Текст книги "Кровь диверсантов"

Автор книги: Анатолий Азольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 19

По часам и минутам расписан почти суточный визит Вислени, и Скарута изучал передвижения высокого гостя по карте города. Аэродром как место совершения эксцесса исключен из расчетов, хотя там-то как раз в сутолоке встречи да еще когда не разберешься, кто свой местный, а кто из Минска… Нет, все-таки не там раздастся выстрел. Кавалькада машин, охраняемая бронетранспортерами, нападению не подвергнется, местность голая, дорога саперами проверена, неизвестно еще, в какой машине повезут Вислени. Штаб отпадает, там все прозрачно, да и Клемм туда не сунется. Проникновенная речь и вынос даров обойдутся, пожалуй, без эксцессов: офицерам предложено быть без оружия, солдаты подвергнутся обыску, клуб осмотрен местными саперами и службами охраны из Минска, да и Вислени занервничал, завел собственных телохранителей, где они и кто они – неизвестно. Вислени указал – гостиница «Бристоль», а таковой не было, но ведь не с неба же взял он это название. Пришлось обращаться к старожилам, те вспомнили, что да, была такая гостиница еще до революции, потом превратившаяся в постоялый двор для разных командированных, сейчас там такой же двор, но для полевой жандармерии. Можно предположить, что в бывшем «Бристоле» останавливался когда-то Вислени, здесь, наверное, его одарила любовью либо местная аристократка из полячек, либо зачуханная уборщица, – кто именно, зависит от всплеска чувств. Так или не так, но убит Вислени будет в «Бристоле», время подстегивает убийцу. Как свидетельствует опыт, высокого гостя никогда не укладывают наповал сразу по приезде, с каким-то сладострастием ему дают порезвиться в первые часы визита, эта задержка с вынесением приговора – почти обязательна, она милосердна даже, ибо дает осужденному время на прощание с жизнью, готовит его к встрече с иным миром, расслабляя заодно, да и убийце надо насладиться смакованием тайны, ведь только он знает, что через несколько часов этот увешанный побрякушками властелин станет обыкновеннейшим трупом.

Значит, послезавтра произойдет это, 13 сентября – только в этот день, и никак не на следующий, потому что ночь – тот рубеж, который преодолеет охрана, понявшая в день приезда, что упущено ею, какие провалы в, казалось бы, тщательно разработанной схеме; охрана вживется в ритм города и, следовательно, в образ действий возможного убийцы, охрана помудреет.

Глава 20

И Скаруту потянуло к дому, где когда-то была гостиница «Бристоль». Чтоб не привлекать внимания – взял извозчика, проехался по городу, где наводили марафет. Ударными темпами завершался ремонт комендатуры, горожан выгнали на уборку улиц, по которым проследует Вислени. Два подпольных очага разврата, откуда триппер растекался по фронтовым дивизиям, прикрыли. Решено было о театре докладывать так: самовозгорание. Ужесточили контроль на въезде и выезде, укрепили полевую жандармерию. В официальном публичном доме (один на три санатория) срочно приодели девиц, памятуя о старческих капризах Вислени, который по примеру Вождя частенько менял свои маршруты.

У гостиницы остановился, глянул – и присвистнул мысленно. Да, идеальное место: узкая улочка, многооконный дом напротив, деревья с еще не опавшей листвой, дворы…

И Клемм, капитан Юрген Клемм, стоит напротив будущей резиденции Вислени, нате вам, пожаловал собственной персоной. Что ж, все понятно: исполнитель приговора, вынесенного Москвой, тоже присматривается к месту будущей акции. Тот самый, что безуспешно – пока! – уламывал своих начальников отложить, по крайней мере, исполнение приговора. Тот, который, влезая в доверие к Бахольцу, обеспечивал сохранность эшелона с ценностями грязного дельца. И узнал у него, как и где встретят Вислени. Взялся наконец-то за дело! Заиграла ихняя партийная совесть!

Скарута вздохнул глубоко и радостно. Он сталкивался с этим человеком в подъезде, в офицерском клубе, да и Бахольц как-то представил их друг другу. Глухое раздражение вызывал Клемм – из-за того, что ненасильно, ненавязчиво нравился, – этот секрет обаяния большого шпиона так, наверное, никем никогда не раскроется, а у русских агентов еще к тому же и отчаяние проскальзывало всегда, объяснимое тем, что их не жаловали там, у себя.

Он подкатил к Юргену Клемму, похлопал по кожаному сиденью коляски:

– Капитан! Какие еще дела в такой день… Такое утро… Мы ведь соседи… (Клемм уже сел рядом, протянул руку.) Нет, нет, не в казино, там еще закрыто. Но у вас-то есть в этом богом проклятом месте любимое местечко? Должно быть, вы ведь, простите за слово, проныра, чему я завидую…

Куда ехать – Клемм сказал. Ввел Скаруту в миленькое кафе. Сели, потрепались о прелестях буфетчицы – тема, традиционная для всех мест, где офицеры пили. Друг на друга посматривали весело, открыто. Клемм осведомился: не в военной ли разведке служит сосед по дому – и получил утвердительный ответ. Затем (во вздохе была грусть) выразил сожаление: жаль, очень жаль, ему ведь для срочной консультации требуется юрист, причем не столько военный юрист, сколько обычный знаток семейного права. Дело в том, что его глупо, подло обманули, и кто, как вы думаете?

«Московское начальство!» – про себя хмыкнул Скарута…

– Обманули… – горько констатировал Клемм, и Скарута насторожился. – А юриста поблизости нет. И мне хочется вам, как старшему товарищу по общему делу («Эка метит куда!»), рассказать об этом обмане. Возможно, слово ваше поможет мне… Так вот, в начале этого года я, не вылезавший из боев («Охотно верю!»), получаю письмо из глубокого тыла от совершенно незнакомой мне девушки по имени Трудель («Скорее – Маруська или Нинка…»), которая предлагает мне руку и сердце…

Подошла официантка, выслушала обоих, первым заказывал Скарута, а Клемм бросил: «То же самое. И – водку. Меня от вина ко сну клонит».

– И фотография… – с надрывом продолжал он. – Я залюбовался. В эту жестокую войну – существо из мирной счастливой эпохи, наивные глаза человечка, ни разу не слышавшего выстрела, не видевшего убитых. Баб я перевидал всяких, понимал, что брак, семья, дети – это не для этого времени, но – потянуло, черт, потянуло!.. Даю согласие, священник, получаю вполне официальный и законный документ, скрепленный подписями. Кстати, он признан имеющим юридическую силу, поскольку финансовая служба отправляет мое денежное жалованье супруге («Аттестат Тоське выслал!»). Храню у сердца, громко выражаясь, письмо от нее, к несчастью – единственное. Проходит три месяца, вырываюсь в отпуск, еду, телеграмму не даю, решаю осмотреться на месте, узнать хотя бы издали, кто она, жена моя, мы ведь все к бдительности приучены, и кто его знает – может, что-то с женой не то, может, она… («Из деклассированных элементов! Анкета загажена! Отец девчонки в троцкистской оппозиции состоял!») Так ничего и не узнал. Но приходит ко мне некий господин и заявляет, что никакого брака нет, что милая моя Трудель то ли пошутила, то ли неверно поняла некоторые патриотические призывы. Короче, заочный брак – фикция, так заявляет этот господин. («Понятно. Пока ты шпионил, девицу загребли за связь с заграницей! Был у вас такой случай, был: комсомолочка писала суженому на московский адрес, не ведая, что тот готовит мировую революцию в Дрездене, вот комсомолочку и сцапали за попытку установить связь с заграницей…»)

– Примите мои сочувствия… – выдавил Скарута умолкнувшему Клемму.

– Но затем, – будто из оцепенения вышел тот, – происходит следующее. Не успел я переварить эту страшную новость, как ко мне приходит подруга жены и предлагает себя взамен – душу свою невинную, тело свое девичье… («Достоевского начитался, мерзавец!») И я… я… Принял – стыжусь! – эту жертву!..

Скарута слушал, и мысль его металась: зачем? Зачем сидящий напротив него человек в форме офицера германских вооруженных сил рассказывает эту неправдоподобную историю, якобы с ним случившуюся? Зачем будто в пьяном русском угаре посвящает постороннего, случайного даже человека в то, что должен знать только один он и знание это нести в себе? Почему выбрал в конфиденты именно его, майора не просто военной разведки, а контрразведки? И ведет себя за столом этот шпион нагло, раздражающе по-русски, вот-вот перед глотком водки патетически вздохнет: «Дай бог, чтоб не последняя…» Подлец! И бубнит, бубнит о загубленной девичьей чести, о злом роке, еще о чем-то, – тут сразу и откровения Свидригайлова, и стенания Ставрогина. Достоевщина! Дурная причем! Толстого читать надо!

Компания отпускников ввалилась, прервав доверительную беседу в уже неукромном месте. Расплатились, поднялись, расстались – и только в квартире Скарута дал волю себе, разразившись яростным матом. Над ним дурачился этот Клемм, провоцировал на что-то! Но на что? Так или иначе, но русский шпион средь бела дня учинил ему допрос, и Скарута молчанием своим, глазами, жестами выдал какую-то служебную тайну! Неслыханная наглость! Большевистский агент, находясь в глубоком немецком тылу, без всякого оружия или принуждения допрашивает офицера германской военной разведки и получает от него ценнейшую информацию! На него набрасывает сеть, гонит его в какую-то западню! Эта идиотская история с неудавшейся женитьбой – не вымысел, произошла она, возможно, с самим Клеммом, который напачкал где-то и проверил сейчас, идут ли по следу его. Значит, она, женитьба, могла стать известной ему, Скаруте! Каким образом? Из каких источников?

Весь вечер метался он по квартире, вспоминал каждое слово, каждый жест и каждый взгляд шпиона, и успокоение пришло, когда осозналось: завтра-то – Клемма уже не будет! Его убьют сразу после покушения – или сам покончит с собою. А останется живым – так он, Скарута, пришьет его: слишком о многом осведомлен капитан Клемм, из него могут выжать то, что им, Скарутой, утаено от начальства.

Глава 21

Настал наконец этот день, для города и его окрестностей такой же исторический, как Бородино, как Сталинград, как выстрел в Сараеве. Задумчивое сентябрьское утро, не спешащее переходить в полдень, высокое, как предназначение воина, небо, и глубина его не измеряется ни одним облачком. Щемящая радость накатила на Скаруту – из далекого и прекрасного прошлого: предновогодние дни, когда родители и слуги наряжали в зале елку, не подпуская к ней детей, и в ожидании скорых сюрпризов наехавшие со всей округи мальчики и девочки по очереди льнули к замочной скважине; немецкая и русская речь детворы по всему имению, и кто бы мог подумать, что через два года, через год обе нации ввяжутся в драку с реками крови. Между взрослыми и мелюзгой – Соня, родное до боли существо, сестра, пошедшая, как выразился студент-чекист при допросе Витеньки Скаруты, по стопам отца, то есть была тоже расстреляна. Так называемое проклятое либидо уже обволакивало, подзуживало; в какой-то предпраздничный вечер к нему в детскую Соня положила спать девочку из немецкой родни. Проснулся он от лунного сияния за окном, девочка тоже пробудилась, шепотом говорили о чем-то, потом он попросил ее показать ножку, и юная немочка отбросила одеяло; ножка под луной казалась осыпанной золотой пылью. Двадцать с чем-то лет спустя мать послала его в министерство финансов по каким-то делам, на Вильгельмштрассе столкнулся он с бременской студенткой, от волос которой повеяло золотом детства, пригласил ее в «Кайзерхоф», и она, хохотушка, предвидя уже, что будет дальше, не могла выдавить из себя слова отказа, сидела оглушенная и немая, предчувствуя уже и церковь, и муки первых родов, и, наверное, войну…

Ни облачка на небе, бескрайняя синь, отразившая в себе Балтийское море, густую голубизну елей и сосен, обступавших дом, в котором поздно проснулся скромный германский труженик Фридрих Вислени. Позавтракал, отстраненно выслушал берлинскую сводку. Все его дела на этой земле завершены, так стоит ли вникать в тоскливую белиберду министра пропаганды, у которого он перенял жесты. Однако выслушать ассистентов надо, и те напомнили: до самолета – два с половиною часа, все нужные приготовления сделаны. Прислушался: старый дом поскрипывает, окно открыто, робкий гул хвойной гряды что-то напоминает, что-то навевает…

Тишина и в квартире Скаруты, из окна видны горожане, еще не ведающие, что ждет их завтра.

Дверь хлопнула на гулкой лестничной площадке, капитан Клемм, посланный судьбой, чтоб на два-три дня раньше срока кончилась война, выскочил на улицу, махнул рукой извозчику и покатил куда-то. Наверное, к связнице, которую по просьбе Скаруты выследили, довели до дома ее в Берестянах. Но скорее всего помчался Клемм к многооконному дому напротив «Бристоля». К каждой двери там не приставишь автоматчика, летящую в Вислени гранату не перехватишь, во двор бывшей гостиницы машина Вислени не въедет, остановится у подъезда – и тут-то как из-под земли выскочит веселеньким чертом этот вездесущий капитан Клемм. Действуйте, капитан, дерзайте, на вас смотрит вся Европа, измученная войной и страждущая мира.

Кофе, сигарета, бритье; мягкий, мечтательный полдень, воздух…

Тугой воздух врывался в «Опель Адмирал» Фридриха Вислени, ветер и запахи моря взывали к смирению перед вечностью. Что люди, что судьбы их перед ширью и глубиною вод, царствовавших на Земле во много раз дольше, чем суша, на которую выползли миллионы лет назад водоросли, ставшие папоротниками, гадами, птицами, животными, и что сейчас эти миллионы, раз уже 14.10 и счет жизни пошел на минуты. Однако, однако…

Однако самолет-то – не личный Вождя, как предполагалось еще вчера. Вожди – что тот, что этот – имеют обыкновение особые милости оказывать тем, кого они приговорили к смерти, это даже более чем традиция, начало которой положил Иудин поцелуй, все гораздо сложнее: на смерть отправляют любимцев, точнее – любимчиков, и по языческому обряду они должны уходить в мир теней без ненависти к убийцам, по возможности с женами, слугами и знаками почитания. Неужели казнь отложена? К чему бы это?..

Неслышный вздох облегчения… Нет, все в норме: на аэродроме никого из военных и гражданских чинов, никто не захотел проводить лучшего Друга Вождя в последний путь – в соответствии с германо-российским этикетом. Пилот представился – ветеран, из авиадивизии «Кондор»; улыбка естественная, белозубая, выговор саксонский. Долго гонял моторы на земле, самолет прокатывался и замирал, готовясь к прыжку под облачко, единственное на небе, приползшее с юга, – уж не из того ли города, где сейчас ждут его?..

Ждали. Все ждали. Едва самолет с Фридрихом Вислени оторвался от бетона кенигсбергского аэродрома, как вернулся Клемм – и не в коляске, а за рулем Бахольцева «Майбаха». Въехал во двор, что-то сказал часовому – видимо, приказал охранять машину. Еще бы, еще бы – надеется благополучно унести ноги, готовится в дальнюю дорогу, заправился бензином. Учитывает, стервец, время, сейчас отдохнет перед акцией, все у него рассчитано по минутам…

Капитан Клемм легко взбежал по лестнице на этаж, и Скарута глянул на часы – самолет Вислени шел на посадку в Ганцевичах. Можно, пожалуй, немного отдохнуть. Еще раз кофе, сигареты «Мемфис», настоящие египетские, от тестя, скоро сорокалетие, которое придется встречать наедине с собой, для чего и французский коньяк, и эти сигареты, дымок их напомнит о «Кайзерхофе», о бременской студентке. Вообще же сейчас – хорошую бы порцию жаркого, с завтрака прошло уже почти шесть часов, уже ровно половина седьмого, Вислени сидит с офицерами в штабной столовой и нахваливает консервированные бобы с соевой подливкой. А капитан Клемм даже шорохом не обнаруживает себя, притворяется спящим котом, позволяя мышке своевольничать, резвиться до 23.30…

Полковник Ламла счел нужным восхвалить высокого гостя за его чуткое внимание к быту военнослужащих, но осторожности ради начал со славословий в честь Вождя – и почти одновременно зазвенел колокольчик у двери, смолк и вновь наполнил квартиру тревожным предчувствием, потому что послышались торопливые шаги спускающегося по лестнице человека. Скарута на цыпочках приблизился к двери, в руке – пистолет. Почти не дыша, вслушивался и гадал: уж не подвешено ли снаружи что-нибудь взрывное? Подскочил к окну: нет, из дома никто не вышел, хорошо просматривались машины во дворе и у подъезда, «Майбах» как стоял, так и стоит. А уже – 18.40…

Время шло, опасения не убывали, но уже ясно: к дверям его подходил человек, живущий этажом или двумя ниже, тот же Клемм, возможно. И Скарута вновь стал у двери. Раздался женский голос – соседка, жена какого-то чина из батальона и заодно телефонистка там же, с нею подруга, обе пошли вниз, не заметив ничего необычного, и, когда женщины показались на улице, Скарута рывком открыл дверь от себя, наружу – и увидел на лестничной площадке обыкновеннейший и безобидный предмет, иллюстрированный журнал, засунутый в ручку двери и при открывании ее упавший. На обложке – идол недели, фельдфебель, поджегший пять танков: скромная улыбка героя, залихватский наклон пилотки. Первая страница, вторая, ничего примечательного, но и пролистывать не надо, потому что в журнале отмечено закладкой нужное для чтения место. Скарута глянул – и мгновенно вспотел. Он понял, где и когда будет убит Вислени. Догадался он и о том, что член ВКП(б) Клемм изменил большевистской партийной присяге и, зная место и время не им совершаемого убийства, подметным журналом этим предлагает майору Скаруте вмешаться в ход событий, схватить убийцу за руку, спасти Вислени жизнь.

От журнала надо избавиться, немедленно сжечь, изорвать, уничтожить, но и с Клемма нельзя спускать глаз: капитан, видя бездействие его, Скаруты, сам бросится в клуб железнодорожников, – уже 18.50, с минуты на минуту Вислени покинет штаб и направится к месту священнодействия.

Так и есть: дверь этажом ниже хлопнула, капитан Клемм выскочил из квартиры, устремляясь… куда?

Скарута торопливо спустился за ним. Ожидал, что Клемм свернет во двор, к «Майбаху», но тот топтался у подъезда, высматривая извозчика.

– У меня «Хорьх», – подошел Скарута, держа в руке журнал. – Куда поедем?

– В штаб!

Тут-то Скаруту и пронзило: ну конечно же – в штаб ехать надо, в штаб! И не только Клемму, но и ему: алиби! Через один час десять минут Вислени будет убит – и тогда Готтберг по минутам будет выверять, кто где был 13 сентября 1943 года в 20.00 по местному времени, – и надо зрительно или документально зарегистрировать себя где-либо.

Сели в машину.

– Это не вы мне подбросили журнал?

Клемм глянул на него с удивлением:

– Солдат из штаба принес… Я полагал, что он ошибся, и направил его к вам.

Журнал полетел на заднее сиденье, развернутый на фотографии: старший лейтенант, несущий сумку с дарами Вислени, снимок сделан не в Минске, когда-то раньше, и подбросивший журнал человек открытым текстом вопил – сумка взорвется! В тот момент, когда ее станут открывать!..

19.00 – Вислени покинул штаб. Офицеры и солдаты уже собраны в клубе, высокого гостя проведут за кулисы, обоим ассистентам предоставят комнату, где они будут ждать, поглядывая на часы. Весь ритуал, впрочем, им знаком, по шуму зала они догадаются, когда надо взять сумку и торжественно внести ее…

Глава 22

Штаб огорошил их новостью: около двух часов дня какое-то неизвестное партизанское соединение смяло три деревни, устремляясь к Украине, уничтожило все опорные пункты; повешены полицаи, старосты и лояльные к новой власти граждане; среди этих деревень были и Фурчаны. Дежурный по гарнизону сообщил также, что решено высокому гостю ничего пока о бандитской акции не докладывать и что через час на станции выгрузится переброшенный из-под Барановичей батальон, ударит вдогонку по бандитам… Нет, спохватился дежурный, ни вам, господин капитан Клемм, ни вам, господин майор Скарута, никто ничего не просил передать…

Клемм и Скарута вышли в коридор, стали у окна, обозревая чахлую клумбу во дворике комендатуры. Курили «Мемфис», время от времени поглядывая на часы. («…Да знаю я, знаю, что сейчас вы – после пива – больше думаете о победе над своим мочевым пузырем, чем над большевиками…»)

– Будет вам известно, Клемм, что большевиков я – не-на-ви-жу!

– Ваше место – на передовой, господин майор. Там, правда, египетских сигарет не дождетесь… – дал совет Клемм. Был он раздражающе спокойным, учтивым, никак не склонным ко вчерашней слезливой болтовне.

Вдруг оба отшвырнули сигареты и пошли к машине. Плечо к плечу, связанные раздававшимися в ушах скорбными словами Вислени: «…последним самолетом из Сталинграда прилетел обмороженный солдат…» До еще не свершенного убийства оставалось не более пяти минут, сейчас появятся в проходе ассистенты с сумкой, начиненной взрывчаткой, и сумка – влекла к себе, сумка – звала. До клуба – три минуты бешеной езды, подъехали и были остановлены. Охрана ни того, ни другого не нашла в списках. Однако изучила документы и в фойе допустила. Но не далее: в дверях зала – неприступной скалой высокорослые офицеры-распорядители. Вошли и тут же разделились. Каждый понимал, что у них в карманах – оружие. Каждый рассчитал уже время взрыва. И каждый знал, где ассистенты, что делают они и у кого сейчас сумка.

Минута, другая… Еще полминуты…

– Дорогой друг! – проникновенно сказал в зале Фридрих Вислени, и голос его был слышен в фойе. – Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых, потому что немцы в плен не сдаются, а я – немец… Треклятый ветер! Он задувает свечку. Карандаш выпадает из моих стынущих пальцев, близится час русской атаки. Я сказал командиру батальона – ты знаешь его, это Эбергардт Риттенберг, тот самый, ну, помнишь, он первым ворвался в Киев… Я сказал ему, что русские здесь не пройдут, и – клянусь тебе! – они не пройдут…

Читалось письмо, а это означало, что сумка – пустая. То есть ничего, кроме крестов и писем, в ней нет и никакого взрыва не будет. Скарута сцепил пальцы, чтоб не выхватить из кармана пистолет и не выстрелить в Клемма, который, конечно, срыв покушения объясняет тем, что он, Скарута, предупредил охрану. Капитан сидел в пятнадцати метрах от него – невозмутимый, как и прежде, и Скарута разжал пальцы. Подумалось: а не ошибся ли он в Клемме? Может быть, разъяренное желание ускорить гибель Вислени вовлекло его в ложную версию? В самом деле, никаких ведь доказательств того, что Клемм агент НКВД – нет. Все – домыслы. Связь с Бахольцем? Да у этого жулика не один офицер в подручных бегает. Присутствие в театре 2 сентября? Да пива хорошего захотелось. Просил партизан не подрывать эшелон? Да существуют десятки причин, по которым те уклоняются от диверсий, в том же поезде могли быть их люди на пути в Германию. Тайнописный текст в письме архивистки? А кто автор его?

Он пересек фойе и сел рядом с Клеммом. Дышал тяжело.

– Послушайте, капитан, меня весьма заинтересовала якобы обесчещенная вами девушка Марта… Адрес не помните? Я мог бы через нее найти вашу любимую Трудель…

Клемм глянул на него. Глаза – ледяные.

– Какая Марта? Впервые слышу… Трудель? Это кто?

– Да хватит вам валять дурака!.. Вчера слезы лили – обесчестил, надругался…

– Кто – лил? Кто – бесчестил? Может, еще скажете – изнасиловал?

Охрана уже прислушивалась… И Скарута поднялся, показал спину, развернулся, сел – и вновь пятнадцать метров разделяли их, соединенных ненавистью и влетавшим в фойе голосом скромного германского труженика… Все письма были прочитаны, Вислени приступил к награждению, и солдат, первым вызванный, уже строевым шагом направлялся к сцене, сапогами разбивая все надежды Скаруты.

Хлопок взрыва за дверьми. Истошный вопль: «Партизаны! Заминировано!» Объятая паникой солдатня вырвалась из зала, разбросав Скаруту и Клемма в разные стороны.

Еще несколько минут – и по приказу Ламлы пригород Берестяны начал оцеплять батальон, который только что выгрузился на станции.