Текст книги "Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России "

Автор книги: Анатолий Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

В отношении маршала был распространен слух, что, кроме болтовни за «рюмкой чая», никаких секретов маршал не раскрыл, но… Но все же ротозей. Якобы так внешне снижался для суда информационный эффект от моего «предательства». Как другу, Хрущев честно пояснил маршалу: нужны «стрелочники» и среди крупных – он и Серов. Фактически считалось, Хрущев «спасал» маршала от худшего.

Так вот, при расследовании «дела» военная прокуратура намеревалась привлечь маршала к уголовной ответственности за разглашение государственной и военной тайны. Ему грозил срок лишения свободы до десяти лет (как этот слух радовал сердца сотрудников СИС и ЦРУ!). Однако Хрущев не дал друга в обиду. Он приказал публично его «наказать, но под суд не отдавать!».

Не стану повторять, что говорит Джибни о моем «вкладе» за шестнадцать месяцев работы Пеньковского с Западом. Отмечу только: действия в самое «холодное» время «холодный войны» пришлись на мою работу периода Берлинского кризиса и Карибской эпопеи.

Торг был выигран нашей стороной: Куба была спасена на неопределенный срок. Мои «советы» спецслужбам о позиции Хрущева в отношении ракет в Турции Западом были учтены. Ракеты (а были ли вообще ядерные заряды?!) Хрущев с Кубы вывез в обмен на гарантии безопасности режима Фиделя Кастро и ликвидацию ракетных баз в Турции.

Шестое. 22 октября! Мой «арест» в этот день был не случайным. Точнее: объявление об аресте. «Арест» произошел, но задолго до этого, фактически весь сентябрь и октябрь, я был вне поля зрения СИС и ЦРУ. Мы наблюдали, как они мечутся в поисках своего «ценного агента»…

22 октября – это сигнал Западу в момент высшей точки напряжения в Кубинском кризисе. Грань войны – это кто первым нажмет кнопку с МБР?! Но ранее на Запад ушла моя информация, точнее, деза: Хрущев не готов к ядерной войне, а главное – он ее не хочет. Как потом оказалось, Кеннеди также не хотел рисковать, и кризис разрешился мирным путем.

Седьмое. Мне был дан «карт-бланш» в вопросе: что говорить. Есть такое понятие «информационный шум». Это фон, в который вкрапливаются зерна «нужной» информации (в данном случае – для Запада). Мне было дозволено говорить обо всем, что я считал нужным во время бесед с западными «партнерами».

И вот те, кто готовил книгу «Записки», верно схватили суть сведений, не предполагая, правда, что все это был в значительной степени «информационный шум». В общем, как мне кажется, «шум» был создан значительный.

«Шумел» и в годы «турецкого периода». На меня работала атмосфера в посольстве в Анкаре: напряженка в отношениях ГРУ и КГБ. Там мне «атмосфера» позволила начать «искать» контакты с турецкими спецслужбами и с западными их партнерами.

Мотивы? Якобы обида за жену и грубость генерала ГРУ стучали мне в сердце. Я писал в парторганизацию ГРУ о самодурстве генерала-резидента, который вредил оперативной работе.

Именно это письмо, принципиальное по своей сути, позволило обратить на меня внимание со стороны руководства ГРУ, которое в связке с КГБ готовило дискредитацию спецслужб Запада и дезинформационную игру в масштабе страны.

Мои попытки выйти в Анкаре на спецслужбы могли быть проверены западными разведками. Но я исчез из Турции и стал ждать выхода на меня уже на территории Союза. Вот так, когда ГРУ и КГБ объединили свои усилия в подготовке акции стратегического значения, среди исполнителей оказался и я с моим «кляузным» турецким прошлым.

Восьмое. Исподволь стали готовить легенду моего «контрреволюционного прошлого» – отец-белогвардеец. Я был снят с поездки в Индию, но оставлен в ГРУ, как ценный специалист. И чтобы усилить мои «разведвозможности» ввели в состав мандатной комиссии для зачисления в ВДА – разведакадемию.

До сих пор удивляюсь, как Запад ухватился за эту приманку? Они могли просчитать факты, говорящие о том, что меня на пушечный выстрел не должны были допустить к кадрам. А тут «щуку» с «контрреволюционным» душком бросили в «реку» – я стал руководителем подготовительных курсов для поступления в академию.

И наконец, когда легенда-приманка в конце 1960 года была готова, меня вывели «под крышу» в Комитет по науке и технике, с позиции которого я стал доступен для спецслужб наших противников. Однако время шло, и мои официальные контакты с иностранцами не давали результата. А хотелось выйти на ЦРУ. Правда, мы тогда не знали, что мои маневры в Турции были замечены и было принято решение: в контакт со мной не вступать – могла быть подстава с советской стороны.

И когда через разведчика-«крота» в СИС Джорджа Блейка стало известно, что в недрах спецслужб НАТО имеется такое их решение, то мой последующий отказ от поиска контактов с Западом только подтвердил бы их версию: да, действительно, речь идет о подставе Советов.

В КГБ-ГРУ было принято решение пробиваться к американцам. Так появилась моя серия подходов к студентам и западным бизнесменам. Я писал на Запад о желании «работать» на них.

В письмо в адрес Запада была вложена мысль: ратующий за мир на планете и здорово обиженный советской властью человек хочет разоблачить военные планы советского руководства, как говорил в книге Джибни: «снять пелену таинственности с этих планов».

Но к этому времени американцы были напуганы громким судебным процессом над летчиком-шпионом Гарри Пауэрсом и идти на контакт со мной не спешили. И вот тогда родилась мысль: нужно подойти к американцам через англичан, весь состав резидентуры которых в Москве нам был не только известен, но и прекрасно охарактеризован изнутри. Посчитали, что англичане могли реально воспользоваться открывающейся разведвозможностью в моем лице, как сотрудника ГРУ, которая была для них весьма привлекательной организацией.

Так оно и случилось. Правда, в этом нашем «альянсе» с СИС злую шутку сыграли многочисленные провалы у этой спецслужбы на «британо-советском фронте» тайной войны. Им нужен был немедленный престиж, и они променяли его на нашу «наживку». Эту закономерность верно уловил опытный английский контрразведчик Питер Райт, подробно развернув этот тезис в «деле Пеньковского» в своей книге «Охотники за шпионами».

Девятое. Структура и личный состав ГРУ и Комитета по науке и технике, переданные мною на Запад, не были открытием для СИС и ЦРУ. Еще до «моего предательства» эти секреты оказались у них на руках от перебежчиков из ГРУ и этого Комитета. Но мы внесли некоторые коррективы в списки и характеристики людей. Такая «достоверная» информация стала «лакмусовой бумажкой» в подтверждение моей «преданности» Западу.

Когда англичане начали со мной работать, на свет божий появилась лекция «О связи с агентурой в США» Приходько, которую стремительно издали в разведакадемии специально для передачи на Запад. Конечно, не в единичной копии и для учебных целей. Но это была «сборная солянка» из множества материалов по США, начиная чуть ли не с двадцатых годов. Причем далеко не всегда подготовленных разведчиками и для профессиональных целей.

Рассуждения Приходько «на тему» правильно подметил Джибни: лекция носила назидательный характер с позиции человека, работавшего в США. Мои «коллеги» по СИС и ЦРУ не подозревали, что подполковник Приходько подготовил лекцию в «свободном полете» его личных взглядов, причем далеко не аса военной разведки. Стенограмма же лекции была нужна для передачи моим «коллегам».

Бедный Джибни! Он возвел эту стенограмму лекции в культовый подход агента Пеньковского к работе с Западом. Вот его оценка: «Вынести секретную стенограмму лекции Приходько из ГРУ – это уже сам по себе поступок из ряда вон выходящий. Никогда ранее оперативные методы современной спецслужбы не формулировались с такой обнажающей ясностью. Редко какой документ давал более полное представление об ограниченности советского мышления, чем эта попытка нарисовать объективную картину другой страны и ее культуры».

Так «объективная» либо «субъективная»?! И бедный ли Джибни? Не такой уж и бедный – он выполнял заказ спецслужб, готовя «записки». «Бедный» потому, что мнение слабого профессионала воспринял как образец мыслящих разведчиков ГРУ. Но он забыл одно: и ГРУ и КГБ, например, успешно действовали в «атомном шпионаже»! Причем в США и Канаде. Тогда «ограниченного советского образа мышления» им хватало, чтобы провести ищейку высшего класса Гувера с его чудовищным аппаратом ФБР.

Оперативный подтекст появления стенограммы Приходько в руках СИС был следующим: материал-то был о Штатах! То есть этот материал переводил контакт с Пеньковским через СИС на ЦРУ. Если бы Джибни (и СИС, конечно) задался вопросом: почему именно о Штатах появилась лекция?

Западная сущность «Записок Пеньковского» в изложении Джибни заключается в следующем: «…советские чиновники могут стать жертвами своей собственной пропаганды. И тогда серьезные штабники Советской Армии, может быть, осмелятся внимательно присмотреться к обществу, на которое они сейчас мрачно взирают сквозь тонированные красные стекла очков».

Пока Джибни и ему подобные снисходительно похлопывали советских разведчиков из ГРУ и КГБ по плечу, последние делали свое дело. Недаром президент Рейган на очередном юбилее спросил, причем не без строгого ехидства: «Вы молодцы в ФБР. А почему русский «Буран» так похож на наш «Шаттл»?» Не это ли высшая оценка работе наших разведок?! И это только в области науки и техники.

В качестве «ниточки» от меня к англичанам (американцы не захотели вступить со мной в контакт, а может быть, не смогли) был выбран бизнесмен Винн, который масштабностью своих контактов с ведомствами в СССР не мог не быть в поле зрения контрразведчиков из МИ-5 и от них – СИС.

Десятое. Самым серьезным испытанием для меня стала первая встреча с четырьмя представителями спецслужб – двумя англичанами и двумя американцами, причем одновременно. Эта встреча определила в наших отношениях главное: поверят или нет, а значит, станут ли доверять передаваемой в будущем информации, среди которой будет вкраплена наша деза.

20 апреля допрос длился четыре часа. Наша тактика была следующей: много словесной информации, отдельные заметки и конкретные документы. Естественно, в этот раз – только реальные факты и сведения. В том числе те, которые могли быть известны Западу или были доступны для проверки по другим каналам. Цель – вызвать ко мне доверие с их стороны. Я не заблуждался в том, что мои собеседники были асы своего дела, и ни на миг не расслаблялся.

Устная информация – это «пространный рассказ о себе и мотивах моего поступка». И в этом Джибни прав, как и прав он в том, что сведения уже на этом этапе касались «советских военных секретов». Мне было любопытно видеть, что материалы вызвали живой интерес у западных профессионалов. Как писал Джибни: «Западным разведчикам стало ясно, что с полковником Пеньковским им крупно повезло. Сумма же, которую он запросил за свое сотрудничество, – сущий пустяк».

Джибни верно подметил тот факт, что мотивы моего «поступка» не однозначны: это – «непрочное» положение в ГРУ (карьера и отец). Тот же отец и его выбор в пользу Белого движения (?) Мечта о свободной жизни на Западе, понятая в Турции. «Разочарование» в идее социализма и «вождях», о чем я писал в письме на Запад.

Джибни сформулировал мое кредо следующим образом: «…в нем говорил человек, пытавшийся отыскать свои новые корни, солдат, стремящийся встать под новые знамена». (Ну, насчет «солдата» и «знамен» – это у Джибни плагиат, взятый из моего «верноподданнического» послания Аллену Даллесу!) И я с удовлетворением через несколько лет «после расстрела» читал эти строки: значит мотивы (в комплексе) – антисоветизм, отец, западный образ жизни, деньги… выбраны были верно. Они поверили!

Встреча во время этого визита в Лондоне завершилась резюме: мне поверили и обучили приемам тайной связи. Задание Запада было конкретным, а я взамен просил убежища на случай бегства из СССР. И еще для вящей убедительности была запрошена гарантия: в процессе работы с ними только по моему профилю знаний. Материальную сторону «коллеги» подкрепили по моей просьбе уймой подарков якобы для нужных людей.

Пока их задание было в рамках Комитета по науке и технике, но мы понимали, что спецслужбы этими сведениями не удовлетворятся. И тут Джибни в оценке информации противоречит сам себе, когда говорит, что сведения по Комитету для Запада не представили интереса. Но буквально на следующей странице: «Запад мало что знал об истинной деятельности ГК КНИР», особенно о тесном сотрудничестве его «с русскими спецслужбами». Но это лукавство: уже тогда в Комитете работали засвеченные сотрудники ГРУ и КГБ. До моих сведений – были беглецы на Запад из состава сотрудников Комитета.

Одиннадцать. В одном из предисловий к главе Джибни констатирует мою активность в пользу «свободного мира»: «…имея свободный доступ в Минобороны, ГРУ и свой собственный ГК КНИР, Пеньковский беспрепятственно фотографировал любые документы, преимущественно с грифом самой высокой категории – техдокументации, инструкции, руководства для персонала».

Однако во всех режимных организациях велся строгий учет личностей, интересующихся «несвоей» информацией. Работать в кабинете с такими документами было нельзя, а особо высокого грифа мне все не могли давать (не было необходимости) – разве подержать в руках и то с санкции высокого начальства. О каком-либо фотографировании не могло быть и речи.

Но об этом знали (должны были знать!) в СИС и ЦРУ – тогда почему они верили мне? Только одно объяснение: такой «ценный агент», как Пеньковский, им был нужен для оправдания своего престижа…

Прав старина Райт: Пеньковский не заботился о своей безопасности. Но иначе не появились бы 5 000 кадров с документальной информацией, точнее, «информационного шума»!

Двенадцать. В вопросе с Винном, формально, наш контакт выглядел как моя полезная связь на вербовку по линии ГРУ и хороший деловой контакт по линии Комитета науки и техники. Мы оставили его только в качестве связника с той целью, чтобы создать иллюзию: Винн не знал содержания материалов, передаваемых мною на Запад.

И это сыграло свою роль в будущем, причем важнейшую. Дело в том, что игра с моей стороны была продолжена и после «моего ухода из жизни» – Запад должен был предполагать, что в процессе следствия я не во всем сознался (мое заявление на суде, что Винн не знал о характере материалов, было воспринято моими западными «коллегами» как сигнал в моей нелояльности к органам дознания и суду). ГРУ-КГБ на это рассчитывал, и в этом кроется, видимо, причина: почему до сих пор «дело» не раскрыто (не обнародовано). Чтобы усилить впечатление о моих важных связях в верхах, в частности в ГРУ, в Лондон со мной приехал начальник ГРУ Серов с женой и дочерью, которых я опекал. Джибни констатирует то, что родилось в недрах ГРУ-КГБ: «Этот факт способствовал тому, что в московских кругах высокопоставленных чиновников Пеньковский приобрел репутацию человека, который чувствует себя на Западе как рыба в воде…»

Мне жаль старину Джибни, видимо, умного и проницательного человека, – издателя журнала «Шоу», автора статей в журнале «Лайф», редактора «Ньюсвик», который повторил за Винном мою реакцию на западный мир с его обществом и магазинами.

Но я кое-что уже повидал, особенно в годы войны, и мне было не все равно, как живут мои сограждане. После 1991 года я оказался прав, сформулировав для себя: ступив в «открытое общество», Россия из небогатой превратилась в страну нищего народа. Теперь мы действительно живем как на Западе: товары есть, а зуб неймет…

Джибни подыгрывал тем в СССР, кто затем разрушил нашу страну идеологически и экономически в полном соответствии западной программе «Истина», родившейся в недрах американских спецслужб вкупе с западными социологами.

Естественен вопрос: почему я вступил в «дискуссию» с Джибни, взяв за основу «его труд» – «Записки Пеньковского»? В том, что «Записки» – это фальшивка, не сомневались и на Западе. Даже их печать отмечала: «…только круглый идиот может поверить, что шпион вел подробный дневник да еще рассуждал о советской политике конца 1965 года, то есть о событиях спустя два с лишним года после судебного процесса». (К этому еще могу добавить: только круглый идиот не стал уничтожать улики в моем тайнике в доме, имея уже наружку «на хвосте».)

Бывший сотрудник американской разведки Пол Плэкстон в журнале «Уикли ревью» писал: «…утверждение издателей «Записок» о том, что Пеньковский передал рукопись на Запад еще осенью 1962 года, звучит нелепо – в это время за ним внимательно следили, и он не стал бы подвергать себя опасности разоблачения…»

«Специалист по русскому вопросу» Зорза из серьезной английской газеты «Гардиен» заявил, что «Записки» – вымысел. Это случилось после того, как он, другие журналисты и издательства обратились к ЦРУ с просьбой показать русский текст, но штаб-квартира разведки в Ленгли оригинал предъявить не смогла. Очень антисоветская бельгийская газета «Стандард» писала: «Книга является подделкой. Часть сведений, содержащихся в ней, просто преувеличена, а другая часть сфальсифицирована американской разведкой». Шведская влиятельная газета «Афтонбладет» упрекала американцев: «…Центральному разведывательному управлению следовало бы работать получше…»

Разоблачая фальшивку, мне было легче опровергать и уточнять, чем пространно объяснять и повествовать.

Тринадцать. Новые задания по ВС СССР, ракетным войскам, ГСВ в ГДР и по подписанию мирного договора с ней – интересы Запада обозначались и облегчали работу по подготовке «информационного шума» и дезы.

Джибни говорит о моем имидже «западника». Так вот, этот «имидж рвущегося на Запад человека» я подкреплял даже уроками танцев и фотографированием в форме полковника вражеской армии – английской и американской. И вот что выглядит странным: зачем Пеньковский спрятал фотографии во вражеской форме у себя дома?

Одного этого факта было бы достаточно для обвинения меня советской стороной в предательстве?! А ведь мог «издатель-автор-редактор» просчитать ход с фактом, что фотографии (и с тем, что у меня в тайнике, – шифры, коды, инструкции, информация и т. д.) сохранялись… как улики?! Ну как тут не пошутить: их менталитет на наш менталитет – обман не раскрылся много лет!

В угоду моим «коллегам» я акцентировал критические высказывания о советской действительности. Многое из того, что я говорил и оценивал, было и моей позицией, но утрировалось якобы из ненависти ко всему советскому. Легенда отлично работала. Джибни принял как должное в моем подыгрывании Западу в вопросах антисоветизма.

Джибни: «Советские вооруженные силы задыхались в жестких тисках контроля со стороны партийного руководства, взявшего курс на балансирование на грани ядерной войны…» «Тиски»? Такие бы «тиски» – да нашей армии сегодня!

«На грани ядерной войны»! – это западный блеф, западная ложь: ни одно правительство СССР не хотело войны, но вынуждено было под давлением Запада укреплять свою обороноспособность. В доктринах нашего Минобороны вплоть до 90-х годов не было планов превентивных ядерных ударов. В этом отношении Джибни сознательно американские планы по «ядерному устрашению» и «упреждающему удару» вкладывает в уста Советского Союза.

Да, действительно, военная доктрина обсуждалась в нашем ГШ – это верно подтверждает Джибни, ссылаясь на Тома Вольфа из Кембриджа (1964). Но ведь там говорится о переориентировании военной доктрины страны и ее ВС в связи с появлением в мире новых видов ракетно-ядерного оружия. И вот тут-то мои западные «коллеги» получили от меня «подтверждение» о разладе мнений в среде военных по новой доктрине. В их руках оказалась фотопленка со статьями в закрытом журнале «Военная стратегия» за 1962 год. Статьи подготовил маршал Соколовский и другие авторы, но… не без помощи ГРУ-КГБ. А сам Джибни признается, что год спустя (после «суда») «… те же материалы, но уже со значительными исправлениями, были напечатаны в новом выпуске журнала».

Сколько разговоров идет из-за переданных мною на Запад 5 000 кадрах (по две страницы на каждом)?! Но один спецсборник (под редакцией ГРУ-КГБ) – это уже 200–300 страниц.

Джибни лукавит и еще в одном случае. Даже воробьи сего мира теперь знают, что и в Берлинском и в Карибском кризисах американские военные ставили вопрос о превентивном ядерном ударе. А Соколовский лишь говорил в дискуссионном плане о возможности перерастания локальных военных конфликтов в конфликты с использованием одной (!) из сторон ядерного оружия и то в качестве в о з м е з д и я.

Мой «информационный шум» по поводу упреждающего ядерного удара содержался в спецвыпуске «Военная мысль» и других изданиях, специально подготовленных для передачи на Запад.

Джибни сознательно приписывает «каннибальские» планы американцев по упреждающему ядерному удару русским. И это не случайно: Россию не любили и разрушали и в Первую мировую войну и во Вторую. Россия, как огромная страна с мощным потенциалом, якобы опасна для Запада, а не СССР с его идеологией.

Мир страшится США, которые всегда опасались России, если она встанет во весь рост. А потому ослаблять Россию (СССР) было мечтой всех правительств США. Не в этом ли заключается Великая Миссия России: продолжать оставаться буфером для всех народов против пресловутого «американского образа жизни»?!

Джибни и стоящими за ним ЦРУ-СИС следовало бы задуматься над словами инспирированного ими автора «Записок»: «…приняв решение работать на иностранную разведку, он (Пеньковский) отнюдь не преследовал цель расшатать существующий в его стране режим». Тогда зачем предательство?! Ценой ослабления армии?! Уничтожения с помощью «мини-ядерных зарядов» системы управления страной в случае войны?! И последнее – опять Джибни: «это очень непохоже на то, что писал Пеньковский». Имеется в виду дискуссия об армии и упреждающих ядерных ударах. Еще бы! На Пеньковского работали аналитики ГШ, ГРУ и КГБ. А потом это назовут: «шпион, который спас мир». Только знак в понятии «шпион» обратный – разведчик.

Четырнадцать. Что больше всего беспокоило организаторов «дела» с советской стороны? Вопросы безопасности. У ГРУ-КГБ болела голова в заботах: как воспринимаются мои действия западными спецслужбами? Особенно в процессе добывания информации и способах передачи ее на Запад? Известно, что «работать» пришлось на личных встречах с представителями ЦРУ и СИС, через моментальные встречи и тайники. То есть удалось вынудить их проводить операции по всем видам каналов связи (а значит, изучать и контролировать их действия). Даже канал моего экстренного вывода за рубеж: морем – подлодка, через сухопутную границу и по воздуху.

В Англии и Франции со мной проводились личные встречи (17), а в Москве – 14 личных встреч (разведчики), «моменталки» (Чизхолм и другие), тайники и посреднические (Винн), односторонние радиопередачи (разведка-агент) и тайнопись (через посредника). Все указанное выше документировалось силами наших спецслужб и кое-что было представлено на суде. Так затем свершилась дискредитация двух спецслужб и выдворено из СССР два десятка сотрудников посольств США и Англии (разведчиков и причастных к «делу»).

Мои «коллеги» «стыдливо» соглашались с моими версиями получения информации и не пытались проникнуть в обстоятельства конкретных моих действий на этом «скользком» поприще. И хотя каждый раз легенда моего доступа к конкретной информации тщательно отрабатывалась, ни разу «коллеги» не спросили: как удается получать материалы и тем более их фотографировать. Обычно все ограничивалось фразой: «будьте осторожны», «берегите себя», «вы – профессионал и хорошо знаете, как это нужно делать».

Всех нас поражал – меня как главного фигуранта и профессионалов из ГРУ и КГБ – факт явного нежелания моих западных «коллег» разобраться, сколь высоко сохраняется безопасность для меня при добывании документальной, да и устной информации. Но был в работе с Западом момент, когда мои «коллеги» могли заподозрить меня: не подстава ли я? Случилось так, что где-то в высших сферах, возможно, сам Хрущев, посчитали, что ядерный удар американцы могут нанести не с помощью ракет. Тогда в военных кругах среди американских генералов-ястребов витала идея превентивного такого удара, используя портативные ядерные заряды килотонны на две.

И вот мои консультанты из ГРУ-КГБ стали настаивать на получении от американцев сведений, хотя бы косвенных, о том, что вражеская сторона располагает такими зарядами и готова воспользоваться, например, «каналом Пеньковского» для подрыва нескольких из них в центре Москвы возле важных государственных объектов.

Важна ли такая информация? Конечно. Но с оперативной точки зрения в работе с Западом на данном этапе – это опасная затея. От меня требовали получить однозначный ответ: да или нет? Согласны американцы использовать «мой канал» для этих целей? Шесть раз под разными предлогами поднимал я перед «коллегами» этот вопрос, предлагая себя в исполнители. И только анализ всех шести случаев, вплоть до оценки их переглядываний между собой во время беседы, позволил обобщить их ответы и прийти к выводу: возможно, заряды у них имеются, но они даже не готовы обсуждать реализацию их таким путем. Для нашего дела – это уже был положительный результат.

А подводя итог по «обеспечению безопасности» моей работы на ЦРУ и СИС в информационном плане, был сделан вывод: они панически боятся получить сведения о подозрении нашей контрразведки в отношении меня. То есть их беспокоила потеря агента меньше, чем вопрос: не подстава ли я.

Так складывалось в нашей среде убеждение, что престиж работы с «ценным агентом» вплоть до его провала устраивал их спецслужбы. И это становилось стимулом в акции ГРУ-КГБ по дезинформации Запада.

Подозрения у ЦРУ и СИС были. И это вполне естественно в столкновении интересов спецслужб, а возможность найти в моем лице подставу предрекал еще перебежчик Голицын, и на его мнение опирался шеф американской контрразведки в ЦРУ Энглтон. Однако американцев и англичан устраивало: что передает источник, как себя ведет, каковы мотивы его работы на спецслужбы.

Джибни отмечает о моем парижском периоде: «…информация, которую Пеньковский успел передать на Запад, оказалась настолько важной, что они всерьез опасались за его безопасность». «Коллеги» предлагали мне остаться за рубежом, но это была дань уважения к моей работе на них, а отнюдь не желание видеть меня на Западе.

После парижской встречи мои консультанты из ГРУ и КГБ сделали предположение, что западные опекуны, видимо, рассчитывают на мой провал в качестве «успешного» завершения операции по работе с ценным агентом?! Ведь даже провал мог выглядеть их победой в войне с советской госбезопасностью – разведкой и контрразведкой.

И тогда было принято решение меня оформлять в несколько стран, даже в США, но никуда не выезжать. Цель – перевод всех операций по связи со мной на территорию СССР, в Москву. Это было нужно для документирования фактов работы ЦРУ и СИС в нашей стране. Поэтому я снова стал уверять западных «коллег» в моих посланиях: «я – солдат на передовой», «их глаза и уши», имею большие возможности.

Итак, прослеживалась четкая линия поведения западных спецслужб в этом «деле»: на проверку они не идут, им важна фигура в их агентурной сети с имиджем ценнейшего агента, пусть даже мертвого. Наша сторона раскусила эти настроения в стане противника.

Пятнадцать. Запад не захотел изучать мои действия на признаки подставы, причем с их точки зрения для советской стороны их «ценный агент» – это: я – информатор (о действиях противника), я – дезинформатор (в интересах нашей стороны), я – провокатор (с целью компрометации, дискредитации, дезорганизации противника). Этого «проницательный Джибни» не подметил. А ведь только по данным из Парижа мои коллеги в Москве раскрыли пути передачи материалов на Запад.

Джибни помогает нам убедить Запад, что Пеньковский – сверхценен. «В анналах разведок всего мира это могло быть названо «величайшей утечкой секретной информации»», – говорит он. Но ему помогала и наша сторона: «…в течение года советская пресса всеми силами пыталась понизить значение ущерба, нанесенного им государству». В глазах моих соотечественников я был: «рядовым служащим, круг знакомств которого не выходил за рамки ресторанов и их завсегдатаев – пьянчуг и бабников…».

Мы понимали, как жадно «коллеги» ловили мои слова о связях в высших военных кругах, среди которых маршал Варенцов и глава ГРУ. Мой рассказ о дне рождения маршала, где именинник представил меня министру обороны как «человек Серова», «коллегам» особенно понравился. И чтобы увлечь их мыслью о моих высоких связях, подарки для них покупали сами «коллеги».

В главу «Важные персоны» Джибни вложил (явно по заданию ЦРУ и СИС!) чуть ли не все сведения о десятках людей, собранных спецслужбами за многие годы и вдруг оказавшихся «моими связями». Это – очередной перебор!

Не хочу лукавить: с антисоветской точки зрения книга Джибни сделана почти талантливо – обилие фактов. Но пытливого читателя, тем более советологов и критиков, не проведешь. И потому как только книга «Записки Пеньковского» вышла, то сразу оказалась на полках книжных магазинов под рубрикой «черной пропаганды». Но известно, что материал «черной пропаганды» содержит ошибочную информацию, направленную против противника как дезинформация. Так вот, в «Записках» такой дезинформации – пруд пруди.

Шестнадцать. Теперь о периоде, который можно охарактеризовать как работу «под колпаком советских спецслужб».

Мои «подозрения» о слежке за мной должны были изменить порядок организации «коллегами» связи со мной в Москве. Вот как я усилил эффект от моих тревог при встрече с Винном в июле 1962 года. Я «сильно нервничал и пояснял причину – за мной установлена слежка». Так начал прорабатываться мой «побег» на Запад, так как в подобной ситуации о выезде за рубеж официально не могло быть и речи.

Для нашей стороны «подготовка к побегу» – это выявление канала через «зеленую границу», например. Я получил новый, искусно изготовленный паспорт. И тут началась «игра-в-поддавки»: мы решили задокументировать характер «тайных встреч» со мной Винна. Это было почти ребячество, но такой сценарий предложили люди из КГБ, занимающиеся наружным наблюдением. Тогда и произошла последняя встреча с Винном. Контакт с Винном в ресторане «Пекин» был заснят на кинопленку и демонстрировался в суде. Наивно? Да. Но доказательно. И Винн мой испуг увез к «коллегам» в Лондоне.

Удалось дезинформировать Запад о наших проблемах с МКБР – они у нас были, но их было мало и время работало на нас. На фоне «неуправляемого» лидера Советов и одна ракета с ядерной боеголовкой была головной болью для США.