Текст книги "Смок - боевой змей"

Автор книги: Анатолий Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

10

– Он не такой, как другие наемники, – сказал Светояр, провожая взглядом удалявшуюся охоту. – Много их видел, княже… Не похож.

– Чем? – сердито спросил Ростислав, опуская поводья. Собаки подняли тура, жаль бросать гон.

– Всем! Не так ходит, не так говорит, не так держит себя…

Ростислав хмыкнул.

– Кто в наемники идет? – спросил Светояр, делая вид, что не услышал. – Сын дружинника, сын боярина обедневшего, а то и смерд… Народ подневольный, привык подчиняться. Старшего уважают, кланяются низко… Этот держит себя гордо.

– Значит, князь? – усмехнулся Ростислав.

– Бывает и князья служат, – согласился Светояр. – Когда у отца детей много, а земель – едва повернуться. Бывает со стола князя собьют, ищет себе место… Но княжич не таит родства, кичится, рассчитывая место в войске повыше занять, серебра больше выторговать. Этот о родителях своих молчит. А повадки княжеские. Слуге гривну серебра как ногату бросил! У нас богатый пожалеет.

– Варяги золото швыряют! – не согласился Ростислав. – Сегодня получат, а завтра пропьют, в корчме продуванят.

– Не похож он на варяга! По нашему говорит без запинки, читает и пишет. Ряд, что ему на службу положил, не только прочел, но и дописал свое.

– Боярский сынок, рос при монастыре…

– В монастыре рос, так в бога бы верил!

– Некрещеный?

– Не знаю, каким богам молится, но в церкви его не видел. И другие не замечали.

– Язычник?

– Те на капищах тайно собираются, ночами. Некрас ночи у бабы своей проводит. Военное дело знает так, как никто из наших.

– Не доверяешь, значит? – усмехнулся Ростислав.

– Сомневаюсь… – вздохнул воевода.

– Что ж ратовал за него?

– Нельзя смока другим отдать.

– Где он сейчас? – вздохнул Ростислав, поднимая глаза к небу. Светояр тоже глянул вверх, будто змей должен был вот-вот появиться. Но не появился, и князь с воеводой опустили глаза долу.

– Грамоты разослал? – спросил Ростислав.

– Три дня тому.

– Пойдет на нас Святослав?

– Непременно. Такую обиду да снести!

– Устоим?

– Со смоком, княже, я против варягов устою. А их даже ромеи страшатся.

– Будет ли смок?

– Будет! – твердо ответил Светояр.

– Гляди!.. – сердито сказал князь, подбирая поводья.

– Гляжу! – сурово отозвался воевода. – Ты, княже, коли Святослав одолеет, земли теряешь, но на столе останешься. Будешь жить-пировать. Мне же головы не сносить. Не простит Великий обиды…

Ростислав молча тронул бока коня каблуками и поскакал вслед удалявшейся охоте. Светояр еще раз глянул на небо и, не спеша, затрусил следом…

11

.

Позже, вспоминая события той ночи, Олята сам дивился: как успел? Не только свое унести, но и добычу не забыть. Ободрал трупы Колпаков, собрал не только оружие убитых, но и калиты с поясов срезал. Стащил сапоги (чего добру пропадать!), а за каждым голенищем – нож. Добрый, острый, с костяной рукоятью. Жаль, брони ни на Колпаках не было – броня дорого стоит. Зато кони…

К рассвету они прискакали в неведомую весь, и угрюмый, заросший волосами смерд, получив от Некраса ногату, отвел нежданных гостей в пустую избу. Некрас тут же ускакал, велев, никуда не отлучаться и ждать. Олята, пошатываясь от усталости, перетаскал добро в избу, Оляна тем временем расседлала и спутала коней. После чего брат с сестрой, заложив дверь на крепкий засов, без сил повалились на полати.

Проснулся Олята за полдень. Оляны рядом не было. Олята вышел во двор, справил за углом малую нужду и пошел умываться. Оляна притащила от колодца бадейку холодной воды, Олята сначала попил, затем, фыркая облился по пояс, натянул на мокрое тело рубаху и сел есть. Кушанье было небогатое: хлеб, молоко, да заботливо прихваченный из Волчьего Лога копченый окорок. Зато хлеб оказался свежим, молоко – холодным, окорок пах дымком и таял во рту. Олята ел так, что за ушами трещало. Он не спросил у сестры, откуда хлеб с молоком, и без того было ясно: смерд принес.

Отобедав, Олята сел считать добро. Тут ему стало жарко. Пять сабель (одна дорогая, с каменьями на рукояти), пять засапожных ножей, пять пар сапог (ношенных, но еще крепких), пять коней во дворе… Мало того, в срезанных калитах оказалось в общей сложности три гривны серебром и шесть золотых монет: два киевских златника и еще четыре вогнутые от чекана, как миска. Олята таких никогда не видел, но сообразил: ромейские. Олята не знал, сколько за золотую монету дают серебра – на торгу золотом не платили, но понятно было, что дадут немало. Богатство! Добычей следовало поделиться с Некрасом: вдвоем воевали. Подумав, Олята решил, что Некрасу надлежит большая доля: он убил троих Колпаков, а Олята – двоих. Но даже в этом случае выходило столько, что умом подвинуться можно. Полторы гривны серебром, два коня (это не считая Дара), а ежели и сабли продать… Полвеси купить можно или одну малую. Только зачем они? Обосноваться в городе, где жить сытнее и легче, поставить в посаде дом, купить место на торгу… Оляну выдать замуж. Сестра стала гладкая, красивая, посули в приданое коня да серебра полгривны, дружинники свататься станут! Только дружинники не гожи, сгинут в сечи, что хорошего во вдовстве? А вот за сына бы купеческого…

Олята предавался сладким грезам до вечера. Пробовал поговорить о будущем с сестрой, но Оляна только глазами сверкнула. Она, как встала, на минуту не присела: все крутилась, наводя в доме порядок. Олята, хоть и не хотелось, стал помогать. Изба постепенно обретала жилой вид. По всему было видать, что здесь не обитали с зимы: по углам затвердела паутина, с крыши надуло сору, бычий пузырь в окне давно порвался. Изба была небольшой: землянка, крытая срубом в пять венцов, кровля из дранки. Ни сеней, ни клети. В веси Оляты жили богаче. Треть жилого пространства избы занимала печь-каменка, напротив – полати, между ними и печью, как раз под окном – стол да две лавки. Посуды в доме не оказалось, как и других полезных в хозяйстве вещей. «Жильцы умерли, добро родичи или соседи забрали», – догадался Олята. Хорошо, что отрок, собирая добро в занявшемся пламенем доме, бросил в мешок глиняные миски и кружки. Пришлось бы есть с досок, а молоко пить из горлача.

В хлеву Олята обнаружил груду камней, песок и глину. Видать, хозяин собирался соорудить летнюю печь или очаг, да не успел. Без сеней летом в избе жарко. Печь топят, пекут хлеб или готовят варево, в избе духота. Олята рассудил, что очаг нужен, и сложил его сам, дело нехитрое. Среди добра, прихваченного из дома в Волчьем Логу, оказался медный котел, Олята выложил верх очага как раз под круглое донце.

Прибирались и раскладывали добро до темна. В сумерках явился волосатый смерд. Принес лукошко яиц и тяжелый горлач с хмельным медом. Поставил подношение на стол и привычно сел в красный угол. Оляна подала миски и кружки, порезала хлеб и окорок. Мед по кружкам разлил гость. По тому, как он бережно держал горлач, Олята понял: мед смерду приходится пить не часто.

– Жданом меня зовут, – сказал смерд, берясь за кружку, – а вас как?

Олята сказал.

– Оляна жена тебе?

– Сестра.

– За добрых людей! – сказал Ждан и жадно выпил.

Олята последовал его примеру. Мед был сладким и слегка щипал небо. Мужчины закусили, Ждан налил еще. В этот раз Олята едва пригубил: медами его не баловали, боялся охмелеть. Ждан свою кружку осушил до дна и удовлетворенно причмокнул.

– Некрас велел, чтоб вы ни в чем недостатка не знали, – сказал гость, рыгнув. – Так и будет. Хлеб из новины, молоко, масло, творог, яйца – все будет. Схочется мясца – овцу заколю. На затоке верши стоят – рыбки сколько хошь. Жить будете, как бояре, – Ждан хитровато глянул на Оляту, тот, поняв, полез в кошель.

– Не надо! – замахал руками Ждан.

– Чего хочешь? – удивился Олята.

– Коней у тебя много, – вкрадчиво сказал Ждан. – Чего им без дела ходить? Жниво кончилось, снопы в поле. В гумна надо свезти.

– Кони верховые! – возмутился Олята.

– Твой – верховой, – согласился Ждан, – другие – степняки. Малые, но тяговитые. Хоть под седло, хоть в телегу.

«Разглядел! – удивился Олята. – Когда успел?»

– В веси нет тягла? – спросил.

– Одна кобылка! – вздохнул Ждан. – Все тиун забрал за недоимки. Бабы на себе снопы таскают. Жилы рвут…

Олята незаметно потер руки. Сдать коней в работу – прибыток, одним кормом Ждану не отделаться. Коли великая нужда в тягле, запросить можно много. Скажем, холстов добрых. Или кож. Некрас весь товар перевел на своих человечков для сулиц, можно возместить убыток. Заплатит смерд, никуда не денется! Внутренне усмехнувшись, Олята поднял взор, и увидел Оляну. Она стояла у печи и пристально смотрела на брата. Взор ее был таков, что Олята засовестился.

– Всех не дам! – сказал сердито. – Нам верхами ездить. Бери четверых! Только гляди, чтоб не спортили, не грузили тяжко! Глядеть буду! И корми овсом…

– Спаси бог, тебя, боярин! – Ждан соскочил с лавки и поклонился в пояс. – Не забуду!

Ждан убежал, забыв свой мед. Олята мрачно осушил кружку. Тихо подошла Оляна и поцеловала брата в щеку.

– Ладно! – сказал Олята, чувствуя, как хмель кружит голову. – Грех брать прибыток от чужого добра.

Он выбрался из-за стола и побрел к полатям…

Проснулся Олята с рассветом, быстро позавтракал и оседлал Дара. Коней Колпаков за оградой не было; на лугу щипала травку незнакомая мухортая кобылка. Олята только головой покачал. Ждан оказался хитрецом: в упряжь поставил чужих коней, свою кобылку привел к жеребцу. Обещал боярину двух коней оставить – получи! Какая разница? Зато, если Дар покроет кобылку, Ждану достанется жеребенок. Олята вскочил в седло и поскакал в поле. Там кипела работа. Мужчины и женщины грузили снопы на повозки, отроки, помахивая хворостинками, везли их к гумнам. Степные лошадки тащили груз без натуги. Ждан сдержал слово: коней не перегружали. Отроки больше махали хворостинками, чем охаживали коней по бокам. У Оляты отлегло от сердца. Ждан, завидев в поле Оляту, разогнулся и глянул вопросительно: будешь ругаться? Олята не стал. Пустил отдохнувшего Дара вскачь по стерне. Из-под копыт жеребца почти сразу порскнули в стороны зайцы. Большие, нагулявшие за лето жира.

Олята набрал в лесу хворосту, поскакал к избе и вернулся с сулицей. Попасть на скаку в вертлявого зайца оказалось непросто. Острый железный наконечник раз пять втыкался в сухую землю, прежде чем охотник изловчился и попал в самого жирного из косых. Пронзенный сулицей, заяц заверещал и задергался, пятная стерню кровью. Олята соскочил, выдернул сулицу, ловким ударом древка прекратил мучения косого. Дома он привычно ободрал зайца (в детстве сколько раз приходилось), освежевал тушку, порубил на куски. Покончив с зайцем, Олята поскакал к реке, достал вершу (Ждан вчера поведал, как найти). Вернулся с жирными налимами, каждый в полруки длиной. Скоро в котле над очагом забулькала уха. Когда она доспела, Оляна сняла котел с очага, поставила глиняную сковороду – латку. Латка прогрелась быстро, скоро на ней заскворчали, плавая в собственном жиру, куски зайчатины. Вкусный запах поплыл по двору. В стороне послышался шепот. Олята, сидевший на чурбаке, поднял голову. У ограды, зачарованно глядя на сковороду, стояли двое мальцов, лет трех-четырех, не более. Оба босые, в ветхих рубашонках, замурзанные. Олята поманил их пальцем, мальцы пошептались и робко подошли.

– Как зовут? – спросил Олята

– Меня Первуша, а он Вторак, – сказал больший из мальцов.

– Братья?

– Я старший, – важно сказал Первуша.

– И так понятно! – хмыкнул Олята. – Есть хотите?

Мальцы дружно кивнули.

– Тогда помогайте!

Олята притащил из избы лавку. Мальцы старательно помогали нести, хотя толку от их помощи было мало. Олята не отгонял – все должны зарабатывать кусок хлеба. От хлева Олята прикатил еще чурбак, Оляна накрыла оба куском полотна. Это Некрас завел: есть на покрытом столе, брат с сестрой привыкли. Мальцы сбегали домой за ложками, Оляна налила им полную миску ухи. Лавка для братьев оказалась высокой, они сползли на землю и дружно хлебали, стоя у чурбака. Олята с сестрой ели сидя. Покончив с ухой, Первуша и Вторак отдали должное зайцу, затем запили снедь кружкой молока. Ели они жадно и много – по всему было видать: оголодали.

– Мамке не говорите! – попросил Первуша. – Она ругается, когда у чужих едим. Сором, говорит, побираться!

– Так вы работали! – сделал серьезное лицо Олята.

Первуша подумал и серьезно кивнул. На прощание братья поклонились, Первуша взял младшего за руку, и оба ушли.

– Соседские! – сказала Оляна, собирая посуду. – С утра у ограды крутятся.

«Заговорила!» – ахнул Олята, но не подал виду.

– Бездельничают! Мы в их годы гусей пасли!

– Нет у них гусей! – вздохнула сестра. – Три курицы да петух.

«Откуда знаешь?» – хотел спросить Олята, да прикусил язык. Сестра пока он спал, да за зайцем гонялся, везде поспела.

К вечеру Ждан пригнал тягло. Сгрузил с телеги долбленные из липы корыта и на виду у Оляты насыпал каждому из коней овса. Дескать, гляди, слово держу. Олята кивнул: вижу. После чего Ждан отвел его в сторону.

– Тебе, боярин, баба нужна? – спросил, хитровато щурясь.

– Оляна справляется! – удивился Олята.

– Я не о том! – махнул рукой Ждан. – Отрок ты большой, утех сладких хочется? – Ждан подмигнул.

Оляту бросило в жар.

– Есть тут одна, Нежана, – продолжил Ждан, – второй год вдовствует. Не старая еще, лет двадцать. Двое мальцов у нее, Первуша и Вторак. Совсем обнищала без мужа, даже коровы нету. Она тебя приголубит, а ты ей – пару ногат. Нежана козу купит, дети будут с молоком. Переживут зиму.

– Почему вервь не помогает сиротам?

– Вервь сама голодает. Пятеро в зиму померли.

– Потому Нежана согласная?

– Нужда прижмет – на все согласишься! – вздохнул Ждан…

Вечером Олята долго лежал без сна. Ворочался на жестких досках полатей. Оляна подкинула на полати сенца, накрыла рядном, но спать было жестко. Слова Ждана ошеломили Оляту. Ранее отрок не заглядывался на девок, не до того было. Холодно, голодно, всех дум, как поесть да согреться. Однако пошел в услужение к Некрасу, отъелся, оделся, сладкое да запретное стало видеться во снах. Улыба… Ее белые, пухлые руки, полная, мягкая грудь… Нетрудно представить, что у нее под рубашкой: мужики с бабами в бане моются разом. Только мужики идут за первым паром, бабы и дети приходят позже. В тесных избах семейная жизнь взрослых на виду, как не таись, от любопытного детского взгляда не спрячешься. Что мужик делает с бабой, знает каждый. Оляте от срамных снов поутру было стыдно, но видеть хотелось вновь. В веси Оляты молодые не смели любиться до свадьбы. Если девку в таком замечали (в веси не спрячешься), то считали «порченой» и замуж не брали. Парень тоже становился «порченым», в зятья его никто не желал. «Порченые» могли рассчитывать лишь на вдовца или вдовицу, да и то при большой удаче. В городе жили по-другому. Мужики и бабы сходились легко, вон как Некрас с Улыбой. Весь Белгород знал, где холостой муж за плату найдет женскую ласку. После того, как у Оляты завелось в кошельке серебро, он подумывал сходить к гулящим, но боялся, что те станут смеяться. Неуклюжий отрок… И вот Ждан сам предложил…

Олята ворочался и вздыхал, пока теплая рука сестры не легла ему на лоб. Олята тут же сказал о разговоре со Жданом. Рука сестры исчезла.

«Пойдешь к ней?» – понял Олята.

– Не пойду! Сором! – сказал Олята.

Сестра погладила его по голове.

– Деток жалко! – вздохнул Олята. – Голодные.

Теплые мягкие губы коснулись его виска. Олята понял и уснул.

Поутру они оседлали коней и отправились в соседнюю весь. Оляна ловко сидела в седле – научилась в Волчьем Логе. Из-под задравшейся поневы виднелись белые коленки. Олята решил, что сестре надо бы сшить порты. Оно-то все знают, что у бабы под подолом, но казать голые ноги девке – сором. Увидят – ославят, а с дурной славой замуж как? В портах девке тоже нескладно, но лучше, чем с голыми ногами.

В веси Олята сторговал козу: белую, с черными пятнами. Большое вымя козы свисало чуть не до земли: по всему было видать, что удойная. Расплатившись, Олята накинул веревку на рога, но коза уперлась и не хотела идти.

– Козлята у нее, – объяснила хозяйка. – Два козлика. Козочек разобрали, эти остались. Не хочет деток бросать. Давай ногату, боярин, и забирай козлят!

Олята так и сделал. Стреножив прытких козликов, они забросили их на крупы коней, после чего веревка козе не понадобилась. Сама бежала следом, тревожно мекая. Во дворе Нежаны Олята распутал козлят и те, к восторгу Первуши и Вторака, стали носиться по траве, высоко подпрыгивая. Коза успокоилась и принялась щипать травку. Брат с сестрой вернулись к себе, где с удовольствием позавтракали.

Нежана пришла вечером, с большим вышитым рушником.

– Пусть Господь спасет вас, добрые люди! – сказала, передавая рушник. – Со свадьбы берегла. Нечем больше благодарить. Молиться буду!

Олята стоял, краснея. Боялся, вдруг Нежана позовет к себе? Как вести себя, что сказать? Но Нежана не позвала. Они с Оляной обнялись, Нежана уронила слезу, после чего ушла.

– Надо сена накосить, – сказал Олята сестре. – Козе много не надо, но бабе трудно. Козлят под Рождество заколют, будет мясо, а козу целую зиму кормить. Завтра поищу косу.

Планам этим не суждено было сбыться. На следующий день вернулся Некрас…

12

Епископ Дионисий был дороден и темен лицом.

«Гречин!» – понял Святослав, подходя. Он склонил голову под благословляющую руку, но целовать ее не стал. В Киеве свой митрополит, токмо к его руке прикладываемся. Чужой епископ – гость нечаянный и чудный, что ему до великого князя? Однако митрополит похлопотал, и Святослав согласился. Издалека Дионисий ехал, из самого Турова…

Дионисий грузно сел на резной табурет ромейской работы. Темнолицый монах в рясе тихо стал за спиной епископа. Святослав нахмурился. Уговор был – с глазу на глаз. Да и глядится монах дико. Смугл, нос крючком, глаза холодные, шрам через всю щеку – от подбородка до виска. Рожа убийцы…

За жизнь Святослав не опасался. Гридни за дверью наверняка обшарили и общупали гостей; иголку в рукаве запрятали – и ту бы нашли. С оружием к князю входят только самые близкие. Прочие, пусть даже духовные… Мало русских князей обманом зарезали? Епископ? Монах? Тать любую одежу накинуть может… Вон, дверь приоткрыта, гридь в щелку посматривает. Услыхать ничего не услышит, но случись что – кинется коршуном…

– Это мой слуга Артемий, – сказал Дионисий, заметив взгляд великого князя. – Без него всего не сказать.

Епископ говорил с акцентом, но чисто – давно живет в Руси. Святослав нехотя кивнул – пусть остается.

Дионисий начал без предисловий.

– Слух прошел, объявился в землях твоих дружинник Некрас?

Святослав вздрогнул. Откуда знает? Впрочем… Кто-то сболтнул на исповеди, поп доложил митрополиту. Митрополит в Киеве тоже из греков…

– Объявился, – сказал Святослав. – Только не в моих землях. У Ростиславовичей.

– Белгород – в Киевском княжестве.

– Верно, – сказал Святослав, закипая, – в Киевском. Разве не ведаешь, владыка, что княжеством правят двое: великий князь в Киеве и Ростислав в Белгороде? Лучшие мужи Киева, бояре смысленные, такой ряд уложили. Киевский стол де велик, вдвоем поместитесь. Поместились… Каков бы ни был двор, а запусти в него вместо одной собаки двух, обязательно перегрызутся. Грыземся… Летось с Ростиславом воевали, зараз сидим в городах своих и зубы точим…

– Не гневайся князь! – степенно сказал Дионисий. – Мне это ведомо. А молвил я к тому, что от Киева до Белгорода ближе, чем от Турова, а руки у великого князя длинные. О том всей Руси известно.

«Ловок!» – подумал Святослав.

– Чем насолил Некрас владыке Туровскому?

– Безбожник!

– Дела церковные! – сказал Святослав. – Язычников по лесам – тьма, всех не переловишь.

– Не ведаешь ты, княже… – Дионисий поерзал на табурете, устраиваясь поудобнее. Под напором тучного тела табурет скрипнул.

– Что-то ведаю, – усмехнулся князь. – Служил Некрас у курского князя, в полон попал к половцам, а князь не выкупил. Некрас из полона сбежал и к Глебу Туровскому подался. Вышла у него свада с Глебом из-за смока…

– Богомерзкое чудище! – вскричал Дионисий, вздымая посох.

– Чем смок бога прогневил?

– Не бога, а слугу его! Некрас чудище в реке купал, весь Туров глядеть сбежался. Я тож подъехал: надлежит пастырю доброму знать, чем стадо его занято. Верхами был. Люд расступился, меня к самому берегу пропуская. Смок, завидев слугу божьего, закричал на него по-диаявольски. Кобылка моя спужалась, взбрыкнула, и епископ туровский пал в грязь. На глазах всего Турова!

Святослав еле сдержал усмешку.

– Седмицу после того я лежал, – продолжил Дионисий. – Бог миловал, спас слугу своего: ничего не сломал и нутра не отбил. Восстав с одра я призвал Некраса и велел ему смока, отродье диавольское, убить.

– Убил?

– Отказался. Сказал, что все живое на земле сотворено Господом, коли Господь посчитал бы, что смоки от диавола, то их бы и не было. Сказал, что винить надо не смока, а кобылку: кони, бывает, зайца пугаются и седоков сбрасывают, но зайца диавольским отродьем никто не считает.

– Умен.

– Диавольским попущением. Враг рода человеческого, как ведомо, вкладывает в уста слуг своих речи смысленные.

– Что далее?

– Пожаловался я Глебу. Князь поначалу посмеялся над бедой слуги божьего, но все ж кликнул Некраса и велел смока отдать. Животина для людей опасная, князь де велит ее в хлеву закрыть, чтоб вреда не было.

«Вот оно как! – подумал Святослав. – Горыня другое сказывал. Глеб хоть и жаден, но не глуп».

– Что Некрас?

– Отказал князю! Сказал, что смок его, а над имуществом дружинника князь не властен. Коли смок вред кому сделает, то он, Некрас, за то и ответит.

– Прогнал его Глеб?

– Отпустил с миром.

– Спустил обиду?

– Любил его Глеб. Из всей дружины его Некрас – лучший. И ватага его.

– Ватага?

– Из полона половецкого Некрас не один явился, а сам десять. Ватагой бежали. Некрас – главный. Он придумал, как Поле Половецкое пройти, чтоб дорогой не переняли.

– Что ж в Курск не пошли?

– Некрас сказывал, что обидел их князь, из полона не выкупил. Будто у Всеволода серебра много! Курск на краю Поля Половецкого, степняки по пять раз в год прибегают, смерды больше воюют, чем землю пашут. Глеб обрадовался. Курские кмети – лучшие вои на Руси, а Некрас в своем праве. Коли князь дружинника из полона не выкупит, нет больше князя над ним. Только мыслю, за серебром Некрас в Туров пришел. Туровская земля богатая, это не Курск. Понял я, что Глеб мне не способие, и проклял Некраса. От церкви отлучил.

– Не побоялся?

– Кто ж в храме на слугу Божьего руку подымет? Проклял и крест с него снял.

– А Некрас?

– Сказал: мужа можно отлучить от церкви, но нельзя – от Бога. Повернулся и ушел. Ватага его – следом. В тот же день не стало их в Турове. А близ города разбойники объявились.

– Многих пограбили?

– Мой товар. В тот год неурожай был в туровской земле, многие смерды в холопы детей отдавали, чтоб с голоду не померли. С Божьей помощью собрал я тысячу уных и повелел отвести в Корсунь, в греки продать. У греков им будет сытно, а епархии – прибыток.

«Жаба! – подумал Святослав. – Жирная и мерзкая ромейская жаба! Господь заповедал помогать ближним, а ты их – в рабы!»

– Некрас перенял слуг моих, кого побил, кого повязал, а холопов уных увел. Куда – по сю пору неведомо, но далеко: месяц о нем слышно не было. Я пошел к Глебу жалиться, а князь меня же обругал. Сказал, что из-за меня потерял лучших дружинников. Сказал, как объявится Некрас, будет просить его вернуться, а я свое проклятие сниму. А не послушаю, будет в туровской епархии другой пастырь. Ты, княже, человек смысленный, богобоязненный, понимаешь, что нельзя так с владыкой! Но Господь наш велел прощать, и я Глеба простил. «Пусть, – думаю, – по нему будет». Только зря Глеб ждал доброго от слуги диавола. Через месяц объявился Некрас. Послал к нему Глеб сотника с пятью дружинниками на беседу звать, а Некрас с ватагой посек их насмерть.

– Напал на дружинников, друзей своих?

– Чего ждать от изгоя?

– Какой он изгой! Сам ушел!

– Но зло сотворил!

– Скажи мне, владыка, – сказал Святослав, привставая, – а есть ли у туровского епископа вои?

– Как не быть! – Дионисий погладил бороду. – Лихих людей по дорогам много, особу духовную стеречь надобно.

– Они холопов охраняли, как Некрас напал?

– Они.

– Не могло так выйти, что вои твои, затаив зло на Некраса, посекли дружинников, чтоб Некрас не помирился с князем?

– Что ты! Сами, без повеления?

– А коли повеление было?

Святослав в упор смотрел на епископа. Тот опустил глаза.

«Он! – понял князь. – Лиса ромейская! Гречины, подлый народ!»

– Никто не видел, как дружинников секли, – тихо сказал Дионисий, – может, и не Некрас. Люди говорят: он, а кто на самом деле – Господь ведает. Думаю, княже, тебе до этого дела нет. Глеб Туровский не родич тебе и не друг. Его дружинников побили, его и забота. Чтоб ты лихого не думал, Артемий расскажет, что далее было.

Монах за спиной Дионисия поклонился.

– Как дружинников посекли, послал меня владыка к Некрасу, усовестить богоотступника…

«С такой-то рожей увещевать?» – Святослав с сомнением глядел на монаха. Тот, будто не видя этого взгляда, продолжал ровно и монотонно:

– Нашел я становище отступников и стал говорить им о каре Божьей. Призывал повиниться и не чинить более зла добрым людям. Только Некрас, наущаемый диаволом, натравил на меня смока. Аспид прокусил мне руку, – Артемий поднял правую руку со скрюченными пальцами, рвал лицо, – Артемий коснулся шрама на лице, – а богоотступники смеялись. Еле живой добрел я Турову…

– Видишь, княже? – сказал Дионисий.

– Вижу! – Святослав встал. – И вот, что скажу. Коли Некрас служил бы мне, а ты пришел на него жалиться, выпроводил бы тебя за порог. Но Некрас ворог мне.

– Потому и пришел! – усмехнулся Дионисий.

– Поздно. Нет более Некраса. Люди мои убили.

– Слыхал, княже.

– Так что тебе?

– Люди твои не вернулись из Белгорода…

«И это знает!» – поразился Святослав.

– Раз не вернулись, то и рассказать некому. Может, убили, а, может, и нет. Наверное знать надобно. Мне и тебе.

«Ромей!» – покачал головой князь, но спорить не стал. Прав, епископ.

– Чего хочешь?

– Артемий мой Некраса в лицо ведает. Хочу в Белгород послать. Только Артемий в землях киевских не бывал, в путях несведущ, к тому же люд разный на путях встречается… Дай слуг сопроводить его до Белгорода и встретить на обратном пути.

– Не побоится вновь безбожника встретить?

– Не побоюсь! – сказал монах. Голос его стал другим: звонким от ненависти.

– Что будет, как встретишь?

– На все воля Божья, – монах склонил голову.

– Быть посему! – сказал Святослав, вставая…

– Может, следовало князю сказать? – спросил Артемий, когда они с епископом вышли от князя. Гостей сопровождали гридни, но Артемий говорил по-гречески.

– Если мертв Некрас, князю знать без нужды. Возгордится. Если жив ворог, скажем. Нам помощь нужна, – ответил епископ.

– Сам справлюсь! – злобно сказал Артемий.

– Раз пробовал! – нахмурился Дионисий.

– Смок помешал…

– Если жив Некрас, то и смок жив. Не дерзи, раб! Делай, что велено! Смирна овца перед пастырем своим…

Артемий молча поклонился.

А Святослав позвал Горыню и передал ему разговор с гостями.

– Убил Жегало Некраса! И смока спалил! – возразил воевода. – Весь Белгород об том гудел.

– Будь у Ростислава другой воевода, не усомнился бы, – сказал князь. – Но там Светояр. Хитер!

– Не он один! – обиделся Горыня.

– Подай грамоту! – велел князь.

Расправив пергамент, он долго читал, шевеля кустистыми бровями. Глаза Святослава, в молодости зоркие, с годами стали сдавать. Буквы расплывались, не желая складываться в слова.

«…Что послал сотника своего Жегало чинить разбой в Белгороде, нет за то тебе, князь, чести. Жегало аки хищный зверь напал на сотника моего Некраса и слуг его, злодейски их умертвив, а сам со злодеями своими паде от меча дружины моей. Того Жегало в Белгороде многие признали, послухов у меня несчетно…»

– Про смока не пишет! – сказал Святослав, прочитав вслух.

– Ростислав грамоту князьям разослал. Тебя, княже, в глазах их очернить.

– Не очернит. Скажем, Жегало самовольно в Белгород поехал, с головником своим, Некрасом, посчитаться. Де убил Некрас брата Жегало в сече, а сотник не стерпел обиды. Не для того письмо писано.

– Еще хотел Ростислав князей запугать, чтоб не шли в земли его. Про Некраса и змея слух далеко пошел, прочтут князья и побоятся: сотника нет, а смок остался.

– А ведь побоятся! – сказал Святослав.

– Пусть! Сами управимся. Достоверно знаю: на одного воя Ростислава у нас три.

– Воюют не только числом. Затворится Ростислав в Белгороде, постоит войско под стенами да уйдет, не солоно хлебавши. Не взять нам Белгорода, крепок город. Знает это Ростислав и дерзит. Сам войну себе кличет.

– Скажу тебе, княже, что удумал, – сказал Горыня, расстилая на столе принесенный с собой пергамент. – Велел ты мне, я сделал. Ранее близ Городца хотели в земли Ростислава войти, но Городец у нас переняли. Пойдем вкруг Ирпеня, мимо истока его, там к Белгороду повернем.

– Эти седмица пути! Пешие вои, обоз… Разъезды Ростислава заметят, князя упредят. Пока дойдем, Ростислав в Белгороде закроется, хлеб в житницы свезут. С хлебом под стенами месяц стоять, а без хлеба – три дня.

– Пойдут только конные. Без обоза. В Киеве слух пустим, что посылаем воев в помощь князю Галицкому. Просил де помощи от половцев. Люди Ростислава в Белгород так и донесут. Войско двинется по Галицкой дороге, а через день повернет. Заметят его Ростиславовичи поздно да и донесут: идут конные, числом невеликим. Не удержится князь, захочет рати. Молод, горяч. Тут ему и конец.

– Ростислав выведет в поле пеших с копьями, после чего конец нам.

– Того и хочу, чтоб Ростислав так подумал. Знать не будет, что пешие и у нас есть. Мы их в насады посадим да по реке спустим. У Белгорода, – Горыня показал пальцем на пергаменте, – два войска соединятся.

– Насаду на реке не заметить тяжко. Три дня плыть!

– Как купцы поплывут, без стягов киевских.

– Переймут да проверят.

– На ночь берегу своему приставать станут. Днем большая часть войска на дно насад ляжет, с берега не видать. Увидят Ростиславичи десяток воев на насаде и поверят, что купцы. А что пятьдесят на дне лежит – разгляди!

– С высокого берега разглядят.

– Помосты в насадах сделаем.

– Можно посчитать, как на берег сойдут.

– Запретим до темна.

– Вои есть захотят, костры разожгут.

– Велим много не жечь. Три дня без горячего вытерпеть можно.

– А лазутчики?

– В каждой насаде – три коня и дружинники. День спят, на ночь – в разъезд!

– Не один Светояр хитер! – сказал Святослав. – Все продумал, воевода!

Горыня довольно усмехнулся. Князь построжел лицом.

– Выступим, как Артемий с Белгороду воротится. Коли Некрас жив, наши хитрости в туне. Дай гречину лучших людей и быстрых коней. Чтоб без Артемия в Киев ног не казали!