Текст книги "Леший выходит на связь"
Автор книги: Анатолий Чмыхало
Соавторы: Анатолий Керин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
9
Засылая Сыхду в соловьевскую банду, Рудаков рассчитывал на длительную работу по развалу и ликвидации банды.
Но Соловьев вдруг сам поторопил события. Он, вопреки советам Матыги и других своих помощников, решил вести с ЧК прямые переговоры и послал Рудакову доверительное письмо, в котором просил того приехать в определенное место, гарантия безопасности чекиста – честное слово боевого казачьего офицера.
С этим письмом атаман намеревался отправить Сыхду – еще раз проверить его, теперь уж на весьма серьезном задании. Как он поведет себя при встрече с чекистами? И вообще как отнесется к ответственному есаулову поручению? Если охотно согласится его выполнить, это усилит некоторые подозрения Соловьева, что Сыхда – не тот человек, за которого себя выдает. Как-никак Кирбижеков теперь знает об отряде почти все, его информация для чекистов будет своевременной и ценной.
Но Сыхда, выслушав предложение атамана с видимым равнодушием, наотрез отказался везти письмо:
– Я стрелять умею – говорить не умею. А заяц по знакомой тропе быстрее бежит. Посылай умного.
Ответ, что и говорить, понравился есаулу. И все-таки, осторожный и изворотливый, он не отказался совсем от своего первоначального замысла. Парламентером Соловьев послал уже привыкшего к опасным поручениям адъютанта Ершова, чернобородого, крепкого, что скала, казака, в котором недюжинная сила сочеталась с тонким, расчетливым умом. Этот точно исполнит поручение. Ершова чекисты не обведут вокруг пальца – в этом можно заранее быть уверенным. А поедет Ершов к чоновцам в сопровождении Сыхды.
Перед тем, как принять такое решение, в брезентовом штабном шатре с глазу на глаз есаул вполголоса говорил с адъютантом:
– Если Кирбижеков наш, а я склонен думать, что это так, то ему цены нет. Но если... Следи за каждым его шагом. Слышишь?
– Все слышу, – несколько возбужденный сознанием важности дела, на которое его посылают, понимающе ответил Ершов.
– И если что, постарайся привезти его живым. Сам с него шкуру спущу!
Спустившись с горы, всадники поехали по зимнику, заросшему ярко-зеленой муравой и подорожником. Пустив коня рысью, Ершов заговорил, вкрадчиво и хмуро постреливая глазами в Сыхду:
– Кончать мы думаем заварушку, удочки сматывать. А ты пошто к нам прибег в такое-то время?
– Когда зовут – хорошо, когда гонят – плохо, – насупив кустики бровей, недовольно сказал Сыхда.
– Дурной! Да разве кто тебя гонит! Живи с нами, коли пришел с душою открытой. Но если чекист, берегись, стерва!
– Зачем ругаешься? Нельзя так! – сердито запротестовал Сыхда.
– Небось ты не барышня благородная – стерпишь, – адъютант ударил коня шпорами и ускакал вперед.
У околицы улуса Подзаплот на желтой от цветущей сурепки луговине их встретил Рудаков с пятью всадниками. Ершов зорко следил за Сыхдой. А Сыхда отвел потных коней в сторонку и сел на край обросшей бурьяном канавы, поджидая, когда адъютант, что-то важно объяснявший чекистам, закончит дело. За те полчаса, что Ершов говорил с Рудаковым, ординарец Соловьева не сдвинулся с места и ни с кем не перемолвился словом. Он сидел, как истукан, тупо глядя себе под ноги.
Чекисты приняли предложение есаула. Начались переговоры. В назначенный день и час чоновцы и бандиты, по двадцать пять отборных мужиков с каждой стороны, съехались в ковыльной степи, где не было ни кустика, ни деревца, и стали одни против других на расстоянии ста метров. Посреди этой нейтральной полосы и сошлись на кургане Рудаков с Соловьевым.
– К чему такие предосторожности, Иван Николаевич? – спросил Рудаков, поглядывая на стоявших поодаль бандитов. – Мы могли встретиться и один на один. Когда ведутся мирные переговоры, то часто даже личные враги становятся друзьями. Поедем-ка в улус. Выпьешь с дороги?
– Сперва потолкуем, а уж потом...
– Как хочешь.
Когда уселись говорить на разостланные на кургане узорчатые чепраки, чтобы не было каких-то недоразумений, решили одновременно отвести конников подальше. Кроме Рудакова и Соловьева, на месте встречи остались для поручений их ординарцы. И, занятый важным разговором и тем, чтобы не дать себя перехитрить, есаул не заметил, как Сыхда сунул в карман ординарцу чекиста белую скрутку бересты, на которой были точно обозначены основная и запасные базы банды, склады с оружием, пути отхода.
Еще трижды встречались есаул и Рудаков в разных степных урочищах, сошлись поближе. Выпивали накоротке и мерялись силой в жиме и в русской борьбе. Побеждал обычно Соловьев, он был вроде как покоренастей и покрепче. Эти победы немало льстили его необузданному тщеславию, приводили самостийного есаула в восторг.
Наконец подошла четвертая по счету встреча. Рудаков понимал, что такое общение с атаманом ничего не дает чекистам. Соловьев делал вид, что заинтересован в переговорах, а сам затевал что-то недоброе, готовился к какому-то длительному походу, может, в ту же Монголию. И вдруг неожиданно для чекистов атаман решительно отказался принимать мирные условия. Он, главарь двухтысячной банды, теперь уже требовал, чтобы из Хакасии были немедленно выведены все войска, чтоб были распущены все учреждения советской власти, по рекам Абакан и Енисей отныне должна проходить нерушимая граница вольного казачества.
Поведение главаря бандитов озадачило Рудакова. Не соглашаясь с Соловьевым, но и не отвергая целиком его притязания на самостоятельность, он обдумывал требования есаула. В любом случае нельзя дать ускользнуть банде, нужно устроить ей западню на следующей встрече, и если не всей банде, то для начала хотя бы атаману.
– Когда еще встретимся? – спросил Рудаков прощаясь.
– Никогда. Казаки ропщут. Я сегодня должен дать им ответ, принимаются ли наши условия. Если нет, то война. Конечно, я еще попытаюсь что-то сделать... – нерешительно закончил разговор есаул.
– Попытайся, Иван Николаевич, – мягко сказал чекист. – Зачем нам кровопролитие? – и подал ему руку.
И вот тут-то есаул сообразил, что промахнулся: обманул его Рудаков, когда они прежде боролись. То была игра в поддавки. А на поверку оказалось, что чекист много сильнее: он костистыми тисками своей руки так сжал руку есаула, что тот побагровел лицом, взвизгнул от резкой боли, испуганно кликнул Сыхду.
Но Сыхда, мигом влетевший в дом, не бросился защищать своего атамана. Наоборот, он завернул Соловьеву другую руку за спину. Тогда атаман зарычал яростно, как посаженный в клетку дикий зверь. Сыхда хладнокровно помог Рудакову связать бившегося на полу есаула.
Один из телохранителей атамана, поджидавший Соловьева у ворот, заподозрил неладное, услышав крик. Он узнал голос Соловьева и, прокладывая себе путь в дом, выстрелил в коновода-чоновца, пробегавшего по двору. Каким-то чудом тот увернулся от пули, и тут же из пригона ответил двумя винтовочными выстрелами и тоже промахнулся.
И затрещало, заухало по безлюдным улицам улуса, по извилистому крутому берегу реки Белый Июс, эхом покатилось в сумрачные горы, в тайгу.
10
Матыга считал, что Соловьева предали. Подозревая в измене Сыхду, он ни на шаг не отпускал его от себя. В пути ли, в землянке, в бою – везде они были рядом, и мстительный помощник главаря банды готов был в любую секунду послать пулю в голову Лешего.
Матыга теперь никому не подчинялся, он сам возглавлял потрепанную в бою банду. Соловьев погиб на четвертой встрече с чекистами, его пристрелил часовой. Во время той же перестрелки у реки под обрывом пуля нашла и его адъютанта Ершова.
Новый атаман при мысли о потерях мычал от злобы, он не мог простить Сыхде смерть Соловьева. Как случилось, что расторопный, верткий Сыхда не уберег буйную и умную головушку Ивана Николаевича? И почему Соловьев погиб, а Леший уцелел? Матыга никак не мог решить загадку: кто же такой Кирбижеков? В банде были люди из одного с Сыхдой улуса, он спрашивал их, они утверждали:
– С большевиками нет, не дружил.
На какое-то время Матыга, устав от подозрений, немного успокоился. А выбили чоновцы банду с насиженного глухого места – опять невыносимым грузом навалилась на его душу тревога. И не в силах что-то поделать с собой, он сказал Сыхде прямо:
– Не верю тебе, Леший. Ты нас предал.
И, не моргнув глазом, застрелил бы Матыга бывшего соловьевского ординарца, если бы не заступились за Сыхду недовольные есаулом бандиты:
– Иван Николаевич водку пил, а в расход пускать Кирбижекова? Почему так?
– Ты хакас и я хакас, – в запальчивости сказал Сыхда Матыге. – За тебя я готов умереть. С тобой куда хочешь пойду!
Матыга смягчился. Так и должно быть – они сыновья одного народа. Но эти, сказанные Сыхдой слова, зацепили за живое отстаивавших свои привилегии казаков:
– Раз он только за хакасов, то стреляй его, атаман!
И суматошно затряслись бороды, потянулись к карабинам и винтовкам решительные руки. Матыга выждал, когда возбуждение толпы поднимется до самого предела, и тогда выхватил наган и принялся вгонять пули поверх головы в сучковатую с черным стволом сосну.
– Тихо! – властно, как во всей банде умел командовать лишь один Соловьев, крикнул он, и в его узких глазах вспыхнула молния. – Ивана Николаевича не поднимем из могилы. Видно, так тому быть.
С этого дня хакасы, затаив обиду на казаков, стали держаться особняком, возле Сыхды. При дележе добычи их всегда обижали – казаки брали себе намного больше. Среди хакасов были и бедняки, которые пришли в банду вместе со своими хозяевами. Бедняки знали, что Сыхда ничуть не богаче их, и нередко разговаривали с ним о том, как жить дальше, что делать, как кормить оставленные в улусах семьи.
Внешне примирившись с Сыхдой, Матыга все-таки искал случая выяснить до конца, кто же такой Кирбижеков. И вскоре случай нашелся.
Бандиты, сделав вылазку, поймали под тайгой трех коммунаров: двух русских и хакаса. Их привели на бандитский стан, допрос снимал сам Матыга. Он спрашивал у них о передвижении чоновского отряда, о численности местной милиции. Коммунары отвечали, что ничего про это не знают. И когда Матыга убедился, что они вряд ли будут чем-то полезны для банды, он приказал их расстрелять.
– Иди, Леший, пусти большевиков в расход, – сказал атаман.
– Для такого дела найди других! – повысив голос, недовольно отозвался Сыхда, пристраивавший на костре котелок.
– Это приказ, Леший! – крикнул Матыга, и его одутловатое круглое лицо враз почернело.
– В безоружных не стреляю!
– Руки, предатель!
Сыхда, отпрянув от костра, одним движением сорвал карабин, висевший на суку, и угрожающе вскинул его:
– Стреляй, атаман!
Матыга, решая, что ему делать, облизал пересохшие губы. Его кривой палец нервно плясал на спуске, но нагана атаман все же не поднял, он был убежден, что Сыхда не дорожит ни своей, ни чужой жизнью и может выстрелить.
– Атаман я, однако, – спохватился упавший духом Матыга и обвел людей, столпившихся у костра, долгим и мрачным взглядом.
Сыхда как бы очнулся от забытья, и сам удивился ссоре, затряс головой, произнес примирительно:
– Не надо пугать. А приказ твой, ладно уж, выполню. Ты – пожилой человек, много старше меня.
Матыга подал знак, – привели связанных, руки назад, людей в поношенной крестьянской одежде, разбитых чирках. В лицах, до глаз заросших волосами, не было ни страха, ни мольбы. Люди, очевидно, надеялись, что это какое-то недоразумение, что их непременно отпустят.
– Кто же вы такие есть? – спросил у них Сыхда.
– Может, своих признаешь?– глухо сказал Матыга.
Коммунары растерянно заморгали, переглянулись между собой.
– Коммунары мы, за хлебом в Минусинск ехали, – ответил за всех худой и длинный, как жердь, мужик.
– Хватит базарить, – резко сказал атаман. – Кончай их.
Вперед выступил хакас, он смело взглянул в затекшие глаза Матыги и произнес твердо:
– Я бригадир Конгаров, меня стреляй! А их не надо, дети у них!
– Кончай! – строже повторил атаман.
Сыхда и два казака-конвоира повели коммунаров по пыльной песчаной тропке, убегавшей на поросший хвощем пригорок. Там у черных, раскидистых елей, нацеленных в небо пиками вершин, должна была решиться судьба всех троих.
Сыхда шагал позади всех и лихорадочно соображал, что ему теперь делать. Он не мог в трудном его положении не выполнить приказа Матыга, но и не мог расстреливать честных, ни в чем не повинных людей. Убить конвоиров и бежать с пленниками? Но, чтобы осуществить побег, нужно отойти как можно подальше от постылого бандитского стана, хотя бы шагов на пятьдесят, на сто...
Коммунары подошли к елям, один из казаков крикнул:
– Стой! – и повернулся к Сыхде в ожидании команды.
Сыхда, все еще не находя нужного решения, неторопливо достал из коробки маузер и тоже посмотрел назад. За ними, к счастью, никого не было. Что ж, значит, есть какая-то возможность спасти людей. Ее непременно нужно использовать. Это – единственный и последний шанс.
– Давай-ка вон туда, – Сыхда кивнул на другую полянку, что была невдалеке от пригорка – на его пологом, ускользавшем в болото склоне.
– Чего уж, хлопнем тут – и вся недолга, – сказал тот же казак.
– Веди! – грубо оборвал его Сыхда.
Казаки подтолкнули коммунаров увесистыми прикладами трехлинеек. Коммунары брели молча, понуро. В одном месте шедший впереди высокий мужик споткнулся о выступившее из земли корневище и упал. Казаки подождали, когда он встанет сам, и вся группа тронулась дальше.
И уже на поляне хакас Конгаров попросил:
– Отпустите вы нас, парни.
– Чего захотел, краснозадый! – презрительно плюнул второй из казаков – рыжий, тучный.
«Оба они сволочи, обоих надо стрелять», – с ненавистью подумал о конвоирах Сыхда. Однако опасность все еще велика. Выстрелы немедленно привлекут настороженного Матыгу, ему наверняка захочется проверить, как выполнил Леший приказ. Вот еще бы отойти хоть немного, хотя бы метров на двадцать. А может, отослать конвоиров, и пока они будут добираться до стана, беглецы уйдут далеко. Да, именно так и сделает сейчас Сыхда, в этом спасение его и коммунаров.
– Идите, – сказал он казакам. – Я один управлюсь.
– Нет, Леший. Со всех нас спросится, – рыжий клацнул затвором и метнул на Сыхду напряженный, недоверчивый взгляд.
Сыхда хотел что-то сказать, как вдруг грохнула трехлинейка. Рыжий выстрелил в высокого коммунара. Тот чуть дернулся и повалился на бок. В этот же миг грохнул второй выстрел – стрелял уже Сыхда. Рыжий конвоир вскинул руки, винтовка выпала, штыком ударилась об пень, обмягшее тело наклонилось вперед и кувырнулось.
Может, побег и удался бы, если бы другой казак не успел прыгнуть за ель. Он сделал это раньше, чем Сыхда убил рыжего – очевидно, все сделал по наитию, прыжок был стремительный, мгновенный.
Маузер ударил еще, пуля отщепила лишь кору с дерева и тонко пропела в потревоженной тиши леса.
Сыхда неловко грудью упал на землю, весь сжался, и это его спасло. Пуля казака пробила ему тулью у фуражки, слегка царапнула голову.
– Спасайтесь! – крикнул Сыхда коммунарам.
Те, резко оглянувшись, удивленно поглядели на него и, сразу ожив, неловко прыгая через кусты и гнилые колоды, бросились в чащу леса. Раздался треск веток, потом заматерился казак, и с небольшим перерывом ударили два выстрела. Конвоир был метким стрелком, но об этом Сыхда узнал позднее, а сейчас он поспешно обходил казака, отползшего за вывернутые бурею ели. Тяжело дыша, белкой перебегал он от дерева к дереву. За спиной уже были слышны возбужденные голоса приближающихся пьяных бандитов. Время уходило секунда за секундой, а вместе с ним и всякая надежда на спасение. Так где же конвоир, где? Куда он мог деться? И вот над кустами взметнулась голова потерявшего Сыхду казака, и Леший поймал ее на мушку тяжелого маузера.
– Вот они! – послышался хриплый голос Матыги.
Сыхда поднялся из травы, встал в полный рост, вытер рукавом мокрое лицо и шею. Увидел, что рукав окрасился кровью, и только тут почувствовал сильное жжение на темени.
– Да ты ранен! – бросился к нему Матыга. – А конвоиры?
Леший створом маузера показал на примятую траву, где рядом, чуть ли не в обнимку, лежали трупы коммунара и рыжего казака.
Матыга рванул из кобуры наган:
– Я так и думал, Чыс айна!
– Я не предатель! Это они отказались стрелять! – скрипнул зубами Сыхда.
Его обезоружили. Он отдал маузер без сопротивления. В это время в кустах раздался призывный свист: бандиты обнаружили еще двух коммунаров. Один оказался убитым, а другой, коммунар Конгаров, был еще жив.
– Мы сейчас все выясним. Тащите Лешего, – приказал Матыга.
Конгаров получил пулю в грудь. Кровь залила ему истлевшую от пота рубашку и запеклась сгустками. Едва Сыхда, уже не надеясь ни на что, подошел к нему, Матыга сказал раненому:
– Кто стрелял вас? Откроешь правду – мы тебя вылечим. Домой отпустим!
Сыхда в ярости потряс вскинутыми кулаками:
– Конвоиры отказались стрелять!
– Молчать! – ожесточенно крикнул на него Матыга.
Тревожный, умоляющий взгляд Сыхды встретился с уже погасавшим взглядом Конгарова. От коммунара, и только от него, зависела сейчас жизнь Кирбижекова. Это понимал он, понимали и все остальные, некоторые из бандитов схватились за оружие.
– Так кто?
– Вот он, – Конгаров показал на Сыхду. – Он убил конвоиров. Он расстрелял нас.
– Врешь, сволочь! – не в состоянии сдержать себя Матыга в гневе выстрелил в коммунара.
Конгаров захватал ртом воздух и стих.
– Зачем ты не сдержал слово? – отвердевшим голосом спросил атамана Сыхда. – Ведь он сказал правду.
– Везет тебе, Чыс айна! Идем пить! – пряча в кобуру наган и, жмурясь от хлынувшего в лицо солнца, проговорил Матыга.
11
Чоновцы ударили внезапно. На розовом мглистом рассвете, когда еще едва обозначились придавленные росой кусты и сонные деревья, без шума поснимали часовых и всею своей силою обрушились на еле приметные в высокой траве землянки и палатки матыгинской банды.
Казалось, операция полностью удалась, никому из бандитов не суждено уйти из свинцового кольца – так плотен был прицельный огонь чекистов, так отважен и дружен был их натиск. Ошалелые, еще не понявшие со сна, что же произошло, люди выскакивали из своих нор и тут же падали налево и направо, сраженные насмерть. Но так было лишь в самом начале схватки. Затем бандиты, немного пришедшие в себя, пустили в ход бомбы и гранаты, цепь чекистов в нескольких местах разомкнулась, и группы бандитов, отстреливаясь на бегу, хлынули в повитое туманом чернолесье.
Выскочившая из окружения часть банды, в которой оказался Сыхда, после стремительного дневного броска в темные лесистые горы, обосновалась в заброшенном охотничьем зимовье. Срубленная из толстых лиственничных бревен избушка, нахохлившись, стояла прямо на ключе, бившем из-под земли двумя шапками-наплывами.
Здесь не было даже обычных для промысловой тайги троп, а у речки, на камнях и в траве, сплошь находили медвежий помет – таким диким, давно уж заброшенным выглядело это облюбованное бандой место.
– Мы тут много лет жить будем, и никто нас не найдет – говорили повстанцы, изрядно напуганные недавним разгромом.
Но Сыхда, молчаливо и охотно признанный всеми главарем этой группы, насчитывавшей более сотни человек, не намеревался долго задерживаться у зимовья. Собрав на совет самых свирепых, самых отпетых бандитов, уж и подобралась компания, он сказал:
– Решайте, что делать. Я считаю, что всему свое время. Повоевали, а теперь пора расходиться.
– Куда идти? В ЧК? – настороженно, с явным недоверием, спросили его.
– Домой, к семьям. И ждать – может, перемены будут какие, – оглядывая собравшихся, говорил Сыхда.
Люди в раздумье и в унынии повесили косматые головы. Страшно это – решать. Взвешивали свои вины перед новой властью и еще раз прикидывали, что им будет за них. Конечно, домой, как бы это иные и не скрывали, хотелось всем: за многие годы опостылела до печенок разбойничья, волчья жизнь, народ обозлился на бандитов, нет им в улусах никакой ощутимой поддержки. А в тайге перестреляют всех, как куропаток.
– Будь что будет, а надо идти, – послышался негромкий, растерянный голос.
Наступила неловкая тишина. Люди переглядывались, подкашливали, потирали руки. Каждый ждал, когда заговорит кто-нибудь другой, кто сумеет все рассудить обстоятельно, а уж потом решать.
– Помирать, так с музыкой: не хочу просить милости у Чека, – с надрывом сказал седой бородач со шрамом во всю щеку, односельчанин Соловьева – казак Туртанов. Этот ходил с бандой не по принуждению, не в силу каких-то случайно сложившихся причин, он был убежденным и непримиримым врагом Советов.
Участники совета так и не пришли к единодушному мнению. По-разному решили свои судьбы и остальные бандиты, которым была дана полная свобода выбора. И все-таки семьи и хозяйства звали домой, большинство отправлялось по родным селам и улусам – будь что будет! – эти спрашивали Кирбижекова:
– А ты?
– Я остаюсь в тайге. Вы на меня не смотрите, – отвечал он, а сердце, как птица из клетки, рвалось к нормальной людской жизни, к друзьям-щетинкинцам.
Бандиты считали ответ Сыхды вполне разумным. Как-никак не темнота, не рядовой повстанец – добровольный ординарец самого Соловьева, а за это по головке не погладят.
В свою очередь, Сыхда прикинул: с кем же он остается? И сразу упал духом. В основном кулаки, головорезы, на таких пули не жалко. Однако были среди них и бедолаги, которым некуда больше идти – на земле у них ни кола, ни двора, а вступать в большевистскую коммуну, где бабы общие, они не хотели.
Среди оставшихся в тайге бандитов находился и трахомный, красновекий Аднак. Одинокий, безграмотный и бездомный мужик, зарабатывавший себе на жизнь чем придется, когда-то прибившийся к банде. Он метко стрелял, за это его стали ценить и сытно кормить, а до всего остального Аднаку не было никакого дела. Он и теперь оставался в тайге лишь потому, что боялся снова голодать в улусах – кто его там приютит и накормит?
– Я сюдак, – сказал он Сыхде. – Возьми меня ординарцем.
Сыхда согласился иметь рядом с собою бесхитростного и преданного ему – в этом сомневаться не приходилось – маленького худощавого человека. И уж, конечно, он не пожалел об этом: Аднак скоро стал неотъемлемой частью самого Сыхды, его постоянной выручкой и защитой.
Вскоре в банду вернулся ушедший домой неделю назад большеголовый и кривоногий хакас Кокча. В родном улусе Кокчу встретили совсем неплохо. Праздник был по этому случаю. Люди радовались, что наконец-то он вышел из тайги, подарили ему трех овец и телка – живи, богатей на здоровье. Да как на грех кто-то обворовал кооперативную лавку, стали искать, подозрение сразу же пало на Кокчу.
– Милицию обманул мал-мало, бежал, – рассказывал он.
Кокча принес Кирбижекову неприятную весть: чекисты повсюду разыскивают Сыхду, как убийцу трех коммунаров. В улусах устраиваются засады.
– И меня спрашивали, как и где расстрелял Сыхда безоружных людей, – сказал Кокча. – А я что знаю? Я ничего не знаю.
Убийство коммунаров. Это был точно рассчитанный, жестокий удар. Матыга теперь мог радоваться – он добился своего. Сыхда теперь никому не докажет своей правоты. Уж лучше бы убили его тогда, лучше бы отважный коммунар Конгаров, перед смертью открывший в Сыхде друга, сказал Матыге сущую правду.
«Я должен явиться в Чека. Все расскажу, и они мне поверят, в отчаянии думал он. – А если не поверят? У меня ведь нет свидетелей. Против меня покажет любой из бандитов, они слышали предсмертные слова Конгарова».
Нужно было искать какой-то иной способ доказать чекистам, что он тот, кем был всегда. И потерял Сыхда сон, только об этом мучительно думал днем и ночью.
Еще через неделю в банду явился отпущенный чекистами молодой хакас Федор, близкий к Матыге человек. Схваченный чоновцами, он был освобожден под честное слово, что не возьмет больше в руки оружия. Вроде бы и ничего, можно жить, но чекистам недолго и передумать, снова арестовать Федора. Так не лучше ли опять уйти в повстанческий отряд?
Долго по старым базам и самым отдаленным местам искал Федор людей Лешего. И теперь, когда нашел их, пойдет с ними уже до конца. А не примет его Леший в отряд – будет в одиночку скрываться в тайге от Чека.
Сыхда сказал Федору так, чтобы все, кто присутствовал при их разговоре слышали его:
– Ты был в Чека, и мы проверим тебя. Может, ты привез к нам шесть хитростей и семь обманов?
– Правильно. Да как проверишь? – угрюмо бросил Туртанов.
– Найду как, – уверенно сказал Сыхда. И подумалось ему: а не подослан ли Федор Матыгою, во всяком случае, ухо надо держать востро. В самом отряде Сыхды были преданные Матыге люди, которые никому не доверяли, в том числе и новому главарю банды. Пронюхай они хоть что-нибудь о прошлом Сыхды – и за жизнь его никто не даст и копейки.
– Я хочу с глазу на глаз говорить с тобой, – сдержанно сказал ему Федор.
– Говори при всех.
– Мы тоже послушаем тебя, – зашумели жадные до новостей бандиты.
Федор затруднился с ответом – это было видно по его растерянному, подавленному лицу. Но вот спохватился – что-то вспомнил, во взгляде мелькнула лукавая искорка:
– Болтливый вестник на сороку похож. Кому надо услышать, тот услышит. Я привез Лешему слово Матыга, – твердо произнес он, глядя на Сыхду.
– Что ж, поедем поговорим, – согласился Сыхда.
Они сели на коней и направились к широкому выходу из каменистого ущелья.
Ехавший первым на гнедом бегунце Сыхда хорошо знал в ущелье каждый камень и каждый кустик. И когда по правому берегу речки открылась опушенная черемухой обширная, оранжевая от жарков, поляна, он направил коня к ней. В этом месте можно было говорить о чем угодно – здесь их никто не сумеет подслушать. Аднак, подвернувший своего прыткого конька к черемушнику, не в счет: разговорами Сыхды он мало интересовался, да и в одном бою с красными контузило его, с той поры стал туговат на оба уха.
Обо всем этом знал Федор, поэтому его нисколько не сковывало присутствие кирбижековского ординарца. Достав из-за голенища сапога кожаный кисет, Федор принялся скручивать цигарку и заговорил ровным, неторопливым голосом:
– Я понял, однако, как схватили Соловьева. Ты, Леший, забегал в избу. Что там делал?
– Матыгу спроси – он узнавал про все, – с еле сдерживаемой злостью ответил Сыхда и потянулся рукой к колодке маузера.
– Не горячись, Леший, – кивнув на маузер, продолжал Федор. – Убить меня успеешь. Лучше скажи, как удалось тебе навести Чека на последнюю базу Матыга.
– У тебя нет ума, – свирепо выдохнул Сыхда.
Федор рассмеялся:
– Не спорь со мной, Леший. Это сделал не я – значит, ты. Больше некому.
– Глупый баран, это не твои слова! Это слова Матыга! – презрительно сплюнул Сыхда.
– Нет! – Федор кулаком ударил себя в грудь. – Нет! Я не дружок Матыги!
– Чей же ты есть?
– Я дружок Рудакова. Что? Не веришь? Вот и я не верю, что ты убил коммунаров.
«Это обман», – подумал Сыхда. Но разговор нужно было доводить до конца. Федор хоть частью, но откроет свои намерения, настоящую цель своего приезда.
– Если ты дружок Рудакова, зачем объясняешь это мне?
– Затем, что мы оба чекисты.
Сыхда недобро усмехнулся. Этот смех должен был сказать Федору, что пора кончать никчемную игру, что Чыс айну провести не так-то просто.
– Где Матыга? – дернувшись в седле, резко спросил Сыхда.
– Все еще по тайге ходит, язва, – дыхнул дымком Федор. – А кому Щетинкин коня давал? – сощурившись, он спрятал взгляд. – А кто двух казаков убил в Копенах? Кто Рудакову отдал две винтовки, две шашки, наган?
Сыхда поразился осведомленности Федора. Друг Матыги – не цыганка, чтобы мог отгадать, что было с Кирбижековым прежде, когда он еще не стал Лешим. И откуда бы обо всем узнал Федор, будь он бандитом, а не чекистом, засланным в банду?
– Ты погоди, Федор, – Сыхда предупредительно поднял руку. Он решил идти на полную откровенность. Если все же он имеет дело с бандитом, то Федор ничего потом не докажет: говорили-то один на один. Но если это – чекист, то Сыхда наконец получает очень нужную ему связь с Рудаковым.
– Погоди, Федор. – Сказал трудно, вполголоса. – Я хочу точно знать, что ты от Рудакова.
– Вот тебе его записка, – Федор порылся у себя за пазухой и достал тряпку, развернул ее, осторожно подал Сыхде крохотный клочок бумаги.
Сыхда не был силен в грамоте. Но он сумел прочитать слова, написанные достаточно четким почерком: «Шустряк, все объясни этому человеку». И – никакой подписи. Шустряк. А что такое – шустряк? Откуда Сыхде так знакомо это совсем непонятное слово? Где он слышал его, может быть, единственный раз в жизни? И в памяти встал рудаковский кабинет, тесный, пропахший кислым табачным дымом. Без сомнения, это было там. Именно так начальник назвал Сыхду.
– Еще вот подарок тебе – пистолет заграничный, метко бьет. У кого в банде ты видал такой? – Федор на ладони протянул новенький никелированный браунинг.
Сыхда облегченно вздохнул, словно с его плеч свалилась целая гора. Ему захотелось расцеловать Федора – так он дорог был его сердцу сейчас в этой черной тайге, в бандитском зверином логове. Но, вместо этого, Сыхда заговорил вдруг сиплым, скрипучим голосом:
– Я чекист. Я буду им до конца. Так передай Рудакову. И еще спроси, где он устроит засаду. Туда и выведу всех бандитов.
– Вот так хорошо, Чыс айна, – рассмеялся Федор. – А то бараном меня называл, ругался.
– Так и ты ругался, однако.
