Текст книги "Иначе не выжить"

Автор книги: Анатолий Ковалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Так что мое преображение обошлось недешево. И вот, как видите, я снова здесь.

Пит не любит писать писем, поэтому сведения отсюда я получал очень скудные. Но о смерти Стара он все же соизволил сообщить, и я решил приехать хотя бы для того, чтобы сходить на могилку к родителям…

– Зачем же вы открылись мне? – Лось пытался сохранить присутствие духа, но от его собеседника не ускользнуло, как он взволнован.

– А это уже второй вопрос.

Потапов наконец принялся за остывшие пельмени, заполняя ими искусственно вырезанный рот.

– Вам повезло, как никому из наших коллег, – признал Георгий Михайлович. – Кто бы мог подумать, что Пит – такой продувной парень?

Потапов только кивал головой, не в силах переработать сразу такое количество пищи. Он явно торопился, и Лосю было неприятно на него глядеть.

Покончив наконец с трапезой, чудом уцелевший босс попросил:

– Нельзя ли стрельнуть у вас сигаретку? Георгий Михайлович не без удовольствия протянул ему предмет собственной гордости – портсигар с изображением своего лесного тезки, у которого рога усыпаны бриллиантами, а в глазах – изумруды.

– Приятная вещичка! – покрутил в руках портсигар Потапов, прежде чем его открыть.

– Подарок Володи Мишкольца, – с теплотой в голосе сообщил Лось.

– Он еще жив? – с напускным безразличием спросил Спортсмен.

– Жив, слава Богу! Он-то и положил тогда конец войне. Впрочем, вам в вашей Америке и Кручинину на кладбище уже было все равно, хотя кашу заварили вы.

– Ладно, оставим этот спорный вопрос историкам, – предложил Спортсмен с недовольным видом и вдруг, усмехнувшись, добавил:

– А интересно, войдем мы в историю родного края, как какой-нибудь там…

– Успокойтесь. Не войдем, – перебил его Георгий Михайлович. – Кажется, вы хотели мне что-то сообщить? Потапов поерзал на стуле, допил квас и начал:

– На этот раз, дорогой Георгий Михайлович, я осмелился сам прийти к вам с советом. Ваше сегодняшнее положение, может, и не такое безвыходное, как мое четыре года назад, но кто знает, не станет ли оно совсем невыносимым через месяц.

– Пожалуйста, не так туманно, – попросил босс.

– Вчера Пит устроил мне увеселительную прогулку по моим бывшим владениям. Решил доставить себе удовольствие. Вот, мол, какой я расчудесный хозяин, все у меня путем. Действительно, процветание налицо. – Потапов ухмыльнулся. – Вот, правда, на лице у Пита никакого процветания. Мне всю рожу перекроил, а у себя шрам убрать боится! И не уберет никогда, потому что кичится своим афганским прошлым, хотя к Афгану его кривой рот имеет не больше отношения, чем мой преображенный фэйс к Голливуду. Рот ему искривили на зоне.

Он туда угодил сразу после армии, и, кстати, по хорошей, боевой статье – подрался с ментом. Отбарабанил два года – и к Поликарпу. Теперь вот сам хозяин.

Но я отвлекся, пардон! Не могу сказать, что у меня защемило сердце при виде того, как развернулись Стар и Пит. Мне уже, честно говоря, на это наплевать с последнего этажа небоскреба в прямом и в переносном смысле: в Нью-Йорке я живу на двадцать восьмом этаже. И все же я был удивлен, когда очутился на складе с боеприпасами. Пит вооружается. Надо было видеть, как у него блестели глаза на этом складе, будто он попал в бордель, а кругом не автоматы Калашникова, а размалеванные девки! Я понял одно: близится новая заваруха. И не последнее слово в ней скажет Криворотый. Не знаю, против кого он так усердно вооружается – против Поликарпа или вашего любимого Мишкольца, – но то, что я завтра-послезавтра сяду в самолет и больше никогда, ни под каким видом сюда не вернусь, это я знаю точно. – Он перевел дыхание и зажег сигарету. Георгий Михайлович не перебивал Потапова, но при этом смотрел на него в упор, отказавшись от любимой привычки запрокидывать голову. – Вы, разумеется, все еще в недоумении по поводу всей этой информации. Ничего. Сейчас проясню. Дело в том, Георгий Михайлович, что в новейшей истории родного края вам отводится роль трупа.

Потапов сделал глубокую затяжку и только тогда протянул наконец обратно портсигар с лосем. Босс даже бровью не повел и не сделал никакого встречного движения, так что Спортсмену пришлось положить портсигap на стол.

Пауза затягивалась, и, так как не последовало вопросов, Потапов сразу перешел к ответам:

– Сегодня я встречался с мэром города. Разумеется, как частное лицо, как преуспевающий американский бизнесмен. На самом деле я не преуспевающий, но умею пустить пыль в глаза. Как видите, я с вами очень откровенен. Мэр меня принял с распростертыми объятиями. Конечно же, он заинтересован в западных инвестициях, как все в этой стране. Я нарисовал ему сказочные перспективы, после чего хорошенько «пощупал» мэра по заданию Криворотого. Я ненароком запускал руку во все мафиозные кадки с огурцами, наблюдая за его реакцией. Надо отдать ему должное, он лихо выкручивался, обходил острые углы. Теперь я дошел до главного… – Он сделал многозначительную паузу. Лось по-прежнему молчал, внимательно глядя на собеседника. – Уж извините, Георгий Михайлович, но я покусился на ваш замечательный клуб. На «Большие надежды». Я изъявил желание в будущем расположиться в этом здании, что-то типа офиса или резиденции – не важно. Сказал, что дом пришелся мне по вкусу, радует глаз. Вот что на это ответил мэр. Передаю дословно: «Как только меня переизберут на новый срок, здание отойдет муниципалитету. А мы уж с вами всегда договоримся». При этом он похлопал меня по плечу, как старого кореша. Насколько я знаю, предвыборная кампания начнется через месяц. По-моему, вам есть о чем подумать.

– О чем?

– Неужели не ясно?

– Наш мэр не дурак. Думаю, он раскусил вас и тоже пустил пыль в глаза.

– Возможно. – Потапов явно был недоволен реакцией босса. – Но мы ведь с вами знаем, кто стоит за спиной мэра. И оттого эти слова приобретают довольно недвусмысленный оттенок. Поверьте мне, ваша процветающаяорганизация, ваши зажиревшие ребята давно у всех поперек горла! Это видно даже мне, человеку, который не был здесь четыре года!

– Вам-то какое дело до всего этого? Катитесь в свою Америку и дышите полной грудью!

– Теперь мы дошли до самой сути. – Потапов улыбнулся, зачем-то погладил свою лысину, будто забыл, что поле выжжено и не дает больше ростков, и произнес с торжественным видом:

– Вы, конечно, сообразили, что мой визит небескорыстен? Но моя корысть может стать и вашей корыстью. Я предлагаю вам свой вариант ухода со сцены. Мудрить тут нечего. Пит не открыл Америки, способ не нов. Я предлагаю вам открыть Америку для себя. Не пожалеете. Мы станем компаньонами. Я нуждаюсь в вашем капитале, вы нуждаетесь в безопасности. Как видите, наши желания вполне совместимы. С вашими деньгами вы могли бы там развернуться и быть при этом похороненным на родной земле…

Неожиданно для Потапова Лось вскочил со своего кресла и в следующее мгновение уже сдавил тому горло.

– Ты что мне предлагаешь, сволочь? Тварь недобитая! Ты забыл, что я – вор в законе? Я и дня в своей жизни не работал! Нужна мне твоя сраная Америка!

Спортсмен оказался проворным малым, несмотря на то, что казался неуклюжим. Он, рванувшись всем телом вверх, высвободился из щупалец босса и ударил его лысой головой в стариковскую, маломощную грудь. Лось не удержался на ногах и отлетел обратно к креслу, но немного промахнулся и приземлился на пол, зацепив при этом стол со всем его содержимым.

– Я тебе не предлагаю работать, Жора! – крикнул Потапов. – Работать буду я, а ты – получать свои дивиденды!..

Больше ему ничего не удалось сказать. В кабинет вбежали охранники и заломили Спортсмену руки за спину.

Разохавшаяся официантка, покачивая кокошником, принялась собирать с пола осколки, не обращая внимания на босса, который все еще прохлаждался на полу.

Потапов понял, что зря погорячился, что это может стоить ему жизни и что при любом исходе он проиграл, но Лось, отряхнувшись и усевшись в кресло с таким видом, будто инцидент заключался в том, что он занимался зарядкой и сделал неудачное приседание, приказал своим людям и официантке:

– Подите вон! Вас никто не звал! Мы недоговорили.

Когда они удалились. Спортсмен произнес дрожащим голосом:

– Прошу прощения… Но вы сами виноваты…

– А теперь сделай так, чтобы не попадаться мне больше на глаза, – приказал Георгий Михайлович.

– Я остановился в гостинице «Астория». Еще два дня пробуду в городе.

Моя новая фамилия – Клейнер…

– Вон отсюда! – рявкнул босс.

И господин Клейнер, бросив на прощание:

– Всего доброго! – исчез.

Лось еще долго сидел в кресле перед поверженным столом, запрокинув голову. Мысли путались. В голове шумело.

А за дверями кабинета пьяные нувориши, закончив разговоры о благотворительности, проорав множество тостов за возрожденное купечество и за процветание матушки-Расеи, затянули опять плачущими голосами:

– Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить…

Балуев отпустил машину возле Ботанического сада. Он сам решил проверить, ведется еще или нет наблюдение за домом Светланы, но не заметил ничего подозрительного.

Его обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, лед тронулся, Светлана дала понять, что он ей небезразличен, и ему не терпелось увидеть ее поскорей, а с другой – он боялся, что упустит ночную похитительницу изумрудов, а с ней и возможность узнать что-нибудь о судьбе Федора. Самым разумным было бы поставить возле дома на проспекте Мира наблюдателей, но Мишкольц не держал в своем королевстве шпиков. Балуев знал также, что его розыскной деятельности шеф не одобрит, поэтому не рискнул взять в наблюдатели людей со стороны. К тому же этим людям надо было что-то объяснять. Единственным человеком, к которому он мог обратиться с подобной просьбой, был его личный шофер. Его-то и послал Геннадий Сергеевич к дому на проспекте Мира, когда высадился у Ботанического.

Гарантия того, что оболтус справится с заданием, равнялась нулю, но ничего лучшего в сложившейся ситуации Балуев придумать не мог. Вернее, не хотел, потому что пришлось бы отказаться от вечера у Светланы, а значит, вновь отдалить ее от себя.

– А вот и наш гость дорогой! – встретила его восторженным восклицанием Светлана Васильевна, взяла за руку и потащила в комнату знакомить с мамой.

Татьяна Витальевна сильно смущалась и не ведала, с какого конца ей влиться в разговор. Балуев пытался острить, выходило неуклюже. Зато Светлана болтала без умолку, и всякий, даже несведущий человек мог бы поклясться, что видит перед собой счастливую женщину.

Она и сама не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит.

Получить такой заряд бодрости от одного поцелуя? Почему нет? У нее было много мужчин, но каждый раз выходит по-новому. «Только утро любви хорошо», – написал модный в прошлом веке Надсон. Да, начинается всегда славно: с цветов, с песен, со стихов… Потом все обращается в пошлую, банальную обыденность. Вот и приходится ловить момент. Что остается делать после стольких осечек?

Геннадий блеснул перед чилийской мамой Сикейросами и Риверами. Уж в чем-чем, а в живописи он знает толк. Татьяна Витальевна была окончательно покорена, когда Балуев заговорил по-испански и прочитал из Хименеса:

Я бреду по дороге –

Мертвый, в сонном свете, но наяву;

И мечтаю, мертвец, о жизни,

Безнадежно немой, зову

Тех, кто сделал меня безгласным…

Пусть искусаны до крови

Мои губы, но снова красной

Стала кровь моя от любви.

Перевод С. Гончаренко.

– Ничего себе! – захлопала в ладоши Светлана. – Мама, тебе надо было приехать оттуда, чтобы я получше узнала этого человека!

Потом последовали обычные в таких случаях вопросы: «А где вы учились?», «Откуда знаете язык?», «А почему не занимаетесь любимым делом?».

Если бы знала Татьяна Витальевна, сколько страданий она доставляет Балуеву своими вопросами! Ведь она тоже родилась не для того, чтобы махать пульверизатором из стороны в сторону и ругаться матом на малярских баб.

– Ма, ну что ты привязалась к Гене? – пришла на помощь Света. – Он, между прочим, объездил пол-России в поисках картин для своего шефа. Я тебе рассказывала про Володю Мишкольца, помнишь? Это один из самых крупных коллекционеров в нашей стране. – Она подчеркнула слово «нашей».

Балуев насторожился. Всегда, едва речь заходила о шефе, он становился предельно натянут в разговоре.

– А где он хранит свои картины? – поинтересовалась Татьяна Витальевна.

– В такой криминальной атмосфере это, наверно, очень сложно?

– Ма, ну что за вопросы ты задаешь? Ты хочешь, чтобы Гена назвал тебе адрес?

Мамина наивность ее забавляла.

– Картины хранятся в трехэтажном особняке, который Володя арендует у городских властей, – неожиданно выдал Геннадий Сергеевич. – Особняк находится в центре города, но мало кто догадывается, для чего он предназначен, хотя, кому приспичит, тот, конечно, рано или поздно узнает. Там новейшая система сигнализации и надежная охрана. Короче, предприняты все меры безопасности.

– А зачем это все? – не понимала Татьяна Витальевна. – Ведь художник для того и пишет картины, чтобы их видели, а не держали за семью печатями!

– Мама хочет сказать, что искусство должно принадлежать народу! Тебя, мамуля, воспитали в духе совкового романтизма! Картины чаще всего пишутся ради хлеба насущного, а кто на них будет глазеть – Володя Мишкольц или пролетарий Тяпкин, – это художнику безразлично. Даже первый вариант предпочтительней, потому что Мишкольц знает толк в живописи и на дешевку не позарится.

– Надо же, какие мы аристократы! – еще больше возмутилась Татьяна Витальевна. – А я разве не была пролетарием Тяпкиным? Откуда вдруг такое пренебрежение?

– Что-то новенькое, мамочка! Ты раньше никогда не кичилась своим пролетарским периодом жизни. Видно, заграничная жизнь настолько скучна, что даже завод вспоминаешь с любовью?

– Завод нас кормил и одевал – это во-первых, а во-вторых, люди, которые там работают, куда проще и добрей ваших нуворишей.

– Вот только этого не надо, ма! Люди везде всякие попадаются. Не идеализируй, пожалуйста, то время. Тут и без тебя достаточно восхвалителей.

– Я не восхваляю, – вздохнула мать, – но и не терплю, когда возводят напраслину. А насчет совкового романтизма хочу напомнить, что Третьяковская галерея появилась задолго до революции.

– Здорово она нас кроет. Гена? – подмигнула Светлана Балуеву, хотя тот не принимал участия в споре. – Ма, такие, как Третьяков, рождаются раз в сто лет!

– Не правда. Я тебе могу еще с десяток имен назвать. И все прошлого столетия, а вот нынешних – ни одного! Отчего бы вашему хваленому Мишкольцу не создать свою галерею, как некогда сделал Третьяков? Цены бы ей не было здесь, в провинции. Ведь у нас все лучшее только в столицах!

Светлана хмыкнула, а Геннадий вдруг поддержал:

– Замечательная идея, Татьяна Витальевна. Я об этом уже думал, да только не решаюсь предложить Володе. И потом, неизвестно, как к этому отнесутся власти, ведь Третьяковка сейчас не частный музей. И насчет пролетариев я тоже с вами согласен. Не выношу, когда людей сортируют по какому-либо признаку.

– Ну, вот! Получается, вы оба хорошие, одна я плохая! – по-детски надула губы Светлана. – Как знаете, а я с детства ненавижу пролетариев, так называемую рабочую косточку. От них несет тухлятиной!..

Он ушел уже ближе к полуночи. Несколько раз порывался, но Светлана его не отпускала. «Я соскучилась», – шептала на ухо Геннадию и сильно сжимала кисть его руки под столом. Он только не понимал, почему она раньше не скучала, до приезда мамы. Или семейное благополучие матери так подстегнуло ее, призвало действовать?

Он боялся, что выглядит в глазах Татьяны Витальевны докучливым, засидевшимся гостем, однако на прощание она протянула ему свою белую, холеную – будто не было двадцати лет малярки! – руку для поцелуя.

– Приезжайте к нам зимой со Светланочкой. У нас будет лето. Луис очень обрадуется, он любит гостей.

Когда за ним закрылись двери, она сказала дочери:

– Я тебя понимаю. Такие на дороге не валяются. Но, Святая дева Мария, у него трое детей!

– Мама, прекрати, и без тебя тошно!..

Высвеченные фонарями островки деревьев поражали ядовито-зеленым оттенком. Ветер усиливался. По асфальту метались, как щупальца кальмара, тени от ветвей.

Геннадий прибавил шаг, чтобы поскорей пересечь этот зачумленный двор, выйти к Ботаническому саду и поймать там какую-нибудь машину, чтобы вернуться на проспект Мира, к заждавшемуся оболтусу, который наверняка уже видит не первый сон.

У ворот Ботанического сада стояла белая «Волга», а рядом, в тени деревьев, курил человек высокого роста. Балуев решил обойти машину по другой стороне улицы, белые «Волги» с недавних пор стали для него плохой приметой. Не успел он сделать и пяти шагов, как из подворотни вынырнул «мерседес» и перекрыл ему путь.

– Ай-ай-ай, Геннадий Сергеевич, что у вас за привычка пренебрегать личным транспортом? – услышал он у себя за спиной.

Обернулся. Долговязый, что дымил на воротах Ботанического сада, был в трех шагах от него. Хлопнули дверцы «мерседеса». Двое здоровенных амбалов вышли на тротуар. Один, скрестив руки на груди, подпер своей шварценеггерской спиной стену ближайшего дома, другой в развязной позе уселся на бампер автомобиля.

Балуев заметил на голове у долговязого марлевую повязку и усмехнулся:

– Мне кажется, вы не долечились…

Третью ночь Светлана спала в гостиной на диванчике. Место, едва ли приспособленное для приятных сновидений, сегодня было просто невыносимо. Душила непонятная тревога. Пугал утренний разговор с Криворотым. С подобными типами нельзя откровенничать. И тысячу раз прав Геннадий, что не идет с ним на сближение. Добром это никогда не кончится.

Она встала, прошлась несколько раз по комнате. Решила подняться в спальню к матери. Там горел ночник.

Мама читала Хименеса. Гость оставил неизгладимое впечатление. Маме тоже не спится.

– Ма, я побуду с тобой?

Прямо как в детстве, когда ждала ее со второй смены и не ложилась спать, пока не наговорится.

Татьяна Витальевна отложила книгу и внимательно посмотрела на дочь.

– Может, расскажешь мне что-нибудь из своей жизни? Я ведь вижу, много скрываешь от меня.

Светлана присела на край кровати, виновато понурив голову, и пролепетала:

– Мне есть у кого учиться по этой части. По-моему, я уже вполне взрослая, ма, чтобы отвечать за свои поступки, не прибегая к чьим-то советам.

– Конечно-конечно, – вздохнула мать, – ты всегда была самостоятельной девочкой.

– Настолько самостоятельной, что твой отъезд вышиб у меня почву из-под ног и я наделала много глупостей. Твое счастье вскружило мне голову, и я любой ценой хотела быть счастлива. Нельзя сказать, что я не преуспела на этом пути. У меня появились деньги, я купила квартиру, машину. Ты об этом и мечтать не могла в своей малярке. Я же добилась всего очень быстро, за два-три года. Не могу сказать, что моя работа мне не доставляет радости. Доставляет, и я не капризничаю, как Балуев, которому все опостылело. Я не очень верю ему. Это поза. Наконец, я жила с любимым человеком и при этом была свободна. Что еще нужно женщине для полного счастья? Но я даже не попробовала его на вкус!

Света крепко сжала кулаки – признак сдерживания слез.

Мать обняла ее за плечи. Прижала к груди. Слезы хлынули сами собой, так естественно и так нелепо.

– А Дима Стародубцев, наверно, был связан с мафией? – предположила Татьяна Витальевна.

– Наверно, – с долей сомнения в голосе произнесла Света и уткнулась лицом в материнские колени…

Долговязый протянул свое удостоверение.

– Следователь Беспалый, – признался он.

– Мне наплевать, кто вы, – презрительно бросил Геннадий, даже не взглянув на документ.

– Дело ваше, – пожал плечами тот, – но вам все равно придется поехать с нами.

– И не подумаю, – хмыкнул Балуев, несмотря на то, что амбалы начали потихоньку приближаться к не-му.

– Не советую вам упрямиться, Геннадий Сергеевич. Я знаю, что вы располагаете ценными сведениями по интересующему меня делу, и хочу только, чтобы вы поделились ими со мной. – Пал Палыч доброжелательно улыбался, но Геннадий испытывал огромное желание плюнуть ему в лицо.

Амбалы между тем приблизились вплотную.

– По-моему, вы злоупотребляете своими ничтожными полномочиями, – бросил Балуев следователю и полез во внутренний карман пиджака за сигаретами.

В ту же секунду амбалы набросились на него, скрутили ему руки и обшарили с ног до головы.

– Это вам дорого будет стоить, ребята, – спокойным голосом заметил Геннадий. – Вы плохо себе представляете последствия, – обратился он к Беспалому. – У вас возникнут серьезные проблемы.

– У него ничего нет, – констатировал один из парней, надевая на Балуева наручники.

– На чем предпочитаете ехать, Геннадий Сергеевич? – расшаркался перед ним заметно заволновавшийся следователь. – На «Волге» или «мерседесе»?

– На автобусе. За вашим катафалком. Амбалы прыснули, и вовсе не к месту, какпоказалось Беспалому…

Татьяна Витальевна долго не отходила от окна. Ее не привлекали звезды на прояснившемся небе и фонари с ядовитыми островками высвеченной зелени. Она должна была собраться с мыслями, и поэтому перед ней стоял лишь черный квадрат в белой раме. Светлана пересела в кресло и занялась маникюром. Это занятие успокаивало нервы.

– Как ты могла в это влипнуть? – застонала мать. – Ведь там кругом уголовники!

– Мам, давай без истерик… Это такое же обычное дело, как твой завод.

Ты ведь противница кастовости. Лелеешь своих пролетариев, а я – уголовников. В чем разница?

– Во всем! Пролетарии – честные трудяги, а у этих – жизнь задарма!

Неужели и это тебе надо объяснять?

– Сейчас любая жизнь – задарма! И пролетарии твои не ангелы небесные!

Суть только в том, кто больше грешит.

– Святые угодники! У тебя же – мозги набекрень!

– Пока ты грелась на чилийском солнышке, у нас тут все вывернулось наизнанку. – Светлана Васильевна без дрожи в руках водила кисточкой с бесцветным лаком по закругленным ноготкам. – И потом, чем я лучше этих несчастных? Мой папаша тоже где-нибудь среди них отирается!

– Дура! – закричала мать и затряслась всем телом. Светлана уже и сама поняла, что хватила через край. Это был удар ниже пояса, и Татьяна Витальевна, схватившись обеими руками за живот, будто у нее начались схватки, повалилась на кровать с громкими рыданиями.

– Мамочка, прости! Прости, ради Бога! Что я наделала, дура! – Света сгребла мать в охапку и покрыла поцелуями ее мокрое от слез лицо. – Я – дура, дура, набитая дура…

…Всю дорогу ему не давала покоя одна-единственная мысль. Он так и не позвонил Мишкольцу, и если этот спектакль с наручниками затянется, то Володя попадет в тяжелое положение и еще не получит важной информации. К тому же Балуев плохо себе представлял, что на этот раз задумал Пит, почему действует так нагло и решительно. Ему бы нацепить наручники на Поликарпа! Неужели значок «Андромахи» не сработал? Может, Анхелика выдала его? Ее мужу наверняка сообщили про их тайное свидание. Тогда все пропало. Пит всегда сговорится с Поликарпом, и в этом случае невозможно будет доказать свою непричастность к убийству в магазине «Игрушки».

В здании с колоннами, несмотря на поздний час, горели все окна. «Меня тут явно ждут!» – подумал Геннадий, когда один из амбалов чуть ли не на руках вынес его из машины.

Долговязый молчал, пока весь эскорт поднимался по лестнице, но перед дверью в кабинет Пита шепнул на ухо Геннадию:

– Не осложняйте ситуацию, и я помогу вам выбраться.

У Балуева не было времени достойно ответить ему, потому что следователь открыл дверь и подтолкнул его в спину.

– Что это значит? – подпрыгнул в своем кресле хозяин, выпучив то, что не рекомендовалось выпучивать, – свои водянистые глазки. – Что ты придумал, мусор поганый?! Ты бы еще в кандалы заковал моего гостя!

– Не очень-то он стремился к вам в гости! – снимая наручники, проворчал Беспалый.

– Пшел вон, ментовское отродье!

Выходя из кабинета. Пал Палыч подмигнул Балуеву, как бы напоминая: «Мы договорились», – но пленник отвернулся, что означало: «Я не нуждаюсь в помощи».

– Присаживайся, Гена, – указал ему на кресло Пит, когда они остались вдвоем. Балуев сел и похлопал в ладоши.

– Браво, Петя! Поликарп не зря старался, ты перенял у него лучшее. Он поставил бы тебе сегодня «отлично» за актерское мастерство. Впрочем, он, наверно, спрятался у тебя в шкафу, следит за нами и оценивает.

– Прекрати, – нахмурился Криворотый, – не надо так со мной разговаривать. Насчет наручников не было никакого уговора, а поговорить нам с тобой необходимо, и как можно скорей. Что касается Поликарпа, то он у меня вот где сидит! – Он провел ребром ладони по горлу.

– Все, что я хотел сказать, тебе уже передали. А то, чего я говорить не хочу, ты меня сказать не заставишь, даже если снова оденешь наручники.

– Дались тебе эти наручники! – в сердцах воскликнул Криворотый. – В данном случае наши интересы совпадают. Ты не можешь этого не признать. Поликарп охотится за твоим человеком, но ему мешает некая девица. Кроме всего прочего, она похищает твоего человека. Мне нужна эта девица. Тебе необходимо до конца недели вернуть своего человека, чтобы он уплатил Поликарпу долг. Как видишь, мы можем соединить наши усилия.

Речь Пита повергла Балуева в смятение. Об исчезновении Федора не знала даже Светлана.

– Но в первую очередь я хотел бы узнать, – продолжал Криворотый, – как у тебя в руках оказался график с Рабкоровской?

– Нет, погоди, – сделал отрицательный жест Балуев, – сначала ты скажи, откуда тебе известно о похищении моего человека.

– Федора? – усмехнулся Пит. – Видишь, я даже знаю, как его зовут. Нет ничего проще. Гена. Мои ребята хорошо поговорили с твоим шофером.

– Где они его отыскали?

– На проспекте Мира.

– Конечно, случайно наткнулись, – с иронией в голосе добавил Геннадий.

– Ну, зачем так? Они пасли твою машину весь день. И то, как ты маневрировал вокруг собственного магазина, меня просто привело в восторг! – Криворотый закурил и спросил еще более настойчивым тоном:

–Теперь я могу рассчитывать на какую-нибудь информацию?

Геннадий Сергеевич провел ладонью по лицу. Ему необходимо было переварить полученное сообщение, прежде чем обронить хоть слово. И тут ему пришел на помощь телефон.

– Я занят! закричал в трубку Пит, но тут же осекся и переспросил более вкрадчивым голосом:

– Кто? – Выслушав ответ, приказал секретарше:

– Не вешайте трубку! Я переговорю из приемной.

Геннадий чувствовал, что в этот момент происходит что-то очень важное, но показывать врагу свой интерес – последнее дело.

– Придется мне тебя покинуть на минутку, – сообщил тот, ц Балуев заметил, каким озабоченным стало его лицо.

Криворотый действительно вернулся через минуту, не вернулся, а вбежал в кабинет.

– Мне надо срочно уехать! – бросил он на ходу. – Чувствуй себя как дома. Глупостей делать не советую. Тебе отсюда не выйти. Захочешь поесть, обратись к секретарше. Она тут, за дверью. Можешь заказать себе роскошный ужин из ресторана. Все за наш счет. Ты – гость! Запомни это! Можешь поспать на моем диване. Можешь, наконец, трахнуть секретаршу, разрешаю. Она хоть баба и не первой свежести, но порезвиться с ней можно! Все. Пока. – Он хлопнул дверью.

Геннадий тут же бросился к окну. Пит дал последние наставления охране и отправился в неведомый путь на белой «Волге». Еще несколько минут ушло у Геннадия Сергеевича на изучение рыбок в аквариуме, а потом в голове созрел дерзкий план. А не позвонить ли Миш-кольцу прямо из кабинета Криворотого? Он ведь гость, в конце концов. На этом так настаивал Пит. Значит, и международный звонок будет за его счет.

– Кофе не желаете? – промяукал за спиной чей-то голос. Геннадий вздрогнул от неожиданности. Он не слышал, как она подкралась сзади. Обычно секретарши стучат каблуками, а эта ненормальная расхаживает в кроссовках. Да еще нацепила бриджи на свой толстый зад! Как Петя только терпит ее?

– Заварите покрепче и с лимоном, – распорядился Балуев.

Ему же предложили быть как дома. Правда, у себя в офисе он всегда говорит Ниночке «пожалуйста». Эта толстая мымра в бриджах и кроссовках обойдется!

Она одарила его живописной улыбкой из-под очков и удалилась, подчеркнуто виляя задом.

«Если я позвоню Мишкольцу, – подумал Гена, – она обязательно подслушает».

Они сидели на кухне и глушили стаканами водку. Во всем Санином доме только кухня с тяжелым запахом спиртного и дешевого табака (Серафимыч принципиально курил «Беломор») была ярко освещена.

Но никто из них – ни Шаталин, ни Серафимыч – никак не мог опьянеть. То ли закуски оказалось предостаточно, то ли нервы не давали расслабиться.

Сначала пили молча, но оба понимали, за кого пьют. Потом Саня по-глупому выставился, видно, чтобы начать разговор:

– Как поживает Зоя Степановна?

– Не поживает, Санек. Уже не поживает. Опять замолчали. Выпили.

– Ты, я вижу, здорово обустроился, – начал, в свою очередь, Иван Серафимыч. – Часовенка, что напротив, на твои деньги возводится?

– Как вы догадались?

– Я всегда, Саня, догадливым был. Всегда был. О таком соображение имел, о чем никто и не ведал.

– Я, Иван Серафимыч, ее давно задумал. Решил, как жильем себя обеспечу, так рядом часовенку выстрою. До этого все по общежитиям мытарился да комнаты снимал. Я ведь сам из деревенских.

– Помню, Саня. Все помню. Как ты в первый раз к нам с Людмилой пришел – помню. Застенчивый такой был, скромный… Мне ты, кстати, сразу не понравился, не обессудь. А вот Зое Степановне приглянулся. Баба – ДУра! Что она понимает? На что в первую очередь внимание обращает? Мужик здоровый – это еще не значит, что в поле пахать будет. Вон их сколько, здоровых дармоедов, у тебя под окном! Заставь-ка их пахать – они тебя на смех подымут! А лицом мужик вышел так на что ему эта смазливость? Он же не девица. Правда, сейчас и таких развелось сколько угодно. Что еще в тебе она приметила? Тихий, скромный ты был.

Так в тихом омуте, известно, кто водится…

Саня только кивал в ответ, как бы соглашаясь сразу и с мнением Зои Степановны и с осуждениями Ивана Серафимыча.

– А на что смотреть надо было? – поинтересовался Шаталин, когда тот замолчал.

– Вот здесь должно быть! – Серафимыч ударил себя кулаком в грудь. – Понял? И еще здесь, – постучал он себя по лбу. Его бас то ли от выпитой водки, то ли от нервного напряжения превратился в хрип.

– Но туда ведь не заглянешь, – возразил Саня.

– Правильно мыслишь, Санек. Правильно. Отсюда и беда.

– А может, не только отсюда? – снова возразил ХОЗЯИН.

– На что намекаешь? – Серафимыч поднял тяжелую голову и уставился мутным взором в Санин подбородок. – На Людочку, на кровинушку мою намекаешь? А какие ты на нее права имел? Никаких! Она тебе женой не была ни перед людьми, ни перед Богом! Она имела полное право влюбиться, а влюбившись, выйти замуж без твоего на то согласия! Я отец, а не ты! Понял? Ты – дерьмо собачье! И все! Вот так мы и порешили на своем семейном кругу.