Текст книги "Будьмо (СИ)"

Автор книги: Анатолий Рогаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

А почему ты мне об этом никогда не рассказывал?

Видно по привычке из-за многолетнего табу. Все откладывал на потом. Ждал удобного случая. А вот ты-то откуда узнал? – поинтересовался отец, профессионально откупорив бутылочку крымского “Игристого” и заполнив до краев бокалы призывно бурлящим вином.

Мой рассказ был краток. Но за это время три пустых бутылки с под шипучего вина все же успели перекочевать под стол.

Поход в гости под родительский кров окончился. Отец горестно вздохнул, но зная мое негативное отношения к “безобидному” застолью даже не пытался меня удерживать.

Но видно не один в нашей семье родился под счастливой звездой.

Стоило лишь только нам спуститься вниз в наш общий холл, как тут же раздалась соловьиная трель звонка и мы с отцом поспешили к входной двери.

Распахнувши цветные витражи мы опешили. Дебелое, краснощекое в плотно-приплотно облегающей тело форме подполковник милиции и щупленький худосочный сержантик стояли у порога нашей холостяцкой обители.

Вот те и на! На нас наехали менты!

Ты, Романовский? – обратилась служивая дама ко мне с вопросом, во все глаза при этом пялясь на моего неутратившего с годами мужской привлекательности и (как я теперь знаю) благородного лоска отца.

Да, внешне спокойно ответил я, но все же начиная впадать в панику.

Никому ничего нельзя поручить. Я ведь приказывала до моего приезда документы тебе не выдавать, – подтвердила мои наихудшие опасения командир в юбке.

Между тем мой батя уже успел галантно взять гостью под руку и ввести не только в дом, но и уже подвести к накрытому столу в гостиной.

Пока отец ловко пересервировал стол, добавив дополнительно два прибора, побольше и по изысканней закуски, но больше всего выпивки, дама с видом – осматривала наши апартаменты.

Не дурно. Даже для новых украинцев не дурно. Но вот тех, кого отыскивает американский дедушка – миллионер может и слабо.

Подполковник милиции была эффектной женщиной и говорить могла так же и достигла того же.

Минуты две мы с отцом только стояли с открытыми ртами и в силах восстановить прервавшееся вдруг дыхание.

Наконец-то я облегченно вздохнул и спрятал за губами белоснежные еще собственные зубы. А отец наоборот сделал выдох и его ослепительная улыбка, но, увы, вставные зубов сделалось еще шире и он восторженно произнес:

К столу, господа, к столу!

От неожиданного известия я начисто забыл о норме, морали и угрызений совести и тоже поддался всеобщему радостному предвкушению трапезы.

Мы пили– ели. Мы пели – пили. Мы только пили, уже не ели пока совсем не охрипли. (И если бы я не был так влюблен в Софью, возможно бы даже и пол молоденького сержанта не стал бы помехой и ниш пьяный загул обязательно перерос бы в оргию.)

Но я был влюблен и мой отец тоже.

Сначала нашей гостье после пятой рюмки коньяка стало вдруг жарко и она сняла китель. Потом, когда блудливые пальцы отцовской левой руки каким-то образом забрались к ней под юбку, она тяжело задышав расстегнула еще, аж, четыре верхних пуговицы на кофточке (оставив лишь одну нижнюю где-то в районе пупка.)

Вид таких спелых дынь вызвал непреодолимое желание у моего отца собрать урожай и он еще лишь слегка пошатывающейся походкой повел нашу даму в поход по дому.

Пойдемте я вам покажу зимний сад, – галантно поклонившись и предложив гостье ручку, чопорно проговорил он, а сам поволок ее в спальню (старый развратник: куда конь с копытом, туда и жаба с клешней.)

Жатва затянулась надолго. И где-то через час, а может и полтора мы с сержантом вспомнив про свои “сыновни” (мои без кавычек) обязанности, решили тихонько взглянуть на место “битвы за урожай”.

Усталость и хмель взяли свое. Но объятия были все же крепки и сейчас. И мы минут пять ни как не могли расцепить два полностью обнаженных тела.

Они что же “склещились”? – невольно вызвался у меня хмельной вопрос, но “автомобиль” уже выехал из “гаража” и теперь висел обмякнув.

Может пусть проспятся?

У меня не было ментовского одержимого педантизма и я высказал свое мнение человека гражданского, а значит безответственного.

Нет, я обязан доставить подполковника домой к семейному очагу вовремя, – сержант был верен долгу и присяге.

Моего отца (хотя один из нас и был мент) мы не тронули, оставив и дальше спать на диване. Лишь ради приличия прикрыв слегка покрывалом.

А вот даму нам предстояло еще одеть. (Не мужских, скажу я вам, это рук дело. Они совсем под другую работу “заточены”, под раздевание.)

От такого количества всяких женских прибамбасов у меня просто голова пошла кругом. (Я ведь никогда не имел ни матери, ни сестер.)

Но сержанты милиции несмотря на свою внешнюю молодость оказался человеком бывалым и вскоре подполковник милиции имела бравый вид, хотя по прежнему оставалась пьяной в стельку.

Милицейский джин сержант подал прямо к крыльцу, но вынос тела был делом не из легких, но все уважение к офицерским погонам было соблюдено.

8 глава

Дармовые хлеба не бывают легкими.

Неожиданное свалившееся мне в руки огромное наследство мне еще предстояло заработать, заслужить, выполнив одно из трех обязательных условий.

Но я тогда еще ни чего об этом не знал и будущее виделось мне в зеленой дымке долларового звездопада.

Начальник паспортного стола вручила мне лишь номер телефона моего богатенького американского прадедушки и учитывая свое душевное, а главное “физическое” состояние в тот вечер я резонно отложил звонок за океан на следующий день.

Утро вечера мудрее. Одна лишь ночь отделяла мне теперь от того, чтобы стать настоящим и по званию и положению графом Романовским. Так или примерно так самодовольно думал я “пританцовывая” над писюаром в туалете. (Чтобы составить отцу компанию и не провоцировать в нем чувство изгоя я весь вечер пил одно шампанское.)

С пол часа из меня извергался, если не фонтан, то фонтанчик. Но зато затем меня не беспокоил мой “будильник” и я проспал всю ночь как сурок.

“Интересно, что заставило моего прадедушку вспомнить обо мне?” – было моей последней мыслью, прежде чем я уснул, но тогда я еще не знал ответ на этот вопрос.

А ответ был прост: помощь и старость. Однажды ночью в своих роскошных апартаментах люксовой гостиницы “Хилтон” вспомнил мой американский прадедушка о своих родовых корнях. (А значит обо мне, так как, слава богу, сложилось так, что я являлся единственным наследником графов Романовских и значит и не имел конкурентов.)

Савве Хомичу было уже девяносто три года. Но старческая немощь в ногах приковавшая его к инвалидной коляске и к пожилому, но еще крепкому когда-то сожителю, а теперь лишь слуге, не умереть с годами неуемного порой аппетита.

Когда пагубная страсть голубизны мучавшая Савву Хомича всю его сознательную жизнь в преклонном возрасте отпала наконец сама собой, то любовь хорошо и много есть привратилась в настоящую страсть переросшую порой в маниакальный порок: обжорство.

Кто много ест, тот, как известно, должен хоть иногда. Но все же и на ночной горшок садиться. А сам это без слуги Савва Хомич из-за разбитых артритом ног уже проделывать не мог.

И вот однажды ночью после обильной трапезы (на сей раз была выбрана аристократически – изысканная французская кухня) Савву Хомича разбудило подозрительное урчание живота.

Чувствуя, что вот-вот будет сорван “предохранительный клапан” престарелый аристократ дернул поспешно за махровый шнур ночного звонка. Но видно не даром говориться, что поспешишь – людей насмешишь. Потому что шнур взял да и оборвался. То ли срок ему пришел, то ли еще сохранилась в графских руках былая силушка.

Савва Хомич осерчал и потянулся за телефонной трубкой, но та выскользнула из дрожащих рук и по закону пакость длины шнура от трубки к аппарату как раз хватило, чтобы до слуха графа донеслось сочное “Хрясь!” Это трубка, ударившись о массивную ребристую подставку модернового портера, разлетелась запчастями по спальне номера “Хилтона”.

Стараясь унять охватившего его вдруг панику, Савва Хомыч уже осторожно взял в руки свой лежащий рядом на прикроватной тумбочке мобильный телефон. Но задел при этом пузырек с сердечной микстурой и мобилка выскользнув “золотой рыбкой” исчезла в ковровой пучине.

Старость не радость и как не крепился Савва Хомич, но против природы не попрешь. И он опростоволосился, как последний засранец, обделавши всю постель.

Мать перемать!!! Савва Хомич враз вспомнил мать твою и свою мать и всех матерей на свете тоже. Забывши свое благородное происхождение, пока его старческий голос совсем не охрип, престарелый граф отчаянно ругался как зловредный (точнее зловонный) мужик. (У того, как известно, хозяйство, скотина и чем ему, извините за грубость, как не навозом пахнуть.)

Старческие ночи длинные до бесконечности и многое кой чего вспомнилось Савве Хомичу на пороге вечности.

Своей матери Савва Хомич был обязан всем: она его родила, растила и всю жизнь спасала.

Когда воодушевленные и охмеленные Петроградским переворотом украинские крестьяне стали грабить и жечь барские поместья, его мать не гнушалась холопской работы самочинно запрягла тройку лучших лошадей в карету, посадила туда своего единственного сына семилетнего Саввушку, обложив его со всех сторон драгоценностями, золотом и картинами и умчалась по подземному тайному ходу в свой польский замок.

Даже мужа бросила на произволяще. Той в тот вечер, как обычно, волочился по девках в деревне.

От злости на мужа– гуляку Елизавета Петровна, мать Саввы Хомича, даже потайные ворота в трехкилометровый подземный ход, по которому свободно проезжала заряженная тройка, заперла изнутри, на веки вечные остановив каменные плиты.

Пусть, дескать, треклятый муженек сдохнет здесь на мятежной украинской земле.

Боясь, что волна народных восстаний докатится и до Перемышля “соломенная вдова” опустошила и польское свое поместье и подалась с сынишкой подальше на запад искать тихую гавань.

Так Савва Хомич оказался за океаном.

Поселившись в штатах Елизавета Петровна не последовала примеру многих российских эмигрантов и не пустила по ветру свое состояние, а всю жизнь учась, трудясь и заставляя сына и свои деньги делать тоже многократно его приумножила.

Но даже очень и очень много денег не заменят женщине любви. И горше всех однолюбке, которую предали.

Как может женщина любить и ненавидеть одновременно одного и того же человека?! Это Савва Хомич пока не сбежал из дома восемнадцать лет мог наблюдать каждый день воочию. И это врезалось ему в память на всю жизнь.

И у него выработался рефлекс несовместимости с представительницами женского пола. Так Савва Хомич стал гомосексуалистом.

Мать же его спасаясь от тоски и одиночества стала показателем номер один на всех распродающих картины аукционах.

Когда она умерла в восемьдесят втором году в возрасте девяносто четырех лет старой каргой, то оставило единственному своему наследнику-сыну Савве Хомичу огромное состояние в несколько сот миллионов (естественно долларов) и коллекцию картин, которая воистину была бесценной.

Но дорога ложка к обеду. А Саввы Хомичевой немощи уже и ложка не помогла бы. Поэтому долгожданное наследство теперь уже его не радовало.

Ну стал он есть да кутить по-барски. И сколько он мог прожить сам без прилипал?!

Савва Хомич теперь ел, пил и даже купался (в прямом смысле) в золоте. Но даже процентов от своего огромного состояния не смог истратить.

Правда, его единственный теперь слуга – компаньон (в смысле нанятый собеседник), а некогда и сожитель приворовывал во всю. Так как в отличии от Саввы Хомича у Сержа еще сохранилась “мужская сила” (хотя будучи партнером графа он всегда довольствовался ролью “дамы”) и ему продолжали нравиться смазливые молодые люди.

Но пришло время кредитных карточек и у Саввы Хомича отнялись лишь ноги, но котелок по прежнему варил неплохо. И больше миллиона долларов слуге Сержу за год украсть у своего хозяина, увы, не удавалось.

Но Серж был без претензий. Ведь этих денег с лихвой хватало и на черненьких, и на беленьких, и на желтеньких мальчиков и конечно же и на ... виагру.

Вот так они и жили не тужили до той злополучной (я имею ввиду для Сержа) ноги, когда Савва Хомич опростоволосился как последний засранец.

Жизнь есть жизнь. И в девяносто три и не такое может случиться. Вот его мать зловредная старуха, выделявшая ему в год лишь по сто тысяч на нищенское существование в девяносто четыре не такое отчебучила: взяла да и врезала дуба.

От таких мыслей Савва Хомич завертелся в постели и зловонный запах снова шокировал его аристократическое обоняние.

И задумался престарелый граф о вечности и о том что мы оставим на земле.

Все чем он сейчас владел – это были грехи и богатство. Грехи он вестимо, а куда от них денешься заберет с собою в могилу, но вот для богатства нужен, естественно, живой хозяин.

И может быть впервые в жизни без горечи и сожаления вспомнил Савва Хомич отца и допустил к себе в душу мысль о том, что он Савва Хомич мог быть и не единственным потомком польского дворянина.

Ибо отец его всегда был любообильным, а от этих дел, как вестимо, могут появляться дети. Савва Хомич тоже, в свое время, был любообильным, но он был гомосексуалист, а от их любви дети, как известно, не рождаются. (В “лучшем” случае может появится лишь геморрой.)

И на утро, когда Серж долго и многократно омывал от “грехов” и зловоний своего необычно вдруг присмиревшего хозяина, тот и выложил ему ночью составленное. Но пока что лишь устное свое завещание.

От такой перспективы слуга в восторг конечно же не пришел, но воля хозяина – закон. И вот в тот же день был вызван юрист-нотариус и все пожелания Саввы Хомича обрели законную силу.

А если вдруг наследников по линии вашего отца отыскано не будет? – задал нотариус вполне резонно вопрос.

Тогда все мое имущество и деньги унаследуют мой слуга Серж, а коллекция картин пусть в равных частях будет поделена между Польшей и Украиной.

Савва Хомич оказался верным другом и настоящим патриотом.

Серж же хранил верность лишь деньгам и у его алчной душонке затеплилась искра надежды.

9 глава

Утром разговор с заокеанским дедушкой у меня не получился. Я забыл о часовых поясах.

А поздно вечером, хотя мне и удалось переговорить и с моим прадедом Саввой Хомичом, и с его слугой Сержем и потом снова с двоюродным дедом, а затем снова с его слугой и такая рокировка продолжалась битый час, но ни я, ни они почти ни чего толком понять не смогли.

И качество связи здесь было не причем. Дед был глуховат, слуга глуповат, а мой английский, и тем более французский, в правильности произношения, мягко будет сказано, желал лучшего.

Но слуга Серж, несмотря на свою необычайную природную тупость, неплохо все же разбирался в компьютерах. и тоже любил порыскать в лабиринтах Интернета, но в поисках “голубой клубнички” малолеток.

Так что пока я с Саввой Хомичом заканчивал телефонный разговор: прощаясь тепло и по-родственному, на мой факс сбросили электронное письмо-предписание.

Послание к кандидату в наследники было длинным и по стариковски занудным. И мы с отцом еще где-то потратили на его перевод и изучение.

Все ясно как божий день, – сделала наконец-то отец свое заключение. – Решил старый хрыч на закате лет восстановить Романовские некрополи, чтобы замолить грешки и перед мертвыми родственничками вину искупить. Ведь не даром же он тебя посылает в вояж по родовым поместьям: на Украине под Львовом, а в Польше под Перемышлем.

Да еще требует, чтобы я узнал у властей цену, по которой они согласятся продать ему эти замки или земли с развалинами этих поместьев. А я боюсь, что с этим-то и не справлюсь, – высказал я бате свои сомнения.

Переговоры с чиновниками – это моя забота. Там много ума не надо. Были лишь бы доллары в кармане, – утешил меня мой “старик”. – Ты съезди пока. Все посмотри. И вот еще! Возьми с собою фотоаппарат...

А может лучше видеокамеру?

И ее бери. Но цветные да еще больших размеров фотографии выглядят посолидней.

А много надо снимков сделать?

Ты пленки не жалей. Нащелкай как можно больше. И ракурс выбирай правильно. Чтобы было видно, что там работы не початый край. Пока ты съездишь, я себе загранпаспорт организую. И все финансовые вопросы и у нас на Украине, и в Польше вмиг улажу. Пускай только старый хрыч успевает раскошеливаться на миллионы долларов, – мой батенька умел мыслить масштабно.

Перспективы посетить Львов и Польшу в канун восьмого марта меня очень обрадовала и я уселся за компьютер налаживать связь с Гарвардским университетом.

Слава богу, по английски я писал на много лучше, чем разговаривал. И к утру зазвонил мой мобильник.

Ваня! Это мы? – и у меня враз защемило сердце.

Софушка! Солнышко мое.., – из меня выплеснулось столько ласковых и нежных слов, что я даже и не подозревал о таком их наличии в моем лексиконе.

Мимолетно летело время и где-то через час я вспомнил и о нем.

Софушка! А мы не проговорим все твои карманные деньги? – забеспокоился я, когда мой взгляд случайно упал на часы. – Останешься тогда без пирожных. К слову, как тебе их тамошняя еда?

За деньги не беспокойся. Хотя родители теперь и держат меня в “черном теле”, но на что-то, а на еду не скряжничаются. Ведь я теперь ем за ... с аппетитом.

А на авиабилет до Варшавы у тебя денег хватит? – забеспокоился я не на шутку.

Ваня! Ты что забыл чья я дочь?!

(У меня на языке вертелось спросить: “А чьей дочерью себя считает моя любимая”, – но сейчас этот вопрос был бы бестактным и я его отложил на потом.)

А что, я мог бы через “Вестон-юнион” подкинуть тебе деньжат! – счастливо засмеялся в трубку. (Графы Романовские с дамами всегда были щедрыми.)

Софушка же наоборот оказалась сегодня скорой ... на время. Ей нужно было уже уезжать на занятия в свой Гарвард, а таи дисциплина железная. И мы, расплакавшись как дети, вынуждены были прервать наше телефонное свидание.

Целую! Целую! – понеслось из космической выси через моря и океаны.

1 0 глава

Я время даром не терял. Утром следующего дня был уже во Львове.

А еще через два часа нанятое мною такси привезло меня на развалины нашего некогда фамильного замка.

Унылая, скажу я вам, была это картина. Хотя окружающий заброшенное поместье ландшафт был красив, а летом вообще наверняка здесь чудесно, но голый лес, жужлая трава пробивающаяся где ни где через присевший заиндевевший снег и заросший камышом, некогда огромный труд даже на цветных снимках будут выглядеть уныло.

Вот ближайшее село в километрах двух от развалин замка прямо таки радовало глаза своей образцовой ухоженностью. Чему-чему, а заботе о собственников жилище нам у наших западных соотечественников учиться еще и учиться.

И я не сдержался и сделал с десяток снимков крестьянских усадьб, которые одна от другой были краше.

Да, Европа, о которой прожужжали уже нам все уши, СМИ, здесь присутствовала воочию. И проникнуть ей сюда и в страны Прибалтики не помешал даже пресловутый железный занавес.

А может это просто от того, что Европа отсюда никогда и не уходила?!

...

Попасть в Польшу оказалось по обыденному просто.

Во Львове на автовокзале я взял за пятнадцать (всего-то) гривен билет до польского города Перемышель и через полчаса новенький “Икарус” ведомый польским шофером повез нас к украинско-польской границе.

Полчаса проведенные на Львовском автовокзале для меня не пропали даром. Ибо я не клюнувши на уловку местных "кидал" работавших, как видно, под прикрытием дежурившего там "полисмена", вотчую убедился, что сыр (в роли онного выступала толстая "кукла зелени") бесплатный бывает только в мышеловке.

"Лохи живут в провинции", – сделал я вывод увидев горькую долю двух горемык и поблагодорил судьбу, что имею столичную прививку для путешествия по стране сплошного надувательства.

На украинской таможне мы "прозагорали" битых два часа, попавши в час пик возвращения на Украину из Польши многоликой толпы "туристов-челночников".

Приспел "урожай" и уборка пошла полным ходом.

Пропускная возможность таможни была весьма ограничена, но ее сотрудники работали засучив рукава и шофера автобусов возвращавшихся в родные пинаты просто с ног валились от беготни. Ведь им выпала ответственная роль посредников мздоимства.

Но они на судьбу не роптали, (авось что-то и к своим рукам "нечаянно" прилипнет) а быстренько собирали по салону автобуса со своих пассажиров обусловленную таксой сумму и пухленькие пачки "баксов" (конечно не сотенные, а номиналом поменьше) сыпались в бездонные ящики таможенных столов. Чтобы затем (как рассказывал мне словоохотливый сосед, житель Львова, у которого кум работал на таможне) растеклись ручейками: часть себе, часть на Львов, а часть и на сам Киев.

Таможенники работали как заправские оценщики. Им было достаточно одного беглого взгляда, чтобы для каждого нагруженного под завязку (а может и более) огромными сумками и баулами автобуса с ювелирной точностью определить сумму посильной контребуции.

Служивые люди были тверды и неприклонны и "незговорчивы" в конце концов приходилось раскошеливаться еще на большую чем первоначально запрошенную сумму.

Конечно же "челноками" работали особо закаленные наши сограждане, но у них иногда (как рассказывал все тот же сосед по автобусу) случались порой и инфаркты, и инсульты. Но это ведь лишь присущие каждому делу издержки производства.

Ну пожурит начальство не в меру ретивого служащего, ну переведут с таможни на таможню, но чтобы выгнать или под суд отдать... Упаси бог! Это ведь незаменимые кадры. Ведь, ох, как тяжело найти умных, а главное "честных" работников, чтобы сам крал и начальству давал ... без обмана. (Попривыкшие в стальном граде к сплошной дуриловке государственные мужи не доверяя курьерам сами лично приезжали за своею частью добычи.)

Сложное это дело украинская номенклатура. Ведь пока наверх вылезешь столько взяток перетягаешь, что грыжу нажить можно.

Народ конечно же считает, что за такие дела (если бы правда была реальная отдача от дел чиновьичих, то конечно же и больших денег не жалко) нужно пулю в лоб или самое меньшее кованным сапогом под зад, но законы – то у нас пишут народные депутаты, а они, в большинстве своем, тоже все "грыжники". (Наверное "дурнее" украинского народа в мире нет. Надо же до такого додуматься: разрешить чиновьичему вонью самим для себя законы писать да еще и зарплату и привилегии разные себе назначать. Дурь несусветная! Но есть же, есть!!)

И так проверка загранпаспортов и валюты у пассажиров нашего автобуса на родной таможне заняла, увы, целых два с половиной часа.

Поляки кроме паспортов (валюта им была до лампочки, ведь это их страну, мягко будет сказано, не совсем умные соседи едут выручать) проверяли еще и сумки. (На наличие сверхнормативного ввоза водки и сигарет. Во, как у умных людей блюдут национальные интересы!) Но вся эта процедура заняла у них аж целых двадцать минут.

Вот такие украинско-польские пироги.

Но я спешил к любимой на свидание и мне вся эта мышиная возня, знаете ли, была как-то побоку. И я проспал на нем (я имею ввиду "боку", но русское его значение, а не французское ибо в противном случае пришлось бы писать "на ней") до самого перемышлевского автовокзала. (Это громко сказано: вокзала. Ибо и город Перемышель, и сам автовокзал, но по нашим украинским меркам, от своих задекларированных названий отставали на порядок.)

Но мне было не до окружающих меня "красот". Я выскочил с автобуса одним из первых и завертел неистово головой ища глазами Софью.

Улыбаясь ко мне навстречу спеша, но осторожно ступая, приближалась незнакомая неписанная, честное слово, неписанная статная красавица с неприкрывавшимся уже полами плаща небольшим еще, но уже хорошо заметным животиком.

– Софушка!!! – вдруг прозрел я и не разбирая весенних луж помчался навстречу. "Я скоро стану отцом!" – и у меня в миг выросли крылья.

Целовать беременных женщин у меня еще не было опыта, но помогла природная смекалка и я "причалил" к своей любимой чуть с боку. Целовал неистово – страстно, но бережно-бережно заключив в объятия.

Как утверждает Руслана Пысанка, хорошей женщины и должно быть много и в моих мыслях поселилась мечта о многодетной семье.

– Это меня за последние полтора месяца так разнесло, – заметив мой восторженный взгляд самодовольно (ну самую малость) проговорила Софья. – Я ведь теперь ем за двоих. А ведь первые три месяца с туалета почти не вылазила...

– Почему?! – мое удивление было искренне, а природная тупость наглядная.

– Тошнило мне. Постоянно тошнило. Но с беременными это бывает, – еще и не став моей женой Софушка уже легко читала мои мысли и необходимость задавать следующий вопрос отпала сама собой.

Разговаривали же мы больше в редких паузах между поцелуями. Которые были слаще меда и вкуснее пирогов с сыром. (Может я здесь немного перегнул? Может мне это по молодости лет так показалось?!)

– А я номер в гостинице уже сняла, – вспомнила вдруг моя любушка и легкий румянец окрасил ее пухленькие щечки.

– Так почему уже мы до сих пор здесь?! – заметался я в поисках такси.

– Да не нужно нам никакое такси. Гостиница рядом за углом, – взяла Софья меня под руку.

За углом оказалось аж за три квартала. (Нет надо было все же взять такси: столько времени зря пропало.)

… В дальнейшем же мы временем дорожили, пока в гостинице жили. И только забота о здоровье будущего ребенка заставляли нас раз в день совершать пешие прогулки по городу. Во время этих прогулок мы раз съездили на такси посмотреть родовое поместье графов Романовских, которое польские предприниматели превратили в оптовую торговую базу.

Софья одевалась от кутюр, но меня она только к весенне-летнему сезону одела на этой самой базе. И на тех нескольких сотнях снимков, из которых лишь пару десятков предназначались заокеанскому дедушке, мыс моей любушкой выглядели как леди и джентльмены.

Особенно Софье понравились мои аристократические ковбойские шляпы. Она их и на себя потом целый вечер примеряла.

Своими же нарядами моя возлюбленная наш номер превратила вообще в салон женской одежды.

– Как ты умудрилась самолетом доставить сюда такую уйму вещей? – искренне удивился я рассматривая лейбы модных кутюрье, куда она “взобравшись на подиум” демонстрировала мне свои обновки.

– Во-первых, с Америки я прилетела всего с одним чемоданом, – и Софушка пальчиком указала на огромного кожаного монстра, в котором запросто могло уместиться два таких как я Ивана, но он был на колесиках и с кожаным ремешком, за которой его вести мог даже ребенок.

– А, во вторых, – теперь моя модница добралась и до моих рубашек, – дамы носят только дамские сумочки, а для всего другого и существуют носильщики и любимые мужчины.

Ядреные Софушкины половинки аппетитно мелькали у меня перед глазами и снова разбудили во мне попытавшийся было вздремнуть часок вечный инстинкт.

Я отшвырнула газету с программой телепередач, выдернул свое тело из кресла и, подойдя к топ модели сзади, обнял ее за плечи.

– А в третьих не все то золото, что блестит. Все5 остальные вещи я прикупила в Варшаве, – попыталась просветить меня Софушка, но я в тот миг был равнодушен к одежде и ей пришлось расстаться и с единственным своим одеянием: клетчатой мужской рубашкой.

Украшение номера люкс шикарный импортный телевизор обиженно сегодня весь вечер молчал.

Примолкли и мы в последний вечер перед расставанием лежа прижавшись друг к другу и стараясь не думать о завтрашнем дне.

Вдруг моя ладонь бережно лежавшие на кругленьком Софином животике ощутила едва уловимый толчок изнутри. Затем еще один чуть сильнее, а затем последовала целая серия вздыблещихся бугорков на туго натянутой поверхности кожи.

– Наконец-то, – радостно выдохнула Софья и взглянув в мои недоуменные и перепуганные глаза залились счастливым смехом. – Дурачок вы, граф Романовский, дурачком наверное и останетесь. Это ведь наш ребенок первый раз зашевелился, – и стала плотоядно охотиться за моим ухом.

11 глава

С Варшавы на Киев я летел самолетом и всю дорогу шмыгал носом. И еще больше утвердился в мысли (глядя на сытые и самодовольные лица своих попутчиков), что чтобы получить наследство от Саввы Хомича и стать американским миллионером можно немного и подсуетиться.

Игра стоила свеч. И теперь любой труд стал мне вдруг в радость.

Мой же отец вообще оказался заправским бизнесменом новой генерации. Всего раз съездил с некой суммой в кармане на Западную Украину и Польшу, а затем пользуясь лишь факсом и телефоном за пару недель сумел не только договориться о продаже польского и львовского замков графов Романовских, но и оговорить с партнерами и Саввой Хомичом конкретные суммы сделок. Не забыв при этом и про себя, взяв с каждого участника купли-продажи по пятьдесят тысяч долларов комиссионных.

Еще через неделю и “купчие грамоты” прибыли на адрес отцовской фирмы и были как нестранно оформлены на мое имя.

Это я убедил старого хрыча оформить сразу же на тебя, чтобы затем по второму разу документы не переделывать. Еще не известно как там дальше дело обернется, а полтора миллиона долларов уложенных в покупку поместьев это уже кое-что. Да и сто пятьдесят тысяч “баксов”, что я с них “сдоил” нам не помешают, – раскрыл отец передо мною свою стратегию, но чувствовалось что батя все же испытывает некую неловкость двузначности положения. (Если все удачно сложится, то “доил отец-то меня!)

Я пока, что не наследник и было бы глупо не подстраховаться, – успокоил я уж больно совестливого отца.

Сегодня – завтра закончу отчет и можешь лететь в Нью-Йорк за новыми инструкциями, – повеселел отец и предложил по бокалу шампанского.

А не махнуть ли нам к деду вместе с Софьей? – пришла мне враз в голову счастливая мысль и у меня стало легко и тепло на душе и бокал шампанского тому не стал помехой.

Мы уселись в нашем общем холле за стол, включили телевизор, где шли жаркие бои без правил: предвыборные теледебаты партийных вождей не народных партий, и пили шампанское закусывая его шоколадками “Корона” и “Свиточ” .

Я по перенятой от Софьи привычке ломал шоколад на кусочки и бросал в бокал наблюдая как пузырьки газа подымают его на поверхность.

Отец попытался тоже проделать с конфетами “Вечерний Киев”, но это сбивало его с темпа и он отбросил эту затею.

Вечер пролетел незаметно. Будущие депутаты сегодня вели себя на удивление вполне прилично. Мы тоже. И вышли всего-то бутылок … четыре.

Не легкое это занятие быть выразителем воли народа и не выражаться, – глядя на измочаленные лица участников после окончания гладиаторского шоу, задумчиво – философски произнес отец выключая телевизор. – Я бы после такой головоломки наверняка не задержался и напился бы вдрызг.

Будь уверен, они тоже так делают, – заверил я батю и у отца “отлегло” от сердца.

Поздно вечером я позвонил Софье. Она обрадовалась. А узнав, что я через несколько дней прилетаю в США пришла в восторг.