Текст книги "Живущие дважды"

Автор книги: Анатолий Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Затем радио сообщило, что Том Симпсон довольно бодро идёт метрах в двухстах впереди всей гонки. Глядя на него, можно было подумать, что в этом гонщике ещё непочатый край свежих сил, припасённых им для дальнейшей борьбы.

Но это было обманчивое впечатление. По мере того как приближались к нему служебные машины, пассажиры видели, что он далёк от свежести. Стало ясно, что Том уже не выиграет «Тур де Франс». Он слабел на глазах и стал стремительно откатываться назад, словно трасса гонки и его дорога бежали в противоположных направлениях.

С десяток свидетелей видели, как Том выкатился на склон, открытый беспощадно палящему солнцу. Симпсон перестал двигаться по прямой и, как все ослабевшие гонщики, начал вилять по дороге, уже не в силах ответить делом на призыв товарищей взять себя в руки. Один из журналистов крикнул судьям, что Тому плохо, но кто-то успокоил, – дескать, пока не видно ничего особенного.

Гонка продвигалась медленно. Многие, кто был в те минуты рядом с Томом, словно загипнотизированные смотрели на его спину, перенапряжённую в усилии. Спина раскачивалась, нет, скорее изгибалась в такт работе ног. Но Том ещё продолжал держаться за верхние рычаги руля.

Внезапно его начало качать. Машина сделала несколько судорожных зигзагов, потом ещё более глубоких нырков из стороны в сторону. И вдруг Том упал. Пожалуй, даже лёг, а не упал. Так это выглядело со стороны. Показалось, что специально улёгся отдохнуть, но продолжал сжимать машину ногами, будто и в минуту отдыха никак не хотел с ней расставаться.

Первым к нему подбежал Гарри, запасной гонщик. Но Том в бессвязном бормотании настойчиво просил, – а может быть, уговаривал себя – посадить его вновь на машину. Гарри помог ему. И Том двинулся дальше. Но, не пройдя и сотни метров, вновь начал выписывать зигзаги. Иногда они были настолько крутыми и глубокими, что казалось – Том вот-вот заедет на каменистую обочину дороги.

На этот раз несколько человек подскочили к нему, Гарри – справа, менажер – слева. Но Том ещё продолжал держаться в седле, как бы ускользая из рук людей, готовых поддержать его и помочь. Прекрасно понимая, что он делает предосудительное дело, менажер начал толкать Тома вперёд на глазах фоторепортёров, облепивших борта сопровождающих машин. И надо отдать должное – никто из них не поднял камеру к глазам, тем самым проявляя полную солидарность, профессиональную и человеческую, с гонщиком, которого оставили последние силы.

Дальнейшее произошло в какие-то доли секунды, но показалось окружающим целой вечностью.

Руки Тома соскользнули с руля, и его лицо оказалось рядом с лицом Гарри, и губы его, закушенные от боли и спёкшиеся от жары, лишь шептали:

– Вперёд… вперёд…

Было очень нелегко снять Тома с машины… Его пальцы внезапно судорожно вцепились в перья руля. Никому из присутствовавших даже не приходило в голову, что они в последний раз отрывают от машины руки гонщика мирового класса. Его сняли с велосипеда, и только тогда все обратили внимание на его лицо. Это была гипсовая маска человека, нуждавшегося в срочной медицинской помощи. Тома с трудом отвели в сторону от дороги, поскольку движение на ней продолжалось – приближались другие гонщики.

Том лежал на небольших белых камнях с подоткнутой под голову какой-то одежонкой. Доктор Дюма прибыл немедленно, словно он уже долго сидел в засаде именно на этом месте, поджидая именно этот несчастный случай.

Сделали всё, чтобы вернуть Тома к жизни. Несмотря на показания экспертизы, многим присутствовавшим в тот момент рядом с Томом показалось, что он умер не позже, в госпитале, а именно на машине, ещё до того, как им удалось оторвать его пальцы с забинтованных трубок руля.

Менажер даже не имел возможности остаться рядом с Томом. Приближалось ещё четверо гонщиков английской команды, и Алекс должен был выйти к ним навстречу. Надо было поддержать ребят и не дать пасть духом при виде Тома, лежащего на обочине.

Потом газеты писали всякое. Некоторые говорили, что Том просил вновь посадить его на машину. Но это была неправда. Просто журналисты спутали, как это часто бывает в суете несчастного случая или катастрофы, первое его падение со вторым.

Вот как рассказывал о происшедшем спортивный журналист одной из крупнейших лондонских газет, сопровождавший «Тур де Франс»:

«О нём писали почти в каждом номере. И бог знает, что хотелось написать о Томе в тот день, когда всё это случилось. Утром я даже не поговорил с ним, лишь обменялся незначительным „хэлло!“. Согласно правилам гонки на горных этапах, журналистские машины идут впереди „поезда“ и корреспонденты могут следить за гонкой только по радио. Исключение делается нескольким машинам фотокорреспондентов, И по несчастной случайности, мы выключили радио именно в тот момент, когда с Томом случилась беда. До этого в эфире всё время звучало имя Тома, который в составе лидеров успешно карабкался на вершину Венту. Но потом никак не могли понять, почему вдруг перестали говорить о Томе. И молчание длилось так долго. Только на финише узнали, что он упал на склоне Венту, Но даже тогда никто, естественно, не предполагал, что это конец.

Для нас, журналистов, невыносимо тяжело слышать такое… Но как это было тяжело для команды, которой теперь будет так не хватать Тома! И не только на трассе в качестве лидера, но и в отеле, во время короткого отдыха. А это тоже немаловажно в многодневке. Том был настоящим капитаном. У самого подножия Венту он остановил своего коллегу по команде, взявшего кусок льда у одного из зрителей:

– Выброси немедленно! Хочешь забраться на Венту с воспалением лёгких? Не рискуй из-за каких-нибудь двух-трёх минут!

И это говорил человек, который уже через несколько минут отдал жизнь за право вырваться вперёд хотя бы на мгновение».

Том Симпсон умер, но этап продолжался. И Пулидор вместе с Анкетилем продолжали гонку на этапе в лучших традициях французских асов тридцатых годов. Только на финише они узнали о смерти Тома.

Вряд ли здесь нужны слова. Какая скорбь на грязном и сером от усталости лице английского гонщика Меткафа! Он сидит рядом с финишной чертой на подвернувшейся под руку скамейке и не в силах двинуться с места. Он словно ещё не верит в смерть друга и ждёт, что недоразумение рассеется, из-за поворота выскочит Том… Он сидит с открытой, но так и не начатой бутылкой кока-колы в руке и тупо смотрит перед собой в пространство. Словно погончики игрушечных солдат, на его плечах цветут английские флажки. На нагрудном кармане большая броская реклама компании «Молсон». Такая же надпись бежит белым по чёрному фону велотрусов. Меткаф неподвижен. Его даже нельзя назвать в эту минуту живой рекламой. Так, своеобразная рекламная тумба… А на груди, там, где кончается молния велосипедной фуфайки, красуется значок с сине-белым красным петухом, готовым прокричать своё утреннее приветствие. Подобно крыльям подбитой чайки, топорщатся за спиной номерные знаки…

А на следующий день новый этап… Английская команда вышла на старт, решив продолжать гонку, – так бы, по их мнению, поступил и Том Симпсон, окажись он с ними. Они стартовали на этом этапе под жерлами сотен и сотен фото-, кино– и телекамер. Ещё бы, стартуют тени того, кого вчера посетила смерть! Поэтому оставшаяся четвёрка англичан в необычной обстановке начинала своё самое большое спортивное испытание.

Ян Стаблински заметил, что это скорее напоминало не этап гонки, а похоронную процессию Тома Симпсона. И «поездом» было сделано всё, чтобы победил англичанин. Герой дня заявил на финише сквозь слёзы, что это не его победа – победа друзей Тома Симпсона.

О, это был длинный, нескончаемо длинный этап! Многие гонщики буквально в каком-то истерическом экстазе озирались по сторонам, пытаясь увидеть знакомую фигуру Тома Симпсона. Так будничен и так похож на вчерашний был сегодняшний «поезд».

Пятнадцатый этап был более нейтральным. Никто не собирался уходить вперёд под впечатлением недавних событий, но и никто не отдавал ни грана преимущества, накопленного на прошлых этапах. Опять на улице стояла почти сорокапятиградусная жара. И цифра эта ещё больше подчёркивала схожесть дня сегодняшнего с днём, когда погиб Том. Схожесть делала гонку вялой и осторожной. Назавтра, быть может, все забудут, что произошло, и борьба разгорится с новой силой. И снова рванутся вперёд люди, которые, подобно Тому Симпсону, каждый день рискуют слишком многим. А по сторонам дороги будут стоять бронзовые от загара и разомлевшие от безделья курортники. А английская команда примет решение, что все деньги, которые завоюет в гонке, будут положены в банк на имя Тома Симпсона.

В памяти случайных свидетелей надолго останется трагическая картина. Том, лежащий на спине. И доктор Дюма, запустивший ладони ему под затылок. Он прижимал большими пальцами к лицу пластиковый шлем кислородной маски. Дюма прижимал его слишком сильно, и от этого губы Тома, скрученные судорогой, вздулись в кривой усмешке, нос расплющился, а глаза, казалось, совершенно вылезли из орбит. И, глядя на это искажённое предсмертной судорогой лицо, вспоминалось другое лицо Тома – перед этим последним подъёмом на Венту. Он выглядел не просто усталым и загнанным, как выглядел весь этот тур. Он выглядел каким-то чёрным. И это было не загоревшее лицо человека, обветренного всеми ветрами Европы. Это было лицо человека, смотрящего в глаза смерти, лицо обречённого…

Печать всего мира начала шумиху вокруг сенсационного имени. Вопрос «Что убило Тома Симпсона?» стал мусолиться на страницах почти всех спортивных изданий. Большинство в смерти Тома увидело лишь ещё одну велосипедную сенсацию. Но некоторые органы печати и спортивные журналисты пытались разобраться в первопричинах трагедии.

Английская печать надела цвета траура на номера газет и журналов с рассказом о погибшем гонщике. Велосипедный журнал «Сайклинг» вышел специальным изданием, посвящённым Тому Симпсону.

«Склоните головы перед памятью величайшего английского гонщика, – писалось в передовой статье. – Том Симпсон мёртв, но имя его ещё до смерти стало легендарным среди велосипедных болельщиков и товарищей по спорту. Он был кумиром, который на британских островах олицетворял собой велосипед. Он был человеком, который покорил велосипедный мир красотой своего характера и который так часто побеждал на самых трудных состязаниях. Это был человек, который проиграл своё последнее состязание, но его последние слова: „Посадите меня на велосипед!“.

Такие слова могли бы стать эпитафией на памятнике любому величайшему гонщику мира.

Английская велосипедная федерация предложила установить обелиск на склонах горы Венту, в том месте, где упал Том Симпсон».

Необычайную серьёзность проявила самая несерьёзная английская газета «Дейли мейл». Она открылась статьёй: «Тома Симпсона убил допинг».

«Он шёл „Тур де Франс“ на таких допингах и поглощал их в таком количестве, что потерял всякое чувство опасности, потерял контроль над своими силами и ощущение болевого барьера. Он умер в велосипедном седле. И хотя сердце его, стимулированное метиламфетаминовым допингом, билось во время гонки, он практически был уже мёртв задолго до выхода на первый старт. В тот день Том умудрился наглотаться ещё и алкогольных стимуляторов, что категорически запрещено французскими законами.

Полиция сообщила журналистам, что в майке Тома оказались три стеклянные капсулы – две пустые, а в третьей сохранились неиспользованные таблетки. На следующий день во время обыска в багаже английской команды была найдена коробка со стимуляторами. Два вида таблеток определялись специалистами как сильнодействующие средства – стенамин и тонедрин. Стенамин произведён одной миланской фабрикой – «Петити компани». Тонедрин выпущен лабораторией «Гримо» в Париже. Оба лекарства, если их так можно назвать, дают один и тот же эффект – они позволяют спортсмену идти в гонке на пределе возможностей, повышая иногда до критического максимума болевой защитный лимит организма. Как заявили руководители английской команды, они совершенно не знали, что Симпсон принимает подобные лекарства…

Похороны Тома вылились в манифестацию гладиаторов шоссейных дорог XX века. Погода была под стать настроению. Казалось, что сами облака оплакивают Тома. На огромный венок из французских роз, который прислали руководители «Тур де Франс», мерно падали капли английского дождя.

Боялись, чтобы внезапный шторм окончательно не нарушил торжественности последнего прощания с Томом. И природа словно смилостивилась. Когда гроб вынесли из церкви, дождь прекратился. И гроб Тома, дубовый, с великолепным резным орнаментом, богатыми кистями и двумя – красной и чёрной – розами, скрещёнными на крышке, поплыл над толпой. А в ней стояли многие былые соперники Тома. Приехал Эдди Меркс. Приехала жена Анкетиля. Сам он не смог приехать, как и некоторые другие, которые хотели бы проводить Тома в последний путь, но должны были отрабатывать контракты.

Сегодня, когда уже нет в живых Тома Симпсона, может быть, стоит вспомнить два его почти пророческих выражения.

В первом – его отношение к самой гонке:

«Я особенно люблю трудные участки дорог. Трудности как бы подхлёстывают меня, заставляют собраться и доказать всем соперникам, что я не только сильнее их, но и сильнее страхов, которые их так пугают. Я очень люблю такие трудности и глотаю их как самые что ни на есть лакомые кусочки горького пирога, которым является современная многодневная гонка».

Во втором признании Тома уже более общее отношение к жизни профессионального гонщика:

«Мы умираем не только в гонках. Главное, мы умираем на дорогах, гоняясь в своих автомобилях за самими гонками из страны в страну. Часто это происходит и после того, как мы становимся владельцами маленьких кафе и начинаем жить тихой, спокойной жизнью. Нам, очевидно, очень не хватает остроты ощущений, чувства скорости и темпа, к которым привыкли, и мы возмещаем их скоростью наших мощных полуспортивных автомобилей. И тогда для каждого из нас стоит где-нибудь с потушенными огнями тяжёлый военный грузовик, в который нам суждено врезаться последней тёмной ночью».

ГОРНЫЙ КОРОЛЬ
(Рассказ)

Артур любил этот город странной любовью. Хотя как можно любить города, ведь они не женщины? Города изменяют гораздо чаще, и их измены ранят больнее. Странным было и то, что он вообще любил этот город,

Артур часто думал о своих отношениях с городом. Случалось, он давал ему имена давно знакомых, давно промелькнувших в его жизни женщин. Но и такая уловка плохо помогала ему постигнуть странную любовь к целому городу. Может быть, потому, что и женщины, которых знал он, были странными – слишком доступными, лживыми и легко забываемыми.

Да, да, Артур часто ловил себя на мысли, что основой их странной любви стала двойная жизнь, его и города. Лгал город, лгал и он.

Когда Артур был в зените своей славы, они жили с городом разной жизнью. Он – жизнью Артура Лоя, а город – жизнью его имени. Он надрывался на гонках где-то в Пиренеях, а журналисты родного города гоняли портреты Лоя по газетным полосам. И вместе с газетами – по рекламным тумбам, столам киоскёров, ресторанным столикам и мусорным урнам, куда торопливые читатели бросали устаревшие к вечеру номера.

Потом они встретились. Но город уже забыл его имя. Приходилось представляться друг другу.

…С наступлением вечерней прохлады, едва переведя дыхание после очередного дня, город начинал новую, ночную жизнь. Вздремнув часик, Артур не спеша ужинал, чтобы не быть первым там, куда надлежало приходить к самому разгару.

Он выводил свой «феррари» ровно в восемь. И медленно, наслаждаясь ездой на полугоночной машине, ехал к центру. Когда-то этот дорогой «феррари» был едва ли не единственным в городе. А сейчас тупорылые, низкие мастодонты чуть ли не у каждого маменькиного сынка.

Артур взглянул на щиток приборов. Стрелка бензомера показывала четверть бака. Артур прикинул, что он, пожалуй, укладывается в намеченную норму и бензина хватит ещё на пару вечерних поездок. А там придётся заправляться…

Артур прибавил газу, и мощная машина будто выскользнула из-под пего. В такие мгновения ему казалось, что он опять лишь чудом удержался на удобном кресельном сиденье. Предохранительный ремень – единственное, что он позволил себе купить для машины в последние годы, – обвис на плече. У перекрёстка, хотя горел зелёный свет, он резко тормознул, и «феррари» замер, закачавшись на рессорах. Сила инерции оторвала тело Артура от спинки сиденья, и он повис на предохранительном ремне. И потом мягко шлёпнулся назад.

Артур тихо засмеялся.

Такие полёты доставляли ему истинное наслаждение. Остротой ощущений они напоминали головокружительные спуски итальянских гонок. Поддавшись скоростному опьянению, Артур сделал три-четыре лихих поворота, на которых жалобно запела резина. Писк под колёсами охладил его азарт: резина на колёсах была не новой и следовало думать о будущем.

«Ну-с, – спросил он себя, – куда подадимся сегодня? „Чёрная игла“ уже выходит из моды. В прошлый раз подъехал, человек пять толкалось у входа, не больше. Чего доброго, через пару недель хозяевам „Чёрной иглы“ придётся нанимать зазывалу. В „Нарцисс“ ещё рано…»

Он посмотрел на тускло светившиеся автомобильные часы.

«Начну-ка, пожалуй, с „Мьюзикла“. Там, наверно, полный сбор. Да и посетители – мелюзга, попрыгунчики. Есть возможность размяться на сыром материале».

Он резко повернул машину в незнакомый переулок и начал петлять по мрачным, узким улицам. У перекрёстков он даже не переключал свет, а только резко поддавал газу. И мощный мотор на холостом ходу ревел подобно сирене. Редкие прохожие тёмными, ничтожными тенями жались к стенам, когда машина проскальзывала мимо них. Возле самого «Мьюзикла» капот красного «феррари» полыхнул всеми цветами радуги, отражая в полированных плоскостях огни многочисленных крикливых реклам.

Артур увеличил скорость и шикарным, коротким броском подлетел к входу в «Мьюзикл». Свободных мест у тротуара не оказалось. Но он знал одну лазейку напротив ложных ворот, которые никогда не открывались. Памятуя о полиции, никто не рисковал парковать свою машину, нарушая правила. А он, Артур, рисковал… Вернее, знал совершенно точно, что никто из ворот не выезжает и он ничем не рискует…

На визг его тормозов толпа у входа оглянулась разом. Он не успел в темноте увидеть знакомые лица, но вскинутые в приветствии руки говорили, что приятели уже здесь.

Он не спеша вылез из машины, ногой, как можно небрежнее, захлопнул дверцу и подошёл к мрачноватому подъезду.

«Ну конечно, эта рыжая образина уже в очереди. И Дик, и крошка Лили. И вот с ними какая-то новая кисочка. Стоит заняться… На новеньких всегда легче произвести впечатление».

– Хэлло, Артуро, – пропела Лили. – Иди к нам. У нас есть свободное местечко.

Стоявшие в очереди за Лили зашикали, но она, огрызнувшись, сразу пресекла недовольство.

– Мерси, Лили, – произнёс Артур. – Мальчики хотят потанцевать. Может быть, они пришли сюда впервые… Не будем им портить аппетит. Мы, старички, можем и постоять.

– Ничего себе старичок, – хмыкнул Дик. – Небось завтра пусти тебя на «Тур де Франс», ещё многим сегодняшним свистунам десять очков форы дашь…

– Десять не дам… – многозначительно произнёс Артур, предоставляя возможность окружающим самим решить, сколько же он может дать очков вперёд сегодняшним свистунам.

К Артуру подошло человек пять знакомых и полузнакомых молодых людей. Они громко перебрасывались ничего не значащими словами, давно известными остротами. За ними уже заняли очередь с десяток только что подошедших посетителей, а Артур всё мучительно ждал заветного вопроса. Наконец, после взрыва хохота, когда он рассказал какой-то сальный анекдот из жизни велогонщиков, Артур услышал долгожданный вопрос.

– Кто это, в курточке? – спросила долговязая девица своего не менее долговязого, с длинными волосами спутника. Один из завсегдатаев ответил ей.

– Не знаешь?! – хмыкнул он. – Это же Артур Лой! Эх ты, цыпа…

Судя по всему, имя Артура Лоя ничего не сказало девушке.

И это несколько огорчило Артура, но по тому, как она произнесла «а-а-а!», он понял, что его имя отныне увековечено ещё в одной душе. К Артуру пришло отличное настроение, какое появляется у охотника, сделавшего почин и добывшего первую, пусть даже нетрудную дичь.

Очередь двигалась медленно, но ритмично. До дверей «Мьюзикла» оставалась одна небольшая, ступенек в десять, лестница. Дик поставил на обсуждение компании вопрос, где выгоднее приземлиться, наверху или внизу, под арками.

Артур небрежно бросил:

– Конечно, внизу. Там лучше видны хорошенькие ножки. Да и табачного дыма меньше.

Он помахал рукой перед лицом, слово ему мучительно мешал дым от сигареты Дика. И хотя Артур в последнее время курил всё чаще, опорожняя за день целую пачку, он никогда не позволял себе взять в рот сигарету вечером, отправившись в свой тур. Это была одна из его главных карт в большой игре: некурящий парень в компании дымящих во всю девиц – довольно оригинально.

Дик уже вступил на первую ступеньку лестницы. Следующим на неё должен взойти Артур. Толпа тем временем захлестнула основание лестницы, и пробиться назад стало нелёгкой задачей.

Артур сделал шаг в сторону и начал спокойно прощаться:

– Дик, я совершенно забыл, что меня ждут сегодня в «Нарциссе». Пройдёте внутрь – займите место на меня. Я через часик вернусь. Если ничего не случится… – загадочно добавил он.

– Всё никак не расстанешься со своей американкой? – Дик хмыкнул, а Лили кокетливо тряхнула головой.

Артур пожал плечами – дескать, всё может быть – и настойчиво повторил:

– Чао, детки…

Незнакомый молодой парень в дорогом твидовом костюме, с глубокими, почти болезненными подглазинами оттеснил Артура плечом, занимая его место. В другой раз Артур бы незамедлительно проучил нахала, но сейчас был даже рад такому обороту дела.

Повертев ключами в знак прощания, он скромно, как и подобает человеку, который не мыслит себе жизни без машины типа «феррари», прошёл к своему автомобилю и с рёвом исчез в конце улицы под уважительные взгляды очереди.

Обстановка перед «Нарциссом» мало чем напоминала шумный ералаш у дверей модного «Мьюзикла». Вдоль тротуара почти не было дешёвеньких «пежо», «ситроенов», «фольксвагенов». Надменно, как бы самостоятельно, а не друг за другом, стояли «мерседесы», «альфа-ромео», «порше». Артур аккуратно и тихо поставил свой «феррари» перед вишнёвого цвета огромным «мерседесом-600», за рулём которого чинно восседал негр-шофёр в форменной фуражке.

Артур огляделся.

«Слава тебе, господи, ни одного „феррари“ больше нет! Моя старушка не будет выглядеть на их фоне старомодной колымагой!»

Он вышел, тщательно, не торопясь запер дверь машины, исподлобья продолжая разглядывать стоящих у дверей «Нарцисса». Подъезд стрипхолла заливали ослепительным огнём вмонтированные в козырёк квадратные плафоны. Свет был настолько сильным, что казалось – исходил от серебристого асфальта, с трёх сторон обступившего мраморный пол. Мрамор нырял под стеклянную дверь в небольшое фойе, задрапированное в чёрно-красный бархат.

Артуру стеклянная дверь представлялась непроходимой стеной, за которой нет ничего, и люди, выходящие оттуда, просто лгут, что они там что-то видели и что им весело. Артур ни разу не был в самом зале, хотя проводил у дверей «Нарцисса» три вечера в неделю.

Очереди как таковой не существовало. Парами, по четверо гости стояли вдоль стен и рассматривали огромные стенды с голыми девочками, носившими громкие и фальшивые имена, улыбавшимися фальшивыми улыбками.

Знакомых пар было три. Одна замерла у самых дверей. Эта пара сразу же перестала интересовать Артура. Приблизительно в середине очереди маленькую кошечку на кривых ножках обнимал Роберт, единственный наследник крупнейшего в городе текстильного короля. Они ворковали о чём-то, повернувшись к витрине, и Артур решил воспользоваться случаем и подойти к третьей паре.

С женщиной стоял мужчина неопределённого возраста и неопределённых занятий. Он никогда не говорил с Артуром о своих делах, – может быть, потому, что они никогда не встречались с ним внутри, в зале, а снаружи можно лишь говорить о таких несерьёзных проблемах, как велосипедные гонки или женщины. Мужчину звали Хуан. И это, естественно, было прозвище, ибо слишком испанское имя совершенно не к лицу блондину ярко выраженного арийского типа, да ещё с какими-то карими французскими глазами. При встречах Хуан утверждал, что они несколько раз пили вместе, когда ещё Артур выступал за команду «Фаемы» и когда в родном городе он появлялся каждый вечер, но не иначе как на голубом экране телевизора. Поэтому Хуан практически принадлежал тому миру Артура, миру ушедшему, и это было особенно ему дорого и приятно.

Он подошёл к Хуану.

– Добрый вечер, Артур, – сказал Хуан, протянув руку. И представил свою даму: – Милена.

Потом значительно громче, чем требовалось:

– Артур Лой, милочка, не кто-нибудь, а сам горный король!

Спутница Хуана жеманно потупила глазки и к удовольствию Артура произнесла:

– Я помню, как вас чествовали после третьего этапа «Тур де Франс». Это было… – Она никак не могла вспомнить название города, где финишировал третий этап, но Артур и так был удовлетворён.

– Ну стоит ли помнить такие мелочи, как победы на этапах!

– Пойдёшь с нами? – Хуан кивнул на дверь «Нарцисса».

– Знаешь, пожалуй, нет. Я обещал друзьям посидеть вечером в баре у Полли.

Хуан кивнул.

– Мы бы тоже пошли, но Милене нравится здесь одна девочка, и она хочет посмотреть на неё в работе. Вот та, черноглазая…

– Хуан, а ты становишься хитрецом! Черноглазая, наверно, нравится тебе, а ты приписываешь Милене. Ты как Анкетиль, тот всегда на старте заявлял, что ему наплевать на победу, но когда начинал крутить педали, то гнал машину как чёрт, только бы первым оказаться на финише.

Хуан засмеялся.

– Ну зачем же ты так, Артур, да ещё при Милене? – В его примирительном тоне что-то показалось Артуру подозрительным и настораживающим. И Хуан действительно не замедлил с ответным ударом.

– А твой старый ящик неплохо выглядит, – сказал он и кивнул в сторону артуровского автомобиля. В ряду новеньких машин, сверкающих не только хромом и лаками, но и впечатляющих современными формами, «феррари» Артура выглядел далеко не импозантно.

– А-а, – как можно равнодушнее сказал Артур, весь сжавшись в предчувствии нового возможного удара, – она мне дорога как память. Но телега недурственна. Ведь я на ней почти не ездил, когда выступал. Купил и поставил. Так что в старом теле совершенно здоровый дух.

– Так вот я же и говорю, – повторил Хуан, – старушка хорошо выглядит. Но стоило бы подумать такому человеку, как ты, и о новой модели. Занимайся я сбытом автомобилей, никогда бы не позволил ездить на старой модели такой знаменитости, как Артур Лой. О чём только думают эти торговцы!

Артур почувствовал, что разговор начинает переходить им самим когда-то установленные границы, и он поспешно поддержал Хуана:

– Ты знаешь, Хуан, я поступил бы на твоём месте так же.

Молчаливые пары, стоявшие рядом, словно и не обращали внимание на их очень громкий разговор. Но по редким взглядам и напряжённым спинам Артур чувствовал, что они слушают, стараясь не пропустить ни одного слова. Может быть, потому, что их действительно интересовал разговор, может, чтобы скоротать время в очереди. А она двигалась совсем медленно. В «Нарциссе» сидели капитально. Вечернее представление только начиналось, самым же интересным было ночное…

Да и подходившие лимузины выплёвывали всё новых и новых посетителей, которые были благоразумнее и заказали столики по телефону. Как всесильный пароль произносили они свои фамилии и исчезали за стеклянной дверью, которую охраняли два бывших борца тяжёлого веса. Многие из произнесённых фамилий казались Артуру знакомыми. С некоторыми из их обладателей он встречался «тогда» лично…

Ах, это далёкое «тогда»… Сколько раз он пытался забыть прошлое, выбросить из памяти всё, что кроется за этим проклятым «тогда»! Ведь уже ничего не вернуть, ничего не изменить…

Тогда он не стоял в подобных очередях. Он был известен достаточно хорошо, чтобы составить рекламу любому заведению с самой доброй репутацией. Он даже не утруждал себя звонком в ресторан или клуб – это делал от его имени или менажер, или кто-нибудь из друзей. И они говорили в трубку всего несколько слов вроде: «Послушайте, нам нужен самый хороший столик на десять человек. Будет сам Артур Лой. Понятно? Чтобы всё было тип-топ!»

И всё было «тип-топ». Когда его звезда ещё светила, подобное шествие сквозь толпу ожидающих у модного ресторана или клуба доставляло ему наслаждение. А потом, когда он перестал выступать, когда прогорел ресторан, в который он вложил все деньги, доверившись своему глупому братцу, он стал с большим удовольствием задерживаться в каждой такой очереди. Шепоток, раздававшийся за его спиной, который раньше веселил, как фужер первоклассного шампанского на торжественном банкете, теперь выполнял роль анестезирующего средства, смягчая тупую боль в душе, против которой он не находил иного лекарства.

Артур очнулся от своих мыслей. Хуан смотрел на него, но взгляд его был направлен сквозь Артура куда-то за спину.

Артур оглянулся. Из подкатившего «кадиллака» вышла очень красивая, томная женщина в норковой накидке. Из двери-вертушки, словно пёс на собачьих бегах, давно заждавшийся старта, вылетел швейцар и с запоздалой услужливостью прикрыл дверь машины. Мужчина обогнул «кадиллак» спереди, бросил ключи швейцару в руки и, не сказав ни слова, прошёл мимо ожидающих в очереди, словно её и не существовало. Швейцар сел за руль и погнал «кадиллак» в подземный гараж, разверзший пасть через улицу напротив.

Что-то больно кольнуло Артура в сердце. Он поморщился. Ему показалось, что всё чаще посещавшая его душевная боль была действительно сейчас сердечной болью. Он решительно протянул руку Милене.

– Желаю вам хорошо провести вечер. И любите Хуана. Он славный. Мы с ним давние знакомые, и вы можете мне верить…

Он хотел добавить что-нибудь ещё из подобной светской белиберды. Но решил, что такой дурочке хватит и сказанного. К тому же Хуан сегодня немножко нахамил. Случись такое в годы, когда он выступал, Артур бы больше и руки не подал наглецу. Но ссориться в его нынешнем положении посчитал неблагоразумным. И дружески хлопнул Хуана по плечу.

– Радостной ночи.

– Привет, Артур. А то, может, посидишь с нами?

– С удовольствием, но слово надо держать. – Артур развёл руками и, повернувшись, пошёл к своему «феррари». Он не ощущал на своём затылке взгляды стоявших, словно его и не существовало на земле. Здесь почти всегда было так. Здесь проходила самая трудная охота, но и самая радостная. Лой оглянулся. Все были заняты своими делами. Следующими у двери стояли Хуан со своей подругой.