Текст книги "В памяти и в сердце"
Автор книги: Анатолий Заботин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
Однако Уж – река широкая. И никто не знает, везде ли одинакова ее глубина. Тем не менее самоходки, перегоняя друг дружку поспешили к реке. Некоторая заминка – все же риск есть, и вот, раздвигая воду, «поплыла» одна, другая, третья... Все пять машин моей батареи вскоре оказались на противоположном берегу. Прошло некоторое время, и весь полк, все четыре батареи, переправился через многоводную реку.
Стоило только нам выехать из города, как снова послышалась стрельба. Противник, оставив Ужгород, занял оборону и начал обстрел наступающих на него самоходчиков. Ольховенко, довольно опытный командир, быстро оценил обстановку. Идти напролом он не решился и приказал нам уйти в укрытие. Приближался вечер. На совещании командиров различных родов войск было решено продолжить наступление завтра утром, за ночь подготовиться, подтянуть отставшие войска. А оборону противника тем временем хорошенько разведать.
Ночь прошла беспокойно. Не умолкала артиллерийская пальба, то и дело взлетали осветительные ракеты. Я вышел на опушку леса. Посмотрел в сторону противника, прислушался. Оттуда доносился шум моторов, слышался скрип колес. Понять, что противник затевает, было трудно. Не вызывало сомнения лишь то, что он готовится к бою. Если не наступательному, чтобы вернуть Ужгород, то уж к отражению наших атак – наверняка. И для меня стало ясно, что день завтра будет не из легких. Все минувшие дни здесь, в Карпатах, для меня лично прошли удачно. Позади остались освобожденные нами Свалява, Мукачево, Ужгород. А тут вдруг сердце защемило. Неведомый голос шепчет: «Удачи завтра не жди; кончилось твое везение». Я, конечно, разволновался, поспешил назад, к своим батарейцам. Они, как и я, еще не спали. Сидели у своих машин, о чем-то говорили. Лейтенант Прокофьев, увидев меня, сказал довольно громко:
– Ну, рассказывай, комбат, что разведал, что узнал. Какими новостями порадуешь?
– Новости будут завтра! – ответил я сдержанно. – А сейчас, друзья, спать, спать.
– Попробуй усни, когда не знаешь, что тебя ждет утром, – хмыкнул Прокофьев. Однако в боевое отделение самоходки полез.
За всю эту ночь я и часа не спал. Закрою глаза, а мне мерещатся разрывы вражеских снарядов. И ложатся они от меня так близко, что слышен свист осколков. Я пригибаюсь, прячусь от них за самоходку. И тут вижу убитых. Лежат они на поле боя, раскинув в стороны руки.
А утром пришел за мной посыльный от Ольховенко. Никогда не унывающий Бирюков быстро поднял мне настроение. Когда мы все собрались, он шутил, смеялся. Сказал, что сегодня у нас немало будет трофеев. Четвертой батарее (это моей) достанется больше всех. Емельянов, слушая его, заметил, что подобные шутки сейчас неуместны. Но я все же избавился от своих ночных видений, забыл о них.
Ольховенко, как всегда, был с нами короток. Сказал, что все четыре батареи полка в сегодняшнем наступлении будут сопровождать пехоту. Пехотный полк уже движется на исходные. Наша задача – подавлять огневые точки противника, не допустить, чтоб он контратаковал пехоту. Действовать нужно смело, решительно.
Приказ был понятен, но получилось так, что наши батареи вышли на исходные разрозненно. Куда-то уехали Ольховенко, Бирюков с Тереховым, остались только мы с Емельяновым. Все наши десять самоходок стояли неподалеку друг от друга в небольшой низине. Здесь же артиллеристы, пехота, связь. Всюду машины, повозки. Слышится говор, крепкие русские словечки. Многих офицеров вижу впервые. В разговор с ними без надобности не вступаю. А между тем приближается час наступления. Емельянов стоит в окружении своих командиров машин. Мои тоже ни на шаг не отходят от меня. Уж кто-кто, а они знают: сейчас мы с Емельяновым получим приказ и передадим его им. А они отдадут команду: «Заводи моторы». Это будет значить: наводчик – к прицелу, заряжающий – будь готов подать в ствол снаряд.
Но тут вдруг случилось непредвиденное. Справа от нас, на расстоянии чуть более километра, по дороге на запад спешно продвигалась колонна. Тут были пушки на конной тяге, машины, пехота. Кто-то из наших командиров принял эту передвигающуюся колонну за отступающих мадьяр и приказал открыть по ним огонь. И вот полетели одна мина, другая, третья... А колонна оказалась не из трусливых, развернулась и пошла в атаку на нас. В наших рядах – смятение. Одни кинулись к своим орудиям, другие в укрытие. Кто-то уже убит, трое ранены. Чем бы это кончилось, нетрудно предсказать. К счастью, однако, и те и другие узнали своих. Атакующие вернулись на дорогу и продолжили свой путь. А у нас начался шум. Сперва смеялись над самими собой, но вскоре поняли, что смеяться-то, в сущности, не над чем. Стали ругать того, кто дал команду «Огонь!» Но и он, как сочли многие, вряд ли виноват: на войне чего только не бывает. Постепенно все успокоились, решили, что пора действовать, не ждать, когда противник проявит инициативу и разгромит нас. Я был в гуще собравшихся, и тут некий полковник (после я узнал, что это был полковник Хомич) подозвал меня к себе и, показывая рукой на село Ореховице, спросил меня:
– Видишь село?
– Вижу, – ответил я.
– Езжай и бери его. Возьмешь, я тебе орден дам. Прямо там, в селе. Понял? Ну, езжай! Всей батареей.
До села не более двух километров, местность открытая, ровная – ни бугорка, ни впадинки. Поле, видимо, недавно вспаханное. А чуть левее села, в кустах, еще вчера был противник: прямо оттуда летели в нашу сторону снаряды. Сегодня они, правда, не летят. И я решил, что до села доеду благополучно. А что там, в селе, есть ли противник и каковы его силы, я и представления не имел. Не знал этого, по-видимому, и сам полковник Хомич. Посылал меня, как говорится, на удалую, потому и орден пообещал.
Приказ полковника слышал не я один, но и все мои командиры машин. Они тут же дали команды своим экипажам. И вот батарея, разбрасывая гусеницами рыхлую землю, пошла в наступление. Впереди всех вскоре оказалась самоходка Прокофьева. Я оглянулся и, к удивлению своему, увидел, как один пехотинец, прицепившись сзади, едет вместе с нами. Решил, видимо, что за броней он вне опасности.
Два километра по вспаханному полю самоходки преодолевали с трудом: гусеницы тонули, вязли. А тут еще, заметив нас, противник открыл огонь. Все из тех же кустов. Летят и рвутся снаряды, мины. Прокофьев кричит Ивану Емцу: «Быстрее, быстрее!» Но машина еле движется.
Нервы напряжены до предела. Смерть совсем рядом. А пушки противника все плюют и плюют. Их снаряды рвутся вокруг. Мы слышим, как осколки стучат по броне. Кричим Емцу оба, и он делает все, чтоб его самоходка хоть немного прибавила скорость. Увы! На пашне не разгонишься. Иван Емец выходит из себя. Я вижу, как трясется его рука. И тут вдруг самоходку встряхнуло. Нас оглушило грохотом. Прямое попадание осколочного снаряда. Слава богу, осколочного, а не бронебойного. В боевом отделении запах гари, дым. Стоявший рядом со мной Прокофьев закрутился, присел, изменился в лице, стал белый, как мертвец. Я не сразу сообразил, что он ранен.
А до села все еще далеко, почти километр. И пока мы доползем до цели, нас могут еще не раз шарахнуть бронебойным. Да и от осколочного почешешься, если он угодит в боевое отделение. Словом, смерть витает где-то поблизости. Но, как это не раз уже бывало, в столь решающий час я вдруг обрел смелость и решительность. Приподнялся, чтобы увидеть другие мои самоходки. Все ли они целы, все ли идут за мной? Посмотрел и ахнул: две самоходки стоят, охваченные пламенем. Но точно ли это мои машины? Ведь вслед за мной идет и батарея Емельянова... Смотрю вперед. До ближайшего дома все еще далековато. А так хочется поскорей укрыться, спрятаться от огня. Опять кричим Емцу – быстрее, быстрее! И тут, на наше счастье, пашня кончилась, машина вышла на твердый грунт и мгновенно рванула вперед.
И вот мы в Ореховице. Самоходку поставили у кирпичного дома и, как по команде, попрыгали на землю. Тут я вспомнил о раненом Мише Прокофьеве. Немтенков с заряжающим вернулись в боевое отделение, помогли Мише выбраться из машины. Он настолько обессилел, что с трудом держался на ногах. Товарищи осторожно положили его на землю, рану перевязали. Через несколько минут самоходка двинулась по улицам села. А Мишу Прокофьева мы передали подоспевшим санитарам. И уже они направили его в санбат.
Пройдя село из конца в конец и чувствуя себя в относительной безопасности, мы остановились и перво-наперво осмотрели машину. Бросились в глаза следы от осколков. А вот и целая лужа крови, на задней стенке какие-то серые сгустки. Я сразу догадался, что это кровь пехотинца, решившего прокатиться на самоходке. Не спасла броня беднягу. Погиб. Грязной промасленной тряпкой вытерли борт и занялись своими делами.
Тут в село въехал с тремя уцелевшими самоходками комбат Емельянов. Его появление меня обрадовало. Выразил ему сочувствие. И вдруг вижу: на танке Т-34 в Ореховице примчался и полковник Хомич. Я доложил ему, что задание выполнил: село свободно от противника. Никакого ордена, конечно, не ждал. И он, похоже, забыл о нем. Приказал нам с Емельяновым продолжать наступление. Впереди большое село Собранцы, нужно взять его и там дождаться полковника.
Что ж, по машинам. А противник откуда-то ударил по селу. На улицах рвутся снаряды, всюду дым, гарь. Не успел я передать распоряжение своим командирам машин, как стену дома, возле которого мы стояли, проломило и нас осыпало обломками кирпичей. Оказалось, домик прошил насквозь бронебойный снаряд, который после этого ушел в землю, не разорвавшись. Никого из нас, к счастью, не покалечило кирпичными обломками. Спешно расходимся по машинам. Тем временем одна из самоходок Емельянова уже выехала на дорогу и первой рванула на запад, в сторону села Собранцы. За ней с небольшими интервалами пошли другие. Пора трогаться с места и нам.
В село только что вступила пехота. А мы снова мчимся навстречу противнику. Смотрю вперед. Передо мной большое с уклоном поле, а дальше зеленеют островки кустарника. В низине темнеет одинокое, кирпичное строение. Прямая, как стрела, шоссейная дорога ведет меня к этому строению, к этим кустам. При виде их мне делается не по себе. Уж не из этих ли кустов стреляли по нам? Оглянулся и увидел сгоревшие самоходки. И сердце сжалось. А тут еще потерялась из виду батарея Емельянова. Механика-водителя тороплю, сигналю ему: «Быстрее!». И вдруг вижу: у строения прижалась к углу самоходка из батареи Емельянова. Возле него стоит в скорби экипаж. Я решил выяснить, в чем дело. Возможно, нужна помощь. Остановил свою машину, подбегаю. Первое, что увидел, – у самой стены лежит вниз лицом самоходчик в черной куртке, какие носили мы все. Спрашиваю: «Кто?»
– Гросс, наш командир машины.
– Как? Гросс? – в тревоге произнес я.
Мне подумалось: а может, живой? Хотел повернуть его вверх лицом, но не успел и руку протянуть, как неподалеку разорвалась мина. Один из осколков угодил мне в правую ногу. Сильная боль заставила меня лечь. Ко мне бросились Немтенков и Емец. Но тут почти без интервала разорвались еще две мины. Емец закрутился на месте: видно, и его задело осколком. А меня ударило в левую руку. Ну, думаю, добьют! Боль чувствуется во всем теле, но я, к счастью, не потерял самообладания. Отчетливо сознаю, что по нам ведут прицельный огонь. И если мы пока что живы, то новая мина может уложить нас всех наповал. Набрался сил, чуть приподнялся на руках и кричу Немтенкову:
– Заводите машину и быстрее уезжаем отсюда! Быстрее!
Расторопный и сильный Немтенков поднял меня с земли и перенес в боевое отделение самоходки. Не успел я принять более удобное положение, как рядом оказался Иван Емец. Кто-то сел за рычаги и на самых высоких скоростях повел самоходку назад, в Ореховице. Однако противник и тут попытался поразить нас. Нас спасла лишь высокая скорость.
Остановились на окраине села и сразу оказались в руках у санитаров. Те осматривают меня, расстегивают ремни.
– Стойте, – говорю, – будете так дергать – все взорвемся.
На поясе гранаты. Здоровой рукой осторожно снимаю их, откладываю в сторону и только тогда позволяю себе расслабиться. Кто-то из наших штабистов подошел, заботливо осведомился о самочувствии. Спросил о судьбе других товарищей. Я сказал, что погиб лейтенант Гросс и ранен Михаил Прокофьев. «Что вы говорите!» – штабист горестно нахмурился и покачал головой.
Экипаж самоходки лейтенанта Прокофьева неожиданно распался. Самоходкой стали управлять другие люди, а прежних ждали разные судьбы. Они долго жили вместе, все четверо прошли дорогами Крыма. Не счесть, сколько верст проехали в Карпатах. И в течение двух дней расстались. Бондаренко убит. Ранен механик-водитель Емец. В полк больше не вернулся, он стал инвалидом – ему ампутировали ногу. После войны он жил в родной Деневке на Черниговщине. В 1968 году, когда отмечалось пятидесятилетие Советской армии, мы с ним встретились в городе Ужгороде, в родном полку. О, какая это была встреча! Поговорить и вспомнить нам было что. После, спустя десять лет, в ноябрьском номере журнала «Огонек» за 1978 год была небольшая моя статья о нем. В статье я рассказал о его боевом подвиге в Карпатах, его командире М. Прокофьеве. Журнал со статьей я отослал ему: надеюсь, он хранится в его семье как память. С Мишей Прокофьевым мы еще встретимся. Снова вернемся в наш 875-й полк, только будем в разных батареях. Но об этом я расскажу позже. Удачно, можно сказать, счастливо сложилась судьба нашего храброго наводчика Герасима Немтенкова. В 875-м самоходном полку он сражался до последнего дня войны. И ни разу не был ни ранен, ни контужен, хотя был участником ожесточенных битв. После войны он вернулся в родное свое Мансурово, что на Брянщине.
Все трое – Прокофьев, Емец и я – получили ранения в один день, а лечиться пришлось в разных госпиталях. Ивана Емца увезли в глубокий тыл. И с того дня до 1968 года я его уже больше не видел. У Михаила Прокофьева рана оказалась нетяжелой, лежал он где-то недалеко, в горах. Меня же увезли в Сваляву. В палату ввели под руки, указали койку. Принесли костыли, ложись, мол, отдыхай. И я лег. Лежу, а на душе и радость, и печаль. Рад, конечно, что жив, что не остался навеки у того нежилого строения, рядом с Гроссом. А печалюсь о нем, неунывающем жизнелюбе. «Ах, Гросс, Гросс, ты долго будешь жить в моей памяти, молодой, подвижный, улыбчивый». За полчаса до того, как погибнуть, он спрашивал у меня, который час, словно хотел узнать, сколько ему еще осталось жить. Лежу в госпитале, вдали от пуль и снарядов, а все мои мысли там, где сражаются мои боевые друзья. Все ли у них хорошо, не ранен ли кто или, не дай бог, убит? И я перебираю в памяти их фамилии, вижу их лица, жесты, слышу голоса. А может, именно в эту минуту кто-то из них падает, сраженный пулей или осколком... Гоню от себя эти видения, окидываю взглядом палату. Ни одного знакомого липа. А так хочется, чтоб кто-то близкий был рядом. Завести новых друзей? Но я знаю, не раз убеждался, что после потери старого друга новые обретаются не вдруг. На кого ни посмотришь, все тебе не по душе. Лежу, скучаю в одиночестве. И вдруг – вот уж никогда бы не подумал: в палате появляется мой коллега комбат Емельянов. Он ранен в руку, по счастью, не очень тяжело. От кого-то узнал, что я здесь, и вот нашел меня. О, как же я обрадовался ему! Сразу повеселел... И тут же опечалился. Новости из полка Емельянов принес нерадостные. Комбат первой батареи Н. Терехов был тяжело ранен в голову и, не приходя в сознание, умер. Погиб и заряжающий его батареи Поляков. Командир самоходки лейтенант Кармазин контужен, потерял слух. Однако из батареи не уходит. Так, контуженный, и продолжает воевать. Экипаж объясняется с ним жестами.
– А как Бирюков? – с тревогой спросил я о своем земляке.
– В день моего ранения он был жив. А вот Дерюшкин из его батареи погиб. Что там сейчас, не знаю.
Да, горько было слушать о потерях. Но... на войне без них не обходится. Правда, Ужгород взяли, не потеряв ни одного человека. А вот дальше везение наше кончилось – жертвы в каждой батарее. И немалые. Сколько моих однополчан похоронено на холме Славы в Ужгороде. Воинское кладбище здесь – особо почитаемое место. В праздники сюда сходятся сотни людей. Слышится траурная музыка. И всюду венки, венки, венки. У каждой могилы. Своих однополчан не забываем и мы: каждый раз, приезжая в родной полк, мы навещаем их.
В госпитале мы лежали с Емельяновым в разных палатах. Но разлучала нас только ночь, а все светлое время мы проводили вместе. Вспоминали Ульяновск и Долматов, Хомяково и Делятин. А тем временем приближались октябрьские праздники. Как-то накануне 7 ноября Емельянов говорит: «Что-то там, в нашем полку, делается? Хорошо бы узнать».
Словно услышав моего друга, ранним утром 7 ноября к нам приехал майор Поляков. Приехал не с пустыми руками – привез мадьярского вина, закуски. Мы были рады и благодарны нашему замполиту. Не забыл, сам пожаловал. И в такой торжественный день. Хотелось поговорить с майором, но в моей палате даже присесть негде: койки почти впритирку. У Емельянова – то же самое. Замполит пошел к госпитальному начальству. По его просьбе нам подобрали небольшую комнату. И вот мы сидим втроем за столиком. Настроение у всех прямо-таки торжественное. Боль в ранах на время приутихла. Перед нами – стаканы с красным вином, раскрытые банки с консервами, яблоки, груши, виноград. Ну как всему этому не радоваться! А еще большая радость та, что наш самоходный, теперь уже Ужгородский, полк продвинулся далеко вперед. Принял участие в освобождении десятка с лишним населенных пунктов. Освобождено и село Собранцы, до которого мы с Емельяновым так и не доехали. «Как бы отчаянно противник ни сопротивлялся. – с воодушевлением говорил Поляков, – но боевой дух его уже сломлен. И он вынужден бежать. Почти без боя наши вошли в город Михалевцы».
Вспомнил Поляков и о Кармазине. Невзирая на контузию, он по-прежнему воюет. Да еще как! Мужественно, по словам замполита, ведут себя и мои командиры машин – Хвостишков, Данциг, Яковлев. Я был рад это услышать. Много приятного узнал о своей батарее и Емельянов. Особенно отличился у него сержант Викторов: под огнем противника он вынес тяжелораненого командира машины Борейко. По кювету нес его на себе более полукилометра. Свистели пули, рвались снаряды, а он продолжал нести, хорошо зная, что дорога каждая минута. И вынес. Хотя и сам мог при этом погибнуть.
Поляков пробыл с нами чуть более часа, а удовольствия, радости оставил на целый день. Прощаясь, мы пообещали ему сразу, как только залечат наши раны, вернуться в наш родной 875-й полк.
Мы пробыли в госпитале еще больше месяца. За это время из дома, от мамы, пришло два письма. Мать писала, что крайне огорчена известием о моем ранении. Много плакала. Но соседи успокоили: «Ранен – значит жив. Можно ждать домой». Во втором письме она так и написала: «В деревне у нас многие после госпиталя приезжают на побывку. И гостят подолгу, недели по две, по три. Приезжай домой и ты, сынок. Я хоть погляжу на тебя. Уж четвертый год в разлуке. И раны твои полечу. Сынок, приезжай, жду тебя! Буду глядеть на дорогу и Бога молить, чтобы у тебя все было хорошо».
Прочитал я это письмо и так растревожился, что слеза прошибла. «Мама, да ты что?! Разве могу я приехать к тебе? – написал я ей в тот же день. – Жди меня, мама, когда мы кончим войну. А конец войне близок». И еще заверил ее, что рана моя нетяжелая, хожу уже без костылей. Сообщил, что в госпитале я не один, а с товарищем. Мне с ним не так скучно. Кстати, мы с ним сфотографировались, и одну фотокарточку я послал матери. Вот, думаю, будет рада!
Ответа на это письмо я не дождался. Выписали Емельянова. Мне не захотелось оставаться одному, и я выписался досрочно. В начале декабря мы оба вернулись в свой 875-й самоходный полк.
* * *
До конца войны оставалось еще более четырех месяцев. По всему фронту шли ожесточенные бои. Что ни день, столица нашей Родины Москва салютовала доблестным войскам, освободившим очередной большой город. Нашему 875-му Ужгородскому самоходно-артиллерийскому полку предстояло еще участвовать во многих сражениях.
По прибытии в свой полк мы с Емельяновым какое-то время были не у дел. Точнее говоря, в резерве полка. Наши должности были заняты другими офицерами. И нам предстояло ждать, когда эти должности так или иначе освободятся. Никто не мог сказать, долго ли это продлится. Впрочем, начальник штаба майор Рысков намекнул: «Жертвы велики. Так что...»
Его слова оказались пророческими. И недели не прошло, как мы возглавили оставшиеся без командиров батареи. Бои в эти дни шли жестокие. Противник отчаянно сопротивлялся. Бесконечные контратаки, попытки вернуть оставленный город или село. Артиллерийская канонада слышится круглые сутки. Неудивительно, что два командира батарей почти одновременно вышли из строя, и мы с Емельяновым заняли их места.
Самоходки все новенькие. Мои землячки, с Горьковского автозавода. И что ни экипаж – все молодые, безусые парни по 18–20 лет. Необстрелянные. Каждый разрыв снаряда их пугает. Правда, в боевом отделении каждый свою роль знал неплохо. Это меня радовало: в бою это главное.
Вернулся в свой полк и Миша Прокофьев. Его было не узнать. После ранения стал заикаться. Мне очень хотелось, чтобы он опять был рядом. Столько боев прошли бок о бок, хотелось и конец войны встретить вместе. Но в моей батарее места ему, к сожалению, не нашлось. И оказался он в батарее лейтенанта Куликова. А бои продолжаются. Что ни день, идем в атаку. От громыхания пушек глохнем. По ТПУ (танковое переговорное устройство) не разговариваем – не слышно. Не пользуемся и радио. Оно чаще всего неисправно. Для связи с другими самоходками используем посыльных. Бои шли такие, что буквально через несколько дней я снова был ранен. Осколком в голову. И опять – госпиталь. Четвертый за время войны. На этот раз лежал в венгерском селе Альшовадос (запомнил!). Госпиталь размещался в крестьянских домах. Вначале мы насторожились: Венгрия все еще была на стороне Гитлера, и ее армия отчаянно сопротивлялась. Однако жители села к нам относились лояльно. Порой даже доброжелательно.
Здесь, в госпитале, далеко от Родины и от своего полка, я встретил новый, 1945 год. Мадьяры дали нам вина. Мы дождались полночи, сели за стол. Мне предложили произнести тост. Я поздравил коллег с Новым годом. Выпили. И начался сердечный солдатский разговор. Все понимали: конец войне близок. И невольно вспоминали своих товарищей, тех, кто продолжает биться с противником. Доживут ли до победы? Останутся ли живы? За время моего пребывания в госпитале наш 875-й самоходный полк участвовал во многих сражениях. Бои шли на подступах к городу Кошице. В этих боях погибли последние два офицера моей батареи, приехавшие вместе со мной из Тульских танковых лагерей, – Коля Хвостишков и Миша Прокофьев. Оба дотла сгорели в самоходках, хоронить было нечего. В ноябре после освобождения Ужгорода был тяжело ранен Жора Данциг. Он умер в госпитале в городе Перечни под Ужгородом. Из экипажа Василия Яковлева в живых остался только один механик-водитель И. Демешкин. Наводчик Вася Луценко и заряжающий И. Марченко погибли в городе Кошице. В январе у села Мокранцы, уже за Кошице, сложил голову и мой друг, комбат Георгий Емельянов. Не вышли из того боя живыми и другие два командира батареи – Куликов и Ивченко. Я их знал мало: они прибыли в полк в те дни, когда я лежал в госпитале, и пробыли в нем недолго.
Лечение мое заканчивалось. Осколок, застрявший в черепной коробке, врачи извлекли. Постепенно рана зажила. Выписали годным к строевой службе. И я опять вернулся в свой 875-й самоходный полк. За время моего отсутствия он далеко ушел вперед. Позади Кошице, впереди Моравская Острава и Оломоуц. Предстоят еще тяжелейшие бои. А конец войны уже виден, вот он. Но чтобы дотянуться до него, нужны силы.
Наш полк, как и все воинские части, нес потери, пополнялся. Сожженные самоходки заменялись новыми, на место погибших офицеров, сержантов и рядовых заступали либо недавно мобилизованные, либо вернувшиеся из медсанбатов и госпиталей.
Ряды моих старых боевых друзей настолько поредели, что каждого живого я встречал после госпиталя как родного брата. Безмерно рад был встрече с Фирсом Бирюлиным. Вот уж поистине счастливчик! В каких только боях не побывал, а до сих пор жив и невредим. Сберегла судьба и Кармазина: отделался контузией. Больше недели ничего не слышал, но с передовой не ушел. Майор Г. Поляков, комсорг С. Сироткин, комбат И. Бирюков, мои давние и верные друзья, – все в госпитале. Говорили, майор Г. Поляков ранен тяжело, надежды на то, что останется в живых, мало. А он выздоровел! Но в полк уже не вернулся: комиссовали. Уехал в родной Ленинград. Кстати, много лет спустя мы с ним встретились. Стоит ли говорить, какая это была встреча! Вспомнили всё – и бои, и то, как он приезжал к нам с Емельяновым в госпиталь в Сваляву, и многое другое.
Успешно продолжали воевать техник-лейтенант В. Р. Раугул и парторг полка майор С. Кузнецов.
Больше месяца я командовал батареей. Не раз водил ее в бой. Мне, в сущности, везло: целых восемь месяцев я воевал в одном и том же полку. Не многие из моих коллег, прибывших на фронт из Тульских танковых лагерей, уцелели. А я был всего два раза ранен. Причем сравнительно легко. Получил повышение в звании и несколько наград. Видимо, в штабе армии все это учли. И вот, чего я никак уж не ожидал, в начале апреля, за месяц до конца войны, меня вызвали в штаб и направили учиться в Ленинградское высшее офицерское танковое училище. Так для меня и закончилась война.
* * *
Из Чехословакии, из-под Моравской Остравы, ехать в Ленинград лучше всего было через Польшу. Я выбрал дорогу, по которой прошел с боями: Кошице, Закарпатье, Ужгород...
Ужгород уже не тот, каким я видел его 27 октября 1944 года. Смотрю и глазам не верю. На улицах полно народу. Военные, гражданские... Все куда-то спешат, у всех деловой вид. А машин сколько! И каких только марок тут не увидишь. Но больше все-таки «студебеккеров». И все груженые. Через тесноту улиц они с трудом пробираются к выезду из города. Тем апрельским днем 1945 года я впервые увидел Ужгород после его освобождения. У людей радостные лица: народ живет в предощущении близкой победы. Мог ли я тогда знать, что Ужгород вскоре станет для меня столь же дорогим, как наш Нижний Новгород. И я завидую моим однополчанам О. Самойловичу, А. Викторову, С. Гапоненко: после войны они выбрали этот украинский город для постоянного места жительства. Мы, однополчане 875-го Ужгородского самоходного полка, гордимся, что наш товарищ лейтенант Леонид Кармазин был участником Парада Победы. Был командирован в Москву и Фирс Бирюлин. Но поехать не смог. Заболел и все дни подготовки к параду лежал в госпитале. Л. Кармазин стал почетным гражданином города Ужгорода (умер в мае 1985 года в Киеве). Я не раз получал от городских властей приглашение приехать на празднование очередной годовщины освобождения Закарпатья. И неизменно отвечал согласием. Знал: в Ужгороде я, как и все ветераны нашего полка, желанный гость. И очень досадно, что с распадом СССР столь дорогой для нас город стал заграничным, связь с городскими властями прервалась.
Нижегородская область, Дальнеконстантиновский район, село Борисово-Покровское.1991–1996 гг.
