Текст книги "Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв."
Автор книги: Анатолий Тарас
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Вслед за этими казнями Иоанн приказал предать полному разгрому все местности вокруг города, причем уничтожалось не только имущество, но также и домашний скот».
НечволодовА. Сказания о русской земле. Книга 4, с. 148—150
Опричники бросали людей в реку Волхов связанными, при этом малых детей они привязывали к матерям (несмотря на суровую зиму, Волхов в черте города не замерз). Дознание «об измене» велось пытками. Избивали не только подозреваемых, но и членов их семей. Опричники допрашивали архиепископских бояр, служилых людей, детей боярских, купцов. Погибли около 200 бояр и детей боярских, большое количество людей низших сословий.
Затем опричники разграбили все монастыри (новгородская летопись сообщает о 27 монастырях, в которых они по приказу царя не только ограбили казну и кельи, но также сожгли запасы хлеба, зарезали всех лошадей и домашнюю скотину), разгромили посад. Горожан, пытавшихся защитить свои семьи и имущество, убивали на месте. Нищих по приказу царя выгнали в мороз за ворота города, где они замерзли. Были казнены не менее 500 пленных литвинов и ссыльных жителей Полоцка.
Точное число жертв новгородского погрома не установлено. Согласно Таубе и Крузе, в городе и ближайших Окрестностях были убиты до 27 тысяч человек. Шлихтинг сообщает о казни 2770 знатных новгородцев и «полном истреблении» черни. Исследователь новгородской демографии А.Г Ильинский определял общее число жертв погрома, включая замерзших и погибших от голода, в 40 тысяч человек. Но в любом случае, сохранившиеся документы рисуют ужасающую картину почти полного разгрома города. Так, из 1805 тягловых дворов (т.е. плативших
налоги) на Софийской стороне уцелели только 94 (5,2%)! Примерно такая же картина наблюдалась и на торговой стороне.102
Бойня продолжалась без каких-либо перерывов 6 недель подряд, до 13 февраля. Затем Иван объявил немногим оставшимся вживых новгородцам, что «прощает» их и отбыл в Псков – творить там расправу.
Псковичи не сомневались, что их, как и новгородцев, тоже ждет мученическая смерть. Тем не менее, как и в 1510 году, когда Василий III, отец Ивана, отнял у них независимость, они даже не думали сопротивляться. Напротив, по совету своего наместника, князя Токмакова, они встретили въезжавшего в город царя-душегуба хлебом и солью, причем перед каждым домом стояли на коленях все его жильцы, включая малыхдетей. Столь рабская покорность очень понравилась Ивану и несколько смягчила его кровожадность.
Но все же горожан спасло не раболепие перед царем, а предсказание знаменитого местного юродивого Николы Салоса. Якобы он предложил Ивану, посетившему его вскоре после прибытия, кусок сырого мяса со словами «на, сьешь, ты же питаешься мясом человеческим». Затем Салос пообещал Ивану великие несчастья, рели тот не пощадит жителей. В псковской летописи сказано, что блаженный поучал царя Ивана «много ужасными словесы еже преста-ти от велия кровопролития и недерзнути еже грабити святыя Божия церкви». Иван, не послушав юродивого, велел снять колокола с Тротоицкого собора. В тот же час издох лучший его конь. На суеверного трусливого царя это произвело сильное впечатление.103 Он ограничился тем, что приказал – помимо городских церквей и монастырей – отобрать деньги и ценности у «лутших жителей», после чего немедленно удалился в Москву.
В Пскове 20 февраля были казнены игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий и старец того же монастыря Вассиан Муромцев, а также Афанасий Ежов, «солотинский (или солотчинс-кий) архимандрит». Поминальные синодики самого Ивана ГУупо-минают 85 человек дворян, приказных и других лиц, казненных в Пскове. Тем не менее, псковичам неслыханно повезло. Их только ограбили. Убийство менее чем сотни жителей города и монахов не идет ни в какое сравнение с массовой бойней в Твери, Торжке и Новгороде.
Вот как описывал разгром Новгорода и Пскова Генрих Штаден:
«Ни в городе /Новгороде/, нив монастырях ничего не должно было оставаться; все, что воинские люди не могли увезти с собой, то кидалось в воду или сжигалось. Если кто-нибудь из земских пытался вытащить что-либо из воды, того вешали. ,
(Таубе и Крузе так писали об уничтожении имущества и товаров новгородцев: «Грубые товары, как воск, лен, сало, меха и другие велел он сжечь и бросить в воду. Шелк, бархат, и другие товары были бесплатно розданы палачам»)
Затем были казнены все пленные иноземцы; большую часть их составляли поляки с женами и детьми /Штаден имел в виду литвинов, взятых в плен на территории ВКЛ и высланных из Полоцка – А.Т./ и тех русских, которые поженились на чужой стороне.
Были снесены все высокие'постройки: было иссечено все красивое: ворота, лестницы, окна. Опричники увели также несколько тысяч посадских девушек...
Великий князь отправился затем дальше во Псков и там начал действовать также. К Нарве и ко шведской границе – к Ладожскому озеру – он отправил начальных и воинских людей и приказал забирать у русских и уничтожать все их имущество: и многое было брошено в воду, а многое сожжено. В эту пору было убито столько тысяч духовных и мирян, что никогда ни о чем подобном и не слыхивали на Руси. Велкий князь отдал половину города на грабеж».
Штаден Г. Записки немца-опричника. М., 2002, с. 49
Современный российский историк Скрынников, опираясь на свидетельства псковских летописцев, а также на документы московских приказов, отметил:
«Опричная казна наложила руку на сокровища псковских монастырей. Местные монахи были ограбены до нитки. У них отняли не только деньги, но также иконы и кресты, драгоценную церковную утварь и книги. Опричники сняли с соборов и увезли в Слободу колокола».
СкрынниковР. Г. Царство террора. М., 1992, с. 375
Давая оценку описанным выше злодеяниям, Скрынников пишет:
«В истории кровавых «подвигов» опричнины новгородский погром стал самым отвратительным эпизодом. Бессмысленные и жестокие ибиения ни в чем не повинного новгородского населения навсегда вделали самое понятие опричнины синонимом произвола и беззакония.
Приведенные факты позволяют опровергнуть точку зрения, согласно которой новгородский разгром был связан с объективной необходимостью ликвидации феодальной раздробленности в Новгороде.
Подлинными «героями» грандиозного политического процесса, известного под названием новгородского изменного дела, были выходцы из старомосковской знати (Данилов, Волынский, Бутурлин), новгородские
помещики, приказные люди. Они принадлежали к тем социальным слоям и группам, считать которых носителями традиций раздробленности не
представляется возможным».
СкрынниковР.Г. Царство террора. М., 1992, с. 376
Что касается подлинных причин жуткого карательного похода царя Ивана против своих подданных, то об этом Скрынников говорит следующее:
«Одной из пружин новгородского «дела» были корыстные расчеты опричной казны. Непрекращавшаяся война, содержание опричного корпуса и дорогостоящее опричное строительство требовали от правительства чрезвычайных расходов. Между тем государственная казна была пуста. Податные поступления упали во много раз из-за неурожая и голода, поразившего страну в конце 60-х гг. Испытывая сильную финансовую нужду, правительство все чаще обращало свои взоры в сторону обладателя самых крупных денежных богатств – церкви.
Опричнина не осмелилась использовать низложение Ф. Колычева /митрополита московского/для секуляризации богатств митрополичьего дома. Но суд над митрополитом нанес сильнейший удар по престижу и влиянию церкви. Этим обстоятельством и воспользовалось опричное руководство, решившее наложить руку на ее богатства. Сфабрикованное в опричнине новгородское «изменное» дело послужило удобным предлогом для ограбления новгородско-псковского архиепископства.
Секуляризация монастырских и церковных сокровищ явилась едва ли не главным содержанием опричного похода на Тверь, Новгород и Псков. «Государев разгром» надолго подорвал влияние и могущество крупнейшей в стране новгородско-псковской епархии. После низложения митрополита Филиппа и суда над архиепископом Пименом русская церковь надолго лишилась того влияния, которым она пользовалась ранее.
Благодаря секуляризации сокровищ новгородской церкви, а также ограбления посадского населения Твери, Новгорода и Пскова опричное правительство смогла разрешить свои финансовые затруднения и получить средства для продолжения дорогостоящих затей».
Скрынников Р.Г. Царство террора. М., 1992, с. 378—379
Общий итог посягательств на Новгород московских государей Ивана III, В асилия III, Ивана IVмы подведем тоже словами Руслана Скрынникова:
«Новгород был древнейшим русским городом. Он избежал упадка в период раздробленности и не был разгромлен татарами во время Батыева нашествия. Его самобытная политическая культура, имевшая неоспоримое превосходство над московской, была раз и навсегда уничтожена жестоким «присоединением» к Москве. Сто лет московского владычества превратили цветущий край в огромный пустырь».
ПЕРЕМИРИЕ МОСКВЫ С ЛИТВОЙ (1570 г.)
Ресурсы Московского государств за десять лет войны истощились. Поэтому Ивану Васильевичу, несмотря на все его безумства, пришлось пойти на перемирие с Литвой. В конце декабря 1569 года, по приглашению царя, в Москву прибыли послы Речи Посполитой, полякЯн Карташинский (или Кротошевский) и литвин Николай Тавлош (минский каштелян).
Стороны опять спорили о Полоцке и опять не пришли к согласию. Дело дошло до того, что царь, в нарушение этикета, лично встретился с послами. Но лишь для того, чтобы в весьма длинной речи рассказать им по порядку историю отношений между Москвой и Литвой и сделать вывод, что в войне виноват не он, а Сигиз-мунд II Август.
Как бы там ни было, шведская угроза вынудила Ивана IV стать более сговорчивым. 22 июня 1570 года в Москве было подписано соглашение сроком натри года. По его условиям за сторонами остались те земли, которые они контролировали в тот момент. Литва потеряла Полоцк и земли к северу от него, а также Озерище (Езерище) и Усвят (Усвяты) в Витебской земле.
Для присутствия на ратификации договора в Вильно царь направил двух послов, князей Канбарова и Мещерского. Послам была выдана секретная инструкция, что делать в случае смерти короля:
«Если король умрет и на его место посадят государя из иного государства, то с ним перемирия не подтверждать, а требовать, чтоб он отправил послов в Москву. А если на королевство сядет кто-нибудь из панов радных, то послам на двор не ездить. А если силою заставят ехать и велят быть на посольстве, то послам, вошедши в избу, – сесть, а поклона и посольства не править, сказать: «это наш брат: к такому мы не присланы; государю нашему с холопом, с нашим братом, не приходится через нас, великих послов, ссылаться».
СОЗДАНИЕ ЛИВОНСКОГО КОРОЛЕВСТВА И ОСАДА РЕВЕЛЯ (1570 г.)
Стремясь заручиться нейтралитетом Дании и поддержкой хотя бы части ливонского дворянства в войне против Швеции, Иван решил создать в Ливонии марионеточное королевство. Он не сам додумался до такой идеи. Ее подсказали двое пленных
ливонских дворян – Иоганн Таубе и Эккерт (или Эйлерт) Крузе, вошедшие к нему в доверие.*
Сначала выбор Ивана пал на бывшего ливонского магистра Фюрстенберга. В 1567 году он велел доставить к себе этого старика из Любимова и сказал ему:
«Мы хотим пожаловать тебя и опять посадить тебя в Лифляндии. Только ты должен свято обещать и скрепить присягой, что ты завладеешь и всем остальным: Ревелем, Ригой и Финляндией, всем, что принадлежало твоей бывшей державе. После тебя в нашей прародительской вотчине, простирающейся до Балтийского поморья, будет править молодой магистр Кетлер».
Фюрстенберг сказал в ответ великому князю: «Того я не слыхал и не ведал, что Лифляндия до морского берега Остзеи твоя прародительская вотчина». Однако великий князь возразил:
«Но ты же видел огонь и меч, убийства и казни, как пленниками были уведены из Лифляндии и ты, и другие. Так теперь держи ответ: что же ты хочешь делать?
Вильгельм Фюрстенберг отвечал: «Я приносил присягу римскому императору: на этом я готов и жить, и умереть». Великий князь разгневался на это, и Вильгельм Фюрстенберг был отослан обратно в Любимов».
Штаден Г. Записки немца-опричника, М2002, с. 46.
Вскоре он умер. Тогда Таубе и Крузе в 1569 году предложили кандидатуру Готхарда Кетлера, ставшего герцогом Курляцдским. Иван послал своих советчиков в Дерпт, откуда они сделали предложение Кетлеру, но получили отказ.
Зато владелец острова Эзель датский герцог Магнус, родной брат датского короля, принял предложение царя Ивана стать его вассалом и в мае 1570 года, после прибытия в Москву, его провозгласили как «короля Ливонского Арцимагнуса Крестьяновиса». Вдобавок царь обещал женить его на своей двоюродной племяннице Евфимии, дочери казненного им в октябре предыдущего года князя Владимира Андреевича Стари цкого и дать ей в приданое пять бочек золота.
Московское правительство обязалось предоставить новому государству военную и материальную помощь, чтобы оно смогло расширить свою территорию за счет шведских и литовских владений в Ливонии. Был подписан договор между Иваном и Магнусом, содержавший ряд любопытных положений.
* И. Таубе (1525—1583) раньше был печатником дерптского епископа. Попал в плен при взятии Дерпта в 1558 г. С 1563 г. стал советником царя по делам Ливонии. Э. Крузе, бывший советник магистрата Дерпта, попал в плен в битве при Эрмесе в 1560 г. С 1565 г. оба немца были зачислены в опричники. В 1571 г. они вместе убежали в Литву, к королю Стефану Баторию.
Так, он предусматривал, что жители всех городов в королевстве сохранят свои традиционные права, в том числе право свободного исповедания лютеранства. Ливонские купцы получат право беспошлинной торговли во всем Московском государстве. Ливония, в свою очередь, будет обеспечивать свободный проезд через ее земли в Москву купцов, военных и технических специалистов из стран Западной Европы. Ливонский король взял обязательство выставлять в походы трехтысячное войско, состоящее поровну из конницы и пехоты. Для завоевания тех городов, которые не сдадутся Магнусу добровольно, Иван пошлет на помощь ему войска, которыми он будет командовать совместно с московскими воеводами. Вот как описывал эту историю Карамзин:
«Магнус сам поехал к Царю.'в Дерпте узнал он о судьбе Новгорода: остановился, медлил и думал вернуться с пути от ужаса. Но честолюбие одержало верх: он приехал в Москву с великой пышности», на двухстах конях, с множеством слуг и чиновников; был принят с особенною благосклонностям), угощаем пирами. Через несколько дней совершилось важное дело: Царь назвал Магнуса королем Ливонии, а Магнус царя своим верховным владыкой и отцом, был удостоен чести жениться на его племяннице Евфи-мии, дочери несчастного князя Владимира Андреевича /Старицкого/. Брак отложили до благоприятнейшего времени...
Магнус вступил в Ливонию, объявляя жителям свое королевство, милость Иоаннову, соединение всех земель Орденских, начало тишины и благоденствия. Таубе и Крузе, уполномоченные царем, торжественно ручались за его искренность и добрую волю; говорили и писали, что Ливония останется державою свободною, платя только легкую дань государю Московскому; что все наши чиновники выедут оттуда; что одни немцы именем короля и закона будут управлять землею. Многие верили и радовались, но недолго. Магнус, жертва честолюбия илегковерия, сделался виновником новых бедствий для несчастной Ливонии».
Магнус рьяно взялся за расширение своего королевства. Поскольку с Литвой существовало перемирие, его пятитысячное войско, состоявшее из датчан, пришлых и местных немцев, вместе с московскими полками (еще 20 тысяч человк) устремилось в шведскую часть Эстляндии. Главной целью похода явился крупнейший приморский город Ревель (ныне Таллин). 23 августа 1570 года датско-немецко-московские войска во главе с Магнусом подошли к ревельской крепости. Но на призыв сдаться горожане, принявшие подданство Швеции, дали достойный ответ:
«Граждане ответили ему, что они знают коварство Иоанна; что тиран своего народа не может быть благотворителем чужого; что неопытный юный Магнус имеет советников злонамеренных или безрассудных; что
ему готовится в России участь князя Михаила Глинского, но что Ревель не хочет уподобиться Смоленску». (Карамзин)
Печать с
портретом короля Магнуса.
Из книги В. Кене «Монеты и медали герцога Магнуса Гольштейнского, епископа острова Эзеля»
Та к началась осада Ревеля и война со Швецией. Магнус приказал соорудить напротив крепостных ворот деревянные башни, с которых пушки вели обстрел города. Однако бомбардировка калеными ядрами и гранатами не принесла успеха.
Осажденные не только оборонялись, но и совершали смелые вылазки, разрушая осадные сооружения. Численность войск была недостаточна для осады крупного города с мощными фортификационными сооружениями, а болезни еще больше сокращали их количество и подрывали моральный дух.
Иван и Магнус думали, что датский король Фредерик II поддержит своего брата и заблокирует Ревель с моря. Увы, его корабли так
и не появились.
Тем не менее, московские воеводы (Яковлев, Лыков, Кропоткин) решили не снимать осаду. Они надеялись добиться успеха зимой, когда море покроется льдом и шведский флот прекратит доставку в город провианта и подкреплений.
Не предпринимая активных действий против крепости, войска союзников занимались грабежом и разрушением окрестных селений. Только в феврале они отправили в Москву 2000 саней с награбленным добром. Безудержным грабежом и насилием они восстановили против себя местных крестьян, поначалу поддерживавших московитов. Между тем шведский флот успел до холодов хорошо обеспечить ревельцев продовольствием и порохом, поэтому те без особой нужды переносили осаду.
Напротив, среди осаждавших в тяжелых условиях зимнего полевого лагеря быстро усиливалось недовольство. Магнус пришел в отчаяние; обвинил во всех неудачах Таубе и Крузе; не знал, что делать и наконец послал своего духовника Шраффера снова убеждать ревельцев сдаться ему. Этот пастор рассказывал горожанам разные сказки, но они быстро отправили его назад.
И вот 16 марта 1571 года, после 30 недель безуспешной осады, Магнус сжег лагерь и ушел со своими немцами в Оберхален. Московское войско отступило в восточную Ливонию.
Расстроеный неудачей, опасаясь гнева Иваца Васильевича, Магнус поспешил вернуться на Эзель. Однако Иван, не имевший в Ливонии других пособников такого ранга, сообщил ему, что «не изволит гневаться» за провал кампании. Он вызвал его в Москву, чтобы обвенчать со своей племянницей. Правда, Евфимия Ста-рицкая к тому времени успела скончаться, но царь тут же заменил ее младшей сестрой Марией. Магнус приехал и в начале 1573 года обвенчался с невестой (свадьба состоялась позже, так как невесте в это время еще не исполнилось 10 лет).
Тогда же Крузе и Таубе, авторы идеи о создании марионеточного государства, из боязни, что царь казнит их за неудачу под Ревелем, сбежали в Речь Посполитую. Перед бегством они попытались склонить жителей Дерпта к восстанию против оккупантов. В изложении Карамзина эта история выглядит так:
«Способ казался легким: они могли располагать дружиною немецких воинов, которые, служа царю за деньги, не усомнились изменить ему. Знатные жители Дерптские, быв долго пленниками в России, более других ливонцев ненавидели ее господство: следственно можно было надеяться на их ревностное содействие. С сею мыслию заговорщики вломились в город; умертвили стражу; звали к себе друзей, братьев; кричали, что настал час свободы и мести. Но изумленные граждане остались только зрителями: никто не пристал к изменникам, с коими россияне в несколько минут уп-' равились: одних изрубили, других выгнали, и, считая жителей предателями, в остервенении умертвили многих невинных».
СОЖЖЕНИЕ МОСКВЫ ДЕВЛЕТ ГИРЕЕМ (май 1571 г.)
Весной 1571 года крымский хан Девлет Гирей (царствовал в 1551 – 1577 гг.) начал новый поход на Московскую Русь. Когда вести о подготовке похода достигли Москвы, на берега Оки, к Туле и Серпухову, где обычно ставили заслоны против*татарского войска, были посланы две группы войск. Первая – земская (5 полков), под командованием первого боярина земщины князя ИД. Вельского; вторая – опричная (3 полка).
Но перебежчик, боярский сын Кудеяр Тишенков, желавший отомстить царю Ивану за казнь отца, указал ханской коннице броды, не защищенные московитами. Конница Девлет-Гирея быстро форсировала Оку, обойдя заслон с западной стороны, и
двинулась к Москве. Под Серпуховым она вдребезги разбила опричный полк воеводы Я. Волынского. Узнав об этом, Иван IV немедленно сбежал со своей личной охраной (Стремянным полком) на север.
Тем временем воеводы земского и опричного войска успели отойти от Оки к Москве и заняли оборону. Начались небольшие стычки между противниками. В одной из них князь Вельский был ранен.
Однако татары не стали штурмовать позиции московитов. Вместо этого 24 мая они подожгли предместья зажигательными стрелами. Татары надеялись, что пожар облегчит им захват и ограбление города. Но было очень жарко, сухо и ветрено. Огонь быстро охватил весь посад, затем Китай-город и Кремль, взорвались пороховые погреба в Кремлевской стене и в стене Китай-города.
Пожар был столь страшен, что за 3—4 часа уничтожил весь город, уцелел только каменный кремль. Сгорели также скирды необмолоченного хлеба в окрестных полях.
Большинство жителей города сгорело в огне или погибло от дыма (например, князь Иван Дмитриевич Вельский, его жена и дети задохнулись в каменном погребе на своем дворе, где спрятались от пожара). Как пишет Генрих Штаден, очевидец пожара, «в дыму задохлось много татар, которые грабили монастыри и церкви вне Кремля». Люди пытались бежать, но во всех городских воротах и на мостах происходила страшная давка и смертоубийство. ,
Так, князя Никиту Петровича Шуйского зарезали, когда он пробивался через толпу по Живому мосту из Кремля в Замоскворечье.
Находившаяся в городе армия понесла огромные потери. Боеспособность сохранил всего лишь один полк князя М.И. Воротынского, стоявший на Таганском лугу и отбивавший атаки татар.
Татары, оставив горящую Москву, пошли разорять южные уезды. Они опустошили Рязанское княжество. Москва же выгорела полностью. По свидетельству очевидцев-немцев, приведенному в книге Таубе и Крузе, в ней «не осталось ничего деревянного, даже шеста или столба, к которому можно было бы привязать лошадь». Пепелища были завалены грудами обугленных трупов.
Когда царь Иван вернулся в свою исчезнувшую столицу, он приказал стрельцам и другим «служилым людям» сбросить тела погибших в Москва-реку. Трупы завалили ее от берега до берега по всему городу и на несколько верст ниже города по течению, так что река вышла из берегов! Вполне закономерно вскоре началась эпи-
демия: «того же годуй на другой год на Москве был мор и по всем городом русским».104
Взяв огромную добычу и около 60 тысяч пленных, Девлет-Гирей тутжеушел назад.105 С дороги он послал Ивану письмо, в котором объяснил свое вторжение местью за захват "Казани и Астрахани:
«Жгу и пустошу всё из-за Казани и Астрахани... Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наш юрт – Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – не надобно. Желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и спознал».
Вскоре после набега Девлет-Гирей прислал в сгоревшую столицу послов – требовать от царя контрибуции («выхода»). Московский лицемер разыграл перед ними целое представление: нарядился в сермягу и баранью шубу, повелел боярам одеться таким же образом и стал плакаться послу «на бедность»:
«Видишь меня, в чем я? Так меня царь твой зделал! Все царство мое вып-леснил и казу пожег, дати мне нечево царю твоему!»
По свидетельству английского посла Д. Горсея, татарский посол в ответ на это протянул Ивану «грязный острый нож» и сказал, что хан послал нож царю, чтобы он мог перерезать себе горло и тем избавиться от позора.
Но все же деваться царю Ивану было.некуда, пришлось ему согласиться на то, чтобы отдать крымчакам Астрахань. Однако Девлет-Гирей настойчиво требовал еще и Казань. В следующем 1572 году он снова вторгся в московские пределы и опять перешел Оку. Увы, в этот раз ему не повезло. В 45 или в 50 верстах от Москвы, возле села Молоди, на реке Лопасня, его встретил 30 июня князь Михаил Иванович Воротынский (1510—1573). Он командовал объединенными земскими и опричными войсками. По словам Курбского, князь Воротынский был «муж зело крепкий и мужественный, в полкоустроениях зело искусный». Сражение, в кото-
ром московиты широко использовали легкие передвижные укрепления (так называемые «гуляй-города»), вылилось в вереницу ежедневных столкновений и длилось в общей сложности две недели. В ходе его погибло много знатных татар, в том числе некоторые родственники хана, а известный крымский полководец Дивей-мурза попал в плен.
Скорее всего, дело кончилось бы поражением московитов, ибо они уже израсходовали все запасы провианта и начали есть своих лошадей. Но тут помог случай. Московский наместник князь Ю.И. Токмаков направил с гонцом грамоту к князю Воротынскому, «чтобы сидели бесстрашно, а идет рать от Новгорода» ливонского короля Магнуса, числом в 40 тысяч конницы. Гонца схватили татары, под пыткой он подтвердил это ложное сообщение. Тогда Девлет-Гирей велел своим войскам возвращаться домой.
Хан вернулся в Крым, а Иван Васильевич уже в следующем году обвинил воеводу Воротынского в измене, и лично пытал его – рвал ему волосы из бороды, подгребал раскаленные угли к обнаженному телу 63-летнего заслуженного воина, распростертого на земле между двух костров. Потом едва живого князя заковали в цепи и повезли в ссылку на Белое озеро, но через день или два он скончался от страшных ожогов.
Вместе с ним был казнен князь Никита Романович Одоевский, который в битве на Молоди командовал полком «правой руки». По мнению князя Курбского, истинной причиной казни Воротынского и Одоевского явилось стремление царя завладеть их-богатыми вотчинами:
«Бо еще те княжата были на своих уделах и великия отчины под собою
имели: околико тысячи с них почту воинства было слуг их».
ВЗЯТИЕ ВЕЙСЕНШТЕЙНА (1572 г.)
И БИТВА ПРИ ЛОДЕ (весна 1573 г.)
В конце 1571 года Иван вступил в переговоры с новым шведским королем Юханом III. Он надеялся убедить последнего – непонятно на каких основаниях – отдать ему всю Эстляндию. Между тем, Юхан питал ненависть к Ивану и за попытку расправы с его женой, и за попытку захвата Ревеля, и за унизительный для шведских королей обычай вести переговоры с Москвой не напрямую, а через царского наместника в Новгороде.
Кстати говоря, в своем послании Юхану царь Иван как только мог обыграл тему якобы недостойного происхождения Густава 1
Вазы, избранного на престол из числа шведских дворян.106 Видите ли, он не допускал даже мысли о том, что сын выборного короля может быть РАВЕН ЕМУ, чья власть «от Бога». Желая унизить Юхана, Иван придумал, будто бы его отец Еустав был «мужичьего рода» и в юности пас коров – «пригнался из ЕПмотлант с коровами». Свое письмо к Юхану царь завершил грубой бранью:
«Аты, взяв собачий рот, захочешь на посмехлаяти, ино твое страдни-чье пригожество: тебе то честь, а нам, великим государем, с тобою и ссы-латца бесчестно... А с тобою передаиваться, и на том свете того горее и нет. и будет похошь перелаиватися, и ты себе найди такова же страдника, каков еси сам страдник, да с ним перелаивайся...
Что касается Екатерины Ягеллон, жены Юхана, выдачи которой для насилия и казни Иван домогался столь страстно, что ранее предложил за нее свои завоевания в Эстляндии, то по этому поводу московский лжец и лицемер, не моргнув глазом, заявил: «жена твоя у тебя, нехто ее хватает» /никто ее не хватает/.
Понятно, что подобные оскорбления могли привести лишь к одному – к войне. Юхан приказал своему флоту установить блокаду Парвы, что сильно затруднило закупки Москвой стратегичес-
Шведские пионеры
ких товаров в Англии, Дании и Германии. В ответ Иван решил полностью вытеснить шведов из всей Эстляндии.
Поздней осенью 1572 года он выехал из Москвы с обоими сыновьями в Новгород, где уже собрались полки, готовые к войне. Лично возглавив армию, царь двинулся к Нарве и оттуда начал вторжение. Карамзин пишет:
«В один день вступило 80.000 россиян в Эстонию, где никто не ожидал их и где мирные дворяне в замках своих весело праздновали святки, так что передовые наши отряды везде находили пиры, музыку, пляски. Царь велел не щадить никого: грабили дома, убивали жителей, бесчестили девиц».
Московиты нигде не встречали никакого сопротивления вплоть до крепости Вейсенштейн (ныне Пайде) в центральной части Эстляндии. В ней крошечный шведский гарнизон (50 человек!) вместе с горожанами и крестьянами из ближайших селений попытались дать отпор огромной армии. После артиллерийского обстрела крепость была взята штурмом, во время которого 1 января 1573 года погиб царский любимец, известный опричник Мал юта Скуратов.107 В ярости царь приказал сжечь живыми всех пленных немцев и шведов. В этой связи Кармзин отметил:
«Малюта Скуратов положил голову на стене, как бы в доказательство, что его злодеяния превзошли меру земных казней! Иван изъявил не жалость, но гнев и злобу: он сжег на костре всех пленников, шведов и немцев: жертвоприношение достойное мертвеца, который жил душегубством!»
*
От Вейсентштейна царь Иван вернулся в пригород разоренного им Новгорода, оставив в Ливонии касимовского «царя» Саин-Бу-лата и «короля» Магнуса. Они взяли крепости Нейгоф и Каркус.
Однако в «чистом поле» московские войска не могли противостоять соблюдавшей «европейский строй» шведской пехоте. Весной 1573 года московские войска под командованием воеводы князя Мстиславского (16 тысяч) сошлись близ замка Лоде (Западная Эстляндия) с двухтысячным шведским отрядом генерала Аке-сона (по другим сведениям – Клауса Тотта). Несмотря на 8-крат-ное численное превосходство, московиты потерпели сокрушительное поражение. Шведам достались все пушки, знамена и обоз.
Весть о неудаче при Лоде совпала по времени с восстанием татарского племени черемисов в Заволжье в районе Казани. Усмирение бунта требовало привлечения значительных сид. То и другое, вместе взятое, заставило царя временно остановить войну в Ливонии и вновь вступить в переговоры о мире со шведами. Он послал в Стокгольм своего посланника («гонца») Чихачева. Этот дворянин вез новое письмо царя Ивана к королю Юхану, уже не бранное, но миролюбивое. В нем он уведомил, что отдал приказ своим воеводам прекратить все боевые действия вплоть до приезда в Новгород шведских послов для заключения мирного договора.