Текст книги "Встречи на берегах Ёдогавы"

Автор книги: Анатолий Мамонов

Журавлиные перья любви

«Не понимаю! Ни единого словечка не понимаю! Что он говорит?.. Вот так и с теми людьми, что были здесь недавно… Вижу только, как шевелятся их губы… Слышу только их голоса… А что говорят – не понимаю!..

Что мне делать?! Что мне делать?!»

Какие горькие, полные отчаяния слова!.. Мне так и кажется, что я вижу ее, маленькую, растерянную, похожую на птицу девушку по имени Цу из японской пьесы «Журавлиные перья».

Еще недавно она была вольной птицей – журавлем, парила в небе легко и свободно. Стрела пронзила ее, и она вынуждена была опуститься на землю. Добрый человек пришел ей на помощь, и в благодарность птица отдала ему самое дорогое, что у нее было, – сердце. Это сердце до сих пор знало только чувство свободы. Любовь, которая вошла в него, сделала птицу человеком, и ей суждено было узнать радости и горести земной жизни. Сначала были только радости. Она жила с возлюбленным Йохо в скромном деревенском домике вдали от города. Варила пищу, играла с детьми. И вдруг все переменилось. Еще в дни счастья Цу выткала для Йохо красивый кусок полотна, но возлюбленный не оставил у себя этот дар сердца Цу – он продал его. Золото показалось ему прекраснее любимой. С тех пор он требовал, чтобы Цу ткала всё новые и новые куски ткани. Цу превращалась ради этого в птицу и вырывала белые перья из своего оперения. В каждую нить она вкладывала частичку своего сердца, в котором было столько любви и нежности!

И вот настал момент, когда она предстала перед своим возлюбленным бледная, растерянная, не понимающая его языка, не способная постичь его желаний.

Пройдет еще немного времени, и Йохо нарушит слово, данное Цу, – он заглянет в ее рабочую комнату. И тогда из сердца Цу уйдет последняя капля любви. Женщина снова станет птицей…

Что ждет ее впереди? Гибель? Ведь без любви и доверия нет жизни. Цу никогда не вернется к Йохо, как бы он ни звал ее. Так кончается пьеса известного японского драматурга Киносита Дзюндзи, с которым я впервые встретился в 1955 г.

Я услышал об этой пьесе от автора еще до того, как прочитал ее на русском языке в великолепном переводе И. Львовой и В. Марковой (сначала она была опубликована в журнале «Театр», потом вышла отдельной книгой).

В этой трогательной пьесе использованы мотивы японского фольклора. В творчестве многих народов бытуют сюжеты о существе из другого мира, встретившемся с земным человеком и бывшем с ним до той поры, пока этот человек не узнал его подлинного имени. Достаточно вспомнить распространенную легенду о сыне Парсифаля Лоэнгрине.

В японском фольклоре есть легенда о юноше-рыбаке Урасима, полюбившем морскую царевну. Урасима мог бы находиться со своей возлюбленной вечно, если бы исполнил ее завет и не открыл бы волшебный ларчик. Но он не сдержал своего обещания, и жизнь его, как легкое облако, улетучилась из ларчика.

В пьесе «Журавлиные перья» тема доверия, столь необходимого в любви и в жизни, решается необычно. В пьесе Цу покидает своего возлюбленного не потому, что он заглянул к ней в комнату и открыл ее тайну. Конец любви Цу пришел раньше. И не случайный поступок, не легкомысленное любопытство определили ее исход, а страсть к наживе, слепая и властная, победившая светлую любовь.

Финал пьесы символичен! Цу покидает Йохо. Ей тяжело лететь – у нее почти не осталось перьев, но она все же летит и исчезает за горизонтом. У нее хватило силы порвать с человеком, которого она любила, но который обманул ее…

Пьеса «Журавлиные перья» появилась в период резкого возрастания в Японии интереса к народному творчеству. Собирателем его образцов был профессор Янагида. Тридцать лет жизни отдал он сбору и изучению фольклорного материала. Ему помогало множество энтузиастов, главным образом учителя начальных школ во всех уголках Японии. Издательство «Сансэйдо» предприняло издание тридцати томов произведений народного творчества, и к моменту моей встречи с Киносита Дзюндзи, автором «Журавлиных перьев», вышел в свет тринадцатый том. Налаживалось сотрудничество писателей и фольклористов в изучении памятников народного творчества.

«Собирание фольклора и фольклорные пьесы приветствуются широкими общественными кругами, – удовлетворенно отмечал драматург. – Я намерен продолжать изучение народного творчества. Мое убеждение в важности постоянного изучения фольклора для писателя еще более укрепилось после бесед с советским ученым, профессором В. Сидельниковым, а также после ознакомления с индийским фольклором во время моего пребывания в Индии…»

Для нас, советских читателей, пьеса «Журавлиные перья» представляет двойной интерес. Она знакомит нас с сюжетами японского фольклора, о котором мы так мало знаем, и вместе с тем с современной японской драматургией.

Киносита Дзюндзи сумел сохранить в своей пьесе подлинно народный колорит. Его пьеса несет в себе гуманную идею, воплощенную в художественных образах.

Трудно сказать сразу, что составляет стержень этой небольшой одноактной пьесы. В ней поднято много тем, и все же явственно выделяется одна главная – тема любви к человеку, уважения его достоинства и непримиримой борьбы со всем, что это достоинство унижает: корыстью, продажностью, страстью к наживе.

Удачно решена автором проблема языка пьесы. «В Японии много различных диалектов, – говорил Кино-сита Дзюндзи, – и мне хотелось бы написать свою пьесу языком, наиболее доступным всем. Я не придерживался токийского говора, который признан литературным языком, но который не всем понятен. Я старался, чтобы мои герои говорили на языке, который содержал бы элементы различных диалектов, и вместе с тем стремился индивидуализировать речь каждого. Так, в отличие от остальных Цу говорит необычным литературным языком. На мой взгляд, это должно подчеркивать, что она существо из другого мира.

Я пытался вызвать ненависть читателей к тем, кто присваивал себе чужой труд, – вот почему мне так хотелось сделать язык этого произведения максимально доступным пониманию народа».

Имя Киносита Дзюндзи – плодовитого драматурга и активного участника движения за мир и афро-азиатскую солидарность – популярно в Японии. Принадлежит он к послевоенному поколению писателей. Родился в 1914 г., а к сорока годам уже создал два с половиной десятка пьес. За исключением исторической драмы, посвященной первым годам периода Мэйдзи (т. е. началу 70-х годов прошлого века), пьесы написаны на современные темы. Одна из них – «Успение лягушки» – имела особенно шумный успех. Она с триумфом прошла в театрах Токио и Осака. Ее ставили многие самодеятельные драматические кружки. Она издана и в Советском Союзе в переводе И. Львовой и получила одобрительные отзывы прессы.

– Каково содержание пьесы? – спросил я у автора во время его первого визита в Москву (тогда еще у меня не было ни японского, ни тем более русского ее текста). И вот что он ответил:

– В основу сюжета этой сатирической пьесы лег действительный факт, имевший место в послевоенные годы. Бывший японский военнослужащий возвратился в Японию из советского плена. Реакционные члены японского парламента добиваются от него угодных им показаний. Но он отвергает их домогательства и говорит только правду. Реакционеры не прекращают своего нажима и доводят юношу до самоубийства. В пьесе я показал грязную кухню антисоветской, антикоммунистической клеветы.

– Что вы думаете о роли писателя в современном обществе?

– Жизнь современной Японии подтверждает ту непреложную истину, что писатель не может быть в стороне от политики, что его место там, где идет борьба за мир, справедливость и счастье миллионов. Писатель Хироцу Кадзуо выступил в защиту осужденных по так называемому делу Мацукава, опубликовав в журнале «Тюокорон» гневные памфлеты против полицейского произвола.

В подтверждение своих слов Киносита Дзюндзи протягивает мне свежий номер журнала, в котором Хироцу Кадзуо протестует против смертного приговора обвиняемым по «делу Мацукава» и требует оправдания невинно осужденных. Затем продолжает:

– Прогрессивные писатели старшего поколения, такие, как Токунага Сунао и другие, сохранили верность реалистическому методу. В своих произведениях они отобразили борьбу народа за независимую, демократическую и миролюбивую Японию.

Прогрессивные писатели Японии – активнейшие участники движения сторонников мира. Они ведут борьбу за идейность в литературе, против аполитичности, носителями которой являются сторонники так называемой эголитературы.

Примечательным явлением японской литературной жизни последних лет следует считать приток в среду писателей большого числа рабочих и студентов. На многих заводах и в учебных заведениях существуют литературные кружки, издающие свои сборники. В стихах и рассказах литературной молодежи отражены думы и чаяния простых людей Японии, требующих запрещения атомного оружия, протестующих против иностранных военных баз на территории страны. Большой успех имели сборники, посвященные борьбе жителей рыбацкой деревушки Утинада, вставших на защиту своих земель, которые власти пытались передать в руки военщины.

На пути развития нашей литературы стоят огромные трудности, но мы уверены, что преодолеем их и создадим произведения, в которых бы ставились социальные вопросы, реалистически отображалась жизнь.

Любопытно одно из высказываний Киносита Дзюндзи, которое злободневно звучит и сейчас, хотя я услышал его в период до восстановления дипломатических отношений между СССР и Японией. Оно – как документ, свидетельствующий о подлинных, не подверженных воздействию времени настроениях и чувствах японского народа.

– Вы спрашиваете меня: что я думаю о возможностях культурного обмена между Японией и Советским Союзом? По моему мнению, самым главным условием для налаживания регулярного и широкого культурного обмена между Японией и Советским Союзом является быстрейшая нормализация отношений между нашими странами. Наиболее эффективным средством культурного обмена могли бы стать взаимные визиты японских и советских деятелей литературы и искусства.

– СССР и Япония – соседи. Что вы думаете о своем ближайшем соседе – Советском Союзе?

– Советский Союз, занятый мирным строительством, достиг невиданных успехов во всех областях жизни. Мы воочию убедились в преимуществах социалистического строя и в лживости пропаганды, распространяемой врагами мира на земле о вашей стране. Мы пользуемся у вас полнейшей свободой: встречаемся и беседуем с кем хотим, фотографируем сколько душе угодно.

В Вене, в Лондоне и Париже – всюду я чувствовал некоторую отчужденность как представитель желтой расы. И только в Советском Союзе нет расовых предрассудков. Это произвело на меня огромное впечатление. Советские люди искренни, приветливы и очень радушны.

…Прошло еще много времени, прежде чем я расстался с Киносита Дзюндзи. Мы сидели в гостиничном номере. Свет не был зажжен, в дыму от выкуренных сигарет едва угадывались очертания мягких кресел и стола, заваленного японскими журналами, фотографиями и книгами, подаренными в Москве. На журнальном столике у подоконника в простом стеклянном стакане пылала красная хризантема, любимый цветок драматурга – символ любви, дружбы и верности, а за окном ярко горели кремлевские звезды.

Взлет волны хокусаи

Есть старинная японская сказка. В древности жил бог богатства по имени Дайкоку. Он был весел и беспечен, но однажды разгневал повелителей неба, и те решили сжечь его. Гибель казалась неизбежной, но Дайкоку спасли крысы, самые обыкновенные крысы: они посоветовали ему зарыться в мокрую землю. С тех пор земля стала богатой и плодородной.

Мне довелось увидеть бога Дайкоку. Это произошло в Музее изобразительных искусств им. Пушкина на одной из первых выставок японского искусства в Советском Союзе. Воспроизведенный резцом знаменитого Хокусаи, бог мчался во весь опор на огромной, как лошадь, крысе. Толстый, неповоротливый, он держал в левой руке вожжи, а в правой – бочонок, очевидно с сокровищами. Сюжет народной сказки лег в основу одного из тридцати тысяч произведений великого японского художника, жившего на рубеже XVIII–XIX вв.

На небывалую высоту поднял Хокусаи японскую гравюру, в области которой работал долгие годы. Его пейзажи получили всемирное признание. Над столом у меня одна из его картин, подарок японских друзей, – точная копия той, что я видел когда-то на выставке. Изумрудная волна с колоссальным вспененным гребнем грозно вздыбилась на фоне белоснежной горы Фудзи. Когда я смотрю на картину, во мне оживает то первое, незабываемое чувство, которое я испытал при знакомстве с оригиналом. Мне тогда показалось, что еще мгновение – и брызги обрушатся с полотна и оросят живые цветы, украшающие залы выставки. Белые, желтые, розовые хризантемы – эти любимые цветы японцев – как бы подчеркивали то бесконечное уважение и внимание, с которыми советские люди относятся к подлинному искусству другого народа. Волна и хризантема. Это о них писал много веков назад поэт Сугавара:

 
Те хризантемы белые, что там
Колеблемы вдали приморским ветерком,
Всё кажутся глазам
В осенний день
Прибрежною волной, а не цветком!
(Перевод А. Е. Глускиной)
 

В Японии о таких стихах говорят, что они удивительно напоминают миниатюрные скульптурки из дерева и кости – нэцкэ – тонким, почти ювелирным мастерством. В Киото в маленьких антикварных лавчонках неподалеку от знаменитого храма «Чистой воды» вам предлагают лучшие сувениры – нэцкэ в виде пуговицы или брелка, с помощью которых к поясу можно прикрепить кисет или трубку. Изящные фигурки изображают крестьян и ремесленников, рыбаков и бродячих актеров, сказочных героев и богов. Над изготовлением такой фигурки японский мастер трудится порой несколько месяцев.

Самобытно и неповторимо творчество японского народа, воплощенное в гравюрах лучших художников прошлого – Хокусаи, Утамаро, Хиросигэ, Сяраку и многих других, чье вдохновенное искусство стало достоянием мировой культуры. Подолгу обычно стоят завороженные зрители перед картинами прославленных мастеров, любуясь изумительным подбором красок, поразительным умением воссоздавать природу и жизнь людей. «Прекрасная Осама из дома Абура» (Утамаро) и «Летний ливень над рекой Сумида» (из серии «100 знаменитых видов Эдо» Хиросигэ), деревянная скульптура буддийского божества Фугэн, относящаяся к XII в., многочисленные лакированные изделия и изделия из керамики, эмали и бронзы красноречивее любых слов говорят о таланте японского народа, создавшего эти замечательные образцы искусства.

Главное, что поражает меня (и не только меня) в японском искусстве, – его глубокая поэтичность. Чего стоит, например, восхитительная «Зима» Харунобу! Падают крупные хлопья снега… Снег на ветке черного дерева, на зонтике, который несут две женщины, и лица их кажутся белее самого снега. Гармоничное сочетание черного и белого цветов создает полную иллюзию снегопада. Законченность и четкость рисунка, мягкий лиризм и предельная лаконичность – отличительные черты мастерства Харунобу.

Богатая история японского народа, его сегодняшние трудовые будни, его изобразительное искусство – все вместе это поразительно и притягательно… И нет ничего удивительного в том, что москвичи переполнили зал Центрального Дома работников искусств, когда торжественно отмечалось 450-летие со дня смерти японского художника Сэссю.

Сэссю родился в 1420 г. Тогдашнего правителя Японии Асикага окружали живописцы, которые своими картинами пытались отвлечь мысли повелителя от полной потрясений действительности. Будущему художнику предстояло создать новое направление в изобразительном искусстве, приблизить его к жизни, к природе.

В детстве Сэссю был отправлен в Киото. Народное предание сохранило рассказ о том, как горько плакал тринадцатилетний мальчик, когда его увозили в далекий, неведомый город Киото. По его смуглым щекам катились крупные слезы. Они ручейками стекали на пол, и мальчик размазывал их ногой, рисуя на полу крошечных мышей. Так и называют до сих пор этот рассказ «Мыши, написанные слезами».

В Киото будущий художник стал священником. Там же он учился рисованию. Одновременно Сэссю усиленно изучал мастерство знаменитых китайских художников, которые оказали значительное влияние на его творчество.

В 1468 г. в составе японского посольства Сэссю уехал в Китай. Через год он вернулся на родину. Слава художника опередила корабль, на котором он возвращался. Правитель Асикага предложил ему стать придворным художником. Но Сэссю отказался, салонная живопись не прельщала его. Он искал новые пути в искусстве, нашел их и уверенно двигался к вершинам своего замечательного мастерства. «При помощи одних только черных и белых красок он успешно передавал объемность и фактуру различных предметов. Деревья, скалы и горы на его картинах объемны. И хотя из его портретной живописи мало что уцелело, те картины, которые дошли до нас вопреки превратностям истории, отличаются высокими художественными качествами – такими же, как и его пейзажи», – пишет японский критик.

Расцвет творчества Сэссю пришелся на последнее двадцатилетие его жизни. В возрасте шестидесяти семи лет он создал самое крупное свое произведение. Это была пейзажная картина длиной в семнадцать метров: величественная панорама Китая – горы, храмы, долины, реки, озера, деревни.

К сожалению, из обширного наследия Сэссю сохранилось лишь десять произведений.

В отличие от подавляющего большинства художников-современников Сэссю всегда подписывал свои картины. Сэссю – это псевдоним, а подлинное имя мастера – Тойо Ода. Оно стало широко известным во многих странах после того, как по инициативе Всемирного Совета Мира было отмечено 450-летие со дня смерти выдающегося художника, основоположника японской живописи.

От Тойо Ода к богу Дайкоку и волне Хокусаи протянулась незримая, но неразрывная нить национальных традиций, и, восхищаясь шедеврами Хокусаи, мы проникаемся чувством признательности к его великому предшественнику.

Камикадзэ, ставший марксистом

…Шел последний кровавый год второй мировой войны. Советские войска штурмовали Европу. В Азии рушился «новый порядок», и американские самолеты, ориентируясь на белоснежную красавицу Фудзи, беспрепятственно бомбили японские города. Четверть века спустя поэт-коммунист Кадокура Сатоеи, член «Конгресса поэтов», вспомнит то время в цикле стихов «Песнь о бомбежке Токио»:

 
И сейчас я вижу тебя во сне.
И сейчас ты объята огнем.
И сейчас ты бежишь без оглядки,
босая, вдоль рухнувших зданий,
прижимая меня к груди,
подгоняемая моим криком – «Мамочка!»
Твои волосы полыхают,
на спине пляшет пламя…
Прижимая меня к груди,
ты бежишь
сквозь огненный вал…
И сейчас я вижу, как ногти твои
вгрызаются в пересохшую землю
и ты посыпаешь меня
горячей пылью
и снова бежишь…
Огонь лижет твое лицо.
Огонь плавит щеки.
Спасая меня, расплавляешься ты,
и в последний, предсмертный миг,
падая,
мертвым телом
ты прикрываешь меня…
 

Япония, воевавшая в сорок пятом, и отдаленно не напоминала самонадеянную Японию, уничтожившую в начале войны на Тихом океане почти весь американский флот, сосредоточенный в Пирл-Харборе. Израненная бомбами, истощенная голодом, осажденная и обескровленная страна задыхалась. На фронт забирали буквально со школьной скамьи. Новобранцев ускоренным методом готовили к «священной миссии» камикадзэ: отдать жизнь за «Великую Японскую империю».

«Камикадзэ» значит в переводе «божественный ветер». Воля богов – прародителей императора – направляла карающий меч камикадзэ. Летчики-смертники брали горючего лишь на полет в одну сторону – до цели. Назад они не возвращались.

– В семнадцать лет я стал участником войны. С сорок четвертого. Служил на территории Японии. Я был офицером императорской авиации. Когда кончилась война, мне многое стало ясно. Я понял, что японская армия вела захватническую, агрессивную войну. Я понял, что был обманут, как тысячи и миллионы других. Я познакомился с марксизмом, с трудами Ленина. Стал участвовать в социалистическом движении, мечтал о революции… Для меня началась новая жизнь. Сегодня я всецело принадлежу компартии Японии, – это говорит Дои Дайскэ, не успевший погибнуть во славу Японской империи.

Он сидит напротив меня за длинным столом в одной из комнат иностранной комиссии Союза писателей СССР. Их четверо – посланцев Всеяпонской лиги демократических писателей, созданной в 1965 г. Кто же они – наши гости? Ямамура-сан, например, видный специалист по творчеству Горького; Накадзата-сан, рабочий по профессии, – автор многих книг; Дои-сан – поэт, ви-це-президент прогрессивного объединения литераторов «Конгресс поэтов»; Кубота-сан – известный прозаик, руководитель делегации и вице-президент Лиги.

– К сожалению, наша страна еще не социалистическая, – так начал свой рассказ о положении в стране и японской литературе Кубота, – но мы боремся за то, чтобы идеи социализма восторжествовали и в Японии.

Одна из важных проблем, с которой сталкиваются сегодня японские литераторы, отметил Кубота, это проблема массовой коммуникации – порождение научно-технической революции в капиталистическом обществе. Средства воздействия на массы в руках буржуазного пропагандистского аппарата. Взять, например, телевидение. Около двух десятков телевизионных каналов обрушивают на зрителя поток информации – угодной, разумеется, кругам, идеологически противостоящим нам, демократическим писателям. Газеты, журналы, которые должны быть рупором народа, далеко не всегда являются им. И все-таки мы продолжаем борьбу. Есть писатели, которые активно выступают против возрождающегося милитаризма, – Мацумото Сэйтё, Киносита Дзюндзи и другие. В ходе борьбы добиваемся создания единого демократического фронта, которого, к сожалению, пока еще в Японии нет. В нашей писательской организации около тысячи членов и тысяча семьсот кандидатов. Литератор-кандидат, пока ждет приема в члены Лиги, изучает технику писательского мастерства. Что касается творческого метода, то он избирается произвольно. Наиболее передовые писатели, стоящие на позициях защиты интересов рабочего класса, составляют основу нашего творческого объединения. Печатный орган Лиги – журнал «Минею бунгаку» («Демократическая литература») – издается десятитысячным тиражом…

Слушая выступление Кубота, я всматриваюсь в лица гостей. Взгляд мой задерживается на Дои Дайскэ. Выглядит он молодо. Черная «водолазка» словно подчеркивает спортивную крепость фигуры. В коротко стриженных волосах сильная проседь. Обаятельная улыбка придает лицу особую привлекательность. Он улыбается, даже когда ведет запись беседы в своем путевом дневнике. Перед ним на столе только что изданная и подаренная гостям составителем К. Рехо «Японская новелла» в красном переплете. Дои Дайскэ раскрыл книгу на оглавлении и аккуратно переписывает фамилии всех двадцати авторов. Видимо, знает русский язык, подумал я, но позже выяснилось лишь алфавит. На мою просьбу рассказать о «Конгрессе поэтов» Дои Дайскэ ответил краткой характеристикой этого поэтического движения, привел некоторые уже известные данные. Но меня интересовали подробности, и мы договорились встретиться в «России», где разместилась японская делегация… Вскоре мы встретились в одном из холлов гостиницы.

Дои Дайскэ – один из руководящих деятелей «Конгресса поэтов». Встреча наша произошла в юбилейный год – ровно десятилетие назад, в 1962 г., родилось это массовое поэтическое движение, во главе которого стоит старейший поэт-коммунист, ветеран пролетарского литературного движения 20–30-х годов Цубои Сигэдзи. Тогда ему было под семьдесят пять, и в японской печати то и дело появлялись материалы, связанные и с юбилеем «Конгресса поэтов» и с предстоящим семидесятипятилетием Цубои. «Конгресс поэтов» насчитывает шестьсот профессиональных литераторов. Выходит журнал того же названия. Движением охвачены две трети всех префектур Японии, существует свыше шестидесяти местных филиалов. Ведущие представители «Конгресса» – Осима Хиромицу, Кусака Сотокити (блестящий знаток русского языка и исследователь советской литературы), Акимура Хироси, Дзё Сусуму, Катаха Торохэй (второй вице-президент «Конгресса поэтов»).

– Мы едины как объединение поэтов, – говорит Дои-сан, – но в выборе творческого метода каждый свободен. Лозунг нашего движения – «массовизация» поэзии на прогрессивной, демократической основе.

Научившись с годами ценить время, особенно чужое, я шел к Дои Дайскэ с заранее составленным вопросником. Накануне еще раз перелистал подаренные поэтом журналы, просмотрел его сборники. Вопросов накопилось несколько десятков. По мере того как Дои-сан отвечал, я вычеркивал пункт за пунктом в записной книжке. Я знал стихи Дои Дайскэ, его литературно-критические статьи, но ничего не знал о нем как о человеке, не знал и творческой биографии поэта. С его любезной помощью я восполнял пробел…

Бывший камикадзэ окончил юридический факультет Токийского университета. Еще до поступления Дайскэ в высшее учебное заведение в семье обсуждался вопрос, какое ему дать образование. Речь зашла о литературе, но отец с матерью и слышать об этом не хотели. Мужчина должен иметь солидную профессию и твердый заработок. А если стать, например, юристом, то можно попытаться исправить и кое-что в законодательстве. Так вчерашний летчик, кандидат в смертники, стал юристом и проработал три года в одной из страховых компаний.

Разоренная войной, оккупированная, Япония переживала бурные дни классовых битв. Дои не остался безучастным к выступлениям японского пролетариата, не замкнулся в личном, интимном мире. Он стал активистом своего профсоюза, а вскоре и поплатился за участие в борьбе – его уволили. Но приостановить процесс его перехода на сторону рабочих было уже невозможно. Шесть лет участвовал Дои Дайскэ в профсоюзном движении, и за это время не написал ни одной стихотворной строки. Творчество словно ждало своего часа. Не хватало уверенности в том, что оно нужно людям.

В марте 1962 г. Дои Дайскэ – к этому времени он уже коммунист – направляется с партийным поручением в Иокогаму. Он отчетливо помнит те дни, встречи с иокогамским поэтом Ямада Имадзи, портовым грузчиком, который еще в 1947 г. получил за свое знаменитое стихотворение «Дождь» премию на творческом конкурсе Общества новой японской литературы.

– Там я впервые в жизни написал стихи для плакатов компартии. Это были обычные агитационные плакаты, разъяснявшие политику коммунистов. Тогда же я написал стихотворение «Десять лет спустя» и послал его в газету «Акахата». Вскоре оно было опубликовано. Так началась моя творческая работа.

Критика тепло отнеслась к поэтическому дебюту Дои Дайскэ, отметив, что автор говорит языком, понятным рабочим людям. В 1965 г. выходит первый сборник стихов поэта, «Десять лет спустя», в 1970-м – второй, «Личное послание». Печатаются его острозлободневные критические статьи о современной поэзии, издаются отдельной книгой литературоведческие работы – «Мои записки», продолжают появляться новые стихи.

Одно из лучших стихотворений поэта – «Стойкость». Поводом для его создания послужила трагедия на шахтах Миикэ, где по преступной небрежности владельцев произошел обвал, погибли шахтеры. Несчастные случаи в промышленности Японии не редкость. Запомнилась цифра, которая приводилась в японской прессе: в 1968 г. на предприятиях Японии в результате несчастных случаев погибло 6260 рабочих. Трагедия на шахтах Миикэ потрясла количеством жертв.

«Стойкость» – реквием жертвам капиталистической эксплуатации. Написанное горячо и взволнованно, стихотворение имело огромный успех сначала у слушателей (поэт читал его на массовых собраниях и вечерах), а затем и у читателей. По выражению Цубои Сигэдзи, слова в нем «налиты кровью».

– Чем объяснить наличие в стихотворении больших прозаических вкраплений? – обращаюсь я к своему собеседнику. – Не свидетельствует ли это о живучести традиций? В древности проза перемежалась стихами, взять хотя бы «Повесть о блистательном принце Гэндзи».

– Вряд ли имеет смысл устанавливать прямую связь с этой традицией… А впрочем, я ведь японец, и связь с той или иной традицией может проявиться подсознательно. Если же всерьез говорить о традиции, то я бы вспомнил классический театр Кабуки. Ритмизованная проза служит своего рода связкой между четырьмя стихотворными частями «Стойкости», повествующими о событиях, разделенных во времени и пространстве…

Была и еще одна причина, по которой Дои Дайскэ ввел в стихи прозу. Стихотворение слишком объемное – надо было облегчить публике его восприятие. Этого требовали напряженная динамика массовых митингов, для которых произведение предназначалось, моментальность реакции публики. Эффективность воздействия стихотворения проверялась на практике. Поэт неоднократно выступал с ним и всякий раз наблюдал за выражением лиц своих многочисленных слушателей. Если он чувствовал, что какие-то строки воспринимаются равнодушно, он исправлял их, заменял другими, неустанно добиваясь неослабевающего внимания аудитории. В ходе «эксперимента» возникла и идея прозаических вставок, которых сначала не было.

– Что вы скажете о языке этого произведения? Насколько я знаю, он существенно отличается от языка других ваших стихотворений.

– Да, «Стойкость» написана не общепринятым токийским языком. Сделано это специально. Сам я уроженец северо-восточного района страны – Тохоку, из префектуры Ягамата. Герои же мои – шахтеры, рабочие угольных копей в Миикэ. Там, на южном острове Кюсю, свой диалект, который я и использовал. Когда читаешь стихи вслух, содержание в общем и целом схватывают все слушатели. Но, повторяю, оно написано языком рабочих и предназначено для рабочих.

– В предисловии к сборнику «Десять лет спустя» вы пишете, что бывали за границей, но не уточняете, где именно. Не в Москве ли?

– Нет, в Москве я впервые! В предисловии речь идет о другом, – Дои-сан смеется и взмахивает рукой, словно отгоняя воспоминания о чем-то нелепом, а может, и неприятном.

– В сентябре 1964 года я уехал в КНР – преподавать японский язык, а в октябре 1966-го вернулся на родину. В тот год в Китае началась «культурная революция». В числе других товарищей я подвергся яростным нападкам органов пекинской пропаганды и вынужден был покинуть Китай.

– В рекламном проспекте к другому вашему сборнику – «Личное послание» – поэтесса Мацуда Токико выражает надежду, что и эта книга станет «оружием в идеологической борьбе». Кто ваши противники на литературном фронте, Дои-сан? (Против кого вы выступаете как поэт и ведущий деятель «Конгресса поэтов»?

– В Японии существует несколько организаций, объединяющих поэтов. Одна из наиболее крупных – Общество современных поэтов, созданное вскоре после второй мировой войны. Общество не имеет четкой политической и эстетической платформы. Членами его являются поэты самых различных взглядов и убеждений, самых различных художественных направлений и методов. Здесь и символисты, и модернисты, и сюрреалисты, поэты прогрессивные и реакционные. Есть и такие, которые пытаются отображать действительность, руководствуясь принципами социалистического реализма. Я тоже член Общества современных поэтов. Как внутри этого объединения, так и вне его мы, поэты с пролетарским, коммунистическим мировоззрением, сражаемся с реакционерами в литературе и искусстве. Это прежде всего литераторы, выступающие против создания в стране единого демократического фронта, против единства прогрессивных сил. Мы боремся с троцкистами и троцкизмом, которым заражена значительная часть студенческой молодежи. Мы развенчиваем произведения, поддерживающие троцкизм, проповедующие антипролетарскую идеологию, наносящую вред нашему делу. Есть у нас и другие противники. В их числе некоторые поэты, сыгравшие в свое время видную роль в истории японской демократической поэзии, но впоследствии отказавшиеся по тем или иным причинам от целей, которых добиваемся мы, поэты-коммунисты…