Текст книги "Иначе не выжить"

Автор книги: Анатолий Ковалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Раскол в их организации грозит обернуться развалом на три части – там набирает силы еще одна скандальная компашка. Он предложит Мишкольцу выгодные условия. Он не затронет его экономических интересов. Ему даже не надо от Миш-кольца дани.

Пусть сидит на своих изумрудах. Ему нужен Мишкольц только для того, чтобы утвердиться окончательно в качестве первого босса, «папы». Мишкольц при этом тоже получит свое – спокойствие, безопасность, а то живет в постоянном ожидании новых притязаний со стороны Шалуна или Поликарпа, да и с его, Пита, стороны тоже. Они, безусловно, ударят по рукам. И первую услугу Мишкольцу он окажет сегодня ночью – возьмет с собой на операцию Балуева. Он не жадный, может поделиться своей добычей. А добыча будет. Непременно будет! Он чует добычу!..

Шалун без Мишкольца – фига на постном масле! Остальные организации тоже ничего из себя не представляют! Он будет первым! Возможно, даже мэром города! Нынешний мэр полетит со своего трона вместе с Поликарпом. Мэр города – вот цель, которую он в конце концов достигнет. Только сначала надо будет избавиться от проклятого шрама! Непременно! Хватит козырять своим афганским прошлым! Прошли те времена! Шрам погубит все дело! Как же он будет улыбаться телезрителям? Правда, есть рожи почище его, и ни фига – улыбаются! В экран не влазят, а улыбаются! Им бы Франкенштейнов играть, а они улыбаются! И все же…

Ему не удалось как следует это обдумать. Они въехали во двор бывшего детского сада, где обшарпанный дом с колоннами даже ночью не походил на дворец.

Впрочем, Пит никогда не гнался за роскошью. Дворцы – не его страсть.

– Бери моих ребят, – кивнул он на телохранителей, – и гони на проспект Мира! А я за вами cледом! Пит вылез из машины, хлопнул дверцей и услышал над самой головой:

– Вот и приходи к тебе в гости, Петя! – Балуев сиДел в окне его кабинета на втором этаже, упершись спиной в косяк.

– Надеюсь, моя секретарша не давала тебе скучать? – усмехнулся, по обыкновению, Криворотый.

– Твоя секретарша? – передразнил Балуев кривую усмешку Пита. – Думаю, что тебе тоже скучать не придется! Во всяком случае, проветриванием кабинета ты будешь заниматься теперь ежедневно!

Однако бардак в кабинете не произвел на босса должного впечатления.

Ему сегодня было не до мелочей.

– Уберите отсюда эту блядь! – приказал он своим людям. – И чтобы я больше ее никогда не видел!

– Крут, начальник! – издевался Геннадий.

– И чтобы к моему возвращению все было чисто и пахло цветами! – продолжал командовать Пит, желая произвести на противника впечатление.

– Ух ты! – притворно удивлялся Балуев. – Прикажи, чтобы пахло фрезиями, а то они тебе надушат банальным жасмином.

Криворотый чувствовал, что Балуев не принимает его всерьез, но был выше честолюбивых обид. Слишком великим представлялось задуманное.

– Собирайся, Гена, – спокойно сказал Пит, – прокатимся на проспект Мира.

– Зачем?

– Тебе лучше знать. Не я, а ты полдня кружил вокруг дома с ювелирным магазином. Мои люди уже там. – Он взял его под руку, как обольститель очаровательную даму, имеющую успех в обществе, и повел вниз, к машине. – Я ведь говорил, что наши интересы на этот раз совпали.

Балуев хотел ответить, что они никогда не совпадут, но вовремя прикусил язык. Мишкольц не одобрил бы его поведения. Как ни противен ему Криворотый, но надо подчиниться ситуации. Что-то новое наметилось во взаимоотношениях двух старых врагов, и слова Пита о совпадении интересов – это намек на далеко идущие планы. Но даже если ему показалось, что Криворотый имел в виду что-то более серьезное, чем ночной поход на проспект Мира, даже в этом случае не стоит его задирать. Их интересы, как это ни парадоксально, действительно совпали. Ему нужен Федор, если он, конечно, жив. А он наверняка жив. Ведь шофер видел «что-то похожее» на пятом этаже. Да, ему нужен Федор, а Питу – девка. Они разберутся на месте.

Им подали зеленого цвета «мерседес». Кроме шофера, там уже сидели двое накачанных парней.

– Не слишком ли много бицепсов для одной девушки? – усмехнулся Балуев.

– Для этой девушки в самый раз, – возразил Пит и все же приказал одному из парней убраться. – Не люблю ездить в тесноте!

Они оба разместились на заднем сиденье.

– Ну? С Богом, Гена! – подмигнул Криворотый.

– Иди к черту, Петя! – процедил Балуев.

– Трогай! – скомандовал шоферу босс.

Алиса впустила собаку в подъезд. Сама задержалась снаружи.

Машина не трогалась с места. Ожидание становилось невыносимым, но она упрямо дожидалась развязки.

Вдруг фары потухли. Это была белая «Волга». Мужчины внутри о чем-то бурно спорили. Она не могла разглядеть их лиц, а усилившийся дождь заглушал слова. Фары вновь зажглись, и машина дала задний ход.

Алиса вздохнула. Наверно, ошибка. Не в тот двор заехали.

Машина исчезла.

Она захлопнула дверь подъезда. Старенькая пуде-лиха тревожно смотрела ей в глаза. Девушка вызвала лифт. Собака лениво виляла хвостом.

Они вошли в кабинку. Медленно потащились наверх. Алисе казалось, что они едут вечность. И снова вдвоем с Бимкой, как тогда, пять лет назад. Только на этот раз едут куда-то не туда.

Елизаветинск 1991 год, лето

Бежали по дороге навстречу монахам. Брат все время отставал и скулил, как щенок:

– Настя! Настя! Подожди меня! Я с тобой! Я хочу с тобой!

Почему-то все время спотыкался на ровном месте, кувыркался в дорожной пыли и снова канючил. Приходилось останавливаться, переводить дыхание, дожидаться, пока он доковыляет.

А монахи не ждали. В ослепительно белых одеждах, в капюшонах, надвинутых на лицо, они шли веселой гурьбой из монастыря и зачем-то сворачивали в лес.

Хотелось посмотреть на них поближе, пока они не исчезли совсем. Нет ничего забавнее на свете, чем кучка монахов на прогулке. Но брат… Ох уж этот брат! Зачем он увязался за ней?

Вот и все. Прозевали. Дорога совершенно пуста. И никто по ней не придет.

Повернули обратно к дому. Она взяла брата за руку. Теперь можно не торопиться.

Он постоянно оглядывался через плечо. Прикрывал веки – солнце слепило глаза. Пытался что-то разглядеть в его лучах. Нет, уже ничего не будет. Они опоздали.

Брат дернул ее за руку.

– Чего тебе? Дернул снова.

– Ну, в чем дело?

– Настя! Они опять… – пискнул он жалобно, снова плюхнулся на дорогу, прямо лицом в пыль.

Оглянулась. Дорога пуста. Солнце нещадно палит. И вокруг никого. Ветра вроде бы нет, а сосны раскачиваются ошалело, правда, кронами не шумят.

Шаги. Где-то совсем близко. Наверно, монахи возвращаются из леса.

Опять никого. Но она же отчетливо слышит шаги? Уже совсем близко! Кто-то проходит рядом. Идет мимо. Повеяло легким ветерком от одежд.

– Настя, они больше не придут? Встал сначала на одно колено, побил себя ладошками в грудь – рубаха задымилась от пыли.

– Кто они?

– Монахи.

– Я их не видела.

– Они такие страшные, Настя, доверительно прошептал он, поднимаясь с колена. – У них глаза красные, как у кроликов!

– Дурачок! – залилась смехом она. – Как ты мог разглядеть глаза, когда у них капюшоны?

Брат молчал. Повернулся к сестре спиной, приспустил штаны и сосредоточенно стал писать на дорогу.

Подошла на цыпочках сзади. Всегда любила смотреть, как он это делает.

Тоненькая струйка переливалась на солнце всеми цветами радуги.

Настя открыла глаза. Легким ветерком веяло от окна. Солнце только начало подниматься. В комнате прохладно. Брат во сне посасывает палец, ему скоро шесть, а все никак не отучится!

Приснились какие-то монахи! Все понятно: тут неподалеку разрушенный монастырь. Отец рассказывал, что в революцию всех монахов расстреляли и не на кладбище похоронили, а в лесу закопали. Гробы для них никто делать не захотел.

А когда в прошлом году ходили по грибы, Люда вдруг закричала и пустилась бежать. Потом говорила, что видела среди сосен монахов в белых капюшонах. Они шли гурьбой и смеялись. Ей, конечно, никто не поверил. Откуда у местных монахов вдруг появились белые капюшоны?

Настя сладко потянулась, снова закрыла глаза, но вдруг поняла, что хочет в туалет. Встала, сунула ноги в тапочки, надела пижаму – не показываться же перед охранником в одних трусиках! Подошла к окну. Щебетали птицы. В воздухе умопомрачительно пахло только вчера распустились пионы. Они такие огромные в этом году! Посмотрела на дорогу, которая ей только что приснилась. Далеко, там, где поворот, возникли какие-то пятна. Совершенно одинаковые пятна! Вот потеха!

Конечно, это люди, ведь пятна увеличиваются! Ей не терпелось рассмотреть их поближе, как во сне монахов, но было уже невмоготу.

Настя зевнула. Бросила последний взгляд на дорогу. Не зря она их приняла за пятна, они на самом деле пятнистые. Вышла из спальни. В доме тишина, даже мышь не скребется. Она частенько забирается в старинный буфет, который бабушка не дает выбросить на помойку. Он стоит в коридоре, возле комнаты Люды.

Они с братом тайком от родителей иногда оставляют в буфете кусочек сыра, чтобы ночная гостья полакомилась. Мама боится мышей, но никак не может заставить отца купить мышеловку. «Не солидно мне в моем положении идти в магазин за мышеловкой!» Папа вообще в магазины не ходит. И мама тоже. Все привозит на дом шофер Алик. «Тогда попроси Алика!» – настаивает мама. Алика допросишься! Вчера отец должен был свозить их с братом в знаменитую пещеру. Давно обещал. Но шофер неожиданно заболел. Понятное дело, кому охота тратить свой выходной на забавы начальника! Ведь дорога не близкая. Возможно, пришлось бы заночевать там.

Тихо, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, Настя спустилась на первый этаж. На обратном пути надо будет постучать в комнату Люды, а то она снова проспит и не успеет приготовить завтрак. Люда допоздна читает «Анжелику», а утром не слышит будильника. Ей нельзя сегодня проспать, ведь еще не забылось вчерашнее. Она прибиралась в бабушкиной комнате. Это всегда занятие не из легких. Нужно пропылесосить два допотопных ковра ручной работы, вытоптанный палас, который никогда уже не станет как новый, но бабушка этого не понимает или не хочет понять, удалить пыль с многочисленных портретов предков и потомков, а главное – обтереть груду хрусталя, семейную гордость. Вчера Люда совершила преступление. Раскокала дедушкин фужер, специально сделанный для него каким-то мастером Дунькиным или Пердунькиным (это надо уточнить у бабушки, а лучше не уточнять, дабы избежать скучных побасенок про то, как жили раньше)!

Господи, что тут началось! Если бы вдруг обнаружилось, что это Люда зарезала дедушку, а не цирроз печени, и то бы не было такого визга! Она потом, бедная, весь вечер проплакала на кухне, а бабушка в знак протеста уехала в город на автобусе.

Добралась наконец до двери. Бросила взгляд направо. Там обычно спит Бимка. Ее лежанка в это время всегда пустует. Ни свет ни заря пуделиха отправляется на прогулку. Никто не знает, куда она убегает, возможно, к соседской дворняге Ансельме. Нашла себе подружку!

Ансельма раза в два больше Бимки, глупая и злая, как динозавр!

Охраннику строго-настрого запретили выпускать Бимку за ворота, но эта умница отыскала где-то лаз в их железобетонном заборе. Отец грозился зацементировать Бимкину дыру, но все руки у него не доходили.

Так и есть. Входная дверь приоткрыта, значит, Бимка уже у Ансельмы в гостях. До соседней дачи минут двадцать ходьбы, так что собака себя не сильно утруждает. Ничего, к завтраку явится как миленькая! Чует она, что ли, когда подают на стол? Или у Ансельмы в конуре есть часы? Бимка только взглянет на них, так хвостиком и заработает. «Засиделась я у тебя, подруга, – скажет на своем собачьем языке, – пора и честь знать!» И припустит со всех ног, не забывая при этом улыбаться солнышку, ветру, соснам.

Дверь открыла без скрипа. Охранник тоже, наверно, спит в своем флигелечке, единственное окно которого выходит прямо к туалету. Кто это придумал? Порой бывает очень стыдно, когда охранник сидит у окна. Чем бы он ни занимался в этот момент, обязательно посмотрит в ее сторону. Иногда ей кажется, что он видит все, что происходит внутри, через деревянные стенки сортира. Ведь она сквозь щель в двери прекрасно может наблюдать за ним! Только зачем ей это?

Ошиблась. Охранник уже встал. Он просто прилип к воротам. Она давно заметила, что он ужасно любопытен. На днях в почтовом ящике нашла вскрытым письмо от школьной подруги. Кто это мог сделать, кроме него? Вот и сейчас глядит на дорогу, на этих пятнистых – прямо не оторвать! Неужели не повернет головы? Он ведь во все должен быть посвящен!

Пробежала неслышно у него за спиной. Не заметил. Ржавый крючок с лязгом зацепился за колечко. Наконец-то! Она приспустила пижамные брюки и села на корточки. Сквозь дверную щель увидела странную картину. Ворота начали открываться, и один за другим во двор втянулись «пятнистые». Она теперь могла их хорошо рассмотреть. Пять короткостриженых парней с автоматами. Они тут же направились в дом. Зачем?

Встала. Натянула брюки. Прилипла к щели. Как только «пятнистые» скрылись, охранник развил бурную деятельность. Он прыгнул в свой флигелек и стал там метаться, будто что-то искал. Вскоре он разворошил кровать – она видела, как в окне мелькнули покрывало и подушка. Он что-то прятал.

Больше она ничего не видела. Ее поразили страшный, нечеловеческий крик: «Духи! Атас!» – и пять почти синхронных пинков, и грохот слетевших с петель дверей, и бесконечные, как унылый сентябрьский дождь, автоматные очереди…

Присела. Зажмурила глаза. Зажала ладонями уши. Сознание померкло.

Кругом была пустота. Выжженная солнцем пустыня. Только без песка и без солнца.

Это смерть? Но почему же так звонко бьется сердце, будто в гонг ударяет молоточек? Зачем оно бьется?

Автомат застрекотал во дворе. Крики. Мат. Снова очередь. Смерть все ближе и ближе. Недолго осталось ждать. Ржавый крючок не спасет!

Снова мат. Надрывный, тупой, ничего не значащий мат. Кого-то проволокли мимо. Бесполезно затыкать уши, бессмысленно закрывать глаза. Все слышно сквозь глухоту, все видно сквозь пустоту. Сейчас дойдет очередь до нее.

Страшная, шепелявая очередь из автомата. Доски разлетятся в щепки, кости превратятся в крошево, мозг забрызгает нужник!

Потеряла сознание.

Пришла в себя от жуткого воя. Это выла Бимка. Она сидела напротив дома, запрокинув остренькую мордочку к небу.

Больше голосов не было слышно. Еще некоторое время прислушивалась.

Только вой.

Поднялась. Откинула ржавый крючок. Не этот ли уродец ее спас?

– Бимка! Бимочка!

Ноги не слушались. Повалилась в траву и заплакала от бессилия. Бимка лизала руки. Радовалась живой душе и одновременно поскуливала.

– Одни мы с тобой теперь, Бимочка!

Сама не поверила своим словам. Поднялась. Посмотрела на распахнутую дверь дома. Выше – окно бабушкиной комнаты в острых стеклянных зубьях. Из дома не доносилось ни звука. А вдруг?.. Сделала первый нерешительный шаг. Бимка все поняла и снова завыла.

Пошла побыстрей. Бимка не тронулась с места, продолжая выть.

– Бима! Ко мне!

Впервые она ослушалась хозяйку, только жалобно посмотрела вслед и заскулила.

Ступила на крыльцо. Оглянулась. Вздрогнула – только теперь заметила, что у самых ворот лежат двое: охранник и телохранитель.

На первом этаже, кажется, ничего не изменилось, только в бабушкином старинном буфете выбито стекло.

Вспомнила, что на обратном пути хотела разбудить Люду. Дверь в ее комнату висела на одной петле. Стало страшно.

– Люда-а, – позвала, по обыкновению растягивая последний слог.

Никто не ответил.

Толкнула тихонько дверь, но та с трудом подалась, потому что волочилась по полу, и не проехала даже трети своей траектории. Но и этого было достаточно.

Люда сидела на кровати с вытаращенными глазами. Во лбу зияла дыра.

Горел торшер, книга мирно лежала на тумбочке.

Слез не осталось. Перед глазами стояла пелена, будто видела все через стекло, которое давно не мыли и за которым постоянно шел дождь.

Перевела дух возле бабушкиного буфета. Сомневалась, стоит ли продолжать этот мучительный осмотр. Только мысль о брате и какая-то потаенная надежда, глупая детская надежда толкнули ее в спину: «Поднимись! Посмотри!»

На втором этаже ни одна дверь не уцелела. Все было ясно и так. Но комната, где она еще полчаса назад нежилась в постели, а брат по скверной детской привычке посасывал во сне большой палец, притягивала к себе.

У брата не было половины черепа.

«Настя! Настя! Подожди! Я с тобой! Я хочу с тобой!..»

Заводная кукла, привезенная когда-то отцом из Германии, валялась посреди комнаты, прошитая пулями и тоже только с одной половинкой головы.

Вторая половинка, та, что с волосами, отлетела под кровать брата.

Прижалась к дверному косяку. Кровь прилила к вискам. Рвотные позывы ни к чему не привели. Рвать было нечем. Только лужица желтой слизи образовалась под ногами.

В спальню родителей даже не заглянула. «Нечего тебе здесь делать!» – всегда говорила мать.

Схватила куклу с раздробленной головой и бросилась по ступенькам вниз.

– Бимка! За мной!

Ворота были открыты. Через распластанные на траве тела охранника и телохранителя пришлось перешагивать. Бимке в этом плане больше повезло – она преодолела их в два прыжка.

Дорога оказалась пустой, как во сне. Решила добежать до соседней дачи.

Там жил дядя Борис, такой же, как и отец, крупный начальник. Песок забивался в тапки, колол ступни, но такие пустяки ее уже не трогали.

Бимка все время держалась впереди, как бы указывая путь. Ей к Ансельме не привыкать бегать. Перед самым домом дяди Бориса она бросила хозяйку – здесь ей тоже не понадобились ворота.

– Что там у вас случилось? – крикнул через смотровое окошко не на шутку встревоженный охранник. Ворота он не торопился открывать. Бимка же, оказавшись у него за спиной, принялась лаять на охранника – открой, мол, ворота моей хозяйке. Ее поддержала Ансель-ма.

– Мне нужен дядя Борис!

Перекричать собак было невозможно, и охранник сдался – впустил девочку с куклой.

– Бимка – фу! – приказала она увлекшейся пуде-лихе, и та наконец успокоилась.

– Дядя Боря спит, – развел руками страж.

– Уже не спит!

Хозяин дачи, грузный мужчина лет шестидесяти, в полосатой пижаме вышел на крыльцо. Из-за его спины выглядывала перепуганная маленькая женщина, жена дяди Бориса.

– Что там у вас? – спросил он тоном барина. Видно, другой тон ему был несвойствен.

– У нас всех убили, – спокойно проговорила Настя. Женщина за широкой спиной крупного начальника вскрикнула и начала молиться.

– Прекрати, дура! – цыкнул на нее муж и вновь обратился к девочке:

– А что это у тебя в руках?

Она показала простреленную куклу – объяснения не требовались.

У дяди Бориса оказалось целых три охранника. Он приказал им сходить на разведку, а сам ушел в дом вызывать милицию.

– Пойдем со мной на кухню, – ласково обратилась к Насте жена крупного начальника и даже обняла ее за плечи, – попьем чаю.

– Не трогайте меня! – вырвалась Настя из ее объятий и выскользнула за ворота вместе с охраной.

По дороге они засыпали ее вопросами. Настя молчала и только крепче прижимала куклу к груди. Обратно Бимка не торопилась. С поникшей мордочкой семенила за хозяйкой.

Они лихо взялись за дело, расчистили себе путь, оттащив охранника и телохранителя ближе к крыльцу. Потом вошли в дом.

До нее опять доносились тупые, надрывные матерные слова. Само собой надвинулось глухое воспоминание. Погибший охранник что-то прятал в своем флигельке, когда «пятнистые» скрылись в доме.

Она впервые очутилась в этом затхлом помещении, где сиротливо ютились кровать с панцирной сеткой и продавленное кресло. Рывком сдернула покрывало, которое выглядело не чище Бимкиной лежанки. Сбросила на пол подушку. Загнула матрас. Под матрасом была спрятана видеокассета.

Настя сразу сообразила, какую ценность представляет эта штука. Она решила: никто не должен знать о кассете. В ту минуту впервые в жизни ощутила, как ее грудь наполняет новое чувство, доселе не ведомое, такое огромное, похожее на счастье.

Не раздумывая больше ни секунды, она завернула кассету в грязную майку охранника, висевшую на кресле, но, куда ее деть, не знала. С минуты на минуту охрана дяди Бориса выйдет из дома. И милиция наверняка уже едет сюда.

Кассету никто не должен видеть! Так решила девочка. Выход подсказал ей утренний сон. Лес. А за лесом – заброшенный монастырь.

Они с Бимкой вновь выбежали за ворота и пустились в новый поход.

Когда вернулись из монастыря, где она надежно схоронила находку, у них на даче вовсю работала милиция.

Ближе к полудню приехала бабушка. Трупы к тому времени уже увезли в морг. Бабушка даже не посмотрела в ее сторону. Настя кормила на кухне изголодавшуюся Бимку; Пожилая женщина молча поднялась на второй этаж, и дом затрясло от дикого визга!

Бабушка не перенесла удара. «Семейная гордость» превратилась в груду хрустальных осколков. И это доконало старуху. В тот же день ее насильно отправили в психлечебницу, а через полгода из психлечебницы – прямиком на кладбище.

Настю допросили тут же, но она мало что видела, сидела в туалете, зажмурив глаза и заткнув уши.

– Как это они ее упустили? – кивнув на девочку, спросил один милиционер другого.

Тот мог только пожать плечами в ответ.

Но девочка сама уже догадалась, что, сам того не подозревая, телохранитель отца спас ей жизнь. Он отвлек убийц всего одним точным выстрелом.

Она слышала, как те вопили про какого-то убитого Макса. Так что им было уже не до нее. Но втолковывать это милиции она не собиралась. Всему свое время. Дайте только срок!

На похороны собралась многочисленная родня.

Три гроба стояло в их пятикомнатной квартире на проспекте Мира. Два больших и один маленький, запаянный, закрытый от людей.

Похороны организовали по высшему разряду, с оркестром, с поминками в дорогом ресторане. Власти района постарались. Люду хоронили в этот же день, но с меньшей помпой и, конечно, на другом кладбище, непрестижном. Хозяева жизни после смерти становятся обитателями престижных кладбищ. Им не пристало лежать рядом с прислугой. Настя любила горничную и очень жалела, что не сможет с ней попрощаться.

Она больше не плакала. Никогда. Волосы стали сальными от бесконечных поглаживаний по голове. Но при этом никто не обращал на нее внимания. И только какой-то мужчина уже на кладбище заметил:

– А девочка-то вся седая!

– И правда! – ахнули остальные.

Речей было много, длинных и нудных. Пригласили зачем-то батюшку с подозрительно сизым носом, хотя родители слыли атеистами и трезвенниками. От попа повеяло такой заунывностью, что в пору было самой лечь в могилу.

Кто-то из предупредительных родственниц шепнул ей на ухо мудрый совет:

– Ты, Настенька, не взаправду целуй покойников. Понарошку. Делай вид.

Взаправду не надо. Покойники выделяют трупный яд.

Хотелось взвыть, наброситься на советчицу, выцарапать ей глаза!

Сдержалась. Она уже поняла, что в этом ее огромное преимущество – она умеет владеть собой. До поры до времени.

Однако совета послушалась. Не стала взаправду целовать покойников. Тем более тетенька и дяденька в гробах совсем не были похожи на папу и маму – слишком успокоенные, слишком притихшие.

«Что ты, Настю ха, нос повесила?!» – любил подтрунивать отец, излучая оптимизм и жизнерадостность.

Она наклонилась над его большим восковым лбом и прошептала:

– Я отомщу, папа!

То же самое пообещала матери.

– Кого ты все время ищешь? – раздался знакомый голос за спиной. Она только бросила по горсти земли в каждую из трех могил и отошла в сторонку. Она действительно шарила взглядом по толпе на протяжении всей панихиды. – Кого ты идешь? – повторил голос. – Не меня ли?

Это был стремительно выздоровевший шофер отца Алик. Она сразу узнала его, но не обернулась. Когда ездили в Среднюю Азию, отец учил: «Никогда не смотри в глаза гадюке!»

– Бабушку ищу, – соврала Настя. Она прекрасно знала, что бабушка на похороны не придет, ее не отпустят из психлечебницы.

Девочке все время казалось, что убийцы где-то рядом, в толпе кладбищенских зевак, стоят, переодетые, и следят за ней, чтобы при первой удобной возможности прикончить.

А народу собралось уйма – проводить в последний путь председателя райисполкома. Радио, телевидение, газеты подробно сообщали о зверском убийстве в загородном доме, выстраивались разнообразные версии, догадки (что они знали об этом?), число любопытных росло с каждым предпохоронным днем. В результате на похороны сбежалась половина города, не меньше. Процессию снимало телевидение, репортеры щелкали затворами фотоаппаратов.

Она была уверена, что убийцы рядом. Она чувствовала на себе их взгляды, только никак не могла узнать их в толпе. Но если бы и узнала, то не стала бы кричать: «Вот они! Держите их!» Она не дура. Она и следователю сказала: «Никого не видела. Потеряла сознание, как только услышала выстрелы».

Не видела – нет смысла ее убивать!

На поминках было только избранное общество. Тут поиск убийц прекратился. Девочку вдруг окружили вниманием заботливые подвыпившие родственники. Спорили, кому оформить опекунство, в чьем доме ее поселить, потому что в пустой квартире на проспекте Мира одной жить нельзя, а значит, побоку школа, подруги… Некто мудрый – кажется, тот, что первым заметил у нее седые волосы, – подсказал:

– Девочку желательно увезти из города. Ей здесь оставаться небезопасно.

За столом установилась гробовая тишина. Только какой-то жирный господин продолжал хлебать бульон и закусывать пирогом с рыбой. Не обращая на него внимания, мудрый закончил свою мысль:

– Эти люди ни перед чем не остановятся. Надо иметь это в виду.

– Я возьму ее жить к себе, – предложила красивая женщина средних лет, с модной стрижкой, в дымчатых очках, в черном бархатном платье с бриллиантовой брошью. – У нас ей будет хорошо.

Женщина прилетела на похороны из Москвы. Оказалась маминой кузиной.

Настя никогда ее раньше не видела.

Вопрос был решен. Девочку не спрашивали. Что она понимает в этих странных взрослых играх?

Вскоре о ней все забыли. Она сидела в полном одиночестве, уткнувшись взглядом в нетронутый мутный бульон. Люди вокруг раскрепостились, говорили, как ей казалось, о всякой ерунде. Почему-то припомнился сон, монахи в белых капюшонах, хнычущий брат. Она стиснула зубы. Не дождетесь! Не упадет слеза в мутный бульон!

Неожиданно к ней подсел Алик. Она не смотрела на него, только чувствовала запах одеколона. Он всегда душится одним и тем же.

– Мужайся, – посоветовал Алик после тяжелого вздоха. Налил себе четверть стакана водки. – Ты видела этих гадов? – спросил пьяным голосом.

Ей показалось, что он только прикидывается, а на самом деле совершенно трезв. Настя покачала головой, не отрывая взгляда от чашки с бульоном. Алик опрокинул стакан с водкой, крякнул, снова повторил:

– Мужайся! – зачем-то похлопал ее по спине и удалился.

Прислушалась к разговорам за столом. Мудрый рассказывал, как ходил на охоту и как его собака выследила лису. Дальше ей было неинтересно слушать.

Мамина кузина не выпускала сигареты изо рта. Мама никогда не курила. Она вообще не выносила табачного дыма.

Настя снова уставилась в тарелку и в этот миг почувствовала, как на ее многострадальную голову легла мягкая горячая рука. Сколько же можно?

– Кушай, деточка, кушай, – сладко уговаривал незнакомый мужской голос.

Перед ней стоял тот самый жирный господин, который хлебал бульон во время гробового молчания. Он расплылся в добродушной улыбке. В его глазах прыгали забавные черные мячики, словно их кто-то пинал. Жирный господин состроил сочувственную мину, выпятив вперед нижнюю губу, будто собирался заплакать. И, чтобы никто не видел его мужских слез, быстро направился к выходу.

Настя проводила его взглядом до вестибюля. Там жирного господина с обеих сторон обступили телохранители. А часть приглашенных на поминки гостей спешно засобирались.

– Кто этот толстяк? – поинтересовалась мамина кузина.

Родственники пожали плечами, и только мудрый, который оказался обыкновенным браконьером, судя по его небрежной улыбке, что-то знал, но ни с кем не собирался делиться.

Справив девять дней, они отбыли в столицу. Мамина кузина обещала встретить Настю в аэропорту. Она никак не предполагала, что девочка прихватит собаку. Из-за этого неприятного сюрприза встреча получилась прохладной.

Эльза Петровна (так звали мамину кузину) усадила их с Бимкой на заднее сиденье старенького «фольксвагена», сама села за руль.

– Как ее зовут? – первым делом спросила она, чтобы как-то реабилитировать себя в глазах девочки.

– Какая разница? – зло пробурчала в ответ Настя. Неужели эта очкастая московская родственница думала, что она бросит Бимку, предаст ее, как шофер Алик предал отца?

Бимка была напугана путешествием и всю дорогу молчала, с надеждой поглядывая на хозяйку. Между девочкой и собакой было полное согласие и понимание, как между старыми друзьями, пережившими общую беду.

Эльза Петровна жила на Ленинском проспекте в четырехкомнатной квартире, но не в такой просторной, как Настина. Жила, конечно, не одна – с мужем и сыном-второклассником.

Насте и Бимке выделили целую комнату. Относились к ним по-доброму.

Отец и сын приняли.Бимку безоговорочно и успели полюбить. С девочкой ничего подобного не произошло. Ненависть, накопившаяся в ней, вылилась на троюродного братца. Он совсем не был похож на ее маленького братика, похороненного в цинковом запаянном гробу!

Она пошла в школу. И здесь не было никого похожего на ее старых подруг, с которыми она переписывалась. Настины письма напоминали злобные пасквили на одноклассников и членов семьи, приютившей ее. Подруги вскоре перестали ей писать, кроме одной, самой верной и тоже большой насмешницы.

Настя почти всегда молчала, предпочитая разговаривать только с собакой. Троюродный братец называл ее немой старухой из-за седых волос. Однажды она ударила его по лицу, когда он высказал предположение, что у нее склероз и она просто-напросто забыла некоторые слова, но боится в этом признаться. «Слово „осел“ я помню! – крикнула ему Настя. – Слово „болван“ тоже! И слова „идиот“ не забуду никогда!» В другой раз она вылила на голову братцу тарелку с борщом.

Настины выходки спускались на тормозах. Отец и мать во всем винили своего непутевого сыночка. Братцу доставалось вдвойне. Ее жестокие действия по отношению к нему хоть и не наказывались, но и особой симпатии вызвать не могли.

Настя стала кошмаром для московской родни.

Еще ее доконали седые волосы. И в школе, и на улице всем необходимо было знать, почему она так рано поседела. Это было невыносимо. Она старалась не смотреть в зеркало, но зеркалом был каждый встречный. Кончилось тем, что Настя постриглась налысо, повергнув кого-то в шок, а кого-то насмешив до колик.

Едва голова покрылась серебристым пушком, Эльза Петровна купила ей черную краску для волос и на первый раз сама помогла выкраситься. Настя не ожидала от тетки такого участия и после этого случая впервые прониклась к ней уважением. Вскоре все позабыли, какие на самом деле у Насти волосы, считая черный их естественным цветом.