Текст книги "Встречи на берегах Ёдогавы"

Автор книги: Анатолий Мамонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

«Красная сосна» из Кобэ

Есть у меня на книжной полке две книги: одну подарил мне автор девять лет назад в Осака, другую – прислал он же недавно… Книги эти стоят рядом с другими, привезенными из Японии. И когда я просматриваю их, перед мысленным взором проходят чередой осакские встречи…

…Многолюдный, забитый транспортом и залитый неоновым светом рекламы центр Осака. Универмаги, отели, кинотеатры, кабаре… Все, что можно придумать, чтобы выманить деньги. На улице то там, то здесь попадаются большие жаровни – на горящих углях, словно грешники в адском котле, жарятся, потрескивая, каштаны. Продавец каштанов с деревянной мешалкой в руке, завлекающий в основном тех, кто не спешит домой, напоминает мне в вечерних сумерках Мефистофеля…

Сборник с дарственной надписью, в голубом переплете – стихи Акамацу Токудзи. Поэт родился в 1935 г. в 1959-м окончил русский факультет Института иностранных языков в Кобэ. Акамацу – член Общества изучения современной поэзии и Общества изучения советской литературы – в 1965 г. приезжал в Москву на Международный семинар переводчиков. Печататься начал еще студентом.

Год спустя после окончания института Акамацу женился на девушке по имени Сидзу. Жена – парикмахер. Малышу дали имя Рю, что в переводе означает «дракон».

– Какое страшное имя!

Акамацу смеется:

– Вырастет, станет сильным, как дракон, – И добавляет, не оставаясь в долгу: – Кстати, у нас с вами взаимная тяга к необычным именам! Ведь по-японски слово «мамо́но» – привидение, дьявол.

– И «Акамацу» звучит символично – «Красная сосна!»

Мы сидим в прилепившейся к громаде универмага «Ханкю» маленькой закусочной, на высоких круглых сиденьях, облокотясь о стойку. Все заведение в глубину – от стойки до выхода – около метра. За спиной колышутся на ветру три коротенькие занавески, отгораживая нас от прохожих. Сюда пригласил меня Акамацу-сан в ту далекую теплую осень…

Рядом черно-серый гигант – недавно выстроенный отель «Синханкю», где я прожил месяц и где впервые встретился с Акамацу. Уже немолодая хозяйка закусочной внимательно следит, чтобы глиняные рюмки величиной с наперсток не были пустыми и чтобы не остывало сакэ – рисовая водка, которую она греет в кувшинчике на спиртовке.

Акамацу Токудзи прочно связал свою судьбу с борьбой за мир, против засилья американцев на родных островах, за лучшую жизнь трудового народа.

В 1960 г. по всей Японии прокатилась волна протеста против японо-американского «договора безопасности», отводящего Японии роль атомного плацдарма США на Дальнем Востоке. Был сметен кабинет премьер-министра Киси. В борьбе участвовал и вчерашний студент Акамацу.

И еще эпизод: на угольных шахтах в Миикэ вспыхнула забастовка. Акамацу и здесь в первых рядах – член исполкома компартии района Западного Кобэ (Хигаси-Кобэ) префектуры Хёго, он ведет большую пропагандистскую и организаторскую работу.

И вместе с тем Акамацу – поэт, вопросы литературные волнуют его не меньше, чем общественно-политические проблемы.

Первое стихотворение Акамацу Токудзи, «Летний полдень», датировано 1956 годом. Я видел его стихи, его переводы из Вознесенского и Рождественского.

О чем же пишет поэт? О бастующих шахтерах Миикэ («Ночь в Омута»), о положении рабочих («Зимнее море»), о борьбе против ненавистного народу «договора безопасности» («Смерть девушки»). Есть стихи об Алжире, о расизме, стихи антивоенные.

Романтикой борьбы за светлые идеалы пронизана книга поэта «Во гневе…».

Счастлив сражающийся за правое дело на баррикадах, под алым стягом, трепещущим на ветру. Но поэт, пищущий о революции, испытывает не только радость победы, но и боль поражения, горечь потерь и страданий.

…Воздушные налеты, эвакуация, бесконечные передвижения, тревоги и страхи, еда – горстка бобов или пара картофелин. Таким запомнилось моему собеседнику детство. Учеником четвертого класса он встретил весть о конце войны. А потом – демобилизация, возвращение отца, хаос разрухи, голод, смерть старшей сестры, а вскоре и старшего брата… «С тех пор я стал размышлять о человеческой жизни и обществе», – пишет поэт в послесловии к своей книге.

Раздумья неизбежно приводят к выводу: несправедлив, бесчеловечен социальный строй, порождающий войны, трущобы, голод… Раздумья облекаются в стихи. Поэзия, по словам Акамацу, нанизала на одну вертикаль внутреннее, интимное, и внешнее, действительное, стала как бы мостом, соединяющим субъект с окружающим миром.

– В чем видите вы долг поэта, цель его жизни? – спрашиваю я Акамацу.

Он не задумываясь отвечает:

– Известный поэт Миядзава Кэндзи сказал: «Пока в мире существует горе, это горе – горе поэта. И долг подлинного поэта стремиться к тому, чтобы на земле не было горя». Вопрос о долге поэта не только политический, но и чисто человеческий. Поэт должен идти впереди. Все замечательные поэты мира всегда шли впереди. Я, коммунист, стою за новый социальный строй. Подлинный поэт всегда коммунист. Поэт меняет человека и изнутри. Мне кажется, это самая важная его задача.

– Читаете ли вы лекции в Осакской литературной школе? Я знаю, у вас там много друзей…

– Меня очень интересует литература, но я слишком занят общественной работой. Жаль, что из-за недостатка времени не могу выступить с лекцией о советской литературе. Однако, с моей точки зрения, более важна дружба с Советским Союзом. Ради этого я и работаю в Обществе дружбы. Наша дружба с Советским Союзом должна быть более глубокой, внутренне необходимой для каждого.

– Каковы ваши планы на будущее?

– Очень хотелось бы еще раз побывать в Советском Союзе. Хочу издать сборник стихов Андрея Вознесенского в переводе на японский язык.

– Почему именно этот поэт привлек ваше внимание? Насколько мне известно, в Японии вы первый его переводчик?

– Почему? Тематика его стихов интернациональна, и это не просто нагромождение образов. Вознесенский стремится испытать новые формы. Поэзия – это прежде всего искусство, а уж потом культурное оружие человечества. Он пишет о современной советской молодежи, выражает ее мысли, чаяния. Очень хотелось бы его увидеть, получить от него предисловие для японских читателей.

– Кого из поэтов, японских и наших, вы могли бы назвать в числе любимых?

– В Японии – Оно Тосабуро, Хасэгава Рюсэй, в России – Пушкин, из современных – Твардовский, конечно Вознесенский, а также Рождественский.

Акамацу порывист, полон энергии. Кажется, он никогда не спит – масса мероприятий, ведь он ответственный секретарь местного филиала общества «Япония – СССР».

– Лирических стихов пишу мало. Стремлюсь критиковать себя и действительность. Личность неотделима от общества. Нравственное совершенствование индивидуума неотделимо от коренного переустройства социальной системы.

…Акамацу говорил еще долго. О поэзии, о жизни… Говорил горячо…

Воспоминания об осенних осакских встречах навевают на меня книги, стоящие на полке, и особенно та, в голубом переплете, – подарок Акамацу Токудзи…

Хайку, сочиненное в России

Арасияма – то ли городок, то ли предместье Киото. В апрельских лучах южного солнца белеют горы: здесь еще вишня в цвету, хотя в других районах Японии пора цветения уже кончилась. Вода сверкает на перекатах перед искусственными водопадами высотою не больше метра. Мост через Ходзугава усеян людьми, берег, утопающий в зелени, – тоже. Арасияма – излюбленное место отдыха. Здесь конечный пункт знаменитого пути, который проделывают туристы на старинных лодках. В верховьях реки, на лодочной станции, стоят, ожидая пассажиров, просторные, длинные, узконосые, плоскодонные ладьи, вмещающие человек пятнадцать. Лодочники в широкополых соломенных шляпах – один на корме, рулевой, другой на носу с шестом в руках и двое с веслами – народ бывалый. Кажется, еще мгновенье – и бурный поток разобьет о скалы летящую лодку, но спасительный шест выводит ее в безопасное место. Когда-то эти лодки перетаскивались волоком по берегу Арасияма в верховья Ходзугава. Теперь на смену местным бурлакам пришел многосильный транспорт. Рабочих рук стало меньше, доходов – больше.

Несколько лет назад я попал в Арасияма впервые после часа головокружительной гонки вниз по течению, а сегодня приехал сюда на электричке, потратив тоже примерно час. Мои спутники – г-жа Яманоути, пожилая женщина, сестра известного знатока русского языка, популяризатора советского искусства в Японии г-на Яманоути, и молодой человек по фамилии Кобаяси, сотрудник рекламной фирмы, с матерью-поэтессой.

Узнав, что я интересуюсь японской поэзией и культурой, они тотчас же упомянули имя своего знакомого – профессора Канэко, ученого, искусствоведа, поэта.

…Профессор Канэко, худой, выше среднего роста старец, видимо, действительно очень уважаемый человек. Мои спутницы, не говоря уж о молодом человеке, почтительно склонились перед ним, опустившись на колени, долго и церемонно выказывая свое уважение и радость по поводу встречи.

Профессор Канэко – полная противоположность своей супруге – маленькой, энергичной, говорливой женщине. Он величав, медлителен, скуп на слова, но оба одинаково любят шутку. Канэко-сэнсэй считает, что его супруга слишком стара для него: ему ведь только восемьдесят три, а ей уже семьдесят восемь. Трудно поверить, однако, что эти цифры реальны – оба они побывали в тот день у нас в павильоне, на праздничном концерте, но я не замечал следов усталости на их лицах.

– Я вегетарианец, поэтому так долго живу и чувствую себя юношей, – смеется профессор. – Мясо укорачивает жизнь.

Нас усадили за японский столик. Под столиком в полу оказалось квадратное углубление, прикрытое ватным одеялом, под которое мы и просунули ноги. Там, внизу, горел электрический камин и было жарко как в печке. Это старинное японское обогревательное приспособление (электрокамин заменяет теперь жаровню с углями) оказалось совсем нелишним в ту запоздалую весну семидесятого года – говорили, что таких холодов не было уже лет пятьдесят.

Русских гостей в этом доме еще не принимали. Профессор достал плотно упакованный, тщательно перевязанный сверток. В нем оказались чаши, напоминающие пиалы.

– Из такой чаши самый вкусный чай…

Чаши выглядели очень внушительно. Такие я видел в витринах антикварных лавочек и, конечно, ошибся в предположениях: они были не японские, а китайские, трещинки же и прожилки свидетельствовали об их почтенном возрасте.

– Это изделия китайских мастеров. Им лет восемьсот. Еще в эпоху Сунской династии сделаны, – с гордостью произнес профессор, большой знаток китайской старины, обладатель коллекции уникальных старинных вещей.

Зеленый японский чай и в самом деле казался особенно ароматным в этих древних китайских сосудах.

Профессор Канэко – специалист по истории Западной Европы, по искусству и живописи Запада и Востока, в частности Китая, автор многочисленных исследований, главным образом по китайскому искусству. Он подарил мне последнюю свою работу, посвященную китайским художникам, – «Живопись Китая». Книга знакомит с жизнью и творчеством многих выдающихся мастеров, начиная с глубокой древности и до конца XIX в. Она появилась на прилавках магазинов в 1967 г., а два года спустя была переиздана.

Поэзия – тоже специальность Канэко-сэнсэя, но ей уделяется меньше времени. Когда-то в молодости все обстояло иначе. Студент Канэко увлекался традиционным стихосложением, с упоением зачитывался поэтическими миниатюрами, которые печатались в журнале «Кукушка». Его любимым стихотворцем был и остается крупнейший поэт и реформатор танка Сайто Мокити (1882–1953). Как утверждают японские литературоведы, принципы первого сборника Сайто Мокити, «Красный свет» (1913), где поэт нарушил традицию изображения природы и попытался отразить жизнь современников, повлияли на современные танка.

Что же думает о поэзии профессор Канэко?

– Японская поэзия – я имею в виду хайку и танка, – японская живопись принципиально отличаются от поэзии и живописи европейской. Если творчество европейских мастеров – это «космос», то японских – «микромир». Взять, к примеру размер: танка – тридцать один слог, а хайку и того меньше – семнадцать. Европейцы часто считают, что отличие хайку от танка только в размере. Это не совсем так. Танка предполагает строгий набор канонизированных слов и тем, хайку – все что угодно. Вот на столе стоит пепельница, я могу воспеть ее в хайку, в танка же включить такое слово нельзя. Речь идет, разумеется, не о современной поэзии, а о классической. В хайку можно употреблять любые слова – и буддийскую терминологию, и синтоистскую, и вульгарную, и обиходную.

Мой собеседник то и дело пересыпает японскую речь английскими словами. Он сожалеет, что я не говорю по-немецки: было бы замечательно освежить в памяти еще не совсем забытый немецкий! В 1914 г., окончив Императорский (ныне Токийский) университет, будущий профессор отправился пополнять свое образование в Германию и окончил также Берлинский университет.

Как давно это было! Удивительно, передо мной сидит человек, пересекший всю нашу страну почти полвека назад – по пути из Германии на родину. И этот человек, как принято говорить, еще в полном расцвете творческих сил.

Профессор вспоминает о своем путешествии через Россию и не скрывает столь характерного для японца, побывавшего в нашей стране, изумления ее грандиозными масштабами.

– Я вел дневник, иногда записывал впечатления в стихах. Хотите послушать хайку, которое я написал, когда ехал по Транссибирской железной дороге? Дело было зимой, я любовался необъятными просторами Сибири. Тогда-то и родились эти строки.

Поэт читает по-японски хайку, сочиненное в России, а я перевожу – «микромир» вмещает в себя «космос»:

 
Беспредельность равнин!
Опускается в снежное поле
Сибирское солнце…
 

Я был благодарен поэту, чья редкостная память сохранила для меня, человека иного поколения, это хайку – одно из первых стихотворений в Японии, посвященных моей Родине. В тот же вечер я пригласил его с супругой и друзьями – моими спутниками – на праздничный юбилейный концерт в честь столетней годовщины со дня рождения В. И. Ленина.

Так профессору Канэко представился случай вторично подивиться необъятности нашей страны, талантам, собранным со всех уголков ее и доставленным сюда, в Японию, в этот роскошный концертный зал Советского павильона.

Я же увез на память о встрече в Арасияма хайку о Сибири…

Башня, ведущая в небо

У меня на столе сувениры, привезенные из Японии: Диплом с начертанными тушью иероглифами – искусство современного каллиграфа, шахматы, ажурный макет Осакской башни, чем-то напоминающей Эйфелеву. Они мне очень дороги. Это награды. Это память о японской земле…

«Цутэнкаку-тава» означает в переводе с японского «Башня, ведущая в небо». О великолепии вечернего освещения башни можно судить по рекламному проспекту «Ночной вид Осака ценою в один миллион долларов!» Именно так и сказано в путеводителе по «Цутэнкаку-тава», статрехметровой башне, с которой взору туриста открывается столь дорогостоящая панорама.

Цена входного билета – двести пятьдесят иен, немногим больше половины доллара. Плати – и поднимайся, «воспользовавшись единственным в мире круговым подъемником», на самый верх этого ультрамодернового сооружения или поближе – на второй, третий этажи, где разместились рестораны и сувенирные киоски. Можно спуститься и вниз, в подземные этажи: к вашим услугам роскошный аквариум, где в сказочном сплетении оранжевых, голубых, лиловых, зеленых волн искусственного света плавают увеличенные толщей воды морские чудища и диковинки – от маленьких, меньше мизинца, рыбешек с отчетливо видимым скелетом до рыб-мясоедов. Южноамериканские хищницы пираньи – гроза пловцов! Нельзя удержаться от искушения покормить с ладони карпов, тем более что каждый стоит сто пятьдесят тысяч иен.

Туристская фирма «Цутэнкаку-канко», владеющая башней, не жалеет средств для привлечения туристов. В какой-то мере этим целям послужил и Международный шахматный турнир, организованный на открытой веранде башни, на высоте двадцати одного метра, в один из дней июля, когда по всей Японии проводились обряды поминовения умерших.

Турнир привлек внимание многих любителей шахмат Японии. Он был организован в память знаменитого Саката Санкити, о котором в специальном письме, присланном в Советский павильон на ЭКСПО-70 с приглашением принять участие в турнире, говорилось, что это «величайший игрок в сёги [7]7
  Сёги – японские шахматы.


[Закрыть], когда-либо живший в Японии». В октябре 1955 г. он был удостоен высшей награды – титула чемпиона Японии, короля шахмат.

…С гравюры на нас смотрело умное, чуть утомленное лицо прославленного японского мастера. Близ алтаря, украшенного жертвоприношениями, горели не задуваемые легким ветерком свечи: буддийские священники были в кимоно оранжевого цвета. После молебна каждый участник предстоящего Международного турнира поочередно подходил к алтарю, брал с возвышения щепотку зерен, похожих на перец крупного помола, подносил к лицу и с поклоном высыпал в сосуд, стоящий перед изображением Саката Санкити. Жужжали камеры, щелкали затворы фотоаппаратов – корреспондентов газет, телевидения, радио было не меньше, чем участников матча. Но вот окончился религиозный церемониал, и все обратились к делам мирским: началась жеребьевка.

Участники турнира составили две группы: японскую и европейскую – соответственно виду шахмат: сёги или чес (английское слово «chess» вошло в японский язык для обозначения европейских шахмат). Европейцы, работники павильонов ЭКСПО-70, представляли свыше семидесяти стран мира. От Советского павильона выступали четверо – переводчица Галина Баринова, инженер Евгений Ильин, переводчик Игорь Пашинцев и я. Условия были равными, играли по олимпийской системе, и, конечно, каждому хотелось выиграть независимо от политических симпатий и антипатий. Первая моя партия, волею рока, была с директором Бельгийского павильона Де Рокером. Бельгийский павильон находился рядом с нашим. Рассказывают, когда выбирали место для постройки павильонов, бельгийцы заявили, что им все равно где, лишь бы рядом с павильоном СССР. Почему? В любом случае, ответили они, понравится Советский павильон или нет, посетителей там будет достаточно, а значит, какая-то часть их наверняка заглянет и в павильон Бельгии. Что ж, их дальновидность себя оправдала, ибо почти все посетители Всемирной выставки ЭКСПО-70 побывали в Советском павильоне.

Де Рокер проиграл, и мы рыцарски обменялись рукопожатием. Не будь этой встречи, я не узнал бы, что мой худощавый с аристократическими манерами противник во время войны был освобожден из фашистского плена русскими солдатами. Он до сих пор испытывает к ним чувство признательности и уважения.

Победив португалку и мексиканку, чемпионкой среди Женщин стала Галина Баринова.

Острой и, вначале казалось, безнадежной для нас была партия Игоря Пашинцева с представителем Португальского павильона. Вокруг играющих столпились болельщики. Лишь в конце партии Игорь буквально несколькими ходами изменил положение в свою пользу, и мы облегченно вздохнули: в финал вышли все три coветских шахматиста.

В решающей партии на звание чемпиона встретились Евгений Ильин и я. После двух часов напряженного боя победителя не оказалось. Судья зафиксировал ничью.

Как быть? Кто же чемпион? С этим вопросом не отходил от меня Нисмкава-сан, отвечавший за организацию турнира (мы познакомились с ним еще раньше, в период совместной работы по подготовке турнира). Оказывается, устроителями турнира были заготовлены дипломы разного достоинства.

– Давайте бросим жребий, кому быть первым, – предложил Нисикава-саи.

Женя Ильин воспротивился, я поддержал его. Было решено не устраивать дополнительного матча, а сделать два одинаковых диплома.

…Турнир окончился. Столики опустели. Ветер гонял по полу пустые стаканчики из-под кока-колы. С гравюры на нас смотрело умное, чуть утомленное лицо покойного чемпиона…

Ожидая вручения наград, я разговорился с японцем, с которым познакомил меня корреспондент «Иомиури».

– Хочу представить вам моего друга Кумагаи, чемпиона Осака по японским шахматам, – сказал он.

Для меня это было приятной неожиданностью – мне впервые представилась возможность поговорить с настоящим японским чемпионом.

Мой собеседник – ровесник мне, у него двое детей: девятилетняя Наоми и одиннадцатилетний Кацухико. Кумагаи-сан – чемпион Осака. Кто знает, не ему ли уготовано судьбой скрестить шпаги с чемпионом Японии сорокашестилетним токийцем Ояма Ясухару? Разумеется, шахматная корона – мечта любого шахматиста. Но трудно, очень трудно пройти через суровые испытания на пути к заветной цели.

Кумагаи-сан подробно рассказывает о системе отборочных, промежуточных и национальных соревнований, о том, что представляет собой игра в сёги.

Много раз я бывал в Японии, но все как-то не было случая освоить эту красивую и увлекательную игру. Кажется, этот случай наконец представился.

Что же такое сёги? Некоторые называют эту игру «дальневосточными шахматами», считая, что она распространена в странах Дальнего Востока. Но это не совсем точно, и Кумагаи-сан подтверждает: сёги – чисто японский вид шахмат; в Китае или Корее есть свои шахматы, сходные с сёги.

Подробное описание этой игры на русском языке впервые было дано полвека назад М. М. Васильевским, повторно – в «Неделе» (4–10 июля 1961 г.): на последней ее странице есть изображение всех фигур и краткое изложение правил игры. Правда, игра названа не сёги, а шоги – так раньше было принято транскрибировать.

…К концу дня Международного шахматного турнира памяти Саката Санкити в «Цутэнкаку-тава» нам принесли свежие, пахнущие типографской краской вечерние газеты со снимками участников турнира. Но разговор с Кумагаи-саном еще не окончен.

– Как организуются в Японии шахматные соревнования?

– У нас две организации шахматистов, соответственно двум видам шахмат: «Нихон сёги рэммэй» и «Нихон чес кёкай».

Кумагаи-сан на мгновение умолкает, а я делаю пометки в блокноте, с которым не расставался во время пребывания в стране. Как быть с переводом названий этих организаций, думаю я. И то и другое можно перевести: «Шахматная федерация Японии» (или «ассоциация»). Но как быть с «сёги» и «чес»? Пожалуй, эти слова следовало бы поставить в скобки: «Шахматная федерация Японии (сёги)», «Шахматная ассоциация Японии (чес)». А если обойтись без пояснения в скобках? «Японская федерация сёгиистов» и «Шахматная ассоциация Японии»? Пожалуй, гак будет лучше.

– «Нихон сёги рэммэй», – продолжает мой собеседник, – проводит соревнования сёгиистов. Вернее, через федерацию осуществляется связь между игроками и влиятельными газетами, которые финансируют и устраивают матчи. Без этой финансовой поддержки не может состояться ни одно состязание. Два года назад, например, чемпионат Японии проводился газетой «Ака-хата» – органом Компартии Японии, но завершить его не удалось.

– Каждый участник соревнований на первенство страны должен сыграть сорок партий. В это число входят партии не только национального матча, но и предшествующих ему отборочных соревнований. Бывает, число сыгранных партий колеблется от тридцати до пятидесяти. Партия продолжается два часа – по шестьдесят минут на участника. Первые, так сказать, низовые соревнования проводятся между спортсменами низшего квалификационного разряда «сандан» (дословно «третья ступень»). Тринадцать игроков третьей ступени должны сыграть между собой по двенадцать партий. Занявшие первое и второе места переходят в следующую, четвертую ступень – «ёндан». Тринадцать сильнейших из них также играют между собой по двенадцать партий. Победители (занявшие два первых места) переходят в следующую группу – «годан» (пятая ступень). Дальше события развиваются аналогично, с той лишь разницей, что победитель последней восьмой ступени становится чемпионом Японии и получает денежную премию. Подобные турниры проводятся с апреля по июнь. В них участвуют только npoфессионалы.

– Что это означает?

– Профессионалы этим живут. Деньги им платят газеты, берущие на себя подготовку соревнований, рекламу и прочее.

– Сколько же получает чемпион Японии?

– О, это секрет! – смеется Кумагаи-сан. – Доходы чемпиона известны только тем, от кого он получает деньги, и тем, кому он платит налоги.

Как бы там ни было, а обладатель титула чемпиона – значительная фигура в Японии, он пользуется почетом и уважением в широких общественных кругах.

– Как же появляются игроки-профессионалы?

– Японская федерация сёгиистов имеет разветвленную сеть своих филиалов по всей стране. Существует множество местных клубов, в которых обучаются начинающие, играют любители. С ростом мастерства любитель может стать профессионалом.

– Играют ли в сёги где-нибудь за пределами ЯпоНИИ?

– Нет-нет, это чисто японская игра.

– Популярны ли в Японии европейские шахматы?

– Менее популярны, чем сёги, они только «осваиваются». Однако следует отметить, что в популяризации чес большую роль играет Шахматная ассоциация Японии. Она объединяет уже около трехсот шахматистов и издает ежемесячный бюллетень.

– А соревнования проводятся?

– Да, победитель нынешнего всеяпонского турнира – мой хороший друг Хигаси Кохэй, он живет в Токио. Недавно в составе японской команды он участвовал в Международном шахматном турнире в Сингапуре.

– А нельзя ли с ним увидеться? Ну, скажем, когда он приедет к нам на ЭКСПО-70?

– Охотно вас познакомлю… Сегодня же позвоню ему в Токио.

Разговор о токийском чемпионе завершился неожиданно возникшей идеей: а что если устроить товарищеский матч между японскими шахматистами и сборной Советского павильона на ЭКСПО-70? Есть же в Осака члены Шахматной ассоциации Японии?

– Да, конечно, – подтвердил Кумагаи. – В Киото, например, живет второй шахматист Японии – профессор Тандай. Он чемпион района Кансай, где проживает примерно треть населения страны.

Кумагаи-сан оказался весьма предприимчивым. Он переговорил с ведущими мастерами шахмат и вскоре позвонил мне – предложил команду из пяти человек. Однако накануне турнира по просьбе японской стороны число участников было увеличено до восьми, в состав команды вошла одна женщина.

Утром 11 августа мы вышли встречать японских гостей. Как обычно, перед входом струилась нескончаемая река посетителей, впадавшая, словно в тоннель гигантской скалы, в павильон СССР. Река текла, сдерживаемая не только поразительной выдержкой и дисциплинированностью японцев, но и искусственными берегами ажурных перегородок.

Как почетных гостей встретили мы сборную команду шахматистов Японии. Каково же было наше удивление, когда выяснилось, что среди пришедших (а пришли шахматисты с семьями, ведь это был повод посмотреть Советский павильон, о котором только и говорили по всюду) чемпион Японии Хигаси Кохэй.

На втором этаже павильона временно закрыли до ступ к читальному залу. Посетителей встречал огромный щит с надписями на двух языках: «Привет японским и советским участникам Международного шахматного турнира».

Расставили столики, завели часы. Бросили жребий. На первой доске – Хигаси Кохэй и Евгений Ильин, на второй – профессор Тандай Коити и я. Все было как на настоящих международных турнирах, с одним лишь «но». Мы представляли лишь незначительную территорию нашей страны, павильон СССР, перед нами же была сборная целой страны, Японии. Можно представить себе наше состояние. Волновались, правда, не только мы, но и наши противники: для них мы были представителями могучей шахматной державы, и кто знает, как обернется дело. Чаша весов колебалась то в ту, то в другую сторону. После упорной борьбы выиграл чемпион Японии Хигаси-сан. Но все же счет был 4: 3 в нашу пользу. Оставалась последняя недоигранная партия – моя.

Тандай Коити, мой противник, выглядит очень молодо, хотя уже имеет звание профессора и преподает на физико-математическом факультете Киотоского университета. Он немного объясняется по-русски и убежден, что стать настоящим шахматистом без знания русского языка невозможно.

Играли мы осторожно, прощупывая друг друга, и в результате счет стал 5: 3 в нашу пользу. Этот турнир доставил нам не только много тревог, но и немало приятных минут. На приеме в честь участников турнира администрация Советского павильона вручила гостям сувениры. Расстались мы друзьями с надеждой на новые встречи.