Текст книги "Узнаёте? Алик Деткин
Повести"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

– Мой скромный замысел осуществит Глеб Бородаев! – сказал я. – Чтобы наш бедный узник не растерзал его, всё будет выглядеть так… Поскольку дедушка Глеба таскал Племянника на руках, Глеб будто бы сразу хотел освободить его из заточения. Но мы не давали. И даже связали бедного Глеба. Когда же мы убежали на станцию, он развязался и освободил того, кого дедушка таскал на руках. Племянник обнимет своего благородного освободителя! А мы будем ждать Глеба в лесу, возле того огромного пня, на котором сидел Покойник. Помните? Так… Теперь остаётся его связать!

– Кого? – испуганно прошептал Покойник.

– Глеба, конечно! Его внешний вид должен говорить об отчаянной борьбе, которую он вёл с нами. Синяки, царапины… У тебя нет синяков?

– К сожалению, нет… – виноватым голосом сказал Глеб.

– Поищи! Иногда мы незаметно ударяемся обо что-нибудь, а синяки остаются. Надо, чтобы Племянник увидел их!

Глеб оглядел свои руки.

– А на теле? Поищи как следует!

Девочки отвернулись.

– Нигде нету… Ни одного синяка… – грустно сообщил Глеб.

– И царапин нет?

– Ни одной…

– Очень жаль. Не царапать же нам тебя специально! – сказал я громко. И добавил тихо, на ухо Глебу: – Хотя ты это и заслужил.

– Как же теперь… Что делать? – спросил Глеб.

– Ну, хотя бы расстегни рубашку, оторви от неё несколько пуговиц… Но не выбрасывай их, а держи в кулаке: покажешь Племяннику. Это будет вещественным доказательством!

Глеб оторвал пуговицы прямо, как говорится, с мясом: очень уж он хотел добиться смягчающих вину обстоятельств!

– Теперь как следует растрепли волосы! Так… Хорошо. А теперь главное: мы перевяжем твоё туловище верёвкой. А руки оставим свободными, чтобы ты мог открыть ими английский замок. Или лучше так: привяжем тебя к стулу. И ты прямо со стулом на спине пойдёшь его выпускать. Выберем стул полегче. Вот этот, плетёный…

– Я и тяжёлый… Пожалуйста…

Глеб был готов на всё!

– Давайте верёвку, – скомандовал я.

Но никто мне её не дал. Верёвки не было…

– Может быть, без неё обойдёмся? – сказал Покойник, которому очень уж не терпелось поскорее удрать на станцию.

– Не обойдёмся! – ответил я. – Царапин нет, синяков нет!.. Ещё и верёвки не будет? Надо побольше доказательств борьбы, которую вёл с нами Глеб. Чтоб Племянник поверил. Мы не можем рисковать жизнью товарища! – И тихо шепнул Глебу на ухо: – Хотя твоей жизнью можно было бы и рискнуть.

Я всё время забывал о священном правиле: не закончив расследования, не предъявляй обвинения! Забывал и спохватывался. Спохватывался и опять забывал…

Но Глеб не обижался. Острое чувство вины терзало его.

– Там, на чердаке… – сказал он. – Сушат бельё… Значит, верёвки…

– На чердаке? – переспросил я.

– Наверху… Там темно. И вообще…

– Покажи дорогу!

– Я с вами! – сразу вызвался благородный Принц Датский.

– Нет, оставайся здесь, – сказал я. – Вдруг Племянник вырвется на свободу! Придётся защищать женщин. Хоть одного мужчину надо оставить!

– А я? – тихо спросил Покойник. – Разве я…

– Да, конечно! Ты давно хотел умереть. Вот, может быть, и представится случай…

Мы с Глебом отправились на чердак. Когда мы уже выходили из комнаты, нас догнал голос, который я не мог спутать ни с каким другим на всём белом свете:

– Осторожно!

Одно только слово… Но в нём было всё, о чём я мечтал: тревога, просьба скорее вернуться и нежное обещание ждать! Так провожают на подвиг. Что встретит нас там, на чердаке? Этого никто бы не мог сказать.

Сперва мы поднялись на второй этаж, где была комната, из которой обычно неслось: «Ах, вы живы? А мы вас – бац! – по загривку! Ах, вы ещё трепыхаетесь? А мы вас по шее – трах!» Из комнаты выполз па полоска света. Я заглянул… На столе, который был без скатерти и даже не был накрыт газетой, валялась колода карт. Горела лампочка без абажура. Дальше наверх вела лестница без перил.

– Сюда… – сказал Глеб.

Мы стали подниматься ещё выше по лестнице, которая ворчливо заскрипела, хотя она и не была описана в повести Гл. Бородаева. Над ней навис бревенчатый потолок без штукатурки. Да, всё здесь было какое-то голое, словно бы неодетое: стол без скатерти, лампочка без абажура, потолок без штукатурки, лестница без перил…

Мы шли вперёд без страха!

Я сначала нащупывал в темноте ступеньку, а потом уже делал шаг: одно неосторожное движение – и я бы полетел без всякой надежды ухватиться за перила, которых не было.

Наконец мы достигли цели!

Чердак был построен в форме гроба, накрытого крышкой. Мы были внутри этого гроба. На меня приятно пахнуло гнилью и сыростью.

Я снова был в родной детективной обстановке: темно, таинственно, сквозь треугольное окно ветер заносил свист и холодные капли…

Природа, стало быть, продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: на улице, как прежде, шёл дождь.

Окно было без стёкол, а верёвки, протянутые через чердак, без белья. И тут тоже всё было голое, неодетое, словно кем-то ограбленное. Это мне нравилось!..

Казалось, из мрачных углов на нас вот-вот что-то набросится. Но этого, к сожалению, не случилось.

Протянув вперёд руки, мы пошли нетвёрдой походкой по нетвёрдому земляному полу в глубь чердака. Глеб шёл впереди. В темноте я наткнулся на что-то твёрдое и мысленно вздрогнул. А может быть, и не только мысленно. Глеб не заметил этого.

Он торопился отвязать одну из верёвок. Он очень старался: ему нужно было набрать побольше смягчающих обстоятельств.

Противоречивые чувства разрывали меня и чуть было не разорвали совсем. С одной стороны, я был благодарен Глебу за то, что он был свидетелем моего минутного падения, но не заметил его – то ли из-за темноты, то ли из-за того, что был занят верёвкой. Но, с другой стороны, я понимал: если бы не Глеб, мои нервы не расшатались бы и не дошли бы до такого ужасного состояния. «Зачем же он совершил то, что он совершил? С какой целью?» Это мне ещё было неясно.

Через несколько минут мы спустились в комнату Гл. Бородаева. Внук писателя нёс верёвку, которой мы должны были его связать.

– Волосы у тебя в порядке: растрёпаны! – сказал я, внимательно осмотрев Глеба. – Рубашка в порядке: без пуговиц!

– Может быть, и на пальто оторвать? Две или три?.. – предложил Глеб. Он готов был на всё!

– Нет, не надо. Ещё замёрзнешь! – Я читал, что к подследственным надо проявлять доброту, или, вернее сказать, чуткость.

– Теперь осталось только привязать тебя к стулу. К самому лёгкому, вон к тому…

Глеб покорно задрал руки, словно сдавался в плен. И мы привязали его к плетёному стулу.

Мы привязали Глеба к плетёному стулу.

Его спина и спинка стула были тесно прижаты друг к другу.

– Запомни: ты так отчаянно рвался на помощь Племяннику, что нам пришлось тебя привязать! Впопыхах мы не рассчитали, что стул лёгкий и ты можешь бегать по даче вместе с ним. Запомнил? И главное: мы давно удрали. То есть покинули дачу… И уехали в город. Чтобы Племянник не устроил погоню. Усвоил?

– Усвоил.

– Сколько времени потребуется тебе на эту операцию?

– Не знаю… Минут десять… Или пятнадцать…

– Сверим часы!

– У меня нет часов.

– Ну ладно. Ждём тебя возле того самого пня ровно четверть часа! Будем следить по Наташиным часикам. Наташа, сколько сейчас?

Она протянула мне руку. Я взял её руку в свою. И долго держал.

– Что, плохо видно? – спросила Наташа.

– Нет… просто я хочу дождаться, пока будет ровно двадцать часов двадцать минут. Хорошо запоминается: двадцать двадцать!

Она тоже взглянула на часики:

– Но ведь нужно ждать ещё целых четыре минуты.

– Ничего, я подожду.

Ровно в двадцать двадцать я воскликнул:

– Операция начинается! Ты, Глеб, ничего не забудешь? Племянник должен поверить: мы давно покинули дачу! И уехали в город… А на самом деле ждём возле пня!

– Не забуду…

Я приблизился к Глебу и шепнул:

– Ну, а если… Считай, что мы тебя простили. Однако я надеюсь, что мы ещё встретимся!

– Я тоже…

– Теперь все – на улицу! На цыпочках! Чтоб Племянник ничего не услышал, – скомандовал я.

Не только Миронова, но и все остальные охотно подчинились приказу, потому что Племянник изо всех сил барабанил по ржавому железу и казалось, что он вот-вот высадит дверь.

Глеб остался один, с растрёпанными волосами, со стулом на спине и в рубашке без пуговиц.

Мы на цыпочках покинули «старую дачу» и опять побежали.

Природа между тем продолжала жить своей особой, прекрасной жизнью, но уже в темноте. А что может быть печальнее опустевшего осеннего посёлка! Да ещё в вечернюю пору… Несколько раз я жил летом на даче. И вот когда к концу августа одна дача за другой пустели, становилось тоскливо и одиноко. Ну, а тут уж во всём посёлке не было ни огонька! И мы то и дело попадали в лужи, в ямы, в канавы.

Мы вновь стали огибать сосновый лес, который днём был красивым, молоденьким, а сейчас потемнел и насупился, будто за один день постарел. И все деревья казались мне издали притаившимися злоумышленниками…

Утром я бы этому, конечно, обрадовался. А тут даже дождь, и слякоть, и сырость не радовали меня. Мне неожиданно захотелось домой, в тёплую комнату… Но это было только минутной слабостью! Я ей не поддался. Я отбросил её. Вернее сказать, отшвырнул!

– Разве это не мой пень? – воскликнул Покойник. И снова уселся на самую середину: другим уже сесть было некуда. И так же, как утром, всё у него дышало: и нос, и живот, и плечи. Я это чувствовал в темноте.

– Уступи место женщинам! – сказал я.

– Разве мы в трамвае? Или в троллейбусе? – усмехнулась Наташа. – В лесу вежливость ни к чему.

Покойник вскочил. Но она не села. И даже Миронова продолжала стоять.

– А ещё лирик! – сказал я Покойнику. – Посвящаешь стихи красавицам! – И тихо добавил: – Несуществующим…

– Не надо трогать Покойника, – попросил добрый Принц. Он по-прежнему думал, что Покойник испытал уже счастье любви. А чужие чувства Принц уважал.

– Согласен: не будем ссориться в такую минуту! – сказал я. – Что там сейчас с нашим Глебом?

Я сказал «с нашим», потому что, представляя себе, какой опасности (может быть, даже смертельной) подвергал себя Глеб, я готов был забыть о его вине, о его преступлении. «А если Племянник ему не поверит? – думал я. – А если разъярённый выскочит из подвала и набросится на беззащитного Глеба? Или затолкает его в подвал и запрёт?»

Да, я готов был простить Глеба, потому что в тот момент он совершал подвиг во имя нас всех!..

– Конечно, можно было бы и не выпускать Племянника, – сказал я тихо.

– Можно ли так поступать с человеком? – ответила мне Наташа.

Под холодным дождём она думала о справедливости!

– Сколько сейчас времени? – спросил я у неё.

– В темноте не вижу, – сказала Наташа.

– Дай руку. Я разгляжу!

Она протянула руку, и я долго разглядывал.

Потом я ещё три или четыре раза просил её дать мне руку и снова долго разглядывал, потому что трудно было увидеть, рассмотреть стрелки. И вообще…

Наконец я стал волноваться! Пятнадцать минут прошли. А Глеба всё не было.

«Он пожертвовал собой и тем искупил вину, – думал я. – А я был с ним недостаточно чутким… Правда, я не проявлял грубости. Но всё-таки упрекал его. А он один на один, связанный и растрёпанный, со стулом на спине, встретился в подземелье с Племянником. Не каждый бы на это решился. Вот Покойник бы ни за что не пошёл! А я сам?»

На последний вопрос мне трудно было ответить. И я, чтоб не думать об этом, ещё раз взглянул на Наташины часики. Прошло уже двадцать минут.

Это было ужасно… «Во-первых, вероятно, погиб Глеб, – думал я. – А во-вторых, до электрички остаётся совсем мало времени. Уж если мы опоздаем на этот раз, нам не добраться до дому раньше завтрашнего утра. А как мы сообщим об этом родителям? Никак! По телефону теперь уж не позвонить: Племянник выпущен на свободу! Наши мамы и папы просто погибнут. Не в прямом смысле слова, а в переносном… Хотя некоторые, может быть, и в прямом. Особенно мамы! За пап я как-то меньше волнуюсь. А где ночевать? Не пойдём же мы в гости к Племяннику! Может быть, уехать без Глеба? Нет, невозможно. Помочь ему? Как?!»

– С Глебом что-то случилось, – с плохо скрываемым беспокойством сказал я.

– Это из-за меня, – сказала Наташа. – Я виновата. Только я!..

В лесу, в темноте, под холодным дождём она продолжала думать о справедливости!

– О, не казни себя! – воскликнул я шёпотом. Она с плохо скрываемым испугом отодвинулась от меня. – Ты не виновата, – уже спокойно, нормальным голосом сказал я. – Это же я запер Племянника в подземелье. Правда, у меня не было другого выхода. Значит, никто не виноват. Такова жизнь!

– Сэ ля ви! – воскликнул Покойник. Он любил встревать в чужой разговор.

Это самое «сэ ля ви» было известно каждому первокласснику, но Покойник произнёс так, будто знал французский язык. Вообще, убежав со «старой дачи», он осмелел.

– Ещё возможна погоня, – сказал я.

И Покойник сразу заговорил обыкновенно, по-русски:

– Какая?

– Племянник!.. Ну, а если Глеб не вернётся, нам придется освобождать его!

Покойник умолк.

«Что же делать? – рассуждал я. – Не пойти ли в разведку? Но тогда мы наверняка опоздаем на электричку. Так, так, так… Где же выход? Может быть, мне одному остаться, а всем другим мчаться на станцию?»

Я предложил это. И затаив дыхание ждал, что мне ответят: оставаться одному всё-таки не очень хотелось.

– Давай вдвоём, – предложил Принц Датский.

– Пусть женщины уедут! – воскликнул я. Посмотрел на Покойника и добавил: – И ты с ними.

Покойник не возражал. Но Наташа не согласилась:

– Ещё есть минуты. Несколько минут… Подождём. Одного я тебя не оставлю.

Меня! Одного! Хотя и Принц тоже хотел остаться… Она сказала про меня одного! Если б это было не в холодном лесу, а в какой-нибудь другой обстановке, я бы, наверно, умер от счастья. А так я остался жить.

Хотя в следующую минуту могло показаться, что все мы умерли. Все пятеро! Потому что мы затаили дыхание, прислушиваясь к тому, как чьи-то пятки шлёпали по лужам и грязи. Они шлёпали очень звонко…

И вот появился Глеб. Вернее сказать, возник!

– Что у тебя в руках? – спросил я.

– Ботинки… Чтобы не падать… Скорее! Скорее… Погоня!

– Где?!

Мы помчались!..

Но, даже задыхаясь от бега, я всё-таки умудрился спросить Глеба:

– Он?

– Да… Очень был благодарен…

– Благодарен?

– Ну да… Очень хотел… Меня до станции… А их, говорит, убью! Ну, я и… Пока он за плащом…

Глеб, как всегда, не дотягивал фразы. Но тут уж трудно было его не понять: сколько он пережил!

«А всё-таки, если б не он, вообще бы ничего не случилось! – опять пришла мне на бегу упрямая мысль. – Значит, всё равно будет дорасследование. Надо довести до конца!..»

Глеб теперь был с нами, я уже за него не волновался, и желание забыть всё и простить куда-то сразу исчезло.

Так иногда бывало дома со мной… Если мама начинала меня ругать, я убегал и долго слонялся по улицам. Или сидел где-нибудь у товарища. А когда возвращался, мама вновь за меня принималась. И тогда Костя по секрету мне сообщал: «Пока тебя не было, она волновалась, и называла тебя ласковыми словами, и готова была простить… А вот появился, успокоилась – и опять за своё. О женщины! Кто их поймёт?» Я не был женщиной. Но с Глебом у меня получалось так же, как у мамы со мной. Сэ ля ви!

На этом мои рассуждения прекратились. Прервались… Потому что сзади мы услышали топот ног. Тяжёлый, увесистый…

– Это Григорий… – с ужасом, задыхаясь то ли от бега, то ли от страха, прошептал Глеб. – Он вас… И тебя первого! Он обещал…

Я тоже не сомневался, что Племянник выполнит своё обещание. И убьёт меня! Или, в крайнем случае, оторвёт голову…

– Надо уйти от погони! Успеть! – скомандовал я шёпотом, чтобы Племянник не услышал моего голоса.

Покойник бежал впереди: он боялся больше нас всех! Но и меня покидало мужество.

– Быстрее! Быстрее! – крикнул я во весь голос. Шептать было уже не нужно: Племянник наверняка видел нас. Его горячее дыхание было у нас за спиной.

Я обернулся. Ну да, это он! Племянник!.. Огромная, тёмная фигура с каждой секундой приближалась, нагоняла нас…

«Всё погибло! Мы не справимся с ним, – промелькнуло в моём сознании. – Но если даже возникнет борьба и мы неожиданно возьмём верх, победим его, электричка всё равно за это время уйдёт… Да мы и не победим! Женщины и Покойник не в счёт. Остаёмся мы трое – Принц, Глеб и я. Но как ещё поведёт себя Глеб? Неизвестно. Ведь это он всё придумал! Он!.. Всё случилось из-за него. Значит, может быть, в борьбу вступим мы с Принцем вдвоём… Наташа, конечно, бросится мне на помощь. Но я этого не допущу. „Спасайся! Беги!“ – крикну я. И прегражу Племяннику путь своим телом!»

Все эти мысли пронеслись в моей голове за какое-нибудь мгновение. Топот погони был уже рядом… Совсем рядом! И жаркое, обжигающее мне спину дыхание Племянника… Вот сейчас! Сейчас всё погибнет! Все мои усилия и находки окажутся ни к чему. Ещё один его шаг… Только один! Ужасный, тяжёлый… И он поравняется с нами! Уже поравнялся. Уже!..

– Опаздываем, ребята? – раздался рядом взволнованный мужской голос.

Я повернул голову и увидел (уже не сзади, а сбоку!) высокого мужчину в плаще и с портфелем.

– Опаздываем на электричку? – переспросил он.

– Разве? – ответил я, готовый обнять и расцеловать его.

– Увидел, что вы бежите, и тоже помчался. Хотя и нельзя: сердце выскакивает…

«Наверно, больное! Как у Наташиной мамы…» – подумал я. Я любил этого незнакомого человека в плаще. Я обожал его!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
самая короткая и самая последняя (в этой повести)

С одной стороны к платформе неумолимо приближалась электричка. А с другой – приближались мы.

«Если бы мы успели, тогда бы все наши родители остались живы в прямом и переносном смысле этого слова! Тогда все мои догадки, находки, сомнения и мучения оказались бы не напрасными!» С этой мыслью я взбежал на платформу.

Судьбе было угодно, чтобы как раз в этот момент и электричка тоже поравнялась с нею.

– Садитесь! – крикнул Глеб. – А я билеты…

– Не надо! – ответил я.

«Лучше пусть нас всех оштрафуют, но зато родители будут живы-здоровы!» Я успел так подумать, но не успел объяснить это Глебу, потому что он уже ринулся к кассе. Он хотел совершить ещё один подвиг: ему нужны были смягчающие вину обстоятельства!

Машинист высунулся из окна и глядел вдоль состава. Никто не вышел, и никто, кроме нас, не собирался садиться. Мужчина в плаще, оказывается, ждал электричку из города и вообще зря торопился.

Проводница последнего вагона помахала зелёной лампочкой: можно было трогаться! С её точки зрения…

Что было делать? Вскочить в вагон и уехать без Глеба? Покойник вскочил. А все остальные не знали, как поступить. Покойник высовывался и печально глядел на нас всех:

– Разве не ясно? Она сейчас тронется…

А Глеб всё ещё стоял, пригнувшись, возле окошка кассы.

Двери вздохнули, словно сочувствуя нам, и медленно стали закрываться. Голова Покойника всё ещё торчала, и казалось, двери вот-вот зажмут её с двух сторон. В какую-то миллионную долю секунды идея озарила меня.

– Осторожно, ребёнок! – заорал я. Я знал, что эти слова: «Осторожно, ребёнок!» – всегда очень сильно действуют.

Двери, не успев прихлопнуть Покойника, медленно поехали обратно.

– Где ребёнок?! – крикнул злой, испуганный машинист.

– Во-он! – неопределённо ответил я, зная, что время неумолимо работает на нас.

– Да где же?

– Во-он! – Я указал на печальную морду Покойника, который всё ещё высовывался из тамбура.

– Я думал: он под колёсами…

– Большое спасибо! – ответил я машинисту, потому что необходимая нам минута была окончательно выиграна: Глеб бежал от кассы с билетами.

Мы ворвались в вагон!

Двери облегчённо вздохнули, словно были рады за нас, поехали навстречу друг другу, захлопнулись… И мы наконец-то отправились в город, домой!

Мы успели на последнюю электричку! Наши родители были спасены. Чувство законной гордости переполняло меня.

– Вот… билеты! Купил… – сказал Глеб, садясь рядом со мной.

– Не думаешь ли ты так дёшево откупиться? – шепнул я ему. И сразу же пожалел о своей необдуманной фразе: ведь расследование ещё не было закончено. Значит: никакой грубости! Я всё должен раскрыть до конца. Только вежливо, без насилия!

Вагон был пустой… Я пошёл в самый конец, сел на лавку и позвал:

– Глеб, если хочешь, подойди, пожалуйста. Если хочешь…

Он подошёл и снова сел рядом.

– Нет, сядь напротив: я должен видеть твоё лицо. Займёмся мотивами…

– Какими? – спросил он, вздрогнув. И пересел.

– Мотивами преступления.

– Ты потом всё Наташе…

– Ни за что! Никому! Можешь быть абсолютно спокоен. И откровенен, как с родным человеком!

– Нет, пусть она обязательно… Я не хотел, чтоб её мама… Я по другой причине…

Глеб неожиданно громко, прямо на весь вагон крикнул:

– Наташа!..

Она подошла и села возле него.

– Я думал всё выяснить тайно, но Глеб хочет, чтоб и ты слышала, знала…

– Что слышала?

Я уже не злился на Глеба: он дал мне возможность рассказать Наташе обо всём, что я выяснил там, в подвале, обо всех своих догадках, находках, открытиях. И я рассказал… Ведь он сам попросил об этом!

– Пойдём дальше, – сказал я. – Итак, мы установили, что Нинель не звонила. И ехать сюда нам одним не разрешала. А кто же звонил? Не торопись. Хорошенько подумай!

– Моя двоюродная сестра, – признался Глеб.

– Так, так, так… Вот, значит, зачем ты из всех болезней выбрал для Нинель именно ангину: болит горло, голос хриплый – и не похож. Понятно, понятно… Зачем же тебе нужно было, чтоб мы поехали без неё? И чтоб все думали, что Нинель разрешила? Не торопись. Правду, одну только правду! Ничего, кроме правды!..

– Мне мама рассказала про собрание… Там некоторые родители… За то, что Нинель нам самостоятельность… Ну, разрешала одним ездить на стадион и вообще… Говорили, что если она ещё…

– Стоп! – крикнул я, потому что испугался, как бы Глеб всё до конца не раскрыл, не рассказал сам. А между тем догадка озарила меня так ярко, как никогда ещё раньше не озаряла! И я мог продолжить его рассказ, окончательно доказав, что прозвище своё ношу недаром, не просто так. – Следите за мной! – торжественно сказал я. – Следствию всё абсолютно ясно. Конечно, я должен во всём сомневаться. Но я не сомневаюсь, что было так… Именно так! И никак иначе! Ты, Глеб, решил: если Нинель ещё раз предоставит нам самостоятельность (да ещё какую: разрешит одним ехать за город!), родители добьются, чтобы она ушла из нашего класса. Тем более, что она молода и прелестна, нету опыта и так далее. Пойдём дальше! Все мы слышали, что она звонила. Хоть звонила твоя сестра… А если бы Нинель и доказала, что не звонила, ей всё равно сказали бы: «Вы приучали их к самостоятельности – и вот результат!» Знаем мы наших родителей! В общем, твоей целью было: всех их разволновать! Так, так, так… Состав преступления налицо! Ты хотел, чтоб мы не успели на электричку и попросил Племянника запереть нас в подвале. А следующая электричка – вот эта. Мы возвращаемся чуть ли не ночью… Родители в панике! Нинель уходит. А к тебе, наоборот, всё снова приходит: кружок имени дедушки, уголок имени дедушки… Ты снова выступаешь с воспоминаниями о своём дедушке, опять становишься почётным членом кружка! И вообще самым почётным в классе… И даже во всей нашей школе!

Глеб молчал. Расследование было закончено. И тут уж я позволил себе сказать:

– Это подлость.

Наташа покачала головой.

– Он не так уж и виноват.

– Он?!

– Конечно… Глеб был раньше совсем другим. А потом не смог отказаться от того, к чему мы его приучили. Мы сами! Он любил собак. Но мы заставили его о них позабыть…

– О, как ты добра! – крикнул я.

В пустом вагоне мой голос усилился, все обернулись. Миронова подняла руку. Но я ей слова не дал.

– Очень страшная история… – тихо, чтоб никто, кроме нас троих, не услышал, сказала Наташа.

– Ещё бы: столько часов просидели в подвале!

– Это не так уж страшно.

– Не так уж? А что же страшно?

– Когда начинают ни за что ни про что восхвалять человека!

– А как быть с Нинель Фёдоровной? – спросил я. – Вдруг некоторые родители всё же поднимут шум: «Предоставила самостоятельность – и вот результат. Приехали ночью!» Мама Покойника, например…

– Возьмём мам и пап на себя, – сказала Наташа. – Объясним, растолкуем! Дети должны отвечать за родителей.

Это была прекрасная мысль. И всё-таки я сказал, кивнув на Глеба:

– Расследование закончено. Обвинительное заключение есть. По всем законам должен быть суд.

Волнение душило Глеба и чуть было не задушило совсем. Румянец покрыл его лицо, но он уже был не ровный, не бархатный, а нервный, пятнистый. Плечи его судорожно вздрагивали.

Предчувствие подсказывало мне, что он вот-вот разревётся, или, вернее сказать, разрыдается.

– Слезами горю не поможешь, – сказал я. – Так учит народная мудрость!

– Глеб помог нам не слезами, – сказала Наташа. – Он один спустился в подвал к Племяннику, который мог бы… Неужели ты забыл, Алик? Ведь ты же сам это придумал! Как и всё остальное…

Наташа посмотрела на меня таким взглядом, о котором я не мог и мечтать! В нём была благодарность. И даже… Но, может быть, это мне показалось.

– Всё в твоей власти! – воскликнул я. – Ты хочешь его простить?

– Нет… Я не знаю. Но скажу тебе вот что… Если слабый и глупый человек жесток, это противно. Но если умный и смелый жесток – это страшно. Такой человек обязан быть добрым. Обязан!..

Умный и смелый! Чтоб услышать от неё эти слова, я был бы готов просидеть в подвале трое суток. Или даже целую учебную четверть!