Текст книги "Аэропланы над Мукденом"

Автор книги: Анатолий Матвиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3
марта – 12 мая 1905 года. Маньчжурия

– Эрнст, дай разрешение на вылет. Не дашь – угоню самолет и полечу на ее поиски.

– Сядьте, господин штабс-капитан. Во-первых, вы не трезвы. Во-вторых, это даже не иголка в стоге сена. В-третьих, они живы и в лагере для военнопленных. Никто из нас не знает, какой именно лагерь. После «организованного» куропаткинского отступления у японцев многие тысячи наших пленных, – с остатками немецкой пунктуальности, не до конца растворенной в русской анархии, командир отряда раскладывал ситуацию по полочкам.

– Так делай что-нибудь!! Черт бы тебя побрал! Ты же сам, мать твою, послал ее в этот идиотский, никому не нужный вылет! Отвечай за свой поступок!

– Станислав, если не успокоишься, отправлю под арест. Понимаю и разделяю твои чувства, но она – в первую очередь фельдфебель Русской императорской армии, только во вторую женщина и чья-то возлюбленная. Не забывай, с ней в плен попали Лойко и Кокорин. Как бы не было печально от их пленения, надеюсь, они за ней присмотрят.

– Есть мысль, – подал голос Казаков.

– Не томи, Александр, – взмолился Дорожинский.

– Не по уставу, да ладно, вся война наша здесь такая. Давайте обменяем самураев на наших.

– Безумие! – отрезал Леман.

Во время того рокового полета три русских аэроплана благополучно прошли Мукден и миновали скопление японских войск к юго-западу. Не надо быть летнабом, чтобы понять – сухопутные силы врага в количестве не менее чем двадцать тысяч штыков в суточном переходе от города. Учитывая растянутость их колонн, одна бригада на заранее подготовленных позициях способна прикрыть город на несколько дней, дивизия остановит врага и заставит врыться в землю. Но лишь в случае, если будет повеление военного министра и верховного главнокомандующего. Ясно, что военное светило, дабы чего не вышло, прикажет отступать на север. Вопрос лишь – когда, сразу бежать или на день задержаться, чтобы смазать пятки салом.

Минув японский авангард, русская троица легла на обратный курс. И тут произошла глупая случайность, из-за которой дело пошло наперекосяк. У Кокорина задымил мотор, и он, теряя высоту, кое-как совершил вынужденную посадку меж невысокими сопками. Два оставшихся самолета сделали круг. Александр Казаков сразу отказался от приземления: упрямому «Садко» там не взлететь. Лойко примерился и двинул вниз.

Сверху было отлично видно, как из кабин «Дукса» на песок упали пулеметы, ленты, парашюты, облегчив машину насколько возможно. Кокорин забрался в кабину летнаба, посадил Турчанинову на колени, как ребенка. Двухмоторный биплан, подпрыгивая на кочках и прочих неровностях, каким-то чудом взлетел.

Километров через десять на них со стороны солнца свалился черно-белый «Моран», всадил очередь в «Дукс» и взмыл к облакам. Пока Казаков разгонял свою машину и цеплялся за японский хвост, Черный самурай нырнул в облачность. Штабс-капитан стрельнул вслед наугад и вернулся к подранку.

Русский аппарат понемногу терял высоту, явно не дотягивая до территории, пока занятой нашими. Пехота начала палить по нему из всего имеющегося оружия. Лойко не стал искушать судьбу, а может – уже был ранен. В общем, биплан тяжело сел, явно повредил шасси, винты и нижнее крыло. Казаков не мог сказать, сделал ли это подполковник нарочно, не желая оставлять врагу, сравнительно целую машину, факт, что после посадки все три авиатора покинули самолет, когда к ним неслись японские всадники.

На обратном пути Александр у Мукдена обнаружил второго «Морана» редкой модификации – спарку. Стрельнув и попав в крыло, штабс-капитан развернулся, норовя зайти в хвост повторно и добить. Но японец неожиданно покачал крылом и покорно проследовал к аэродрому, направляемый короткими очередями «Садко» с правого и левого борта.

Единственный раз за всю войну вражеский летчик и сидящий во второй кабине крупный чин сдались живыми. Поверхностно допросив обоих, насколько позволяло знание французского у пленных офицеров, Леман приказал снять ручку управления с последнего «Дукса», впихнул их в переднюю кабину и перелетел к новому месту дислокации. «Моран» пришлось сжечь.

– Даже если я соглашусь, как ты себе это представляешь?

Казаков недоуменно пожал широкими плечами. Его стихия – воздух, на земле действовать стократ сложнее.

– Эрнст, давай я слетаю за Мукден и сброшу вымпел на японское расположение с предложением обменять двух пленных на Турчанинову, – предложил Дорожинский сравнительно спокойным тоном.

– Как командир отряда, заявляю – любая авантюра только в интересах всех троих. Не говоря о том, что и другие наши военлеты, сбитые на прошлой неделе, могут оказаться в плену. Станислав, сиди дома и просыхай. Летит Казаков. Александр Александрович, наземные службы в пути, обслужи и заправь машину сам.

– Я помогу, – откликнулся Станислав.

Вымпел представлял собой суконный шар, в нем – летные шлемы двух плененных пилотов, письмо от них на японском языке, предложение Лемана про обмен пленными на нейтралке, длинные цветные ленты для приметности. Его сбросили на японскую позицию южнее Мукдена.

Пятое марта прошло в тревожном ожидании. Наивно было предполагать мгновенную реакцию – сообщение должно попасть из пехотных окопов к командованию. Откровенно говоря, Леман и Казаков не очень-то рассчитывали на быстрое освобождение попавшей в беду троицы, но пытались ухватиться за любую возможность.

Шестого марта подтянулись последние подводы. Дикость, конечно, но в авиации ни одного автомобиля. Все наземные перемещения – гужевым транспортом.

Сестра Анна, монашка из лазарета, нашла мрачного как смерть Дорожинского.

– Станислав Фаддеевич, мой это грех. До конца жизни перед Господом не отмолю его.

– О чем вы?

– Ребеночка, стало быть, Александра ждала, токмо сказать не сказала, уповала дольше с вами побыть.

Штабс-капитан сжал лицо руками.

– А коли б я нашему дохтуру шепнула, он бы ее, голубушку, в тыл спровадил. Грех, ибо смолчала я. Как ей сейчас, родимой, в плену да в положении.

К вечеру Дорожинский таки угодил под арест. Он был пьян и буен. Он сходил с ума от мысли, что его беременная любимая в полной власти грубых, похотливых и жестоких врагов. Он грозил угнать самолет и лететь к японцам. Пытался вызвать Казакова на дуэль: тот вернулся из рокового вылета, а Александра – нет. Он сотворил множество глупостей, на какие может сподвигнуть напившегося и отчаявшегося офицера буйная голова во хмелю.

Над Маньчжурией началась настоящая буря. Ветер поднимал горы песка и пыли, снижая видимость до десятка метров. Принайтованные к земле аэропланы трепетали своим перкалевым телом, получали повреждения и никуда, естественно, не летали.

Девятого марта штабисты прознали о пленных, отсиживающихся в авиаотряде, устроили разнос командиру и уволокли японцев к себе. Леман, наплевательски восприняв выговор, ломал голову, как обставить блеф, чтобы обменять тройку летчиков на двух пленников, которых у него уже не было.

Десятого марта Русская армия оставила Мукден. Несмотря на богатый опыт Куропаткина по организации масштабных отступлений, русские части попадали в окружение и прорывались через японскую пехоту, покидали позиции через узкие коридоры, с двух сторон простреливаемые артиллерийским огнем – несли потери, не причиняя противнику ни малейшего вреда.

В историю вошла грустная запись Николая II в своем дневнике: «Опять скверные известия с Дальнего Востока: Куропаткин дал себя обойти и уже под напором противника с трех сторон принужден отступить к Телину. Господи, что за неудачи. Имел большой прием. Вечером упаковывали подарки офицерам и солдатам санитарного поезда Алекс на Пасху». Вместо того чтобы давно сместить бездарного командующего со всех постов, царь метался, не зная, что предпринять, и, как обиженный ребенок в подушку, зарывался мыслями в свою ненаглядную Алекс, вспоминая жену по поводу и без оного.

11 марта 1905 года, когда стих шторм, русские части продолжили движение от Телина к позициям у Сыпингая, а укрепившиеся в Мукдене японцы успели перебазировать туда остатки авиации, над расположением объединенного Уфимского и Киевского авиаотрядов пронесся «Моран» с черным корпусом и белым крылом, сбросив вымпел, подобный тому, что Казаков отправил японцам. Мешок с цветными лентами занесли в штабную хижину. В нем оказался резиновый мешок поменьше и письмо на русском языке, где с небольшими ошибками было написано следующее:

«Считаем позором для авиаторов микадо сдачу в плен и трусливое вымаливание жизни. Для придания вам решимости казнить их и чтобы впредь вы не унижали Японскую императорскую армию подобными предложениями, посылаю подарок». Пока Леман пытался разобрать заковыристую подпись под посланием, Казаков развернул мешок. В комнатушке повеяло тленом и страхом. Летчики, не раз смотревшие смерти в глаза, на этот раз не выдержали. Кто-то побледнел, кто-то опрометью бросился прочь.

Командир, первый пришедший в относительное равновесие духа, прикрыл бумагой самурайский презент. Затем приказал доставить Дорожинского.

Штабс-капитан, исхудавший за эти дни, всклокоченный и болезненно трезвый, приподнял бумагу и увидел ЕЁ. Но только голову. На лице выражение дикого, невыносимого, нечеловеческого ужаса. Мертвые мускулы не расслабились, сохранив посмертную судорогу. Головы Кокорина и Лойко выглядели не лучше.

Три дня за Дорожинским ходили как тень два унтера и подпоручик. Военлет не буянил и даже не пытался напиться. Один раз, усыпив бдительность конвоира, вытащил его револьвер и пытался выстрелить в Казакова. Унтер ударил штабс-капитана по руке, пуля ушла в небо, тогда Станислав поднес ствол к голове и снова не успел. Неудавшегося убийцу и самоубийцу опять посадили под арест, затем Леман написал рапорт в штаб армии, и Дорожинского куда-то увезли. По слухам, признали психически больным и отправили в больницу. С тех пор следы офицера затерялись.

Как на грех, в расположении авиаотряда оказался журналист и фотограф. Их, как падальщиков, тянуло на мертвечину. Как только запахло кровавой сенсацией, фотограф запечатлел три головы вместе и по одной, а также страшную записку самурая. Чувствуя, что военлеты готовы растерзать проходимцев, Леман срочно отправил их в тыл.

Перед погребением командир отряда заставил каждого летчика осмотреть отрезанные головы, после чего отдал приказ непременно добивать самураев, приземлившихся на своей территории. Можно было и в воздухе парашюты расстреливать, но те летали без них.

Глядя на искаженные мукой мертвые лица своих товарищей, пилоты озверели. Они были готовы умереть на этой войне, вести ее до конца, до последнего живого японца, пока трехгранный штык с хрустом не войдет в череп последнего младенца, из которого может вырасти такой же нелюдь, что отрезал головы Турчаниновой, Кокорину и Лойко.

Иногда маленькие события приводят к большим последствиям. На фоне десятков тысяч погибших смерть тройки летчиков – лишь частный эпизод. Но реакция русского общества на эту газетную публикацию была просто невероятной. Сухие цифры – десять тысяч, сто тысяч, миллион погибших – остаются лишь цифрами на бумаге. А отрезанная женская голова с застывшим выражением нечеловеческого ужаса наглядно и недвусмысленно показала, с чем Россия столкнулась на своих восточных рубежах.

В течение недели мало кто в европейской части страны не видел этой картины. Не осталось ни одной церкви, костела, мечети или синагоги, где бы паства не услышала проклятий в адрес супостата. Призывные пункты ломились от добровольцев.

Революционные брожения, начатые с варварского расстрела январской демонстрации в день Кровавого воскресенья, сошли на нет как по мановению руки. Россия на время сплотилась против внешнего врага. Революционных агитаторов тщательно лупили и сдавали охранке.

На фоне патриотического порыва как-то действовать пришлось даже самому слабому звену государственной машины – государю императору. Вместо того чтобы приказать публично расстрелять Куропаткина перед строем за трусость, Николай II слегка понизил любителя организованных отступлений. Царь сделал его вторым лицом после нового командующего – шестидесятилетнего генерал-адьютанта Линевича, бывшего подчиненного Куропаткина и соавтора позора. На новых должностях они запросили у государя удвоить количество войск в Маньчжурии и тогда уж непременно добыть победу.

Подкреплений они не получили. Но раздражение от нерешительности командования было настолько велико, что даже Линевич не осмеливался более откладывать наступление.

У японской армии не было сил хотя бы обозначить непрерывную линию фронта. Тем более обороняться, имея пяток снарядов на орудие и десяток патронов на винтовку. Русские солдаты, распаленные агитацией по поводу Турчаниновой, да и сами не имевшие причин любить японцев, навалились, как паровой каток. Командование опасалось расправы над пленными, но зря: исхудавших до невозможности вражеских солдат добивать не поднималась рука. Более десяти тысяч из них погибли в лагерях от голода из-за обычного русского головотяпства и отсутствия снабжения продуктами.

Тринадцатого мая штабс-капитан Александр Александрович Казаков, спрятав как обычно в летной куртке иконку Николая-угодника, сел на привычный, хоть уже изрядно потрепанный истребитель «Садко» и повел его над территорией, условно контролируемой врагом. Внизу проплывала Корея. Завидев что-нибудь интересное, летчик закладывал вираж или даже переворачивался вверх шасси на полубочке – широкий овал низкорасположенного крыла здорово затруднял обзор.

Армия микадо была, наверное, единственной в мире, не имевшей лошадей. Четвероногие друзья человека пали от бескормицы или давно отправились в солдатские котлы. Посему некому и не на чем было тащить орудия. Под крылом змеились бесконечные пехотные колонны.

Японские разрозненные части в беспорядке покидали Маньчжурию и в максимально возможном темпе двигались на юг Корейского полуострова. Их было очень много. Если бы командование восстановило хваленую японскую дисциплину, наступающим русским войскам пришлось бы крайне сложно, особенно под командованием таких стратегов, как Линевич и Куропаткин.

Самураи прекратили полеты. По всей видимости, их последние уцелевшие аэропланы замерли на земле из-за отсутствия топлива и запчастей.

Много дней не встречая в воздухе врага, военлеты расслабились. Штабс-капитан поглядывал на небо, но не с той интенсивностью, что полгода назад, когда голова крутилась во все стороны на триста шестьдесят градусов, соревнуясь с пропеллером. За что и поплатился.

Когда на обратном пути по курсу показались русские колонны, откуда-то с высоты спикировал черно-белый «Моран», классически зашел в хвост снизу-сзади и влепил очередь метров с пятидесяти. Казаков услышал барабанную дробь по корпусу, ощутив жгучую боль в ноге и в спине. Тут же рванул ручку на себя, выводя машину из-под огня. Мотор задрожал, на прозрачный козырек кабины брызнуло масло. Японец проскочил вперед и вправо. Стремясь сохранить управление, штабс-капитан даже не пытался обстрелять врага и вернулся на северный курс, ближе к своим.

«Моран» пошел на второй заход. Русский летчик был начеку и заложил вираж, когда японец подобрался на дистанцию открытия огня. Очередь прошила крыло, отвалился правый элерон.

Казаков почувствовал, что двигатель умирает. Его предсмертные конвульсии он воспринимал почти так же физически отчетливо, как и собственную простреленную ногу. Температура масла резко выросла, до заклинивания коленвала оставались секунды, может – десятки секунд.

Выбирая внизу место поровнее, летчик оглянулся и обомлел. Черный самурай снова заходил в хвост. Это шло вразрез со всеми легендами о нем. Обычно хладнокровный убийца наносил неожиданный удар и уходил невредимым, никогда не лез на рожон. Сейчас, желая во что бы то ни стало добить русского, он пер на малой высоте на русскую территорию, где в него стреляла каждая винтовка.

Зная, что горизонтальный маневр у «Садко» лучше, чем у «Морана», военлет заложил самый крутой левый вираж, на который был способен его израненный воздушный конь, и сразу правый. Завершив змейку, Казаков увидел японца прямо перед заляпанным маслом козырьком и не жалея патронов влепил длинную очередь метров с сорока. Когда пулемет смолк, наступила тишина, нарушаемая лишь свистом ветра – двигатель стал. Не рискнув выпустить закрылки, так как механизация правой плоскости явно пострадала, штабс-капитан начал снижение на условно ровном участке, тревожно вглядываясь в приближающуюся полосу чахлых посадок.

Срывая обтекатели и ломая шасси, «Садко» кое-как погасил скорость, высоко поднял хвост и грузно грохнулся на хвостовой крюк. Прямо по курсу в редкой смеси кустарников и низких деревьев застрял «Моран».

Но сбитый враг – еще не убитый враг.

Иногда человек умирает от пустячного толчка, чепуховой инфлюэнцы и даже общего расстройства чувств. Штабс-капитан, изрядно потрепанный жизнью человек, серьезно раненый и потерявший много крови, не хотел умирать. Но не стал дожидаться помощи и не пополз к своим. Подобрав какой-то обломок, он приспособил его наподобие клюки и, ежесекундно рискуя потерять сознание от боли и кровотечения, заковылял к «Морану», преодолевая самую трудную в жизни дистанцию.

Самурай стоял, опираясь спиной на разбитый черный фюзеляж аэроплана, молча, гладил его по рваному перкалю, словно прощаясь. Второй рукой он опирался на длинную искривленную саблю наподобие кавалерийской шашки, только с рукоятью под двуручный хват. Если бы штабс-капитан не изнемогал от потери крови и боли, он, верно, вспомнил бы, что свое традиционное оружие японцы именуют катаной. Странно, в обломках сбитых «Моранов» клинки не находили ни разу.

Увидев русского, японец повернулся к нему, стянул с головы шлем. Вокруг лба и черного с проседью ежика волос белела хатимаки с алым кругом впереди. Он вытащил катану из ножен, уронив их, принял стойку, отведя клинок в сторону, затем закашлялся кровью.

Казаков поднял револьвер. От слабости его качало так, что с тридцати шагов не попасть. Он собрал остатки сил на последний рывок и снова захромал к Черному самураю.

Штабс-капитан не соображал, что тяжело раненый враг до сих пор может быть опасен. Если бы военлет рассуждал логически, то вообще бы остался у «Садко». Им двигал единственный порыв, заглушавший и боль, и разум, – уничтожить проклятого вражеского пилота, унесшего жизни множества товарищей по отряду. Но японец не думал нападать – гордо выставив оружие предков, он приготовился к смерти. Самурай даже не смотрел на Казакова, демонстрируя пренебрежение к своему убийце. Губы зашевелились, что-то зашептав на родном языке.

Русский офицер поднял револьвер. С невольным уважением к врагу он подумал, что, будь у наших генералов хоть десятая часть несгибаемого духа, который проявил умирающий Черный самурай, наши войска бы не откатывались к Сыпингаю, а штурмовали Токио. Быть может, преследуя «Садко» над русскими войсками, пилот не только добивал подранка, но и сам искал достойной смерти в бою.

Через двадцать минут Казакова подобрал казачий разъезд. Есаул поразился, когда летчик отдал честь мертвому японцу.

Затем передовые части окончательно очистили Маньчжурию и заняли полуразрушенный Порт-Артур. Наступил последний акт драмы.

Глава 4
13 мая – 1 июня 1905 года. Китай, Шаньдунский полуостров. Юго-западное побережье Кореи

Война на суше близилась к концу. Но основные ударные силы японского флота, избегавшие активных действий в Желтом море, были по-прежнему сильны. Можно было их просто проигнорировать и подписать мир после капитуляции японского контингента в Корее. Но в направлении Владивостока двигалась 2-я Тихоокеанская эскадра вице-адмирала Рождественского.

Великий князь Александр Михайлович, не новичок на море, понимал, что эскадра сильна лишь номинально. После длительного и сложного перехода кораблям требуется ремонт, а экипажам отдых. Потери от столкновения с японским флотом наверняка ослабят русские позиции на переговорах о прекращении огня и мире.

После начала суматошного бегства японских войск из Маньчжурии в Корею князь отправил донесение государю, в котором просил эскадру Рождественского хотя бы на две недели задержаться в нейтральном порту. К концу мая он рассчитывал на освобожденной корейской земле оборудовать новую авиабазу, с которой север Японии окажется в радиусе действия. Император посоветовался с генерал-адмиралом и отклонил ходатайство командующего ВВС.

Утром 13 мая 1905 года великий князь собрал в своей китайской штаб-квартире командиров обоих отрядов «Русских Витязей», отряда «Морских Витязей» и командиров эскадрилий. Тяжелой авиации России предстояло самое суровое испытание за ее короткую историю.

Дом в традиционном стиле, с четырехскатной крышей и причудливо загнутыми ее концами, выглядел как игрушечный и совершенно не подходил по внешнему виду для полевого штаба ВВС. Несмотря на близость театра военных действий и обилие чужеземцев в военной форме, Восточный Китай казался идиллически мирным. Вблизи базы грозных воздушных миноносцев не рисковал показаться ни один транспортный и тем более десантный японский корабль. Шаньдунский полуостров, как острый клык, впился в море, а его острие, так удачно приблизившее русскую базу к оккупированной японцами Корее, приютило самое грозное воздушное оружие в мире.

– Господа, мы ожидаем возвращение разведывательного самолета и радиограммы с флагмана эскадры, – начал совещание князь. – Владимир Семенович, доложите состояние дел, исходя из имеющихся сведений.

Начальник разведки приблизился к большой карте Желтого моря и прилегающих земель, на которой уместилось множество мелких, словно игрушечных корабликов.

– По состоянию на исходе вчерашнего светового дня основные силы адмирала Того, включая эскадренные броненосцы, находятся на базе Мозампо под парами и готовы к выходу в море по первой команде. Вторая Тихоокеанская эскадра войдет в Цусимский пролив, по нашим расчетам, завтра на рассвете, – указка воткнулась в узкое горло между Японией и Кореей. – Здесь наиболее вероятное место атаки японского флота.

– Предполагаемые действия адмирала Рождественского? – спросил Александр Михайлович.

– Кильватерная колонна, движущаяся со скоростью не более девяти узлов. Корабли весьма разные, и они совершили переход из Балтики в тридцать три тысячи километров. Избрана оборонительная тактика прорыва к Владивостоку всеми кораблями, кто уцелеет. Несмотря на преимущество тяжелых линейных броненосцев типа «Бородино», нападение на японскую эскадру не планируется.

Лица авиационных командиров помрачнели. Царь во главе соединения поставил идейного родственника Куропаткина и компании. Но море – не суша. Отступая чуть ли не до российской границы, сухопутные горе-стратеги сохранили большую часть личного состава, спасибо им хоть за это. Японские потери гораздо больше и в наступлении, и во время драпа. Трусливая тактика на море приведет к гибели кораблей и экипажей 2-й Тихоокеанской эскадры.

– Значит, основная надежда на нас, – заключил князь. – Как и в других операциях данной войны.

Следующими докладывали зампотехи отрядов. После потерь и пополнений на полуострове осталось сорок восемь исправных «Русских Витязей» и двадцать шесть «Морских Витязей», подготовленных к операции против главных военно-морских сил Японии. В рейд на такое значительное расстояние «Русские Витязи» впервые отправятся с полутонными минами Уайтхеда и значительным перегрузом от дополнительных топливных баков. Вероятно, это будет неприятным сюрпризом для Того, не ожидающего ударов «пятисотками» вдали от китайских берегов. Неприятность в том, что по прибытии в район атаки у русских миноносцев не остается времени на поиск противника и маневрирование. То есть топлива гарантированно хватит лишь при условии, что траектория от базы до японских кораблей и обратно будет прямой, как стрела. Теоретический резерв бензина – не более семи процентов.

– Авантюра, – прокомментировал командир летающих лодок. – Отлично!

Его отряду придется еще труднее. Для дозаправки им придется искать немецкий танкер в неспокойном Желтом море и пытаться закачать топливо на воде, не повредив самолет. Фантастически сложная задача. Хорошо, если хотя бы пяток «Морских Витязей» благополучно вернется в Китай.

Вошел офицер связи.

– Ваше императорское высочество! Радиограмма от адмирала Рождественского.

Князь пробежал глазами расшифрованный текст. Его суровое лицо просветлело.

– Отличная новость, господа. Адмирал отказался от прорыва через Цусимский пролив и повернул на северо-запад, огибая остров Чеджудо. Технически Того может настигнуть его и в Восточно-Китайском, и в Желтом море. Но нам не придется экономить каждый стакан топлива. Вторая хорошая новость в отказе от единого кильватерного построения. Транспорты и наиболее устаревшие и поврежденные суда пойдут западнее. Вот только японцы уже знают об изменении маршрута. С «Князя Суворова» видели «Моран», – командующий поднял глаза на авиаторов. – Значит, операция начнется в ближайшие часы. По прибытии разведчика вам, Владимир Семенович, и штурманам рассчитать наиболее вероятное место и время пересечения кораблей Того с нашей эскадрой. Как и прежде наша задача – вмешаться в самом начале боя. Не топить японцев, а как можно больше вывести из строя, чтобы они не рискнули лезть под главный калибр «Бородино».

Армада «Витязей» начала покидать базу утром 14 мая, когда на небе растворялись последние звезды. Хуже всего, что эскадрильям пришлось лететь практически вслепую. Вечером разведка засекла три вражеских броненосных отряда и несколько групп крейсеров и эсминцев на входе в пролив Чеджу. Проблема в том, что в чернильной тьме тропической ночи ни самолеты не летают, ни броненосцы не воюют. Даже если вектор и скорость японских кораблей определены верно, с учетом их изменения враг может находиться где угодно в пятне размером в сотню морских миль.

Более того, после взлета потеряна связь со своими. Радиостанция столь велика и тяжела, что даже «Витязь» ее не унесет.

Александр Михайлович нарушил старый совет Самохвалова, совпадавший со строгим наказом императора – не летать самому на рискованные задания. К сожалению, командовать воздушным соединением в такой ответственной операции он не мог доверить никому.

Четыре мощных мотора гудели на повышенных тонах, справляясь с перегрузкой. Взлетели вообще едва-едва. Ничего, подумал князь и мысленно провел ладонью по капотам двигателей, как по спине уставших породистых лошадей. Скоро бензин выработается, мина улетит к японой матери, и задышим легче.

Он отстегнул привязной ремень и присмотрелся к работе штурмана. Тот постоянно поглядывал на компас, сверял скорость, что-то быстро считал, шевеля губами, и ставил очередную отметку на карте.

– Сколько до точки встречи с Рождественским, Савелий?

– Час семнадцать, командор, – откликнулся поручик.

– Хорошо.

Александр отправился в хвост и забрался на место стрелка, согнав механика. Поверх пулемета хорошо просматривался строй и такая же линия тяжелых миноносцев слева по борту – второй отряд под командованием полковника графа Левченко. Сравнительно тихоходные гидросамолеты добираются самостоятельно.

Не ожидая сюрпризов от останков японской авиации, на «Витязях» оставили лишь один пулемет для защиты задней полусферы, посадив за них механиков. Каждая сэкономленная сотня килограмм превращена в центнер дополнительного топлива.

Александр вернулся на свое место. При кажущейся романтике воздушной службы полеты на миноносце страдают изрядным однообразием. Час или два в сторону цели, три минуты на сближение и получение дырок в крыле, столб огня над кораблем или жесткая горечь промаха. Затем скучный путь домой, когда внизу только волны, вверху облака, а уровень топлива неуклонно валится к нулю. Возможны и более острые ощущения при падении «Витязя» в море, только рассказать о них некому.

А пока главный человек в отряде – Савелий, штурман от Бога. Второй отряд тоже равняется на машину командора. Это звание командующий российскими ВВС придумал себе сам, дабы сократить до минимума обращение к титулованной персоне в боевой обстановке.

Война учит многому. В том числе – ценить минуты покоя, когда тобой сделано все возможное и от тебя больше ничего не зависит. Понимая, что скоро миноносец пойдет в атаку на эскадру, ощетинившуюся десятками зенитных пушек и пулеметов, как Давид на Голиафа, и шансы на благополучное возвращение неизмеримо меньше, чем при охоте на транспорты, князь пытался думать о вещах, которым слишком мало уделял внимания в суете наземной службы. Всплыли лица жены и детей. Независимо от исхода сегодняшней операции и войны в целом им не придется стыдиться мужем и отцом. Хотя они, наверное, предпочтут его живого, а не прославленного.

Потом неожиданно вспомнился Самохвалов. Не нынешний человек-завод, который в далеком тылу обеспечивает поставку «Витязей» всех марок до десятка в месяц и целые составы запчастей, а наперсник, с которым они строили первый рекордный аппарат. И его жестокий упрек после возвращения из Атлантики, слишком справедливый, из-за чего они полгода почти не разговаривали.

Обидно, что правота Петра Андреевича проявлялась и дальше. Ни один из Романовых на ключевых государственных должностях не справлялся так, как это виделось Александру согласно наставлениям, усвоенным в детстве. Наоборот, офицеры из простых дворянских семей, а то и разночинцы, порой поступали так, что правящей семье стоило поучиться. Тот же Самохвалов, купеческий сын, сделал первый самолет впереди всей планеты, его старший брат Василий вывел Россию в центр европейского автомобилестроения. Чем прославился Никки? Разве что Ходынским воцареньем, Кровавым воскресеньем и привычкой закусывать коньяк лимоном. Ах да, при нем будет одержана великая победа над Японией, и никто не задумается, что мы побеждаем вопреки, а не благодаря его руководству.

– Приближаемся, командор, – выдернул его из размышлений штурман.

Князь взял бинокль и протиснулся между пилотами.

– Не увидим корабли Рождественского, прапорщик, пеняй на себя.

– Виноват, командор. Мы вышли в расчетную точку. Через двадцать пять-тридцать минут, в зависимости от высоты, вы прямо по курсу увидите острова вдоль корейского берега.

– Слева, командор! – что-то приметил первый пилот.

– Надо же, востроглазый. Дома тебя и штурмана поощрю, – князь увидел в бинокль дымы. – Плавно влево, чтобы второй отряд понял наш маневр.

Пока радиостанции не станут малого веса, вмещаясь в самолет, единственный способ управления группой – «делай как я». Увидев маневр командирской машины, обе цепочки миноносцев заложили вираж, и пошли в тысяче метров над западной колонной кораблей. Уже без бинокля различались транспорты, вспомогательные суда, эсминцы, устаревшие крейсера и броненосцы.