Текст книги "Двое на одном велосипеде"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Глава 8. «Папа, не бери его!»

– Я не против, – сказал Вася, проходя мимо Санькиного забора и внимательно глядя в щели меж досок: Саньки на участке не было. Сказал и спохватился: если он сегодня не увидит Саньку, значит, и завтра утром не сумеет сказать ему о разговоре, случайно подслушанном возле калитки. Вот если бы и Саньку позвать – он очень любит рыбачить…

Они отнесли домой груз и хотели тут же приступить к копке червей – папа уже принёс из сарая лопату, – но бабушка Надежда позвала их обедать. Плотник тоже ушёл в свои Рябинки, и на участке было непривычно тихо и скучно.

После обеда они стали копать на краю участка, возле забора.

Папа отваливал лопатой тяжёлые пласты земли, осторожно разбивал их, а Вася стоял на корточках и, подавляя брезгливость, выбирал червей. Хорошо ещё, если червяк весь, с хвостика до головки, оказывался перед ним на земле и его оставалось взять и положить в консервную банку. Куда хуже было, если из земли выглядывала одна головка или один хвостик и приходилось хватать за этот кончик, холодный, скользкий, тянучий, как резина для рогатки.

Черви норовили побыстрей уползти по своим хитроумным ходам в глубь земли, и Вася, передёргиваясь всем телом, медленно вытаскивал их. Никак он не мог привыкнуть к ним. Иногда черви как бы сшивали собой земляные комья: одна часть червяка в одном, другая – в другом. Ну попробуй расшей комья, извлеки из них червей!

Папа при этом не очень помогал Васе, а больше командовал:

– А ну не бойсь! Не откусит руку… Тащи его, и посильней, посильней!

А то вдруг приказывал совсем наоборот:

– Да не тащи так резко! Поаккуратней! Не проволока же, а живое существо! Порвёшь!..

Червяки упрямились, не желали поддаваться и вылезать из своих обжитых подземных ходов, и Вася сжимал их двумя пальцами, оттягивал и терпеливо ждал, когда червяк устанет сопротивляться, поддастся, и его, обессиленного, можно будет вытащить и положить в банку с землёй.

Обычно червей выбирал папа, а вот сейчас он почему-то заставил заниматься этим делом Васю.

– Пап, – сказал Вася, – давай позовём Саню… Он знает места, где лучше всего клюют бычки… Он…

Папа выпрямился над лопатой и улыбнулся:

– Ты и минуты не можешь прожить без этого храбреца и умельца… Верно?

– Ничего не верно! Да, он иногда грубит и слишком громко свистит у калитки, так это ничего ещё не значит! Он лучше всех!

– Возможно. Но если говорить конкретно – чем? – осторожно спросил папа и нажал ногой на лопату, и эта его осторожность и недоверие во взгляде прямо-таки обожгли Васю.

– Всем! Всем!

Видно, Вася крикнул так громко, что бабка Федосья, половшая гряду с помидорами, удивлённо вскинула голову в белом платочке, а кот Яшка, с интересом ходивший возле них, тремя огромными прыжками достиг забора и вскочил на него.

– Но это же, Вася, не довод, – чуть обескураженно сказал папа, вогнал ногой поглубже в землю лопату и тяжко вздохнул. – Я не имею ничего против него, но…

После этого папиного «но», не очень понравившегося Васе, ничего не последовало, потому что в огороде внезапно появился Эдька в простроченных штанах зелёного цвета и жёлтой рубахе с короткими рукавами. Вася насупился. Ну кто его приглашал сейчас сюда?

– Что это вы делаете? – спросил Эдька, скрестив на груди руки.

– Бабочек ловим, – сказал Вася, – разве не видишь?

– Вижу… – ничуть не обиделся Эдька; он вообще был на редкость необидчивый парень: как ни обзови его – всё как с гуся вода. – А когда пойдёте?

– В полночь! Если не будет звёзд! – Вася хотел на этот раз одного: чтобы Эдька поскорей убрался с огорода; папа беспокойно посматривал на Васю, конечно же, призывая его в душе к большей вежливости и терпимости, но сейчас Вася и не думал подчиниться ему. – Громадные сомы завелись в Бычьем пруду и клюют в беззвёздные ночи!

Однако Эдька и на этот раз ни капельки не обиделся. Он привычно, беззлобно и снисходительно улыбнулся, пошёл к гамаку, повешенному в глубине участка между толстой старой елью и столбом, по-хозяйски улёгся в него и принялся раскачиваться.

Эта его бесцеремонность и бойкость в разговорах со взрослыми всегда отталкивали Васю. И очень не понравилось ему выражение на папином лице: он едва сдерживал улыбку, и это потому, что Эдька явился на участок.

И Вася не удивился, когда папа негромко спросил:

– Может, и Эдика позовём? Чтобы не было скучно…

Папа сказал это неуверенно, чуть-чуть виновато. Вася протестующе пожал – не пожал, дёрнул – плечами:

– Пожалуйста! Мне что, зови кого хочешь… – Ему вдруг совсем расхотелось идти на Бычий пруд. Ну чего все они – бабушка Надежда, бабка Федосья и папа с мамой – так давят на него, не считаются с ним? Им ведь никто не навязывает друзей и подруг, а они? Они совсем не знают Саньки! Ну совсем-совсем… – Пап, – тихонько попросил Вася, – не бери его! Нам с тобой не будет скучно… Или позовём Крылышкина…

– Вася, – вполголоса сказал папа, зачем-то коснувшись рукой дужки очков. – Думаешь, я без ума от Эдика? У него есть немалые недостатки, но у кого же их нет? Давай всё-таки позовём его!

– Его и звать не нужно! Сам напросится и потащится за нами… Вот увидишь!

На этот раз папа недоуменно пожал плечами и, конечно, подумал, что подчас Васю бывает трудно понять.

– Ну так как – звать его или нет? – спросил папа, когда они кончили копать червей. – За тобой последнее слово.

– Звать, – выдавил из себя Вася, отряхнул от земли руки и пошёл к Алексею Григорьевичу.

Он уже вернулся из Рябинок и строгал на верстаке доски.

Эдька долго не уходил с участка: предлагал Васе поиграть в капитаны на его корабле – Вася отказался, спрашивал, в какую примерно эпоху было извержение вулкана на Кара-Даге, какие тамошние морские камешки считаются наиболее редкими…

Вася отвечал ему сквозь зубы.

Но Эдька и на этот раз не обижался. Он стал вертеться возле плотника, усердно помогал носить к дому доски, подавал гвозди и расспрашивал у Алексея Григорьевича, знает ли он что-нибудь о Кижах – маленьком островке на Онежском озере, на котором несколько сот лет назад плотничья артель поставила без единого гвоздя замечательные по красоте многоглавые церкви из досок и брёвен, такие замечательные, что теперь туда ездят любоваться ими туристы со всех концов мира.

Вася слышал от папы о Кижах – папа когда-то был там, писал об их редкой красоте, привёз уйму фотографий, а вот Алексей Григорьевич даже краем уха не слышал о работе тех безымянных плотников.

– Подумать только, не знает о Кижах! – сказал Эдька Васе. – А ещё плотник… Темнота!

Наверно, ради одних этих слов и вертелся он возле Алексея Григорьевича.

– Возьми и просвети его! Ты ведь всё на свете знаешь!

– Придётся… – Эдька, кажется, даже не почувствовал насмешки.

Вася решил было рассказать ему о человеке-факеле, о том, как Алексей Григорьевич воевал, отбивал танковые атаки, вцепившись в берег Волги. Может, Эдька поймёт, что он за человек. Но тут же Вася раздумал: не поймёт…

До позднего вечера не уходил Эдька. То с одного, то с другого бока подкатывался он к Васе, дружелюбно сиял глазами, и никак не удавалось его выжить. Вася всё испробовал, надолго уходил в дом, но Эдька не исчезал и даже пытался с прибежавшим Крылышкиным прибивать дощечки к их кораблю.

Вася с терраски крикнул, чтобы они не трогали корабль. Эдька не послушался, и Васе пришлось выйти из дома и взять молоток, иначе бы они всё испортили.

Эдька без конца подтрунивал над Крылышкиным, довёл чуть не до слёз, сказав, что у того непомерно крупная голова и на ней благополучно уместятся все шишки, которые тот по праву заработал от Саньки и Бориса…

Наконец ушёл Алексей Григорьевич, поспешно умчался по маминому зову Крылышкин и убрался Эдька. Но легче Васе не стало.

Он не вытерпел и побежал к Санькиному участку.

Возле калитки стояла его мачеха в синем ворсистом жакете и чёрных брюках со штрипками, прямая, лёгкая, и разговаривала с дедом Демьяном.

Увидев Васю, они разом замолкли. Конечно же, говорили о Саньке. На Васин вопрос, где Санька, тётя Лера сказала, что он неизвестно куда запропастился – впору вызывать милицию. На её красивом лице с узкими дугами бровей не было и следа горечи и досады, которые недавно слышал в её голосе Вася.

Возле колодца он столкнулся с Мариной – в этом году она перешла в десятый класс, – дочерью Санькиной мачехи; она шла из лесу с корзиной на руке, и к её сверкающим ботам и белой спортивной куртке прилипли дубовые и берёзовые листья. На всякий случай Вася спросил у неё о Саньке.

– Ничего, отыщется, – улыбаясь, сказала Марина и очень дружелюбно, даже нежно потрепала Васю по мягким светлым волосам. – Не горюй…

Успокоенный, Вася ушёл к себе.

Укладываясь спать, он вдруг подумал, что успокаиваться-то нечего: Марина, скорее всего, ничего не знает о том разговоре в сарае, и надо было, наверно, обо всём рассказать ей.

Жаль, что самые правильные и нужные мысли приходят в голову с таким опозданием…

Глава 9. «Кис-кис-кис!..»

На рыбалку они вышли рано утром по росистой траве и, конечно же, с Эдькой. Вечером у Васи была слабая надежда, что тот проспит и не придёт так рано, но Эдька не проспал и явился бодрый и улыбающийся. Он был надёжно защищён от утренней прохлады и ветра нейлоновой стёганой курткой, от сырости и грязи – резиновыми сапогами, а сверху был прочно, как крышей, прикрыт от возможного дождя кепкой.

Немного странно было только, что Эдька не захватил ни удочек, ни ведёрка для рыбы.

Он широко шагал рядом с папой, а Вася плёлся сзади, как посторонний. Когда они проходили мимо Санькиного участка, дед Демьян уже старательно ковырялся в земле, слушая тихую музыку, звучавшую из приёмничка. Хорошо, Саньки там не было и он не видел, что с Васей и папой идёт Эдька… Увидел бы – не простил бы Васе, припечатал бы крепким словцом.

Над дальними лесами медленно всходило мглистое, перечёркнутое грязноватыми тучками солнце. Ему, наверно, не хотелось всходить на это нечистое, рябенькое, серовато-грустное небо, и солнце не всходило бы, если бы это было возможно.

Папа с Эдькой и Вася пересекли пустынную, потемневшую от росы бетонку и двинулись через реденький лесок, а потом – через просторное клочковатое поле к Бычьему пруду.

Он так назывался то ли потому, что однажды весной, по рассказам жителей Рябинок, в нём тонул глупый, провалившийся на тонком ледку бычок и его насилу вытащили за хвост, то ли оттого, что в этом пруду любили пить воду и спасаться в зной от назойливых оводов совхозные быки, то ли потому – и это всего вероятней, – что основным населением пруда был прожорливый пресноводный бычок, быстро расселившийся в последние годы во всех подмосковных прудах.

Спотыкаясь на крутых кочках, Эдька бежал перед папой и без умолку трещал, изо всех сил стараясь завоевать его расположение. Судя по добрейшей улыбке на папином лице, Эдьке это великолепно удавалось.

Ну и пусть! И всё-таки было неприятно. Папа давно взрослый, ему уже скоро будет пятьдесят лет, а он не всегда понимает, с кем имеет дело. Эх, если бы хоть на час папа стал таким, как он, Вася…

Вася с каждой минутой всё больше и всё безнадёжней мрачнел. И не только из-за Эдьки. Что будет, если Саньку и вправду отправят на лето к той тётке? Без него будет очень тоскливо.

Вася вспомнил про Андрюшку, про их жизнь у подножия Кара-Дага: охоту за крабиками и тир, нырянье с надувного матраца и тайные экспедиции в горы, к остаткам страшного и отвесного кратера давно потухшего вулкана… Вася решил сегодня же, после возвращения с рыбалки, написать ему, пусть приезжает с отцом. Он столько покажет здесь ему всего! Сводит в лес и на пруды, заберётся с ним на чердак, покажет свой недостроенный корабль и познакомит с Санькой. Вот будет у них тогда жизнь!

Бычий пруд уже был совсем близко, и за ним, возле Рябинок, чётко были видны два других длинных пруда с палаточным лагерем на низком берегу, лагерем того самого ССО – студенческого строительного отряда, о котором столько было говорено. А правей лагеря начиналась сама стройка – уже поднявшийся над землёй свинарник, складские сарай, наспех сколоченная из досок мастерская со станками, штабеля железобетонных панелей и шифера, и над всей стройкой, как длинношеий металлический жираф, возвышался подъёмный кран.

Несмотря на такую рань, студенты уже встали, в лагере слышались голоса и смех; один в тренировочном костюме трусцой бегал вдоль палаток, другой делал стойку возле вкопанного ножками в землю огромного обеденного стола. А над походной кухней неподалёку от стола уже вовсю дымилась труба. По берегу расхаживали длинноволосые парни и девушки с полотенцами. В Бычьем пруду, у дальнего берега, купались две студентки – хлопали руками по воде и брызгались.

Заметив, что рыбаки подошли к пруду и начали разматывать лески, студентки вылезли на берег и принялись резво прыгать по траве, вытряхивая из ушей воду. Около них появился студент в баскетбольных трусах с белыми лампасами, он что-то поднёс – не лягушку ли? – к лицу студентки в фиолетовом купальнике, но она отскочила в сторону и, как из пистолета-автомата, пустила в студента такую очередь визга, что Эдька весь перекосился:

– Какой уж тут лов… Правда, дядь Саш?

– Сейчас увидим. – Папа наживил червяка и забросил.

Рядом с ним забросил Эдька – его поплавок лёг в полуметре от папиного, а Вася расположился с удочкой в десяти шагах от них.

Клёв начался немедленно. Пришла пора завтракать, и бычки были неимоверно голодны. Первым выбросил на берег громадного зеленовато-коричневого головастого бычка папа – кончик бамбукового удилища согнулся дугой, – и лицо его, а особенно очки прямо-таки засверкали от счастья. Папа попросил Васю набрать в пластмассовое ведёрко воды и пустил в него своего великолепного бычка. Тот ошалело закрутился, запрыгал в ведёрке, выплёскивая воду на траву.

– Отлично! – засмеялся папа, поправляя на крючке ещё живого червяка. – Десятка два таких, и мы порадуем нашу маму и бабушек ушицей! А то и поджарить можно…

Папа опять забросил. Вася с Эдькой тоже выхватили из пруда по бычку: Вася – среднего, а Эдька – совсем крошечного, чуть побольше крючка. Как только взялся…

– Дядь Саш, можно мне кинуть своего бычка в ваше ведёрко? Я его приметил… – спросил Эдька.

– Кидай… Да лучше брось-ка ты его в пруд, пусть подрастёт…

Эдька ничего не ответил. Сжав малька в кулаке, да так, что он хрустнул, Эдька отцепил крючок и швырнул рыбку в ведёрко. Тот, вяло двигая хвостиком, плавал беловатым брюшком кверху.

За какой-нибудь час они натаскали уйму бычков. Эдьке попадалась в основном мелкота. Пять-шесть – средних. Наверно, ни один приличный, уважающий себя бычок не хотел набрасываться на Эдькину наживку. Чуяли, что за тип! Зато папа вытащил ещё штук пять громадных бычков. Вода от них прямо бурлила в ведёрке.

Васе, в общем, было не до бычков. Он сидел в сторонке, ловил, но думал о своём.

Вон к пруду спикировала белогрудая ласточка, с шуршаньем коснулась воды и стремительно взвилась вверх, унося что-то в клюве. Наверно, какого-нибудь жучка, а не рыбку. Ласточка не чайка, которых так много было на море и которые с утра до вечера охотятся за рыбёшками. Ласточки их не едят.

Вон в сторонке слабо заколыхалась вода. Вася посмотрел туда и притих. Подняв, как собачка, маленькую острую мордочку, по пруду осторожными толчками плыл какой-то зверёк, толкая перед собой длинный пучок травы… Кто это?

Вася повернул к папе голову, но между ним, Васей, и папой сидел Эдька, и Вася ничего не спросил. И подумал, что, скорей всего, это водяная крыса. Наверно, эта трава нужна была ей для подземной квартиры – норы в крутом берегу, где жила она со своим выводком.

Никто, кроме Васи, кажется, не заметил зверька, и ему от этого было и грустно, и приятно.

Крыса исчезла в своей норе, вода замерла, и Вася опять стал вертеть головой. Чтобы ещё что-нибудь увидеть.

Бычки по-прежнему хорошо шли на крючок, но лов их уже не доставлял Васе удовольствия.

Папа, отцепив очередного бычка, отряхнул с рук воду и спросил:

– Ребятки, хотите по яблоку?

– Ещё как! – закричал Эдька, первым схватил на лету брошенное папой большое румяное яблоко и так вонзил в него свои мелкие острые зубы, что прямо-таки сок закипел.

Вася не поймал своё – яблоко покатилось по отвесному берегу, – и он едва успел ухватить его у самой воды.

– Какой неловкий, – заметил папа и ещё больше испортил Васино настроение, начавшее было выравниваться.

Вася отёр с яблока землю и стал неторопливо жевать.

Потом они съели по бутерброду с маслом и кружками копчёной колбасы. Клевать стало чуть поменьше. Вася то посматривал на белое с красным кончиком перо поплавка, то на студенческий лагерь: строители шумно завтракали за столом, а потом пошли к своему свинарнику.

Вдруг Эдька подсек, вскрикнул от радости и дёрнул удилище. Однако леска туго натянулась и не поддавалась – крючок, наверно, зацепился за что-то на дне. Эдька подёргал то в одну, то в другую сторону – напрасно. Лицо его стало озабоченным.

– Что же теперь делать? – Эдька посмотрел на папу ярко-голубыми глазами.

– Проще простого, – сказал Вася.

– Но здесь очень скользко. – Эдька, как маленький, шмыгнул носом. Конечно же, ему не хотелось лезть в воду.

– Ну и что? – спросил Вася. – Ни разу не купался здесь?

– Купался, да сейчас вода ледяная, а у меня ноют коленки, мама говорит, начинается ревматизм…

Папа стал расстёгивать ремень брюк. Васе захотелось опередить его: это же такой пустяк – влезть в воду и отцепить крючок! Руки его уже коснулись пряжки. Но и всё. Не полезет он в пруд!

Вася хотел крикнуть, чтобы папа не раздевался. Пусть Эдька сам лезет, раз зацепил крючок! Вася не крикнул, потому что ведь папа большой, взрослый и сам должен всё понимать.

– В этом месте много битых бутылок, – сказал Вася, – нужно оборвать крючок. Подумаешь…

– Так настоящие рыбаки не поступают. – Придерживаясь за кустики росшего у воды ивняка, перехватывая руками леску, папа стал осторожно спускаться в воду. Он шёл всё глубже и глубже, вошёл по пояс, нагнулся, коснувшись шеей воды, отцепил от коряги крючок и двинулся к берегу.

– Спасибо! – Эдька как ни в чём не бывало продолжал лов.

Папа оделся и тоже принялся ловить бычков.

Васе было грустно. К чёрту эту рыбную ловлю! Лучше бы и не ходил. И не пошёл бы, если бы папа через день не уезжал от них.

Вася отошёл от папы с Эдькой подальше и услышал негромкий голос Эдьки:

– Дядь Саш, а я вчера видел, как Санька курит: студенты научили. Весь день ошивается возле них. А вчера он из рогатки убил лягушку… Его дедушка говорит, что Санька совсем отбился от рук и место его не здесь, а…

Вася отошёл с удочкой ещё дальше, чтобы ничего больше не слышать. И он не слышал больше ни слова, лишь видел, как у Эдьки ритмически открывался и закрывался рот. Не будь здесь папы, Вася поругался бы с ним, закричал бы, что он бессовестно врёт про Саньку.

По дороге домой Вася не сказал Эдьке ни слова. Да и с папой ни словом не перекинулся. Папа был хмур, молчалив и смотрел не вокруг, как всегда, а под ноги и ничего, против обыкновения, не расспрашивал и не рассказывал. Зато Эдька пуще прежнего лез из кожи вон: забегал вперёд, преданно заглядывал в глаза и без умолку трещал. Но папа на этот раз не кивал головой и не улыбался.

Возле Васиного участка Эдька остановился:

– Дядь Саш, можно мне взять мою рыбу? Я поймал семнадцать штук. Я ловил и считал. И всех помню.

– Что за вопрос, – сказал папа. – Не можно, а нужно!

Эдька встав на корточки, принялся вылавливать из ведёрка бычков. Он сноровисто выхватывал их и клал на траву один к одному, и брал он, ясное дело, самых крупных, самых толстых бычков. Они били хвостами, глотали воздух и подпрыгивали. Взяв их в обе руки, Эдька радостно закричал: «Спасибо, дядь Саш! Всегда буду ходить с вами на рыбалку!» – по-дружески кивнул Васе и побежал к своей калитке в конце улочки. Раза два бычки выскальзывали из его рук, падали на землю, и Эдька, боясь выронить других, неуклюже нагибался и подбирал их.

Вася поднял ведёрко и пошёл за папой к крыльцу. И не сказал ни слова. Не хотел он говорить никаких слов. Папа тоже молча поднялся на терраску и, отвечая на какой-то вопрос мамы, готовившей им завтрак, негромко, но вполне отчётливо сказал:

– Улов так себе, но я немножко познакомился с Эдиком… Выходит, наш Вася кое в чём разбирается…

Больше Вася ничего не расслышал, но грусть стала проходить. Его настроение даже не испортила бабка Федосья, коловшая у крыльца щепу для самовара. Глянув в ведёрко, она сокрушённо покачала головой:

– Какую мелкоту наловили! Срамота! И не совестно было брать? А ну где там запропастился Яшка? Яшка, кис-кис-кис, иди сюда, благодари папу с Васей… Ну, где ты? Кис-кис-кис…