Текст книги "Двое на одном велосипеде"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

По пруду пошли большие волны.

Васе хотелось к ним, на эту блестящую камеру, заманчиво поскрипывающую под босыми ногами! Хотелось сидеть рядом с Санькой, плавать, суматошно отталкиваясь руками, орать во всю глотку и чувствовать себя независимым, свободным, сильным, непобедимым!

Вася чуть было уже не крикнул: «Санька! Это я, Васька… Ну как ты здесь?» Да как крикнешь, если тот и замечать его не хочет. Санька ведь старше Васи на четыре года, на целых четыре, и первый должен заметить и позвать его…

Глава 4. Обида

Васе стало обидно. Он рвался сюда, даже мама с папой не продлили путёвку на три дня… И вот тебе на!

Увидев, что Крылышкин всё ещё на берегу и в одежде, Вася закричал:

– А ну в воду, Петух! Не бойся! Положись на меня!

И Крылышкин, не выдержав, забыл об опасности и стал стряхивать с ног тапки, расстёгивать брючки. Раздевшись, он сошёл вниз и боязливо коснулся ногою воды. До чего же он был неловкий и беспомощный! А ведь сколько книг прочёл – куда больше Васи! – и в шахматы его ни за что не обыграешь. До отъезда на юг Вася с Санькой научили его немножко держаться на воде и плавать… Не разучился ли?

И Вася крикнул, когда тот вошёл в воду:

– Поплыли?

Крылышкин кивнул, окунулся и, выпучив глаза, замолотил изо всех сил руками и ногами по воде. Потом поплыл по-собачьи: вода кое-как держала его.

Минуты через три Крылышкин выдохся, встал на топкое илистое дно и неуклюже полез на берег, хватаясь за пучки травы и кустики мелкого ивняка. Взобрался и благодарным взглядом посмотрел на Васю.

У Васи от этого взгляда что-то сдвинулось внутри. Только сейчас понял он до конца весь смысл его письма: он, Вася, очень нужен ему… Но если разобраться, и Крылышкин был нужен ему, и не только для того, чтобы жалеть, опекать и защищать. Рядом с ним Вася казался себе смелым и удачливым, каким всегда хотел стать и, может быть, понемножку становился…

– Позагорай, а потом снова в воду, – сказал Вася. – И бери из карманов абрикосы…

Васе стало хорошо. Вот если бы ещё Санька наконец заметил его…

Но Санька был занят собой, Борисом и резиновым кораблём.

Он оголтело кричал:

– Ты старше – ну и что? Кто капитан корабля? Где на небе Марс, знаешь? А что такое минреп? А секстан? А швабра? А сколько метров в морской миле? Так уж и быть, боцманом возьму тебя в команду, если не будешь вредничать…

Васи будто и не было здесь. Он отвернулся от пруда и вдруг увидел качели.

Да, да, на довольно высоком берегу пруда стояли самые настоящие качели с врытыми в землю двумя столбами с перекладиной сверху. И доской на верёвках. Эти качели в прошлом году придумал Санька и соорудил с Серёгой. И не просто для того, чтобы качаться на них, а для того, чтобы, сильно раскачавшись, прыгать в воду. Старшие ребята, стоя в плавках на качающейся доске, храбро кидались в воду – кто дальше. Вся малышня собиралась сюда и, разинув рот, наблюдала за отчаянными прыжками. Вася с Петей Крылышкиным уже не были малышами, но, конечно же, не решались прыгнуть с этих качелей в воду. Несколько раз Вася пробовал – не хватало смелости!

Однако Вася не вспомнил сейчас, как боялся оторвать от доски ноги, и побежал к качелям.

Вскочил на шаткую доску, вцепился обеими руками в верёвку и, глядя на Саньку на чёрном резиновом корабле, стал изо всех сил раскачиваться и при этом громко распевать.

Кажется, ребята на берегу и корабле посмотрели на него. В точности сказать этого Вася не мог, потому что и пруд с кораблём и отражённым солнцем, и берег с кустами и мостками стремительно взлетали, опускались и расплывались перед ним, и он толком ничего не видел.

Над головой ритмично скрипела верёвка. Он раскачивался всё сильней и сильней и ловил миг, когда доска под ногами окажется ближе всего к краю пруда и можно будет, упёршись в неё пятками, оттолкнуться.

Этот миг уже наступал раз двадцать, раз тридцать… Нет – сто! Как трудно было собраться с духом, решиться и броситься очертя голову в пруд.

Вот сейчас… Нет, прозевал миг! В следующий…

И опять не смог. Не сумел оторвать пятки от взлетевшей в небо доски! Нельзя опоздать. Нельзя промахнуться. Можно врезаться со всего маха в берег.

Сейчас вот оторвётся. И прыгнет. На него же смотрят… Сейчас он не пропустит мига и прыгнет на полном лету…

Сейчас!

Уже не он, Вася, худенький и нацеленный, впившийся двумя тонкими руками в верёвку, стремительно раскачивался на этой доске, уже не он, а одно его огромное сердце, оглушительно стучащее и напряжённое, взлетало туда-сюда – к облакам, к солнцу, к ветру.

Прыгнул. Оторвался. И почувствовал – летит. Летит!

И не кое-как, не раскорякой, а как нужно, руками вперёд, сложенными для ныряния руками!

Вошёл он в воду не очень ладно, не столько руками, сколько плечом, подняв тучу брызг. И совсем было не больно. Приятно было. Прохладно, и сердце опять сжалось, уменьшилось в сто раз и вошло в норму.

Зарылся глубоко в пруд, тут же вынырнул, вскинул над водой голову и медленно, размеренно, не суетясь поплыл к берегу. И услышал радостный, звонкий крик Оли:

– Цел? Живот не отбил?

И ещё Вася услышал тоненький голосок деда Кхе:

– Умный же мальчик, а тоже прыгаешь! Пример другим показываешь… Ай-яй-яй! Разбиться же можно! Утонуть!..

Длинный, сухопарый, в старой соломенной шляпе без ленты, в мятых, залатанных на коленях брюках, он стоял у качелей и горестно покачивал головой.

Васе стало неприятно, но он, разумеется, не удостоил ответом ни Олю, ни деда Кхе.

Вася вылез на берег, отжал на теле трусики и посмотрел на деда Кхе – тот, покашливая и сутулясь, уходил от пруда.

А Санька с Борисом неподвижно лежали на камере, смотрели в небо и загорали.

У Васи на глазах чуть не вскипели слёзы. Он поклялся и взгляда не кинуть больше на пруд.

– Васенька, вот где ты! Ищу-ищу… Домой, кушать пора! – раздался на берегу голос бабки Федосьи.

Худая, в длинной сборчатой юбке, в которых ходили в начале нынешнего века, в белом платочке и разбитых, без шнурков мужских туфлях на босу ногу, она стояла с бидоном в руках. Стояла и ждала, когда он сломя голову бросится выполнять её приказ.

– Иди, миленький, иди! – вдруг завопил дурным голосом Борис. – Супчик остынет! Курочка протухнет!

Васю так и передёрнуло всего. Ясно, что Борис хотел вывести его из себя. По-прежнему не глядя на их резиновый корабль, Вася миролюбиво, хотя и сдержанно ответил:

– Хорошо, я скоро приду, – и не тронулся с места.

– Остынет всё, пойдём, – продолжала своё бабка Федосья, сердито поглядывая сквозь толстые стёкла очков на пруд с резиновым кораблём.

– Сейчас. А бидоны не трогай, я их отнесу.

Бабка Федосья постояла в раздумье, поворчала что-то под нос, опустила бидоны на землю, потом подняла один и, показав резиновому кораблю свой нестрашный старушечий кулачок, пошла к калитке.

Как только она исчезла, Вася, уже обсохший на солнце, быстро оделся, присел на траву за кустики, выложил из карманов несколько оставшихся абрикосов.

– Не хочет – и не надо!.. Ешь, – сказал он, – ешь, пожалуйста, Петух, чтобы ничего не осталось… – Вася стал запихивать и себе в рот и есть абрикосы, так есть, что чуть зуб не сломал о твёрдую косточку. И вкуса никакого не почувствовал. – Подожди меня здесь, я сейчас!

Вася сорвался с места, кинулся к калитке и побежал по улочке. За воротами посёлка был мостик из брёвен. Вася нагнулся, вытащил из-под него ржавую полосу железа, припрятанную на всякий случай весной, и бросился к бетонке.

Он бросился к тому месту, где в прошлом году накладывали новый асфальт: там медленно ходил широкий, на гусеницах, асфальтоукладчик; от него веяло нестерпимым жаром, дымом, резким запахом гудрона; потом эту чёрную свежую массу основательно и безжалостно утюжили многотонные катки. Вася с мальчишками как раз возвращался с Бычьего пруда; они поглазели на работу катков, и Санька, подмигнув ребятам: «Сейчас увековечим! Чтобы никогда не стёрся!» – незаметно нарисовал палочкой на самом краю нового асфальта какую-то рыбку – не бычка ли? И они побежали к посёлку. Впереди – Санька, с удочкой в руке, с мокрыми на загривке космами волос: только что он соревновался со старшими ребятами, за два часа поймал девяносто пять бычков и вышел в «олимпийские чемпионы» по этому виду спорта; на двадцать три бычка обогнал девятиклассника Серёгу! Через несколько минут Вася вернулся к бетонке – к счастью, рабочие ушли на обед – и с трудом выцарапал на застывающем асфальте: «Ура, Санька!!» – третий восклицательный знак уже не смог процарапать: асфальт затвердел…

Вася побежал по бетонке и остановился.

Да, надпись всё ещё не стёрли скаты машин, гусеницы тракторов, подошвы пешеходов, и тогда Вася изо всех сил стал скрести надпись ржавой железякой. Весь этот год скрывал он от мальчишек, что нацарапал её, чтобы не подумали, что он так уж влюблён в Саньку, а теперь сам решил уничтожить надпись, стереть, как говорится, с лица земли.

Пусть Санька знает, что Вася хоть и небольшой ещё, но гордый…

Он долго и упорно скрёб железякой. Всё было бесполезно: за год асфальт словно окаменел и не поддавался.

Вася тихонько всхлипнул, вытер нос, махнул рукой – пускай уж эта надпись остаётся! – и побрёл к посёлку.

Подхватив возле Мутного пруда бидон с водой, двинулся к калитке. Крылышкин кинулся следом. Лицо у него было удивлённое.

Вася шёл, и глаза его сами по себе моргали, а лоб морщился. Знакомые громкие голоса, раздававшиеся впереди, заставили его поднять голову.

У забора стояла бабка Федосья и разговаривала с Демьяном Семёновичем, Санькиным дедом, маленьким, прямым старичком с седой бородкой клинышком и резной ореховой палочкой в руке. На нём был сшитый его руками брезентовый фартук с двумя накладными карманами.

Дед был мастером на все руки. В посёлке не было другого такого садовода: хоть экскурсии води на его участок! На нём радостно и свежо сияют лепестками редкие сорта роз, гладиолусов, флоксов, дельфиниумов, и всё тщательно выполото и посеяно, по шнуру проведены дорожки меж гряд, густо побелены стволы яблонь, образцово окучена картошка, и не у кого-то, а по его участку протянулся неведомо где добытый дедом единственный во всём посёлке эластичный шланг…

Подходя к ним, Вася подобрался, насторожился.

Бабка Федосья глубоко уважала деда Демьяна за тщательность и старания, и, Вася был уверен, каждую ночь видела она во сне, что и на их участке поселилась та же красота и порядок. Да, бабка Федосья и дед Демьян готовы были костьми лечь, душу свою положить за эту землю – тяжёлую, глинистую и малоплодородную, и за то, что с большой неохотой произрастало на ней.

О чём же они говорили сейчас?

– А ты что думала? Хоть кол на голове теши, а по-своему сделает! – сиплым, но тем не менее на весь посёлок слышным голосом шумел дед Демьян. – Что ему моё слово, если отца родного не признаёт и свою мать…

«Ну не мать, а мачеху, так будет точнее», – подумал Вася и очень хотел услышать, в чём дед Демьян будет обвинять внука. Для этого нужно было придержать шаг или спрятаться за дубком, но Вася лишь в редких случаях хитрил, обманывал или (случалось, к сожалению, и такое) терял совесть, подслушивая взрослых. Однако потерять совесть он мог на очень кроткое время, на одну-две минуты, потому что жить без неё, без этой самой совести, час или два было просто невмоготу…

Сейчас Вася был разобижен на Саньку, и всё-таки неприятно было слышать, как дед Демьян громко и при всех ругает своего внука. И Вася – уже издали – крикнул бабке Федосье:

– Баб, а ты почему не идёшь? Идём же!

Бабка Федосья почему-то вздрогнула, по-смешному отпрыгнула от деда и мелким, старушечьим шагом засеменила по улочке.

Шагая домой, Вася думал, что дед Демьян – не совсем ясный ему человек. Как-то они вырезали с Санькой из жести флажок флюгера, и вдруг из Санькиного дома донёсся тонкий, певучий звук скрипки. Он был такой красивый, лёгкий и тревожащий, что Вася вскинул голову и спросил: «По радио передают?» – «Да нет, дед играет, – равнодушно ответил Санька, – любил когда-то в молодости, учился даже в какой-то музыкальной школе, да бросил, когда мой отец родился; говорят, и потом, когда дед в своей бухгалтерии, в ЖЭКе на костяшках стучал, до выхода на пенсию, играл на скрипке, а теперь редко берётся за смычок…» Видя, что Вася не верит ему, Санька, когда дед вышел из дому, кивком головы позвал Васю в комнату и показал настоящую скрипку в старом потёртом деревянном футляре с крючочками. И спросил: «Ну что, веришь теперь? Пусть бы играл себе, струны смычком пилил, их не жалко, а ведь он, дед…» – Санька запнулся. «Что «он»?» – спросил Вася. «Да ни к чему тебе сейчас это, вырастешь – и на твою долю хватит всякого… Никогда не прощу я деду одного, не хочу, чтобы он и мою жизнь пытался ломать и перекраивать по-своему. Ясно?» Вася кивнул, ровным счётом ничего не понимая. Но это было как ожог. Чью всё-таки жизнь хотел сломать и перекроить по-своему этот прямой и аккуратный старичок? Вася так и не узнал – чью, однако с тех пор чувствовал, что не так-то всё просто и обычно в Санькиной вражде к деду Демьяну. А музыку дед любил. Он редко расставался с транзисторным приёмничком. Вася своими глазами однажды видел: ходит дед по лесу, шарит палочкой в поисках грибов по траве и кустам, а сам слушает негромкую музыку, накинув ремешок приёмничка на плечо.

Обедали они на терраске под жужжание ос, слетевшихся на сладкий компот в стаканах, под редкое чириканье птиц на деревьях вокруг дома.

– Ну как дела в посёлке? – спросил папа. – С кем хотел, встретился?

Вася на мгновение помедлил.

– Встретился…

– И всё в полном порядке?

Вася кивнул.

Он понимал, что папа был бы рад, если бы узнал, что не всё-то у Васи с Санькой в порядке. Но он не собирался признаваться в этом даже ему, папе, хотя секретов от него у Васи почти не было.

Интересно, а Крылышкин догадался о чём-нибудь на пруду?

Глава 5. Скандал

Когда допили компот и Вася чайной ложечкой извлёк из стакана и съел сладкие ягоды крыжовника и вишни, бабка Федосья поправила на голове белый с синими цветочками платок, с которым никогда не расставалась, и со скрытым укором искоса посмотрела на Васю. И негромко сказала:

– А вы знаете, что намедни Санька отчубучил?

Вася с мамой и папой, как по команде, уставились на неё.

– Что, Федосья Фёдоровна? – спросил папа.

– Совхозную корову на спор выдоил. С Борькой спорил на старую кроличью клетку…

– Как это «выдоил»? – не понял папа, почесал свой курносый, обгоревший на юге нос, и на лице его появилась легкомысленная, недоумевающая улыбка.

– Не знаете, как доят коров? – спросила бабушка Надежда, краснощекая и серьезная, – это она приготовила сегодня такой вкусный обед. – Подкрался к корове, присел на корточки и тихонько, чтобы не заметили пастухи, стал доить её.

Вася вдруг захохотал, представив всё это.

Папа снял очки и вытер сразу повлажневшие глаза, а мама безуспешно боролась с улыбкой на узких весёлых губах.

– Ничего в этом нет смешного. – Бабушка Надежда покраснела от возмущения. – Пастухи заметили Саньку, погнались и пришли в посёлок. С его дедом и мачехой говорили. Скандал был…

– И много он так надоил? – спросил папа.

– Кружку. – Бабка Федосья худым пальцем поправила под платочком волосы.

– Одну только? – разочарованно воскликнул папа. – Стоило возиться и рисковать!

– Разве дело в том, сколько? – возразила бабушка Надежда: она хоть, в общем, была и добрая, и учёная – с высшим образованием, но ужасно строгая. – Если надоил кружку, то мог надоить и…

– Ведро! Бак! Цистерну! – закричал Вася.

Бабушка Надежда неодобрительно посмотрела на него:

– От Саньки всего можно ждать, он совершенно распоясался, ни с кем не считается и всё время вертится возле нашей калитки…

«Ну да, вертится… Кажется ей так… Если бы вертелся!..» – с горечью подумал Вася и понял, что всё это ещё больше усложнит Васину жизнь на участке. Но нельзя же покоряться тому, что думают и хотят обе бабушки да, пожалуй, и папа с мамой. Они должны понять его и не давить, не следить за каждым шагом.

– И не побоялся! Какой смельчак! – сказал Вася. – Корова могла стукнуть копытом или рогом поддеть!

– И когда-нибудь стукнет и подденет! – отозвалась бабка Федосья. – А ещё этот губан и буркало средь бела дня нарвал целый карман огурцов у Остроглазова и повесил на нашу калитку картонку с хулиганской надписью…

– Какой? – спросил папа, да и Вася остро заинтересовался. – Что-то слишком много для одного парня! Ты как считаешь, Васька?

– Хороший, воспитанный мальчик никогда бы такой надписи не повесил, – сказала бабушка Надежда. – Хорошо хоть, его участок далеко от нас…

Вот сколько здесь стряслось всего!

Выходит, недаром дед Демьян с бабкой Федосьей возмущались Санькой, а он, Вася, так и не знал ничего, и Крылышкин не смог толком рассказать, а ещё товарищ называется…

Вася выскочил с терраски и услышал, как бабушка Надежда что-то вполголоса рассказывает папе. Ага, наверно, про ту картонку с надписью секретничает! Надо всё выведать. Но не сразу…

Родители начали тяпками окучивать возле заднего забора картошку. Пока они беспечно купались в Чёрном море и жарились на солнце, картошка благополучно отцвела и сильно выросла.

Вася в это время поливал из лейки цветы.

Он бегал к большой железной бочке, стоявшей возле дома, под водостоком, погружал лейку в бочку – в ней плавала хвоя и сновали какие-то водоплавающие комарики и жучки. Вася старательно поливал клумбы возле терраски и с нетерпением поглядывал на папу – ждал, когда он немножко устанет и захочет отдохнуть.

Ждать пришлось долго, целый час, и когда папа выпрямился, отставив тяпку, Вася подскочил к нему:

– Пап, а что было написано на той картонке, которую Санька повесил на калитку?

Папа посмотрел на маму, работавшую чуть поодаль, и тихо сказал:

– Только чтобы никому… На ней было написано: «Осторожно: злая Федосья!» – и нарисован её портрет в платочке. Если встретишь Саню, скажи, что нехорошо так делать…

– Хоть сейчас! Хочешь?

– Ты только и ждёшь случая, чтобы удрать к нему! Смотри у меня!.. – Папа погрозил пальцем. – Сейчас не надо, но через день-два скажи. Обязательно.

– Будь уверен.

Однако Вася не был до конца уверен, что сумеет отчитать Саньку за эту картонку на их калитке. Он был согласен с папой, что бабка Федосья не заслужила такой надписи, и всё-таки… И опять ужасно захотелось увидеть Саньку, поговорить с ним.

Папа снова стал окучивать кустики картофеля, и Вася подошёл к бабке Федосье, склонившейся над грядой с небольшими колючими огурцами под широкими листьями.

– Баб, а ты вернула Гороховым напильник?

– Чего спросил… Уже месяц назад!

– А они ничего не просили принести? Ну что-нибудь…

– Не твоя, Васенька, забота: сами зайдут, коли надо будет какой инструмент, – проворчала бабка Федосья, продолжая старательно гнуться над молоденькими огурцами.

– Да я сам знаю, – с досадой сказал Вася и отошёл от гряды.

До самых сумерек бегал он от бочки к клумбам с лейкой, колол щепу для самовара, раздувал его и потом пил вместе со всеми чай с вареньем. Работал, пил, ел и ни единой минуты не переставал думать, как бы повидаться с Санькой.

Во время чаепития из-за посадок долетели звуки джаза, смех и дурашливые крики. Вася с недоумением посмотрел на бабку Федосью.

Она пожевала размоченный в чае сухарь и недовольно проворчала:

– Строители веселятся! И так каждый вечер… Нагнали их на нашу голову – не уснёшь… И в Рябинках в продмаге из-за них очереди…

– Мам, я сбегаю к Пете, – сказал Вася, выскочил из калитки и внезапно… – он даже вскрикнул, до того это было внезапно! – чуть не сбил с велосипеда Саньку: тот стремительно выехал из-за большого куста жасмина, росшего на улочке возле забора.

– Полегче! – буркующим голосом крикнул Санька, успев вильнуть в сторону. – Чуть машину не угробил…

Он остановил велосипед и упёрся длиннющей ногой в землю. На Саньке были старые, неизменные, потрёпанные джинсы с блестящими клёпками и с кожаными заплатками на коленях и заду, с многочисленными «молниями» на карманах и ширинке, с яркой, тоже кожаной нашивкой у пояса: ковбой в широкополой шляпе храбро обуздывает вставшего на дыбы мустанга.

Вася посмотрел на Саньку, на его плотную, коренастую фигуру, ощутил на себе острый жар его тёмно-карих шальных глаз и не нашёлся что ответить.

– А ты звони, если выезжаешь из-за куста! Звони! – с неожиданной для себя силой и восторгом закричал Вася. – Не знаешь правил езды на горных дорогах?

– Откуда же? Я там не был!

В сумерках засияли крупные белые Санькины зубы, и большие, немножко оттопыренные, как у африканца, губы его разъехались в широченной, добродушной, плутоватой улыбке. Наверно, из-за этих вот его больших губ у него был невнятный буркующий голос.

– Всё равно должен! – крикнул Вася, и на этот раз крикнул с обидой и отчаянием: столько времени Санька не замечал его! – Все машины за поворотом сигналят, чтобы не столкнуться с встречной и не свалиться в пропасть…

– Ладно тебе, – прервал его Санька, – завёлся… Выключись. Ты куда это разогнался? К Эдьке? Стукну, если к нему! Или, может, к Крылу?

– К кому хочу, к тому и иду! – огрызнулся Вася и пошел по улочке.

– Заходи завтра… идёт?