

– Зато он так играет на скрипке! – внезапно пискнул Вася, примостившийся на скамейке рядом с Санькой, и этот его внезапный, храбрый писк покрыл хохот студентов.

А Санька так и не сказал ничего.

Потом они с Васей сидели в палатке на Володькиной койке и молча слушали горячие споры о писателях-фантастах, о молодых художниках, о кинофильме «Андрей Рублёв»…

Стало смеркаться.

Володька незаметно исчез из палатки – наверно, побежал за Мариной.

В соседней палатке одиноко и мечтательно подала голос гитара, её тотчас заглушил джаз, как с цепи сорвавшийся с ленты портативного магнитофона, и на эти вечерние, тревожные, яркие звуки все стали выходить из палаток.