Текст книги "Голубое зарево (в сокращении)"

Автор книги: Анатолий Днепров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Хорошо, я об этом никому не скажу, – сказал Мюллер.

Семвол был доволен. Он решил, что ситуация не ушла из-под его контроля и что ход Мюллера был удачно, даже с пользой для дела, нейтрализован. Ему казалось, что он завоевал доверие ученого.

– Знаете, Мюллер, я чертовски рад, что война кончилась и я имею возможность сбросить с себя надоевшие чины и звания. Я по натуре человек гражданский и предпочитаю носить вот это, – полковник дернул за полу пиджака.

– Да-а-а, – протянул Мюллер задумчиво. – Вот уже два дня, как войны нет.

– Два дня человечество ликует и наслаждается водворившейся над миром тишиной, – поддержал его Семвол.

– А зачем, господин полковник, ваши самолеты бомбили Отдельную лабораторию в ночь накануне окончания войны? – вдруг спросил Мюллер.

"Черт бы его побрал!" Нахмурив брови, Семвол сказал:

– Это была ужасная ошибка. Авиационное подразделение получило приказ, в котором были перепутаны даты. Командир авиационного звена отдан под военно-полевой трибунал...

– Жалко, – произнес Мюллер.

– Командира звена?

– Нет, лабораторию. Я думал, она станет центром исследований по...

– О, вы об этом? Кстати, я как раз вас и вызвал для того, чтобы предложить вам работу именно в той области, которой вы себя посвятили... Что касается лаборатории, то будьте уверены, мы предложим вам такую лабораторию, о которой вы и не мечтали...

– Собственно, для моей работы лаборатории не нужно, господин Семвол. Я теоретик. Моя лаборатория – это письменный стол, стопка бумаги и хорошая библиотека...

– У вас, господин Мюллер, будет все это, и даже больше. Поверьте мне, что мы понимаем, какие условия нужно создать ученому-теоретику. Мы сделаем все, чтобы вы могли продолжать работу над "Омегой".

– Скажите откровенно, полковник Семвол, а для чего вы хотите продолжать работу над "Омегой"?

– Мы хотим использовать силы природы на благо человечества, – воскликнул Семвол, вскакивая из-за стола. – К черту войны! Хватит! Люди устали от войн!

Семвол несколько раз взволнованно прошелся по кабинету. Мысленно он прикидывал, не переиграл ли.

Семвол выжидал, какова будет реакция Мюллера. Но реакции никакой не последовало. Мюллер молчал, следя за ним глазами. "Переиграл, – думал Семвол, – наверное, переиграл!"

– Время войн, господин Мюллер, кончилось! – снова патетически воскликнул он. – Да и возможны ли они сейчас? Вот вы, ученый, один из немногих, кто понимает потенциальные возможности современной науки. Можете ли вы представить себе войну в эпоху, когда будет решена проблема "Омега"?

Мюллер поморщился. Он внимательно обвел глазами кабинет полковника, как-то странно посмотрел на все предметы, находившиеся на столе, на мебель вокруг, и на самого полковника и едва слышно произнес:

– Все это исчезнет. Пепел... Нет, газ... Страшнее – плазма.

Полковник тоже понизил голос и продолжал взволнованно:

– Да... Вот к чему привели человечество. Трудно сказать, что это благодеяние или проклятье. Вы говорите – газ, плазма. Это хорошо! Но ведь кто-то останется в живых! Кто-то случайно может избежать мгновенного уничтожения. Это может быть ваш отец или моя жена, или маленькая дочка вашего друга. Обожженный человек медленно бредет по раскаленной пустыне. Он слеп, изранен, отравлен. Он передвигается по ядовитой земле, в отравленном тумане совершенно один, один, безо всякой надежды на помощь и спасение. Вы, Мюллер, представляете себе, что значит ждать неизбежной смерти в одиночестве, в пустыне?

– Представляю, – прошептал ученый и схватился левой рукой за грудь. Его глаза расширились и уставились на полковника.

– Вы ранены? – заторопился Семвол.

Мюллер виновато улыбнулся.

– О, нет... То есть чуть-чуть. В правое плечо... это пустяки. Но то, что вы говорите, напоминает мне, как однажды...

– Что?

Ученый сжал зубы и сказал твердо:

– Однажды я пережил это страшное чувство обреченности и безнадежности... Так для чего вы хотите продолжать работу над "Омегой"?

– Разве вы не догадываетесь? Потоки даровой энергии! Полеты к звездам! Моря в пустынях! Небывалый расцвет цивилизации! Изобилие и счастье! Ведь все это в "Омеге", не так ли? Но здесь, на вашей разрушенной родине, ничего сейчас не добьешься. Нужно время, время... И терять его нельзя. Вот поэтому мы и приглашаем вас в готовую, прекрасно оборудованную лабораторию. Лучшую в мире. А когда ваша страна сможет... Тогда вы вернетесь, в любой момент.

– Я хочу сказать, – заговорил наконец Мюллер, – что прежде, чем соглашусь продолжать работу над "Омегой", я должен иметь гарантию, что она не будет использована для новой войны... Я хочу иметь гарантию для себя. Я не хочу в будущем сидеть на скамье подсудимых в качестве военного преступника.

– Да-а-а, – неопределенно произнес Семвол, лихорадочно думая, как лучше продолжить разговор. – Ну, а в каком виде вы хотели бы иметь такую гарантию?

– В очень простом. Все мои исследования и все исследования моих будущих товарищей должны беспрепятственно печататься во всех научных журналах. Никакой секретной науки, все исследования ученых должны быть достоянием всех людей.

Полковник задумался. Он понимал, что не мог поступить с Мюллером так, как он это сделал с Хейнсом и Родштейном. Здесь была слишком серьезная игра. Нужно было немедленно что-то отвечать...

– Хорошо, Мюллер. Я согласен...

– В таком случае, полковник Семвол, – Мюллер встал и улыбнулся, – в таком случае – вот вам моя рука.

Ученый крепко пожал руку Семвола.

– А теперь вас проведут в вашу комнату и пришлют врача.

Мюллер вздрогнул.

– Только, умоляю вас, не нужно врачей. От одного их вида мне становится плохо. Лучше пусть принесут мне бинт и теплую воду. Я сам о себе позабочусь.

– Хорошо. Доброй ночи.

Когда Мюллер удалился, полковник вызвал Лиз. Она вошла с небольшим блокнотом и карандашом в руках.

– Вы не уснули, девочка? – весело спросил ее Семвол. – Сегодня мы хорошо с вами поработали. Вы видите, какой это интересный народ. Я вас попрошу, как только выспитесь, перепечатайте запись. Беседу с Хейнсом сделайте в трех экземплярах. Часть пленки, на которой эта беседа записана, срежьте и вместе с копией стенограммы отправьте майору Сулло. Туда же мы отправим и самого Хейнса.

– А кто такой майор Сулло?

– Такие люди, как Хейнс, по его части, – уклончиво ответил Семвол.

– А что будет с Мюллером и Родштейном?

– Этих, по-видимому, можно будет использовать по назначению, – сказал полковник как бы в раздумье...

– В качестве трофеев?

– Что? Ах, трофеи! Святая наивность. Идите лучше спать, Лиз.

Когда Семвол вышел, девушка приблизилась к столу и нажала кнопку на панели магнитофона. Затем из ящика письменного стола она извлекла катушку с магнитной записью беседы. Захватив ее, она погасила свет и бесшумно вышла из кабинета.

6.

Старый военный крейсер "Малоэ" пересекал океан, неся в своей утробе несколько тысяч тонн научного оборудования и несколько десятков ученых и специалистов, В том числе доктора Мюллера и доктора Родштейна. А в это время доктор Хейнс знакомился со своей новой жизнью в Европе, в одном из крохотных селений в Баварских Альпах, на берегу большого голубого озера.

Хейнс не сразу разобрался в своем новом положении.

В день приезда мужчина в гражданской одежде, но в форменной военной фуражке, с огромными солнечными очками, которые закрывали верхнюю часть лица, дал ему толстую тетрадь с пронумерованными страницами и приказал написать автобиографию, начиная с самого рождения. На сочинение Хейнсу понадобилось три дня.

Окончив писать автобиографию, Хейнс сообщил об этом человеку в солнечных очках. Тот взял тетрадь и снова появился через сутки. Он заявил, что работой доволен и что хотел бы уточнить несколько деталей. Не может ли он, Хейнс, вспомнить улицу и номер дома, в котором жил он и его родители в маленьком городке в Западной Белоруссии, до ее присоединения к Советскому Союзу? Хейнс сделал добавление, удивляясь, почему этих людей могут интересовать такие мелочи. Он ждал, что ему скажут что-нибудь о его будущей научной работе.

Однажды к нему пришел все тот же очкастый господин и дал ему еще одно литературное задание: написать все, что ему известно о русских работах, имеющих отношение к проекту "Омега". "Началось!" – решил про себя Хейнс и с жаром принялся за работу.

Он подробно и, по возможности, популярно изложил содержание работ русских специалистов по ядерной физике, статьи, которые он переводил на немецкий язык для доктора Роберто. Он указал, что еще в 1939 году русские физики произвели расчет критической массы урана. Он упомянул об экспериментальных исследованиях русских ученых, наблюдавших самопроизвольное деление ядер тяжелых химических элементов задолго до Отто Ганна. И особо остановился он на любопытных ядерных частицах мезонах, которые были открыты в космических лучах лабораторией на Кавказе.

Когда его записка была прочитана, к нему явился "хозяин" этой таинственной организации, майор Сулло.

Это был низенького роста мужчина с весьма тощим телом и с непомерно широкими плечами и длинными руками. Сзади он напоминал гориллу. Ходил он, покачиваясь из стороны в сторону, низко опустив руки. Самым страшным у Сулло было лицо. Оно как бы состояло из двух частей. Нижняя часть представляла крохотное, почти детское личико с маленьким носом, ртом и подбородком, собранными вместе в недоразвитый комок. Над близко поставленными колючими глазами нависала вторая часть – огромный, уродливой формы череп, выдвинутый вперед, поросший жидкими рыжими волосами, сквозь которые виднелось розовое темя. Волосы почти сливались с редкими бровями, так что лба у майора фактически не было. Когда он говорил, медленно, с трудом произнося каждое слово, из его крохотного ротика выталкивались звуки, похожие не то на кваканье лягушки, не то на спазматическое икание.

Сулло, казалось, наслаждался тем, что Хейнс боялся его уродства. Он нарочно придвигался к нему близко или внезапно наклонялся вплотную к его лицу и улыбался какой-то отвратительной улыбкой.

– Из всего, что мы прочитали, нам стало ясно, что вы нам подойдете, сказал Сулло.

– Я очень рад, господин майор.

– Мы тоже, – сказал Сулло, продолжая улыбаться и жевать.

– Что же теперь я должен делать, господин майор? – спросил Хейнс, глядя в сторону.

– Учиться, господин Хейнс, – ответил Сулло.

– Разве моих знаний недостаточно? – спросил Хейнс сдавленным голосом.

Сулло снова наклонился к нему и прошипел:

– Нет.

Хейнс отшатнулся. Он сидел в неестественном положении, запрокинув голову и изогнув спину.

– Придется учиться многому.

– Вы хотите использовать меня на работе, аналогичной той, которую я выполнял у Роберто?

– Не совсем. Нам это не нужно.

С этими словами Сулло встал и, не оглянувшись, вышел из комнаты.

На следующий день в долину пришел автобус с пятью пассажирами в гражданской одежде. Их сопровождали двое военных. Хейнс выбежал из дому и пошел к ним навстречу. Однако один военный поднял руку и дал знак, чтобы он не приближался.

О Хейнсе все забыли. Чтобы убить время, он сидел на камне возле озера и смотрел то на коттедж с новыми поселенцами, то на перевал. Однажды к нему пришел фотограф и несколько раз его сфотографировал.

Настоящий кошмар в жизни Хейнса наступил после того памятного дня, когда снова появился Сулло и начал говорить, подчеркивая каждое слово:

– Нам, Хейнс, нечего играть с вами в прятки. Мы знаем, кто вы такой. Мы знаем, что кроме своей научной, так сказать, деятельности, вы занимались и другой деятельностью. Все ваши доносы на сотрудников лаборатории доктора Роберто в наших руках. Это был бы очень хороший материал для обвинения. Нам также известны и некоторые ваши операции в Западной Белоруссии во время оккупации. Этим могут заинтересоваться русские. Не правда ли, вам будет приятно с ними встретиться?

Хейнс онемел.

– В вашем положении необходимо быть весьма лояльным и покорным, да, именно покорным, – продолжал Сулло. – Иначе дело для вас кончится плохо. Кстати, только за участие в работе Отдельной лаборатории ваши друзья Мюллер и Родштейн, которых мы сочли нужным передать русским, повешены. Их даже не судили.

– Повешены? – прошептал Хейнс. В желудке у него похолодело, будто туда влили жидкого воздуха.

– Да, мой дорогой. Их преступление по сравнению с вашими – невинная шутка...

– Что я должен делать... – прошептал умоляюще Хейнс, схватив Сулло за рукав. – Скажите мне, что я должен делать, и я буду делать все! – Он весь затрясся.

– Пока вы с нами, вам ничто не угрожает. Если вы станете с нами сотрудничать, вас ждут почести и награды. Но вам будет нелегко. Как ни странно, но самое для вас безопасное – поехать в Россию.

– Что?! – в ужасе закричал Хейнс – Поехать в Россию!

– Да, – Сулло гадко улыбнулся. – Пожалуйста, не пугайтесь. В качестве первого задания я вам предлагаю забыть ваше имя и фамилию и свыкнуться с другой. Вот здесь все написано.

Сулло протянул Хейнсу бумажку, которую тот взял дрожащими руками.

Когда майор вышел, Хейнс долго еще сидел, ничего не соображая. Потом схватился за голову и начал громко всхлипывать.

РОЗА И МАРИЯ

1.

– Джин, идем выкупаемся, пусть Кроу подежурит у телефона.

Джин Стокинк и Хуан Родорес вышли. Из двери и окон времянки на глубокий песок ложились резко очерченные полосы света. Отойдя несколько метров от дома, оба совершенно потерялись в темноте. Они шли на едва слышный шорох моря.

– Если этот остров назвали Лас Пальмас только из-за этих двух пальм на берегу, то я уверен, что открывший его испанец обладал огромным воображением, – проворчал Стокинк. Уж очень его раздражала пустота вокруг.

– Говорят, что раньше их было здесь много. Потом их вырубили.

– И ты говоришь, что всех туземцев отсюда выселили?

– Да. Саккоро предложил им перебраться либо на остров Пуэрто Рондо, или еще южнее, на острова Сойд. Вчера на рейде Сардонео стоял большой пароход, на который погрузили последних островитян.

Они приблизились к берегу моря, и стало прохладнее. Глаза привыкли к темноте. На черном небе виднелись редкие звезды и на их фоне величавые силуэты двух пальм. Кто-то когда-то эти две одинокие пальмы назвал Роза и Мария. Они, эти пальмы, были известны на всех островах, их знали в "столице" архипелага, в деревушке Падре на острове Овори. Часто вместо "Лас Пальмас" говорили "Роза-Мария".

Они не сразу разделись, а положив полотенца, сели рядом и уставились в густую черноту моря.

– Не понимаю, что его могло там задержать, – произнес Стокинк. – Это так не похоже на Френка.

– Приедет, – сказал Родорес уверенно. – Еще не было ни одного случая, чтобы Френк не сдержал слова.

– Он, говорят, талантливый парень.

– А ты думаешь, профессор Фейт берет к себе всякую мелюзгу? У старика на талант чутье!

– Фейт, говорят, держится весьма независимо. Кто-то слышал, как он орал на самого Саккоро. Ты знаешь, что сказал Фейт господину Саккоро? Он процитировал ему слова великого Эйнштейна, обращенные к фашистам: "Вам не нужен головной мозг. Вам вполне достаточно спинного".

Приятели рассмеялись, сбросили одежду и вошли в море. Они долго шли по мягкому, тающему под ногами песку, постепенно погружаясь в теплую воду.

– Здесь и плавать-то негде. Банка тянется на тридцать километров на север, и глубина моря не превышает трех-четырех метров.

– Да, это так, – сказал Родорес, – именно поэтому Саккоро и купил эти острова. Мелководье очень облегчает связь и особенно прокладку силовых линий. Ты ведь знаешь, что лаборатории, особенно космотроны, будут жрать огромное количество электроэнергии... Электростанция строится на Овори. Оттуда энергия пойдет на Куэлло и на нашу Розу-Марию. Больше всего к нам, потому что космотроны будут установлены на Лас Пальмас.

– А почему этот исследовательский центр решили строить не на континенте? спросил Стокинк.

– Потому что это – частный исследовательский центр, личная собственность Саккоро! Здесь все принадлежит ему, от песка и воды до наших мозгов.

Вдруг тишину ночи прорезал далекий гул вертолетных винтов.

– Идет! – воскликнул Родорес. – Я же сказал, что прилетит!

Рассекая воду, молодые люди быстро пошли к берегу, оставляя за собой на поверхности моря две темные дорожки. Когда они добрались до берега, низко над землей показался силуэт небольшого вертолета.

– Хелло, Френки, – закричали трое, увидев спускающегося по легкой лестнице парня в белом костюме. – Хелло, старина! Мы чуть было не сдохли от нетерпения, ожидая тебя здесь.

– Погодите, ребята, меня тискать! Кроу, марш в кузов машины, вытащи ящик с пивом и еще кое-что.

Кроу кинулся в вертолет, а Френк в сопровождении Родореса и Стокинка вошел в домик.

– Нагадили, подлецы, – беззлобно сказал Френк, обводя критическим взглядом насквозь прокуренную комнату.

– Френк, это нервы... – начал оправдываться Родорес.

– Скорее женитесь на тиранических женщинах, они приведут ваши нервы в порядок.

Он открыл бутылку пива и выпил прямо из нее.

Хотя он и устал, а его слегка сощуренные глаза покраснели от бессонницы, настроение было превосходное. В нем было что-то мальчишеское и задорное. Особенно приятно было его лицо. Овальное, смуглое, с прямым красивым носом, с пухлыми, как у маленьких мальчишек, губами. Улыбка тонкая, слегка ироническая. Френк принадлежал к той категории людей, у которых, казалось, не могло быть врагов. Даже в университете богатые и заносчивые студенты относились к нему с уважением. Все считали за честь завоевать его дружбу. Ему никто никогда не решался намекнуть на его довольно "среднее" происхождение: его родители были бедные фермеры.

Правда, Френка Долори не только любили за его доброе лицо и открытую душу. Многие его просто боялись. Боялись его острого языка, а также не очень больших, но весьма сильных кулаков.

– Френк, вываливай новости! – воскликнул Кроу.

– Я не знаю точно, сколько лет мы здесь проработаем. Но мне точно известно, что нам предстоит заниматься самой современной физикой на самом современном оборудовании под руководством такого гиганта, как профессор Фейт. И еще я узнал, что для работы у нас законтрактовали каких-то ученых немцев.

Последние слова Френк произнес как бы по секрету. Действительно, слова "по секрету" здесь более чем уместны. История научных исследований на островах архипелага Лас Пальмас не одно десятилетие оставалась бы в секрете от всего человечества, если бы... Впрочем, об этом дальше.

2.

В мире, где все продается и покупается, отношения между наукой и власть имущими складываются на чисто коммерческой основе. Наука предлагает повышение прибылей, производительности труда, политического и военного влияния, а также личное могущество. Взамен ей платят чистоганом. Развращенные деньгами и мещанскими идеалами ученые предлагают себя, не заботясь о том, как и для каких целей будут использованы результаты их работы.

Охота за этим товаром приняла грандиозные масштабы, а сам товар и впрямь решил, что наступила великая эра расцвета науки и культуры.

Это было одно из самых драматических заблуждений в истории науки, а заигрывания с учеными – одна из самых коварных ловушек, которая была поставлена продажным миром для тех, кто мыслил и анализировал. Будущие историки с сарказмом станут упоминать имена многих выдающихся ученых, поддавшихся буму в связи с созданием "мозговых трестов".

Пролетаризации науки способствовало еще одно объективное обстоятельство. Наступило время, когда ученые не могли работать так, как Галилей или Ньютон. Век великих открытий на основе наблюдений за падающим яблоком или за нагретым куском металла кончился. Крохотные научные лаборатории годились лишь для любительства, для "хобби", для приятного времяпрепровождения, без всякой надежды сделать какое-либо ценное открытие.

Настоящая, "большая" наука создавалась в гигантских исследовательских центрах и институтах, с их колоссальными ускорителями ядерных частиц, вычислительными машинами, сложным электронным оборудованием и дорогостоящими материалами. Все это могли иметь только те, у кого были деньги.

Саккоро принадлежал к наиболее опасной в современных условиях категории богачей-одиночек, которые пытались купить науку и научную мысль для усиления и расширения своего собственного, личного могущества.

Саккоро – это прежде всего миллиарды, это тонны драгоценностей, это собственные банки и заводы, собственные острова, территории, аэродромы и фермы. Одно имя этого человека повергало в смятение мещан. О нем говорили полушепотом, а его юристы и адвокаты чувствовали себя истинными творцами закона.

В пятьдесят с лишним лет Ричард Саккоро как-то встретился со своим сыном Онто.

Онто рассказал ему, что он кончает университет и получит степень бакалавра наук.

– Чему же ты учишься в университете? – спросил безразлично отец.

– Всему понемногу. Главным образом ядерной физике. Ты ведь знаешь, это сейчас так модно...

– Знаю, но не понимаю, почему. Я слышал, что после термоядерных штук там больше делать нечего.

– В ядерной физике еще заложены самые невероятные возможности для могущества, которое человек может приобрести.

Ричард Саккоро оживился.

– О каком могуществе ты говоришь?

– О самом непосредственном, я бы сказал, физическом. Овладев третьим видом ядерной энергии, человек мог бы стать богом в буквальном смысле этого слова. Теория предсказывает, что можно в кармане носить силу, достаточную для того, чтобы взорвать весь земной шар...

– Ну, это ты хватил, – воскликнул с недоверием Саккоро старший.

– Ничуть. До сих пор, когда говорили о ядерной энергии, подразумевали деление ядра урана или синтез гелия из тяжелого водорода. Это очень громоздко и неудобно. Сейчас наметился новый путь получения несметного количества энергии. С помощью аннигиляции вещества...

– Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробнее...

Онто Саккоро сбивчиво рассказал отцу все, что знал об аннигиляции и антиматерии. Ричард задумался. Он не очень-то доверял познаниям своего сына, но то, что он услышал, его взволновало. Сразу же после посещения Онто он позвонил в один из своих информационных центров и попросил, чтобы ему для консультации прислали компетентного ученого по вопросам современной ядерной физики. К нему прислали профессора Фейта.

То, что ему изложил профессор Фейт, еще больше взбудоражило его воображение. Он вдруг решил, что, может быть, именно он, Ричард Саккоро, должен стать тем, кто, завладев третьим видом ядерной энергии, положит конец сумятице и неразберихе нынешнего мира...

Вначале это была только неоформившаяся мысль, затем она постепенно превратилась в навязчивую идею, за которой скрывался страшный, фантастический план.

В конце концов, думал он, если он умрет просто так, над его могилой в лучшем случае поставят какое-нибудь величественное надгробье. Человечество и тем более история скоро забудут, что жил на свете когда-то Ричард Саккоро... Он никак не мог примириться с тем, что он умрет, а жизнь, молодая, цветущая, здоровая, будет продолжаться.

После рассказов профессора Фейта Саккоро ночи напролет лежал без сна и видел в темноте страшные картины гибели и разрушения. Они должны начаться в тот самый момент, когда перестанет биться его сердце.

Странным образом фантастические кошмары ассоциировались с бессмысленностью прожитой жизни, посвященной непрерывному накоплению богатств. Внешний блеск, слава, всеобщее преклонение и страх, тщеславие, буйные оргии и безумные траты – все то, что люди его круга называют "большой жизнью" – стали тускнеть перед тем, что он, Саккоро, действительно мог бы сделать при помощи науки. Он вдруг с болезненной остротой почувствовал, что итог прожитой жизни нельзя выразить ни в оставляемом после смерти капитале, ни в сопоставлении приятно и неприятно прожитых минут.

Ах, если бы он подумал об этом раньше! Может быть, он уже сейчас владел бы нечеловеческим могуществом и сокрушительной силой!

Но он еще успеет! Он не так еще стар! Он успеет!

Так возник научно-исследовательский центр на островах в Атлантическом океане...

3.

Строительство исследовательского центра Саккоро завершилось в то самое время, когда весь мир, как потревоженный улей, гудел от волнения. Успехи в самых различных областях науки и техники были фантастическими и, казалось, достигли пределов возможного.

После длительного периода исследований наконец был запущен первый энергетический реактор, работающий на основе термоядерного синтеза. Глубоко под землею было упрятано покорное миниатюрное "солнце". Топливом для ядерных станций стала обыкновенная вода.

После этого стали поговаривать о том, что истинным ученым в физике делать больше нечего, потому что здесь все раскрыто, исследовано, закономерности найдены и переданы в инженерные и технологические справочники. Многие ученые-ядерщики стали "менять специальность", уходя работать в область космической астрономии, кибернетики, биофизики, медицины.

И тем не менее ядерная физика еще не сказала своего последнего слова...

Это началось еще на заре XX столетия, когда Эйнштейн написал свою знаменитую формулу эквивалентности массы и энергии. Смысл этой формулы длительное время был неясен, потому что она выводилась из самых общих представлений о пространстве и времени... Формула Эйнштейна получалась автоматически, "сама собой", без каких-либо специальных предположений о структуре вещества. Великие ученые того времени интуитивно предположили, что уравнение эквивалентности может быть проверено на реакциях, происходящих в атомном ядре.

Но деление и синтез ядер – это только частные случаи превращения материи. Эйнштейновская формула вовсе не утверждала, что она применима лишь в этих частных случаях. Ведь в формуле Эйнштейна масса – это любая масса, а не только масса урана или масса водорода. Формула гласит, что любое вещество при каких-то, пока не известных, условиях может стать источником энергии.

Что это за условия? Могут ли такие условия быть осуществлены на Земле? А если да, то будет ли это страшной катастрофой или началом эры действительно безграничного господства человека над Вселенной?

Подкупающая простота формулировки закона манила к себе горячие головы ученых, не удовлетворенных частными случаями его применения.

Тайна несколько прояснилась, когда вдруг в семье ядерных частиц была обнаружена совершенно четкая категория так называемых античастиц. Позитроны, антипротоны, антинейтроны...

Постепенно, вначале только в умах наиболее смелых теоретиков, а потом и в сознании экспериментаторов и уж, конечно, в головах писателей-фантастов родилось представление об антимире, который, наверное, где-то существует и который, хотя бы в миниатюре, можно создать на Земле...

Профессор Фейт принадлежал к той категории наиболее смелых физиков, которые понимали, что за законом эквивалентности массы и энергии скрыто нечто большее, чем хорошо известные и тщательно проверенные частные случаи ядерных превращений.

– Прежде чем физическая идея становится понятной и доступной для широкого круга людей, должно пройти минимум полстолетия... – говорил он Френку. – Такие законы, как закон эквивалентности, для своего осмысления требуют значительно большего времени. И вы знаете, почему? Потому что его фундаментальность потонула в океане частных проверок.

– Значит, вы верите в существование антимира, в весь тот фантастический бред, который напридумывали популяризаторы и писатели? – удивился Френк.

– Я верю, что дело не такое уж и простое, как это пытаются изобразить люди, мало знакомые с современной физической теорией. Удивительная симметрия законов природы часто заставляет меня думать, что в силу необходимости, а может быть, и чистой случайности, мы вынуждены рассматривать только одну сторону медали...

Когда на Лас Пальмас запустили оба космотрона и во встречных пучках, разогнанных до энергии в десятки тысяч миллиардов электроновольт, стали наблюдать массовое рождение античастиц, то и тогда профессор Фейт не очень хорошо себе представлял, как из этих крохотных античастиц создать весомый кусок антивещества...

– Ну-ка, Френк, у вас более живое и смелое воображение. Пораскиньте-ка мозгами и подумайте, как нам сотворить, ну, хотя бы антиводород...

Фейт очень любил Френка еще с университета и изо всех ученых, работающих у Саккоро, он считал его самым талантливым. Несмотря на большую разницу в годах – более двадцати пяти лет, – Фейт и Долори были друзьями в самом настоящем смысле этого слова. Этому в некоторой степени способствовала нежная дружба между Лиз и Долори. Фейт добродушно посматривал на свою дочку и на Френка и про себя решил, что брак Лиз и Френка столь же неизбежное "явление природы", как и аннигиляция частицы и античастицы.

4.

Профессор Фейт и его молодой друг были так увлечены работой над проблемой создания антивещества, что совершенно перестали замечать, что происходит на островах. Вдвоем допоздна они просиживали то в пультовой космотрона, то в оптической лаборатории, то у вычислительной машины, которая обрабатывала результаты экспериментов. Френк работал лихорадочно, с увлечением, иногда до самозабвения. Когда он придумал магнитную камеру для антиводорода, все решили, что он спятил с ума. Он бегал по всем лабораториям, обнимал и целовал всех подряд, рассказывал веселые истории и анекдоты или писал математические уравнения и в тысячный раз объяснял, как должна действовать его магнитная камера. Он так увлекся своей идеей, что рассказал о ней торговцу табачного киоска на набережной.

– Все же как хорошо в наше время быть ученым, господин Долори, – сказал старик, прослушав удивительный и совершенно непонятный рассказ Френка. – И где это только у вас в голове все помещается?

– Здесь, старина, здесь! – говорил Френк, ударяя себя ладонью по лбу.

– Скажите, пожалуйста, господин Долори, а почему на острова приехали военные?

– Кто?

– Военные люди... Я, правда, не очень разбираюсь в чинах, но мне кажется, что это какие-то генералы...

Френк удивился. Нет, он не видел на островах генералов. Действительно, почему они здесь?

– И много их приехало? – спросил Френк, как бы проснувшись. Впервые за долгое время он вдруг осознал, что вокруг него течет жизнь, что на острове он не один...

– Право, не знаю, но я видел пять или шесть человек военных...

– Странно, – сказал Френк.

Он быстро зашагал по набережной к вилле профессора Фейта.

Профессора он застал за чтением свежих научных журналов. Вместо ответа на приветствие он пристально посмотрел на своего молодого друга и очень выразительно сказал:

– Мне за вас очень влетело...

– За что?

– За вашу болтливость... – Фейт горько улыбнулся. – Нашлись люди, которые в вашей радости усмотрели угрозу нашему приоритету.

Френк вспыхнул.

– Ну, знаете! Если будет все повторяться, как с атомной энергией – эта идиотская секретность" подозрительность, взаимное недоверие, то...