Текст книги "Узнаёте? Алик Деткин
Повести"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Ты сказала как-то, что слава излечивает от робости и застенчивости, – прошептал я Наташе уже в вестибюле. – Верная мысль! Глеб опять излечился!..

– Очень жалко, – сказала Наташа.

Мы вышли на улицу.

А природа между тем жила своей особой, но прекрасной жизнью!..

Погода была отличная! Лил дождь, ветер хлестал в лицо, земля размокла и хлюпала под ногами… «Это создает нужное настроение! – думал я. – Ведь мы едем не развлекаться, а на место таинственного преступления!»

– Пушкин любил осень, – сказал промокший Покойник. – Спрашивается: за что?..

ГЛАВА ПЯТАЯ,
которая подводит нас буквально к самому порогу страшной истории

Пока мы ехали на электричке, погода испортилась. Выглянуло солнце. Природа явно заигрывала с нами: она кокетничала осенними лучами, забиралась к нам под пальто прохладным ветерком, махала нам обнажёнными ветками… Разве можно в такую погоду как следует настроиться на мысль о преступлении?!

Но я всё же настроился… Накануне я услышал по радио, что, когда композитор Бородин умер, друзья из «Могучей кучки» закончили за него оперу «Князь Игорь».

Это было для меня абсолютным открытием! Оно натолкнуло меня на идею. И даже на несколько идей сразу… Может быть, мне удастся закончить повесть Гл. Бородаева! Вдруг я сумею разгадать тайну: куда девался тот человек! Я напишу вторую часть «Старой дачи». И Наташа запишет в тетрадку какую-нибудь замечательную новую мысль. «Конечно, его нельзя сравнить ни с Покойником, – напишет она, – ни даже с Принцем. И вообще ни с кем!..»

Я не знал, не мог даже предположить, что в тот день, в то самое обычное воскресенье… Но не буду забегать вперёд, хотя мне очень хочется забежать.

Бледный Покойник ожил под солнечными лучами и произнёс:

– «Да здравствует солнце!» – сказал как-то Пушкин. И в этом я с ним согласен.

Когда мы сошли с поезда на дощатую платформу маленькой дачной станции, Наташа стала оглядываться.

– Кого ты ищешь? – спросил я с тревогой.

– Вон расписание… Я должна вернуться к шести или семи часам. Не позднее! Чтобы мама не волновалась.

– Она всё ещё не встаёт?

– Нет, – сказала Наташа. – Сердце…

Я бросился к расписанию. Мне казалось, что кто-то хочет меня обогнать. Так всегда бывает, всегда: если какое-нибудь существо становится небезразличным, думаешь, что оно нравится всем вокруг и все испытывают те же чувства, что ты. Эта мысль не даёт покоя!

– Есть электричка в семнадцать ноль-ноль! – доложил я. – А потом – в двадцать ноль-ноль.

– Нам надо в семнадцать! Мы успеем?

«Нам… мы…» – я готов был слушать эти слова бесконечно!

– Идёмте! – скомандовал Глеб.

От станции шли минут сорок, не более. Но и не менее, потому что я следил по часам. Специально взял у Кости часы, будто заранее знал, что они в этот день… Нет, забегать я не буду. Не буду!

– За мной! За мной! – командовал Глеб. Ему нравилось быть начальником. – Только не отставать.

Я его просто не узнавал.

Судьбе было угодно, чтобы дорога к даче была очень запутанной. Это мне нравилось: мы двигались, словно по лабиринту: то сворачивали в лес, то шли между дачными заборами, то петляли вокруг каких-то сараев, то опять углублялись в лес… Казалось, удирая от кого-то, мы старались запутать следы.

Я подумал, что без Глеба нам ни за что не добраться обратно на станцию.

– За мной! За мной!.. – поторапливал Глеб. И вновь куда-то сворачивал…

Наконец он остановился. И мы тоже.

– Пришли! – сказал Глеб.

Я взглянул и увидел её. Она выходила одной стороной прямо на дорогу, а другой – прямо в лес. Меня сразу поразило то, что старая дача вовсе не была старой.

– Её покрасили, что ли? – спросил я у Глеба.

– Нет, она всегда такая была.

– «Тайна старой дачи» – это звучит? – спросил у меня Покойник.

– Звучит.

– А «Тайна новой дачи»?

– Не очень.

– Теперь понял? Знаешь, что такое – авторский домысел?

Принц Датский смотрел на Покойника с уважением.

А я лично терпеть не мог, когда Покойник начинал изъясняться «вопросами», будто устраивая кому-то экзамен.

– Почему не видно доски? – сказал он.

– Какой? – спросил Глеб.

– Мемориальной, конечно: «Здесь жил и умер…»

– А он не здесь…

– Тогда по-другому: «Здесь жил и не умер писатель Гл. Бородаев!»

«Может, Покойник всё-таки хочет поставить над своим очередным стихотворением буквы Н. К.? – подумал я. – Чего он вдруг в Наташином присутствии так старается?»

Принц продолжал смотреть на него с уважением.

Я решил немедленно перехватить инициативу!

– Больше я не могу молчать. Вы должны узнать кое-что важное, – сказал я. – То, что написано в повести Гл. Бородаева, – это не авторский домысел. Здесь, на этой вот даче, исчез человек… Как будто его и не было! Мы с вами пойдём не по следам повести, а по следам преступления…

Покойник притих.

– На даче кто-нибудь есть? – спросил я у Глеба.

– Дачники все уехали.

– До одного?.. – прошептал Покойник.

– Ну да, эго же видно! – бодро ответил я. – В посёлке сейчас ни души. Кричи не кричи, никто не услышит.

– А зачем нам кричать? – спросила Наташа.

– О, не бойся! – воскликнул я. – Конечно, всякое может случиться. Но я, то есть мы, тут, рядом. Всё-таки исчез человек…

«Если бы мне представили случай от чего-нибудь сё защитить!» – подумал я в ту минуту.

Миронова подняла руку:

– Нинель Фёдоровна сказала: «Подышим, погуляем в осеннем лесу!»

Острая наблюдательность подсказала мне, что Миронова не боится: она просто и на расстоянии подчинялась классной руководительнице. Такой у неё был характер.

– Сначала – подышим воздухом, которым дышал Гл. Бородаев! – ответил я ей.

– А как мы туда попадём, в эту дачу? – спокойно спросил Принц Датский.

– Дверь открыта, – сказал Глеб. – Я же предупредил, что мы будем. Вчера по междугородной…

– Пошли! – крикнул я. – Не бойтесь!

И первым вошёл в дачу.

Там было тихо. Только сверху раздавалось какое-то бормотание. Все застыли. Я тоже вздрогнул… Но даже опытный глаз не смог бы этого определить: я вздрогнул внутренне, про себя.

– Это племянник хозяйки, Григорий, – сообщил Глеб почему-то не сразу. – Он сторожит все дачи в посёлке. Он ждёт нас… И всё нам расскажет.

«Та самая лестница! – подумал я. – „Ворчливоскрипучая“, как написано в повести. По ней в новогоднюю ночь шёл Дачник после своей последней прогулки. Больше он не гулял!..»

Мы стали подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице. Она не скрипела. «Понятно: авторский домысел!»– сказал я себе.

Сверху из комнаты стали ясно доноситься слова:

– Вы так?.. А мы вас – бац по загривку! Вы всё-таки трепыхаетесь? А мы вас – по шее трах!..

Покойник остановился. За ним и все остальные.

Сверху неслось:

– Ах, вы ещё живы? Тогда получите! И ещё, и ещё, и ещё!

– Что там происходит? – спросил Покойник.

– Может быть, надо помочь? – воскликнул я. Бросил прощальный взгляд на Наташу и кинулся наверх.

Дверь угловой комнаты была приоткрыта. Племянник Григорий играл сам с собой «в дурачка». Он «ходил» и за себя и за противника, которого не было.

– Ах, вы ещё дышите? Вот вам! Вот вам ещё!

Он стал подкидывать «королей».

– Сюда! Смелее сюда!.. – крикнул я, словно взобрался на вершину горы, а остальные были ещё где-то на склоне.

Миронова зашагала: она подчинялась командам.

Глеб тоже взбежал наверх. Поднялась и Наташа. Принц Датский прикрывал собою Покойника.

Племянник Григорий повернул голову к нам и погасил папиросу прямо об стол, на котором лежали карты.

Это было огромное существо лет двадцати пяти, не более.

– Он вырос на руках у дедушки, – сказал Глеб.

Я часто стараюсь представить себе взрослых людей детьми, которыми они были когда-то… Григория я почему-то представить себе ребёнком не смог. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что почти в каждом человеке на всю жизнь остаётся что-нибудь детское: или взгляд, или смех, или какой-нибудь жест. У Григория ничего детского не осталось… И я не мог вообразить себе, как Гл. Бородаев таскал его на руках.

Я уже говорил, что прозвища стали у нас в школе повальным бедствием: почти никого не называли по имени. Я до того привык к этому, что, знакомясь с каким-нибудь человеком, сразу же мысленно давал ему прозвище. Григория я стал про себя называть Племянником. Очень как-то не подходило к нему это милое семейное слово, – вот я его и прозвал: мы часто давали прозвища как бы в насмешку. Низкорослому кричали: «Эй, Паганель!», а длинному: «Пригнись, лилипутик!»

Племянник поднялся со стула.

Можно было подумать, что ему от рождения досталась не своя голова: она была очень маленькой. И на лице было так мало места, что на нём не умещалось ничего, кроме усмешки. Усмехался Племянник всё время.

– Ну, чего вам показывать?

– Нам всё интересно! – сказала Миронова.

– В этой комнате тот самый чудак жил, который пропал. Залез сюда под Новый год – и баста. Провалился, как будто мать родная не родила. Соображаете?

Миронова сразу стала записывать. Она на всяких докладах, лекциях или творческих встречах записывала буквально каждое слово. Скажет докладчик: «Здравствуйте!» – она начинает писать. Скажет он: «До свидания!» – она тоже запишет и захлопнет тетрадь.

«Туго, как струны, натянутые провода чуть не касались окна его комнаты…» – вспомнил я строки из повести. Провода в самом деле «чуть не касались». Тут не было домысла.

«Пора уже, наконец, по-настоящему оправдать своё прозвище!» – решил я. И произнёс:

– Мне помнится, в повести сказано: «В полночь на даче потух свет. Утонул во тьме и весь дачный посёлок…»

– Слушай, парнёк, ты не выскакивай!.. – Племянник отмахнулся, будто на том месте, где я стоял, вдруг зажужжал комар. В слове «паренёк» он почему-то пропустил первое «е».

Я очень любил, чтобы на меня при Наташе Кулагиной поглядывали девчонки и чтобы она это замечала. Я был счастлив, если при ней ко мне обращались за помощью, просили что-нибудь объяснить: задачку или там теорему… Но когда при ней ко мне относились пренебрежительно, я ужасно страдал.

– Понимаете, – стал я объяснять сразу всем, – напрашивается такая догадка: раз электричества не было, Дачник мог вылезти через окно, схватиться за провода (они были в тот миг безопасны!), потом мог долезть, цепляясь за них, как циркач, до первого столба, а потом спуститься на землю. И навсегда скрыться от родственников! Поэтому и следов на дачном участке не было. Это, как говорят, гипотеза… То есть предположение.

– Окно было заперто изнутри, – сказал Глеб.

– Тогда гипотеза отпадает!

– Если ты, парнёк… – угрожающе начал Племянник.

Слово «паренёк» он упорно сокращал на одно «е», и слово звучало пренебрежительно. Сердце моё сжалось от боли: ведь рядом была Наташа.

– Гипотеза отпадает! – громко повторил я, трепеща всем телом при мысли о том, что он совсем уж унизит меня при ней. И я не смогу потребовать удовлетворения: всё-таки он был в два раза длинней меня.

Он снова махнул ручищей, словно прогнал комара. Но всё-таки оскорбительные слова не слетели с его насмешливых губ.

Мы спустились по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела.

Племянник распахнул какую-то дверь, пригнулся и вошёл в комнату. Мы тоже вошли. Комната переходила прямо в террасу, а терраса выходила прямо во двор.

– Хороший был писатель, – сказал Племянник. – Он у тётки дачу сразу на полгода, а то и на год снимал. И деньги вперёд платил. Хороший писатель!

– В этой комнате он создавал свою «Старую дачу»? – спросил я.

– Слушай, парнёк, если ты будешь выскакивать… Если ты будешь…

– Понятно! Понятно! – перебил я. – Я нарушаю ваш план? Это, поверьте, от нетерпения!

Опять он не успел унизить меня при ней.

– Писатель здесь не писал, – сообщил нам Племянник. – Он про Дачника в подвале писал. В подземелье…

Миронова продолжала записывать.

– Здесь есть подземелье? – шёпотом спросил я.

– Он утром залезет туда – и баста. До обеда не видно, будто мать родная не родила… Соображаете?

– Философ Диоген сочинял в бочке, – лениво изрёк Покойник. – А этот, значит, в подвале?

– Он там страху на себя нагонял, – объяснил нам Племянник. – Там сыро, темно…

– Понимаю: входил в настроение! – продолжал выхваляться Покойник.

Племянник Григорий почему-то не крикнул ему! «Слушай, парнёк!..» – а рассказывал дальше:

– Я там бумажки какие-то нашёл, листочки… Хотел выбросить, а тётка говорит: «Снеси-ка в музей!» Я и снёс. Есть у нас музей на соседней станции.

– Видимо, краеведческий, – предположил Покойник.

Племянник и тут не цыкнул на него, а спокойно сказал:

– Ага, этот самый. Мне благодарность в письменном виде выдали! Бумажки эти под стеклом разложили и написали: «Найдены и доставлены Григорием Шавкиным». Теперь все читают! Экскурсантам про меня рассказывают!.. Соображаете?

– Ещё бы: рукописи, черновики! – снова вмешался Покойник.

– Они самые! – согласился Племянник.

Я давно заметил, что личности вроде Племянника обычно выбирают одного какого-нибудь человека и начинают к нему придираться: «Ну, чего смотришь? Чего уставился? Чего тут стоишь? Чего тут сидишь?» Хотя все остальные тоже смотрят, тоже стоят и тоже сидят. Но типы вроде Племянника выбирают кого-нибудь одного, и, как правило, самого симпатичного, самого интеллигентного человека. Племянник выбрал меня…

– Слушай, парнёк, чего в пол уставился? Слушать не хочешь?

– Он, вероятно, задумался, – сказал Покойник.

Все посмотрели на него с благодарностью: он вроде бы меня защитил. Это было невыносимо!

– Скорее туда! – крикнул я. – В подземелье!.. К рабочему месту писателя!

– Если не дрейфите, то айда! – сказал Племянник.

Это моё предложение его почему-то не разозлило. Позже я узнал почему! Но в ту минуту… догадка не захотела меня озарить, хотя вообще она делала это очень охотно.

Бледный Покойник топтался на месте.

– Боишься? – спросил я шёпотом, но так, чтоб услышала Наташа Кулагина. Я должен был раскрыть ей глаза!

Мы стали спускаться по ступеням, на которых скользила нога: может быть, это была сырость, а может быть, даже плесень… Волнение охватило меня: по таким вот ступеням спускались в подземелья настоящие сыщики. Они спускались, зная, что могут уже никогда не подняться!..

«О, если бы нас поджидала там какая-нибудь опасность! – мечтал я. – Наташа бы в страхе бросилась не к Покойнику, а ко мне, и я бы нашёл выход из положения. Я спас бы её! Но к несчастью… Раз туда каждый день залезал Гл. Бородаев, значит, ничего опасного там быть не может. И я не смогу доказать ей…»

– Эй, парнёк, опять ты того… поперёд батьки в подвал лезешь! Я свет зажгу.

Он повернул выключатель. И сквозь приоткрытую дверь, обитую, как и полагается, ржавым железом, выползла полоска тусклого света. В повести Гл. Бородаева свет всегда «выползал» из приоткрытых дверей или «мрачно выхватывал» что-то из темноты, а потом, когда двери закрывались, он «уползал» обратно. Это я хорошо помнил.

Племянник с трудом раскрыл дверь до конца. Она завизжала на плохо смазанных петлях. В повести у Гл. Бородаева все дверные петли были обязательно плохо смазаны и визжали. Это я тоже помнил.

Итак, всё было прекрасно: как в самых настоящих детективных произведениях!

– Валяйте! – сказал Племянник.

Миронова опередила всех: она любила выполнять приказания. Племянник пропустил нас в подвал. Последним вошёл Покойник… На меня приятно пахнуло гнилью и плесенью. Я вдыхал полной грудью!

Внезапно дверь с визгом захлопнулась. Потом железо проехало по железу: это Племянник задвинул щеколду. Он остался по ту сторону двери, которая, как мне показалось, захлопнулась навсегда!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
из которой становится ясно, что мне ничего не ясно

Невольный страх овладел мною. Но лишь на мгновение! А уже в следующую секунду я отбросил его. Вернее сказать, отшвырнул!

Тем более, что Наташа сделала шаг по направлению ко мне. Совсем незаметный шажок, но я-то его заметил. Точнее сказать, почувствовал. Вообще, когда есть существо, которое тебе нравится, следишь только за ним и говоришь для него, хотя делаешь вид, что для всех. И наблюдаешь, как оно на всё реагирует. И подсчитываешь, сколько раз это существо на тебя посмотрело. Тот, кто любил, поймёт меня без труда!

«В эту опасную минуту она хочет быть рядом со мной! – решил я. – Хочет, чтоб я уберёг её, заслонил собой!»

О, как часто мы выдаём желаемое за действительное!..

– Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль! – сказала Наташа.

«Должна уехать…» Даже не сказала, что «мы должны». «Волнуется за свою маму», – подумал я. И вот удивительно: в ту минуту я позавидовал её маме, хоть у неё было очень больное сердце, а у меня сердце было абсолютно здоровое и, если как следует рассудить, её мама должна была бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку!

– Племянник Григорий шутит, – сказал я Наташе. – Неужели ты не видишь, что он пошутил?..

– Тогда пусть откроет, – сказала Наташа.

Её желание было для меня законом! Но для Племянника оно законом не было.

– Откройте, пожалуйста, – попросил я его.

– Это ты, парнёк? – послышалось из-за двери. – Опять тебе больше всех надо? Все сидят тихо, будто мать родная не родила… А ты один ерепенишься!

Он тихо и противно засмеялся.

– Откройте сейчас же! – приказал я ему. И посмотрел на Наташу. Она стояла, опустив голову. Лица её я не видел, потому что тусклая лампочка, которую зажёг Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья.

– Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? – спросил Племянник. – Вот теперь и узнаешь!

– Что он хочет сказать? – Я толкнул Глеба в плечо.

– Не знаю, – ответил Глеб.

И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил, оставляя нас в подземелье…

Страшная история началась!

– Остановитесь! – умоляюще воскликнул Покойник.

Громкие шаги Племянника были ему ответом.

Я снова схватил за плечо Глеба:

– Верни! Задержи!..

– Разве его задержишь?

– Кричи! – шёпотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. – Ори на всю дачу!

– Не услышит… Он ведь уже наверх… Там ни слова… Дверь-то железная… Кричи не кричи…

– А ключа у тебя нет?

– Ни у кого… Потеряли… Английский замок: дверь захлопывается – и всё… Открывается с той стороны… Он ведь и на щеколду…

– Погребены? – тихо спросил Покойник. – Живьём?..

Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьём. И снова взглянул на Наташу. Как мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоём, а нас было целых шесть человек.

– О, не печалься! – сказал я Наташе. – Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце!

Она взглянула на меня с лёгким испугом. И тогда я добавил:

– Всё будет в порядке!

Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас.

Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке.

– Я должна быть дома не позже шести.

– И будешь!

Я огляделся…

Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвёртая. Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики… К одной из стен загадочно прислонился кусочек фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели зловещие слова: «Опасно! Не подходить!» А чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости.

Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась её, – и на пальто остался чёрный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости.

– Осторожно! Не подходите! – крикнул Глеб.

Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное.

Я для виду пошептался с Глебом и громко, весело объявил:

– Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала запрёт, а потом отопрёт.

– И через сколько же времени он отпирает? – спросил Покойник.

– Через час. Максимум через два! – бодро сообщил я. – А пока давайте осмотрим окрестности! Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья… Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать!

– А мы выйдем? – спросил Покойник.

– Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас…

– А мы их увидим?

Лампочка всё время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу.

– Кого ты больше всех любишь? – внезапно спросила она.

«Тебя!» – хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я всё-таки любил маму и папу. Потом Костю… А потом уж её. Не мог же я это сказать!

– Кого ты больше всех любишь? – повторила она.

– Вообще… или у нас в классе?

– Скажи ещё: в нашем звене!

– А ты кого?

– Маму.

– Я тоже маму и папу.

– Нет, я не маму и папу, а именно маму. Я могу за неё умереть. А ты можешь за кого-нибудь умереть?

«Могу! За тебя!» – рвался вперёд мой язык. Но что-то ему мешало.

– Можешь? За маму?..

– Я как-то не думал…

– И правильно делал: самое страшное для матери – пережить детей своих…

– Эту мысль ты должна записать!

– Какая же это мысль? Это истина. Вот и всё… Поэтому я должна уехать на электричке в семнадцать ноль-ноль! Ты понял?

– Так и будет! Я тебе обещаю!..

Но как я выведу её из подвала, – это было неясно. «О, если я что-то придумаю! – мечтал я. – Она будет считать меня избавителем, героем, спасителем своей мамы, за которую она готова отдать даже жизнь!»

– То, что было ещё час назад, кажется сейчас таким замечательным. Даже прекрасным, – сказала Наташа. – Хорошее по-настоящему ценишь на фоне плохого. Ты замечал?

– Да! Конечно… Ещё бы! Сколько раз! Эту мысль ты обязана записать!..

Наташа почти шептала. Но я улавливал каждое слово, потому что, когда она ко мне обращалась, слух мой становился каким-то особенным. И если бы рядом в такие минуты что-нибудь взрывалось и грохотало, я бы этого не услышал, а услышал бы только её голос.

«Странное дело, – лезли мне в голову мысли, – маму я люблю больше, но не думаю целый день о том, что люблю её. А Наташу люблю меньше, но думаю об этом всё время. О, как много в нашей жизни необъяснимого!»

Острая наблюдательность подсказала мне, что Наташа разговаривала только со мной. И это вернуло мне силы, которые понемножечку начинали уже уходить. Я снова готов был жить, бороться, искать выход из положения. Вернее сказать, из подвала!

Лампочка выхватила из темноты лицо Покойника. Но лучше бы она не выхватывала: бледные губы его дрожали.

Я решил оживить Покойника!

– Снаряжаем спасательную экспедицию, – объявил я.

– Сами себя будем спасать? – пролепетал Покойник.

– Да! И ты вместе со мной пойдёшь впереди! Где-то здесь должен быть выход. В крайнем случае мы будем пробиваться сквозь стену. Как в «Графе Монте-Кристо». Ты помнишь, Покойник? Эдмон Дантес и аббат Фариа пробились друг к другу. А ведь это было не на даче, а в замке Ив: там стены покрепче.

– Их обоих кормили. А мы умрём с голоду.

Принц Датский положил руку Покойнику на плечо. Глеб, казалось, изучал земляной пол, которого не было видно.

– Алик же сказал нам, что племянник Григорий будет шутить всего час или максимум два, – объяснила Миронова.

Она одна, мне казалось, сохраняла абсолютное спокойствие. Теперь она видела командира во мне, а команды волноваться я не давал: она и не волновалась.

– Конечно, Племянник откроет дверь. Ты права, – сказал я Мироновой. – Но мы не обязаны ждать его помощи. Освободиться своими силами – вот в чём задача!

Наташа улыбнулась – чуть-чуть, еле-еле, да ещё было полутемно, но я заметил её улыбку. Ну конечно: я говорил, как с трибуны. Но ведь надо было ободрить, поднять дух!

– А может, лучше кричать? – предложил Покойник. – Кто-нибудь да услышит…

– На даче же… И в посёлке тоже… – сказал Глеб. Он вдруг снова перестал договаривать фразы.

– Идёмте! Вперёд! – сказал я. Взял Покойника за руку, и мы двинулись. Мне хотелось взять за руку и Наташу, но я не решился.

Мы двигались по подземелью. Сверху падали леденящие капли. Ноги то и дело проваливались в коварные углубления. Кромешная тьма окружала нас, как заговорщица. Неверный свет тусклой лампочки остался в неясной, мрачной дали… Ядовитый запах сырости уже не радовал меня, и мне не хотелось дышать полной грудью.

«Читать детективные истории – это совсем не то, что участвовать в них, – рассуждал я. – Я хотел играть во что-нибудь страшное, а тут самый настоящий кошмар обрушился на нас всех. Только я не должен показывать виду, что тоже волнуюсь… Придёт ли племянник Григорий? Откроет ли дверь? И зачем он её закрыл? Зачем?! А что значат его слова: „Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? Вот теперь и узнаешь!“».

– Покойник!! – крикнул Покойник.

Он весь дрожал. «Наверно, рехнулся, – подумал я. – Нервы не выдержали».

– Протяни… Ты сразу… Как я… – Верхние его зубы не попадали на нижние. И он, как Глеб, не дотягивал фразы до конца.

Я протянул руку и нащупал… скелет. Он стоял в темноте. Рёбра и череп… Уже не нарисованные, а самые что ни на есть…

– Назад! – крикнул я.

Мы бросились обратно, к неверному свету тусклой и мрачной лампочки. Но теперь она казалась нам целым солнцем.

Внезапно догадка озарила меня: «Так вот как погиб тот Дачник! Вот куда он исчез!..»

Неужели и нас ждала та же горькая участь?