Текст книги "Со щитом и на щите"

Автор книги: Анатолий Димаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Глянь, танки!

Мишка восторженно колотит меня локтем в бок, хотя я и без него все вижу. Грозные боевые машины выстроились в длинный ряд, вдоль них расхаживает часовой с винтовкой.

Да-а, это тебе не пехота! А может, и мне попроситься в танкисты? Чтобы вместе с Мишкой. На одной машине: он водителем, а я – командиром…

Тем временем подходим к единственному одноэтажному дому, останавливаемся у дверей. Командир приказывает нам подождать, а сам заходит внутрь. Вскоре появляется с двумя дымящимися паром ведрами в руках. Ведра огромные, каждое как бадья.

– А ну-ка, налетай, кто проголодался!

Я ринулся было подскочить первым, но Мишка вовремя дернул меня за рукав:

– Куда, дурной? Может, полегче будут.

Более легких так и не дождались. Командир сказал:

– Нужно с часок подождать. На два ведра не хватило: доваривают.

– Товарищ командир, борщ же остынет!

Командир подумал-подумал и решил так: он поведет тех, кто с борщом, а нам с Мишкой оставаться здесь. И ждать, пока он снова вернется. Ясно?

Ясно-то ясно, да не очень весело. Есть так хочется, аж в животе бурчит, и еще не терпится побыстрей к эшелону добраться, узнать, куда нас повезут. Но приходится ждать, и мы рассматриваем танки.

– Толька, ты какой взял бы себе?

– Вон тот, что с двумя башнями.

– Дурной, это же устаревший. Бери тот, что с одной!

Не успели закончить спор, который танк лучше, как на пороге появился повар в белом:

– Вы за борщом? Держите!

Эти ведра вроде бы больше тех. И тяжелей. Стоим и не знаем, как быть дальше. Когда-то еще вернется командир, а борщ стынет и стынет.

– Давай пойдем! Что мы, дороги не найдем?

Пошли. Ведра тяжелые, и нести их неудобно. Перегибаемся на бок, а борщ хлюпает и хлюпает. Несли, несли, устали – остановились. Поставили ведра, вытираем вспотевшие лбы.

– У тебя деньги есть?

– А что?

– Сейчас бы мороженого, хоть по порции! Ты любишь мороженое?

А кто его не любит! Глотаю голодную слюну, а Мишка соблазняет:

– Пломбир с изюмом тебе приходилось пробовать?

Я не выдерживаю, хватаю ведро и говорю решительно:

– Идем!

– Куда?

– Мороженое искать!

Нашли мороженое лишь в центре: едва добрались. Если бы не ведра, как гири, было бы легче.

Мороженщица как нас увидела, сразу догадалась, кто мы такие:

– Налетайте, солдатики, забирайте последнее!

– Видишь: последнее! – шепчет Мишка. – Хорошо, что сразу пошли, а то не хватило б.

Съели по порции, облизнулись. Посмотрели друг на друга:

– Еще по одной?

– А денег хватит?

– Хватит.

Вот так мы и проели Сергунькины деньги. Лакомились мороженым, пока языки не задубели.

Взялись было за ведра, а куда идти – не знаем. Пока мороженое ели, и дорогу забыли.

– Вам, ребятки, на станцию? – спрашивает мороженщица. – Так вы идите по этой улице. Три квартала пройдете, а потом повернете направо. А там прямо, прямо – как раз в станцию и упретесь.

Поблагодарили, подняли вновь ведра, пошли. Отшагали три квартала. Остановились на углу, отдохнули и снова в путь. Хотя вокзал и далековато, едва виднеется вдалеке, но ничего, дойдем, солдатам не привыкать к походам.

– Зато все наедятся, – утешаю Мишку.

Доплелись до вокзала. Руки ноют, ноги гудят. Где же эшелон?

– Эшелон? – переспрашивает дежурный. – Погодите, хлопцы, вы допризывники?

– Да, допризывники.

– Так вы, голубчики, не туда попали! Ваш эшелон на товарной, а это пассажирская…

– На то-о-варной?..

– Конечно, в пяти километрах отсюда.

Мы оба готовы разреветься. Легко сказать: пять километров! Да еще с полными ведрами, будь они неладны! Вы идите по колее, – советует дежурный. – По улицам чуть ближе, но можете с дороги сбиться…

Шагаем и шагаем. А колее ни конца ни края. Ффу, наконец дошли. Но где же наш поезд? Столько кругом эшелонов, что глаза разбегаются.

– Дя-адь, вы не знаете, где наш эшелон?

– А вы кто такие?

Железнодорожник в замасленной форме подозрительно осматривает нас. И мы торопимся ответить:

– Мы допризывники.

– Допризывники? Так ваш эшелон уже отправлен.

Я растерянно смотрю на Мишку, Мишка – на меня.

– Как же вы умудрились отстать? – интересуется железнодорожник.

Нехотя объясняем. О мороженом, понятно, ни слова, при чем тут мороженое? Послали за обедом, пока дождались, пока донесли, эшелон и ушел. Что же теперь нам делать?

– Что-нибудь да придумаем, – утешает железнодорожник. – Вы, ребята, постойте тут, а я узнаю, куда ушел эшелон.

Сели прямо на шпалы, уставились бездумно на ведра. А железнодорожника все нет и нет. Уже и солнце к закату отправилось, уже похолодало, а он как сквозь землю провалился.

Сидим еще полчаса. А может, и дольше.

– Заждались, ребятушки?

Железнодорожник! Мы так и подскочили.

– Берите свои ведра да живо за мной.

Ведет нас через рельсы, между вагонами, на ходу рассказывает:

– Ваш эшелон направили на Полтаву. А сейчас отходит второй. Садитесь и дуйте следом…

– А вдруг не догоним?

– Еще и обгоните, – успокоил нас железнодорожник. – Этот пойдет с ветерком, зеленой улицей… Вот и он! Залезайте быстренько в тамбур…

И только мы влезли, только поставили ведра, как поезд – ту-ту! – и поехал. Не успели даже железнодорожнику и спасибо крикнуть.

Мчались – и вправду только ветер свистел! Мелькали полустанки и станции. Перед каждой из них паровоз отчаянно кричал: давай дорогу! И семафоры едва успевали поднимать свои руки. Нам с Мишкой совсем было бы весело, когда б не ветер. Холодный, пронизывающий, он продувал открытый тамбур и трепал на нас одежду. Да еще если бы не уголь на платформе, перед самым нашим тамбуром. Через час мы выглядели как трубочисты – только зубы блестели.

Вот тогда я и вспомнил добрым словом маму, заставившую меня взять пальто. И когда Мишка не выдержал – оделся, я достал и свое. Уперлись спинами в стену вагона, руки – в рукава, головы – в плечи. Сидим нахохлившись, как совы.

В Полтаву приехали далеко за полночь.

– Эшелон с допризывниками? Есть такой. Вот он, хлопцы, и стоит. А вы что ж, отстали?

Мы даже не ответили – бросились со всех ног к эшелону. Чтобы опять без нас не тронулся.

Утром помкомвзвода сердито допытывался:

– Самоволочка? Погулять вздумалось? Не выходить из вагона, пока не доедем до части!

Потом мы узнали, что ему досталось на орехи от начальника эшелона за то, что мы потерялись.

– А сейчас – умываться! Вы в трубе паровозной ехали или в цистерне из-под мазута? И ведра вымойте!

Мы долго плескались под краном, потом отмывали ведра от борща, который никто не захотел и пробовать. Но не это нас удручало. Неприятно поразило другое: после Полтавы разузнали мы с Мишкой, что всех нас везут в одну часть. Не в матросы, не в танкисты – в пехоту! Царицу полей.

Каково служить в пехоте

Вскакиваю от неистового крика. Только что снился мне сон: ярко освещенный коридор и открытая дверь в темную комнату. В той комнате, в густой тьме, притаилось какое-то чудище. Нечто настолько страшное, что я весь дрожу. Хочу убежать, но ноги приросли к полу. Хочу закричать, но голос пропал. В это самое время свет в коридоре гаснет и врывается этот зычный крик.

Сердце стучит так, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Ошалело моргаю, а в ушах стоит это яростное:

– По-одъе-ом!

Наконец доходит до сознания, что я в казарме. На узкой двухэтажной койке: я внизу, наверху Мишка.

Он тоже проснулся. Свешивает ноги, раскачивает ими, не иначе как старается попасть мне по голове. Все еще сердитый, ловлю его ногу и щиплю его за икру. Мишка ойкает, ног как не было, вместо них появляется его разозленное лицо:

– Ты чего щипаешься?

– По-одыма-айсь!

Ну и голосище – мертвого поднимет!

Соскакиваю на холодный пол. Он словно обжигает разогретые подошвы, а меня всего встряхивает. Бр-р-р! Клацая зубами, начинаю одеваться.

– А вам что, персональная команда нужна?!

Помкомвзвода! Но не тот, который нас сопровождал, а другой. Отныне он будет командовать нами. Остановился напротив, грозно смотрит на Мишку.

Мишка ложится на живот, сползает неуверенно со второго этажа. Высокая койка качается, Мишка болтает босыми ногами – ищет пол.

– Живей, живей! Это вам не у тещи в гостях!

Мы еще неженатые, у тещи ни разу не гостили, потому и не можем по достоинству оценить помкомвзводовский юмор.

– Чтоб через десять минут никого здесь не было! – напоминает помкомвзвода командиру отделения. – Ясно?

– Ясно, товарищ помкомвзвода!

Командир отделения лихо прищелкивает каблуками. Он уже одет, обут, стоит у нас над душой:

– Вы что как сонные мухи! В армии небось, а не у тещи в гостях!

Он явно подражает помкомвзводу: точно так же хмурит брови и закладывает большой палец правой руки за ремень. Но это ему плохо удается. Уж очень юное у него лицо и голубые, как у девицы, глаза.

– Чтоб за пять минут все было застелено! – командует он и бежит к другим койкам.

А у меня, как назло, запутался шнурок от ботинка.

Хоть зубами помогай! Вчера поленился развязать, скинул просто так, а теперь вот в переплет и попал.

Мишка совсем не торопится. Прыгает на одной ноге, стараясь попасть второй в штанину.

– Разве это жизнь? И поспать не дадут! Пехтура несчастная!

Он никак не может свыкнуться с мыслью, что приходится служить в пехоте. Твердо намерен написать в Москву наркому, чтобы его перевели в танкисты. Уговаривает и меня:

– Ты сдурел, что ли, – в пехоте служить!

Еще в эшелоне грозился:

– Дай только до места добраться!

По дороге попасть на почту никак не удавалось: меня и Мишку не выпускали из вагона до самой Винницы. А в Виннице сразу же всех повели на узкоколейку, посадили в маленькие вагончики и повезли аж в Вапнярку.

Из Вапнярки двинулись уже пешком на Дзиговку. Топали часов пять, пока дошли. Устали страшно: у каждого торба или чемодан, да еще какое-нибудь пальто. А сопровождающий «подбадривал»:

– Это что! Попробуете при полной выкладке, да на сорок километров, тогда и папу с мамой вспомните!

Кое-кто и нос повесил: не так легка и приятна оказалась военная служба, как до сих пор казалось.

В конце концов дошли. Впереди, в широкой долине, Дзиговка, а по левую руку – двухэтажные из красного кирпича казармы. Триста семьдесят первый стрелковый полк – наш дом, наша хата.

– Правое плечо вперед!

Наша кое-как выстроенная колонна овечьей отарой поплыла в ворота.

– Приставить ногу! Можете опустить поклажу!

От вчерашнего дня – два ярчайших воспоминания: как набивали матрацы и как потом ужинали.

Матрацы раздали прямо в колонне. Ткнули каждому по длиннющей полотняной колбасе, скомандовали: «Кругом!» – повели со двора, приказав оставить вещи на месте.

Привели в поле, к двум огромным скирдам. Была подана команда набивать матрацы, и мы облепили скирды, как мыши.

Полосатые колбасы казались бездонными. Но мы их все же наполнили соломой.

Потом нас снова выстроили и повели назад. Если бы кто глянул сверху, подумал бы, не иначе, что это не мы, а муравьи тянут на себе длинные полосатые личинки.

Повели сразу в казарму, на второй этаж. В огромную комнату с двумя рядами двухэтажных коек. Таких я сроду не видел. Мишка сразу же скок наверх:

– Чур, моя!

Ладно, пускай будет твоя, раз ты такой жадный!

Потом нас водили ужинать. Хотя мы, уставшие за трудный день, хотели одного: спать.

А утром – ни свет ни заря:

– По-одъе-ом!

Не успели одеться да койки застелить, как новая команда:

– На зарядку! Быстрее! Быстрее! Вы что, месяц не ели?

Есть-то ели, да не привыкли так торопиться.

Катимся вниз со второго этажа. Спотыкаемся, полусонные, на ступеньках.

Во дворе темно, холодно – бр-р-р! А мы в нижних сорочках: ветер так и пронизывает.

– По два – стройся!

Строимся. Прижимаемся друг к другу, чтобы хоть немного согреться.

– Напра-во! Бегом арш!

Побежали. Сначала весело, дружно, размахивая вовсю руками. А когда немного запыхались, то помедленнее. А помкомвзвода, голый по пояс, скачет впереди, поджидая нас, на бегу командует:

– Не отставать!

И командиры отделений, тоже голые по пояс, дружно за ним:

– Ногу! Ногу!

Воздух в груди аж свистит. Уже не холодно – жарко. А помкомвзвода прет, как конь. Повернул в ворота.

Бежим из последних сил, а нам навстречу возвращаются группы военных. Тоже бегом.

– На месте шагом арш! Ать-два! Выше ногу!

Куда еще выше? И так задираем – суставы трещат!

– Взво-од, стой!

Остановились. Только теперь заметили речушку, прыгающую по каменистому дну.

– Снимай сорочки!

Помкомвзвода, подавая нам пример, первым наклоняется над водой. Черпает полные пригоршни, хлюпает на шею, грудь, спину. Мы же боязливо подступаем к берегу, пробуем пальцами воду: ледяная!

– Пускай дурные моются, – бубнит Мишка. Склоняется, делает вид, что черпает ладонями воду. Ухает, будто и вправду водой обливается.

– Молодец! – хвалит его командир отделения. – Вот берите с него пример!

Брать так брать. Я тоже черпаю ладонями воздух, ухаю не хуже Мишки.

– Хватит для начала, – останавливает нас командир. – А то еще простудитесь.

– Не застудимся! – дружно отвечаем. – Нам не впервой!

– Возим полотенца по сухой коже, делаем вид, что вытираемся.

– Помылись?

Помкомвзвода! Не заметили, как подошел.

– Уже умылись! – бодро докладывает Мишка.

– Ну, как вода?

– Как парное молоко!

– А ну, покажите-ка полотенца!

Попались! Полотенца-то сухенькие. Не догадались, дураки набитые, смочить в воде.

– Та-ак… – И к командиру отделения: – А вы куда смотрите? Ну-ка, наклоняйте их по очереди!

Командир отделения хватает за шею сначала Мишку. Наклоняет, аж спина трещит. И Мишка уже ухает, не прикидываясь: помкомвзвода обливает его водой сверху донизу.

– Ясно, как нужно умываться?

Мишке ясно. Вытирается, полотенце так и мелькает.

– Давайте и этого!

Твердая ладонь ложится мне на затылок. Я расставляю ноги пошире, чтобы не свалиться в речку, кричу, что буду умываться сам, а те, кто уже умылся, смеются, хватаясь за живот. Цирк, да и только!

У помкомвзвода не пригоршни – ведра. Да и плещет так, что вода и в штаны затекает.

– Хватит, вытирайтесь!

Мгновенно хватаю полотенце.

Назад бежим – и подгонять не нужно.

После завтрака повели всех в баню, а оттуда опять строем.

Старательно размахиваем руками, стучим о землю подошвами, на ходу ровняем ряд. Навстречу проходят красноармейцы, меряют нас насмешливыми взглядами, перекидываются ехидными репликами. Нам и самим понятно, какое жалкое зрелище представляем собой: в гражданской одежде, не строй, а отара.

Вот прошагал ощетинившийся штыками взвод – с песней, с залихватским посвистом, с командиром-орлом впереди. Мы оглядываемся им вслед с неимоверной завистью.

– Как ты думаешь, нам скоро винтовки дадут?

– Спроси у командира.

Подходим к одноэтажному приземистому зданию с маленькими зарешеченными оконцами. И пока мы раздумывали, куда нас привели, услышали новую команду:

– Приставить ногу! Справа по одному шагом арш!

Это «арш» звучит как выстрел – неожиданно и резко. Мы аж вздрагиваем.

Заходим внутрь. Нас ведут в конец длиннющего склада. Здесь стоит что-то напоминающее прилавок, а за прилавком – командир. У каждого спрашивает рост, размер обуви, приказывает снять кепку или шапку и натренированным оком прикидывает окружность головы.

– Третий… Сорок один… Пятьдесят шесть…

Цифры так и сыплются из его уст и материализуются шинелями, гимнастерками, бельем, обувью. Выдают сразу все, вплоть до портянок, чтобы на нас от домашнего не осталось и нитки. Кое-кто порывается сразу и примерить, но командиры торопят, чтобы не задерживались. Примерять будем в казарме.

– А вдруг не подойдет?

– Потом поменяете!

В казарме было пусто и тихо, все словно замерло. И двухэтажные койки, выстроенные в длинные ряды, с идеальной линией белых подушек и серых одеял, и табуретки, по две у каждой койки, и пустые пирамиды для винтовок и пулеметов. И даже дневальный, единственное живое существо на все помещение, в ловко подогнанной форме, со штыком на боку. Стоит и не моргнет: стережет строгую тишину.

Но мы ее враз всколыхнули: бросились к своим койкам. Каждому хочется скорее сбросить с себя гражданское, стать настоящим бойцом. Торопливо влезаем в нательное белье, в брюки галифе из синей диагонали, а потом уже подходим к командирам отделений с ботинками, портянками, обмотками.

До сих пор мне казалось, что обуться – дело нехитрое. Натянул на ногу, что попало под руки – носок так носок, портянку так портянку, кое-как зашнуровал, притопнул – одна нога и обута. Затем так же со второй, чтоб побыстрее из дома, с глаз маминых, не то обязательно заставит что-нибудь делать, а на улице друзья уже ждут…

Оказывается, что обуваться – это целая наука, от знания ее может зависеть успех наступательного боя, поучает командир отделения.

Ведь что может случиться, если неправильно обуешься?

Первое – натрешь себе ноги. Второе – отстанешь от колонны. Один отстал, второй отстал… А кому воевать?..

– Ногу нужно заворачивать, как куколку. Вот так!

Командир расправляет портянку, ставит наискось босую ногу. Молниеносное натренированное движение – и нога как облитая портянкой: ни единой складочки, ни единой морщинки. Мы пробуем делать точно так же, но жалкие наши старания не приносят успеха.

– Отставить! Давайте сначала…

Наконец кое-как обуваемся.

– Хватит для первого раза, – смилостивился командир отделения. Ему тоже наверняка надоело вертеть портянку. – Теперь давайте обмотки.

Ох, обмотки! Две длиннющие полоски грубой черной материи, скатанные в толстые валики. Сколько они нас помытарят в недалеком будущем, каких только неприятностей не доставят нам! Подадут, бывало, команду:

– Взво-од, смирно! Равнение на-право!

На командира роты, а то и батальона! Весь подберешься, подтянешься, соблюдая строй, и, топая вытянутыми ногами о землю, стараешься пройти получше мимо командира, показать ему, на что ты способен. Вот он уже почти рядом, торжественный и строгий, с ладонью у козырька. Поедаешь его глазами, как и положено по уставу, весь так и вздрагиваешь от напряженного шага. Еще шаг… Еще шаг… И вдруг замечаешь, как твердая и до сих пор неподвижная ладонь командира начинает дрожать и досадливо щурятся глаза. И еще замечаешь, как что-то черное и длинное мотается перед тобой, сбивает с шага, опутывает ноги…

Обмотка! Будь она проклята – двухметровое голенище!

Распустилась именно тогда, когда подошел к командиру…

Потом примеряли гимнастерки. И в один голос кричали:

– Товарищ командир! Велика!

– Поменяйтесь с товарищем!

– Все равно велика!

Особенно в воротнике. Плечи и рукава еще ничего, а воротник как хомут. И шея в нем – как палочка.

– Подошьете подворотнички – как раз будет, – утешает командир.

Подворотничок – узенькая полоска белой материи. Ее нужно подшить так, чтобы над воротником гимнастерки она выглядывала ровно на полсантиметра.

Я отроду не держал иголки в руках. Разве что тогда, когда нужно было уколоть Ванько или Сергуньку. У нас на селе шитье считалось чисто женским делом, которое не подобает мужскому роду.

Прилаживаю подворотничок и так и этак, спрашиваю тихонько у товарища, сидящего напротив на койке:

– Мишка, ты не знаешь, как его пришивать?

– А я что, портниха?

Мишка безуспешно тычет нитку в ушко и шепотом ругается.

Начинаю шить. Иголка почему-то чаще втыкается в палец, чем в твердый воротник. За несколько минут пальцы становятся будто решето.

В конце концов кое-как пришиваю. Втыкаю иголку в одеяло и иду к командиру – похвастаться.

– Отставить! – говорит командир и показывает на свою гимнастерку. – Вот как нужно пришивать. Ясно?

После того как с грехом пополам подшили подворотнички и надели гимнастерки, командиры учили нас, как подпоясываться: чтоб спереди ни одной складочки, а под ремень нельзя было и двух пальцев просунуть.

– Подтянуть живот! Сильней… Еще сильней! А теперь затягивайтесь. У кого не хватит силы – поможем…

Мы послушно вбирали живот, прокалывали дырки, затягивались изо всех сил. Уж очень нам хотелось стать такими бравыми с виду, как наши командиры.

И вот мы, наконец, обряжены. И не узнаем друг друга – так изменила нас военная форма. Все кажутся на одно лицо. Чувствуем себя немного неловко и боимся, что кто-нибудь это заметит. И ни за что на свете не надели бы сейчас гражданскую одежду, из которой только что вылезли.

Я и до сих пор убежден, что важнейшая личность в армии – младший командир. Но до того как попасть в армию, думал совсем иначе. Мне почему-то казалось: чем выше по званию командир, тем он страшней для рядового бойца. Комбата следует бояться больше, чем комроты, а командиру полка или дивизии, корпуса вообще не стоит попадаться на глаза. Младших командиров в моем воображении в то время просто-напросто не существовало. В своей святой наивности я думал, что стоит мне попасть в армию, как моей скромной особой сразу же заинтересуется по крайней мере полковник.

А в части нас постоянно опекал наш помкомвзвода, который почему-то считал, что солдата нужно держать в заячьей шкуре.

За все время я никогда не видел помкомвзвода улыбающимся. Он всегда ходил насупленный и сердитый. И очень любил читать нотации.

– Учили вас, учили… Ни ходить, ни стоять не умеете. А заправочка! Вот вы… Как ваша фамилия?

– Кононенко.

– Отставить! Нужно говорить: боец Кононенко!

– Боец Кононенко! – повторяет Мишка.

– Выйдите из строя. Кру-гом!

Мишка поворачивается – и едва не падает. По строю прокатывается смешок. Помкомвзвода пренебрежительно рассматривает Мишку.

– Разве так должен выглядеть боец? – спрашивает он. – Где ваша заправочка? Отделенный Ярчук!

– Я!

– Выйдите из строя.

Командир нашего отделения делает три шага вперед, приставляет ногу, поворачивается к строю лицом. Весь взвод невольно залюбовался его четкими движениями. Лишь теперь мы заметили, насколько велика разница между нашей и его походкой.

– Станьте рядом!

Чак-чак-чак! – стал.

– Ясно, каким должен быть боец?

Ясно. Гимнастерка как влитая, под ремнем ни морщинки, подворотничок белой линией очерчивает мускулистую, загорелую шею. И даже обмотки так плотно облегают ногу, будто наматывали не человеческие руки – машина.

– А теперь посмотрите на него!

Смотрим на Мишку, который стоит, как чучело. Гимнастерка перекосилась набок, воротник болтается на шее, как недоуздок, обмотки одна выше, а другая ниже.

– Видите?

– Видим, – неохотно отвечаем вразнобой. Видим не столько Мишку, сколько себя.

– Даю десять минут на заправочку… Р-р-разойдись!

Так началось наше знакомство. Сколько прошло лет, но до сих пор, вспоминая службу в армии, я прежде всего вижу не командира взвода или роты, а помкомвзводовскую статную фигуру.

Нам казалось, что все его раздражало, кроме двух вещей: он любил устав, который знал, наверное, на память, и безумно был влюблен в лошадей. Его и в армию взяли прямо из конюшни, где он работал конюхом, и он втайне страдал, что попал не в конницу, а в «царицу полей». Поэтому, видимо, во время учения, когда мы выходили в поле, чаще других звучала команда:

– Конница слева!.. Конница справа!

Наш взвод выстраивается в каре – лицом к вражеской коннице. Передние ложились, те, кто за ними, становились на колено, а третий ряд стояли во весь рост и целились в воображаемую конницу. И как мы ни старались, помкомвзвода все же в душе не верил, что наше каре смогло бы остановить стремительную атаку конницы. Ведь он не раз нам повторял то место из устава, где утверждалось, что десять кавалеристов могут порубить сотню пехотинцев. Но, по правде говоря, в том же уставе говорилось, что десяток пехотинцев могут перестрелять сотню конников. Наш помкомвзвода это место почему-то всегда пропускал.

Воскресенье было единственным днем, когда я мог посидеть с книжкой. Всю неделю ждала она меня в тумбочке. И вот наступал желанный день. Подъем, физзарядка, завтрак – и мы свободны до вечера. Делай, что желаешь. Можешь подремать, пригревшись где-нибудь в уголке (на койку лечь не вздумай, к койке и притронуться нельзя), болтай с товарищами, пиши домой письма, играй в шашки, шахматы, домино… А вечером – обязательно кино. Те, кто служил второй год, с самого утра наряжались, начищали до блеска ботинки и выстраивались в один ряд. Выходил старшина, придирчиво их осматривал, не расстегнута ли пуговица, нет ли неуставной складочки, и, наконец, командовал:

– Можете идти!

И они, счастливые, весело отправлялись в городок Дзиговку, расположенный в полукилометре от наших казарм. На два-три часа, а то и до обеда, в зависимости от настроения старшины, который выдавал увольнительные.

Нас еще никуда не выпускали, даже в строю не водили через Дзиговку, чтобы мы не порочили Красную Армию своим невымуштрованным видом.

Но я не очень-то печалился тому, что не пойду в Дзиговку.

Меня ждала книжка, и я торопливо принимался за нее. А чтобы помкомвзвода, чего доброго, не придумал какой-либо работы – перестилать койку или менять в матраце солому, – я шел в библиотеку, в читальный зал. Там находишься в полной безопасности: помкомвзвода туда и носа не показывает.

Командир нашего взвода совсем другой человек.

Когда он впервые вышел к построенному взводу – высокий, стройный, подтянутый, – мы так и впились глазами в новенький орден Красной Звезды, поблескивавший у него на груди.

В те времена командиров-орденоносцев можно было по пальцам пересчитать. В нашем полку даже командиры рот, да что там рот – батальонов, не имели ни одного ордена. Поэтому понятно, как мы гордились своим лейтенантом.

Со временем разузнали, что он награжден за участие в боях на озере Хасан. Тогда еще командир отделения, он со своими бойцами пробрался во вражеский тыл и разведал оборону японцев. Да не только разведал – еще и «языка» приволок! При последнем штурме был ранен, а после выздоровления его направили в военное училище.

Лейтенант внешне выглядел строгим, почти никогда не улыбался. Но никогда не сердился, что бы ни случилось. За все время службы мы ни разу не слышали, чтобы он кричал. А не кричать на нас не смог бы и сам святой.

Помню, как во время занятий в поле я забрался в бурьян. Командир послал меня в разведку – узнать, нет ли во-он на той высоте вражеской засады. Поначалу я горячо принялся за дело. Но идти все время согнувшись, чтобы не высовываться из бурьяна, достаточно тяжело, и я решил немножко отдохнуть. К тому же определенно знал, что на той высоте нет никакого врага и нечего туда переться. Не лучше ли полежать в укромном уголке, а командиру потом доложить, что высота свободна от неприятеля.

Так и сделал. Лежал, лежал и не заметил, как уснул.

Разыскивали меня всем взводом. Пора уже идти на обед, никого, кроме нашего взвода, не осталось в поле, а меня никак не могли отыскать. Наконец один из бойцов наткнулся на меня:

– Вот он, товарищ лейтенант!

Я подскочил, словно заяц.

Если бы вместо лейтенанта занятия вел помкомвзвода, он бы меня живьем съел. Лейтенант же лишь внимательно посмотрел на меня и спокойно сказал:

– Докладывайте!

Я готов был провалиться сквозь землю.

– Заснули?

Я еще больше потупился. Чувствовал на себе взгляд лейтенанта, осуждающие взгляды товарищей, и тишина вокруг становилась такой угнетающей, что мне стало трудно дышать. Лучше бы помкомвзвода отругал меня сейчас.

– Становитесь в строй!

За обедом пища не лезла мне в горло.

После обеда и «мертвого часа», когда мы изучали материальную часть, наш лейтенант несколько изменил тему занятий: начал рассказывать о боях на озере Хасан. Припомнил случай, как послали однажды в разведку двух бойцов, которые испугались и, не разведав всего как следует, вернулись обратно. И как много потом наших бойцов погибло, когда пошли в наступление. Именно тогда был ранен и он, наш лейтенант.

– А те два? Что им потом было? – поинтересовался кто-то.

Лейтенант ответил не сразу. А я сидел, боясь шевельнуться, вздохнуть. Мне казалось, что весь взвод уставился на меня.

– Их потом судил военный трибунал.

Мне он больше не напоминал о том случае в поле. Я же долго мечтал, чтобы лейтенант дал мне необычайно трудное поручение. Я бы умер, но выполнил его.

Мы не понимали, когда лейтенант спал. Частенько оставался с нами до отбоя, а утром, когда звучала команда «Подъем», он уже был в казарме. Аккуратный, подтянутый, в чистом, словно только что отутюженном мундире – и ни намека на малейшую дремоту в спокойных глазах! Идет между койками, и мы вовсю стараемся поскорее стать в строй.

Иногда наведывался и посреди ночи, когда все уже спали. Помню, как в мое первое дежурство, когда я, примостившись возле тумбочки, читал книжку, чтобы не заснуть, вдруг открылись двери, и на пороге вырос наш лейтенант.

Меня так и подкинуло. Вскочил, повернулся к командиру:

– Товарищ лейтенант…

– Тсс… – Он предостерегающе поднял руку, чтобы я своим криком не разбудил роту. Заметил книгу, взял, полистал: – Интересная?

– Очень интересная, товарищ лейтенант.

Подвинул табуретку, приказал сесть и мне.

– Много читаете?

Я ответил, что много. Тогда лейтенант спросил, какого писателя я люблю больше всего. Выслушал, в свою очередь сказал:

– А я люблю Толстого.

Расспрашивал потом, откуда я родом, где учился, кто мои родители, есть ли у меня сестры и братья. И мне почему-то казалось, что это его очень интересует, – так внимательно он смотрел на меня. Потом спросил:

– Тяжело в армии?

Нечистый дернул меня за язык ответить, что нисколько не тяжело. Лейтенант усмехнулся недоверчиво, качнул головой:

– Тяжело. На то это и армия… Я первые полгода думал, что не выдержу. Средняя Азия, жара больше сорока градусов, солнце, песок – дышать нечем, а мы при полной выкладке в форсированном марше… Или с утра до вечера на плацу. Коснешься затвора винтовки – руку обожжешь. А потом привык. И недосыпать привык, и наедаться начал. Привыкнете и вы. Служба закончится – жаль будет возвращаться домой.

Посидел еще немного, встал, закрыл мою книжку:

– А на посту читать не годится, товарищ боец.

Лейтенант ушел, а я честно спрятал книжку. И один на один изо всех сил боролся с дремотой.