Текст книги "Студия "Боливар""

Автор книги: Анатолий Радов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

33

Едва не вырубившись, я приподнялся, и чувствуя глубокую боль во всём теле, простоял несколько минут на карачках, глубоко и судорожно  дыша. Боль нехотя отступала, но в глазах ещё стояла непроницаемая тьма. Наконец, и она стала медленно расползаться в стороны, и я сквозь выступившие от боли слёзы разглядел деревянный пол.

Осторожно поднявшись, и бросив взгляд на двери, я попытался понять, за которой находится кабинет, где скорее всего режиссер и сидит за столом, постукивая по его крышке карандашом, но как и в тот раз, шансов у меня было не намного больше десяти процентов. Потому я просто стал подходить к дверям и пытаться их открыть.

Внутри тела, где-то глубоко под кожей, всё ещё продолжали колоть сотни иголок, но пульсация уже затихала, и ощущение постепенно переходило даже в приятное, чтобы вскоре сойти на нет. Но во мне всё ещё оставался страх пережитой боли, и я двигался осторожно, в каждую секунду опасаясь её возвращения. Наверное, это были первые шаги родившейся новой фобии. А потом у неё выпадают молочные зубки, и на их месте вырастают...

Двери не открывались. Я подходил к ним по очереди, обходя холл по периметру, и сперва дёргал на себя, а потом толкал в обратную сторону.

– Наверное, дверь ведущая в кабинет, будет единственная открытая – подумал я – Что же, так даже лучше. Без всякой там дурацкой интуиции.

На седьмой попытке дверь поддалась, и я замер на несколько секунд, собирая в комок свои чувства и мысли. С чего начать? Какими действиями, какими словами?

Я глубоко вдохнул пыльный воздух холла, и осторожно потянул дверь на себя. Она бесшумно открылась, и сделав пару шагов, я увидел режиссёра.

Он стоял по ту сторону стола, спиною ко мне, и разглядывал одну из картин на стене.

– Ты пришёл – без какой-либо интонации проговорил он, и неторопливо повернулся ко мне. Его лицо было серьёзным, хотя я ожидал никак не меньше презрительной ухмылки, или перекошенной маски ненависти.

Я сделал ещё два шага вперёд.

– Ты должен отпустить нас – как можно безразличнее произнёс я. Мне не хотелось распадаться на нотки чувств и эмоций. Пусть он видит мою железную уверенность и спокойствие.

– А ты уверен, что они хотят вернуться? – спросил режиссёр – Ты ведь уже задумывался об этом, ведь так, Инго? И что ты ответил себе?

– Я ответил – да. Да, они провели здесь до черта  лет, но тот мир, это их мир. А здесь всего лишь твоя маленькая, гнусная  лаборатория.

Режиссёр глухо рассмеялся.

– Тот мир их не ждёт – сказал он, перестав смеяться – Они уже привыкли к моей маленькой и гнусной лаборатории.

– Это только твоя иллюзия.

Я подошёл вплотную к столу. Режиссёр остался неподвижен.

– Сколького тебя лишили? – спросил я, и ухмыльнулся – Может быть, всего?

– Наш Инго стал героем – пафосно сказал режиссёр – Он убивал крыс, потом убил Боливара, эту ни в чём неповинную зверюшку, и решил, что ему всё по плечу.

Он вновь засмеялся, а я дал волю моей злости. И она вырвалась из самой глубины напряжённого от долгого ожидания сердца, и растеклась по всему телу кипящими реками адреналина.

Я бросился на режиссёра, запрыгнув на стол, и схватив его за его полукуртку-полурясу. Но он  медленно выставил вперёд свою правую руку, и я почувствовал такой сильный удар, что всё внутри меня вдруг оборвалось, и я погрузился в кромешную пустоту.

Очнулся я на полу. В груди копошилась сдавливающая боль и я глубоко потянул в себя воздух.

Режиссёр сидел за столом и презрительно смотрел на меня своими застывшими глазами.

– Сука – тяжело выдохнул я, растирая рукой ноющую грудь.

– Неужели, ты решил, что сможешь победить меня силой? – спросил режиссер и расстроено покачал головой – Ты разочаровал меня, Инго.

Я медленно поднялся. Голова слегка кружилась, и я, отыскав глазами стулья, тяжело бухнулся на них.

– Знаешь – заговорил режиссёр – Первый тоже пытался решить дело силой. Иногда мне кажется, что вы, люди, всё ещё остаётесь безрассудными животными. Не понимаю, зачем было спасать, а потом восстанавливать такую никчёмную расу? Мне, наверное, и не принесёт удовольствия править такими как вы. Жаль, что у меня нет выбора.

– Выбор всегда есть – тихо сказал – Вернись к своим. Или ты боишься, что они уничтожат тебя за то, что ты сделал?

Режиссёр рассмеялся в полный голос.

– Боишься – повторил я – Ты знаешь, что нарушил законы, потому и боишься.

– Плевать мне на их законы! – закричал режиссёр – Вы никчёмные черви! Такими как вы просто кишит Вселенная, вы повсюду, полуцивилизации, недоцивилизации, застрявшие в начальной точке своего развития, а они вас спасают. Зачем? Ведь ещё тогда, когда мы собирали вас по ближайшим галактикам, уже было понятно, что ничего стоящего из таких как вы не выйдет. Зачем было заниматься этой глупой благотворительностью?

– Потому что они по-настоящему высшие существа. А ты всего лишь  сумасшедший с гипертрофированной манией величия.

– Что ты можешь знать о высших существах? – режиссёр наклонился вперед, уперевшись локтями в крышку стола – Высшие существа не обязаны, и не должны никого спасать. У них не должно быть чувства вины. Вы создаёте себе богов, потому что чувствуете вину за свои плохие поступки, вам нужно перед кем-то каяться. Но перед кем каяться нам? Я презираю этих придурков, которые решили, что если сделать добро, то можно обрести смысл. Нет никакого смысла! Смысл лишь в том, чтобы повелевать другими. Тот кто не может развиваться, тем нужно повелевать.

– Они всё сделали правильно – проговорил я – Просто одна цивилизация появляется раньше, другая позже. Через несколько тысячелетий и мы достигнем многого. Ты просто боишься. Ты же трус, режиссёр. Ты боишься, что достигнув своих высот, мы сможем дать отпор тебе. Вот в чём дело.

– Высот? – режиссёр пожал плечами – О каких высотах ты говоришь? Вы падаете на колени, стоит только страху приблизиться к вам. Вы ищете защиты у вымышленных существ. Вы неспособны сами побеждать.

– Человек ещё слаб.

– И всегда будет слаб. Я долго изучал вас. Все попавшие в мой мир сразу же искали каких-то нелепых объяснений. Но самым нелепым было то, что в конце концов они делали совершенно непонятный вывод, что то, что с ними произошло, есть благо для них.

– Не все – перебил я – Ты же прекрасно знаешь, что не все – я посмотрел на режиссёра – Алекс не принял этот мир, как благо. И Алина не приняла. И Первый. Кстати, не называй этот мир своим. Он скорее принадлежит Первому, чем тебе. Ты  же лишён возможности что-то придумывать, я прав?

На лице режиссёра на секунду вспыхнула ненависть.

– Ты не можешь творить – торопливо продолжил я, чувствуя, что мои слова задевают его – Ты уже не творец. И это тебя здорово бесит, правильно?

– Мне плевать! – закричал режиссёр.

– Нет, не плевать. Ты всегда думаешь о долбаной оригинальности, ты ищешь её, но внутри тебя её нет, тебя её лишили. А у нас, у людей, всё это есть, и никто нас этого не лишит.

– Но вы же не умеете пользоваться этим умением – режиссёр презрительно хмыкнул – Я не понимаю, зачем оно вам?

– Оно просто есть, и всё. Оно сформировалось за миллионы лет эволюции. Ты сам ищешь каких-то нелепых объяснений. Зачем спрашивать – зачем? Ведь это всё случилось в процессе развития, нашего собственного развития, а потому и никто не сможет этого у нас отнять.

При слове отнять, на лице режиссёра вновь промелькнула злоба.

– Зато этим прекрасно можно управлять, всей этой вашей способностью – сказал он – Да и много ли среди вас способных что-то создавать? Единицы. Все остальные просто глупо попадают под влияние созданных этими единицами идей. А те, кто может создавать, готовы продать своё умение за копейки. Первый оказался глупцом. Я предложил ему не просто деньги. Я предложил ему власть над планетой. Он мог согласиться, но ему, видите ли, помешали какие-то дурацкие благородные чувства.

– Жаль – сказал я.

– Вот видишь. Тебе жаль – удивлённо бросил режиссёр.

– Жаль, что я плохо думал об этом человеке – сказал я  –  Оказывается, он по-настоящему достоин уважения.

Режиссёр устало махнул рукой.

– Вы неисправимы – тихо сказал он – Такие как ты, как Первый. Вам мало простой жизни. Вы не признаёте власти. Но когда власть над этой планетой будет принадлежать мне, я просто заставлю таких как вы подчиниться. У меня будут тысячи Инри, которые обработают основную массу населения. И сами люди станут вас уничтожать.

– Ты снова не оригинален, режиссёр – сказал я с ухмылкой – К твоему сведению, на этой планете так было всегда.

– Видимо, не совсем так, если ещё встречаются такие, как ты. Объясни мне, почему Алекс не стал таким как все? Почему бы ему просто не остаться жить в деревне?

– Я не психолог, поэтому точно сказать не смогу. А почему бы тебе самому не спросить у него? Дай им пройти через дверь – снова попросил я.

– Позже – буркнул режиссёр.

Я представил Алину и Алекса, стоящих у края ямы в ожидании, когда я вернусь, чтобы  уйти с ними. Навсегда. Уйти и никогда больше не видеть бесконечные зелёные луга, оскаленных крыс, уйти о позабыть.

– Чего ты хочешь? – спросил я у режиссёра.

– Я хочу понять, почему некоторые люди не смиряются? – режиссёр пристально посмотрел на меня – Скажи мне, что у тебя внутри?

– Страх и надежда –  ответил я.

– А откуда же тогда нежелание подчиниться?

– Видимо эта пара и рождает это нежелание – я спокойно посмотрел на режиссёра – Ты хочешь иметь власть над нами, но ты даже не знаешь, какие мы. Да, тех кто подчиниться будет много, но и тех кто не станет подчиняться тоже наберётся достаточно. Достаточно для борьбы. Для бесконечной борьбы.

Режиссёр пожал плечами.

– Ты можешь убить меня – продолжил я – Но ты не можешь уничтожать миллионы, ведь так, режиссёр? Тебя лишили оружия, и всё что ты можешь, это попытаться заставить людей признать твоё право на власть. И ты хочешь сделать это с помощью новой религии?

Я рассмеялся.

– Не вижу ничего смешного – зло проговорил режиссёр – Вы склонны к религиозности. Заметь, в деревне живёт большинство, и только вы с Алексом не приняли новой веры. Но таких как вы будут просто убивать. Ты уже успел заметить, что они готовы на убийства?

– Успел – сказал я – Но поверь, в настоящем мире давно всё не так. В настоящем мире становится всё больше людей мыслящих, которым не заморочить мозги нелепыми байками.

– Ну уж не скажи – режиссёр довольно заулыбался – Всё как раз наоборот, Инго. Если ты думаешь, что я ничего не знаю о вашем мире, ты глубоко заблуждаешься. Ты вообще во многом заблуждаешься, Инго. И это всё оттого, что ты одиночка. Ты не умеешь контактировать с людьми, и рисуешь их в своей голове похожими  на себя. Это твоя иллюзия. Люди совсем другие. Они готовы верить всему, они готовы быть рабами и принять новую веру и новую, абсолютную власть. Они уже давно нули, ждущие свою единицу, чтобы под её властью стать хоть кем-то. Вас слишком много, Инго, и потому ценность каждого давно упало до полного нуля. А поэтому я – это ваша судьба, ваша спасительная судьба. Единица к вашим никчёмным нулям.

– Чушь! – крикнул я – Ведь это нужно только для тебя. О каком спасении ты говоришь? Я не знаю, чего ты хочешь, может тебе нужна энергия, чтобы захватывать новые планеты, может тебе нужны ресурсы, я не знаю. Но люди поймут, что их используют и не станут подчиняться тебе.

– Люди? Поймут? – режиссёр хмыкнул – Им каждый день сыпят на голову тонны чуши, их каждый день используют в своих целях, и они по твоему что-то понимают? Нет. Они живут, веря в то, что всё это для них, что о них кто-то заботится, что они кому-то нужны. Они боятся узнать, что никому не нужны, ты ведь всё это понимаешь, Инго. И ты понимаешь, что всё давно предопределено. Сначала было предопределено той программой, которую мы сохранили, и по которой вы развивались, не отступая ни на шаг в сторону. А теперь, когда впереди казалось бы ничего, свобода выбора, я тебе говорю, что это всё иллюзия, Инго! Нет никакой свободы. Вы продолжаете двигаться по-инерции, и у вас снова нет возможности сделать даже одного, самого маленького шага в сторону. Это и есть судьба. Судьба – это инерция.

Я тяжело вздохнул. Всё то, что он говорил, отчасти было правдой, и мне было тяжело от этой правды. Да, мы управляемы, легко управляемы, но ведь это не столько от поголовной глупости, сколько из-за страха. Что мы можем изменить? – спрашиваем мы себя, и тут же отвечаем – Ничего. Но это всё уйдёт. Нужно только дать возможность каждому убить своего Боливара. Возможность, которой ты уже лишил Алекса – напомнил мне вдруг мой мозг.

– Но если ты так уверен – сказал я – Зачем же тебе нужно было создавать искусственный мир? Зачем так долго изучать нас?

– Не люблю тех, кто не определившись, начинает работу.

– Желаете подкурить? Желаете подкурить? Желаете подкурить?! – закрутилось в моей голове, торнадо из воспоминаний, обрывков, кусков, похожих на осколки снов.  Я едва сдержался, чтобы не завыть от нахлынувшегося безумия, но для этого мне пришлось рассмеяться, рассмеяться настолько страшно, что вместе со смехом из моего горла вырвался крик.

– Ты врёшь! – закричал я – Есть что-то ещё. Что-то, что тебе недоступно, чего ты боишься. Иначе бы ты обошёлся без нас, ведь так?

– Ничего больше нет, Инго. Я просто хотел понять вас до конца, но теперь в этом уже нет необходимости. Есть единственный выход, таких как ты – убивать. Одним нулём больше, одним меньше.

– Хм, ты противоречишь себе, режиссёр. Ты отделяешь нас от других, а потом называешь нулями. Ты запутался.

– Какая разница – устало проговорил режиссёр – Через несколько минут я уничтожу тебя. Подумай хоть сейчас о самом существенном. О том, что тебя больше никогда не будет.

Его слова вонзились в меня, как тысячи иголок, о которых я уже почти позабыл. Я не ожидал, что он решит всё так просто. Но это был не страх. Я вдруг с удивлением осознал, что это был не страх. В тот миг, я подумал об Алине и Алексе. Я не мог оставить их там, потому что они мне поверили.

– Да, меня никогда больше не будет – медленно проговорил я, сжав свою волю в кулак – Но ты ведь останешься. И ты будешь думать обо мне. Как часто? Я думаю постоянно, режиссёр. Ты будешь думать о том, как ты, высшее существо, испугался человека, не найдя ничего лучше, как просто избавиться от него. И эти мысли не дадут тебе оставаться в своей иллюзии. Они будут постоянно возвращать тебя в реальность, в которой ты всего лишь жалкий трус.

Сказав это, я улыбнулся, и посмотрел в его глаза. И он отвёл взгляд.

– Ты прав, червь – сказал он через несколько секунд – Я не хочу, чтобы ты  ползал в моём мозгу. Слишком много чести для такого как ты. Я не могу понять лишь одного, Инго. Ты думаешь, что ты сможешь что-то изменить?

– Нет – сказал я.

– Думаешь – он поднялся – Ты думаешь, что тебе под силу остановить инерцию. Но она неостановима, Инго. Ты продолжишь свою никчёмную жизнь, ты станешь что-то объяснять, но тебя посадят в психушку. Ты ничего не изменишь, поверь мне.

– Мы уйдём втроём – чётко произнёс я.

– Да ради бога – режиссёр махнул рукой – Вы можете уходить и доживать свои короткие жизни где угодно. Вы мне уже не интересны. Иди, Инго, иди.

Я поднялся, и глупо и зло плюнув на пол, вышел из кабинета. Дверь за спиною негромко захлопнулась, и я огляделся.

Чёрт, где эта дверь? – спросил я себя, и вспомнив откуда пришёл, бросился через холл. Подбежав к нужной двери, я резко открыл её, и поморщившись, посмотрел на белую массу. Чёрт с этими иголками, сказал я себе, всё это пройдёт, вся эта боль, вся усталость. Теперь это уже в последний раз.

Я шагнул в белую массу и вновь провалился в темноту.

Когда я открыл глаза, я стоял на дороге, на дороге, которая безмолвно убегала в двух направлениях.  Я бросился бежать вперёд, понимая, что режиссёр обманул меня, и я вышел скорее всего там, где когда-то начал путь по этому миру.

Тварь – пронеслось в моей голове – Он надеется, что я не успею добраться, и деревенские убьют Алекса и Алину.

Я ускорился, насколько это позволяло моё пронизанное болью тело. Я бежал, думая о том, что произойдёт если я не успею.

– Они могут просто уйти оттуда – успокаивал я себя – Точно! Алекс уведёт Алину за территорию Боливара и они будут ждать меня там.

Я улыбнулся. Всё-таки режиссёру не удалось не оставить нам выбора. Я опустил голову, чтобы поглубже вдохнуть, и когда поднял её, внутри меня в одну долю секунды  всё оборвалось. И я, зацепившись ногою за какую-то кочку,  полетел вперед, по-инерции, по той самой грёбаной инерции, превращающейся в саму судьбу, и мой локоть вонзился в поверхность дороги, но мне было не до боли. Я, задрав насколько было можно голову, смотрел вперёд, не веря в то, что видел. В моей голове разрывались все цепочки, я чувствовал, как мысли разваливаются на атомы, словно уже нет той силы, которая способна связывать их воедино. Моё сердце остановилось, остановилось потому что в тот миг я перестал жить, я стал пустотой. Вот что значит умереть – подумал я.

И я лежал совершенно мёртвый, без единой мысли в мозгу. Я просто лежал и смотрел на молодую девушку, обнимающую высокого, темноволосого парня в чёрной куртке, смотрел на старуху, держащую в руке потёршуюся сумку, смотрел на бетонную стенку и железную трубу. И почему-то, глупо искал глазами смятую пивную банку, которую однажды бросил на этой остановке.

И тогда я закричал, закричал, как совсем недавно, умиравший на своей территории, с копьём в шее, монстр, хрипло и уже безжизненно, понимая, что проиграл, проиграл навсегда, и  уже нет и никогда не будет никакой возможности  изменить даже самую мельчайшую деталь свершившегося.

Эпилог

Я совсем не помню, как добрался до своего дома, как вошёл в квартиру и  повалился на диван, уткнувшись лицом в обивку и уставившись в бездонную, успокаивающую тьму. Я помню лишь, что чувствовал только беспомощность, ту, которая сжимает всё внутри, не давая пошевелиться, ту, которая загоняет внутрь себя, словно в клетку, делая тебя на какое-то время, а иногда и навсегда, не способным  жить дальше.

Я думал об Алине и Алексе, и одновременно не мог о них думать. Мозг, наполненный этими мыслями, сжимался в чёрную точку от боли и стыда, оттого что я оставил их там, в том мире, сначала дав им, а потом так жестоко отобрав надежду на возвращение.

Поднявшись, там, на дороге, и не глядя на людей с остановки, смотревших на меня с любопытством и опаской, я бросился обратно к дому, и не найдя его, метался ещё несколько часов по округе. Хотя, возможно этого и не было, потому как, мой мозг заволокло вязким отчаяньем, как туманом, и я плохо помню, что делал тогда, осознав всю безвозвратность произошедшего.

А когда потянулись дни, дни, которые я стал называть словом «ТЕПЕРЬ», время и вовсе стало стирать самые тяжелые воспоминания. Но самое основное ему всё же не стереть никогда. Не стереть запах её волос, не стереть предсмертный хрип монстра, расстроенное лицо Алекса, в тот момент, когда он узнал, что я убил Боливара.

Я часто думаю о том, что произошло там, в том мире, где уже не было меня. Спаслись ли Алекс с Алиной, или нет? И тогда мне легче придумывать, что Инри совсем не вернулся, ведь для этого ему потребовалось бы рассказать о том, что мы собираемся уйти, а это  означало, что из того грёбаного мира есть выход. И кто его знает, как повели бы себя деревенские, узнав такое. Не изменили б они в одну секунду своё отношение ко всей той  дурацкой ерунде, которой их кормил очкастый гуру? Не плюнули б они на режиссёрский псевдорай?

Ведь всё могло произойти именно так. Ведь могло же!

Но и обратные мысли иногда отвоёвывают себе мой  мозг, чтобы вновь и вновь причинять колющую и давящую боль. А что если, ослеплённый ненавистью, Инри наплевал на всё рациональное, на всё, что могло разрушить его власть, и всё же вернулся?

Я отгоняю эти страшные предположения, но они возвращаются во снах, приходят вооружённые образами, и тогда проснувшись с безмолвным криком на губах, я брожу до утра по квартире, вспоминая во всех мелких подробностях последний разговор с режиссёром.

Как же он был прав. Прав, когда говорил о нас, людях.

Да, я пытался рассказать о том, что произошло со мной, моим редким знакомым, но они лишь глупо улыбались, и старались поскорее уйти. Зная о моей мечте, они никогда и не считали меня серьёзным и вполне нормальным человеком. Видимо у него полностью крышу рвануло, наверное, думали  они, когда я  рассказывал им о том мире. И им было абсолютно наплевать на то, что они не видели меня несколько недель.

– Ты, наверное, куда-то работать уезжал – говорили они, когда я указывал им на своё отсутствие, как на доказательство правдивости моих слов.

И тогда, несмотря на то, что стал по сути совершенно другим, я всё так же, как и было до этого, вернулся в полное и такое привычное мне одиночество. Пустая квартира, наполненная запахом алкоголя и воспоминаниями, вот и всё, что какое-то время у меня имелось в наличии. Хотя, нет. У меня ещё был тот мир, который жил в моём мозгу, и я никак не мог избавиться от него.

– Что мне от этих воспоминаний? – спрашивал я себя – Я ведь ничего не могу изменить. Или могу? Нет не могу, чёрт его раздери!

И вот однажды, находясь, в уже ставшем привычным, опьянении, я вдруг понял, что должен сделать.

– Он может изменить – сказал я себе – Он может всё изменить, если закончит роман, так как нужно. Если, конечно, Алина и Алекс ещё живы. Но как мне отыскать Первого?  Вдруг он уже умер, или ещё тогда режиссёр уничтожил его? Нет. Первый был не глупее меня, и он уж точно нашёл способ, как заставить эту сволочь отпустить его. А я знаю способ, как найти Первого.

И тогда я взял чистый лист и ручку, и принялся вспоминать о том тексте, который однажды прочитал, пройдя через территорию Боливара. Но идея написать слово в слово то, что уже было  написано, оказалась глупой и почти не выполнимой. И тогда я стал писать от себя. Не имея ни склонности, ни может быть и таланта, я принялся выбрасывать на бумагу свои  мысли, образы, эмоции, всё, что жило во мне и не хотело оставлять мой истерзанный и почти доведённый до безумия мозг. Я стал выбрасывать на бумагу тот мир.

И он стал уходить из меня, медленно и нехотя, цепляясь за каждую извилинку мозга коготками всех своих крыс. Да и мне иногда становилось страшно. Ведь, оставшись без воспоминаний, я стану по-настоящему одинок. Мне придётся до самых глубин прочувствовать что такое настоящий вакуум. Но я уже не мог остановиться.

И  всё же иногда меня охватывало какое-то отчаяние, берущее начало из неверия, и тогда я отбрасывал ручку, и  выползал из своей прокуренной квартиры. Я бродил среди людей, пытаясь опровергнуть всё то, что говорил о нас режиссёр. Я смотрел, прислушивался, иногда заводил разговоры, но мне от всего этого становилось только страшно. Всё больше и больше покорности видел я в людях, всё больше смирения. Никто и никуда  уже не хотел идти, и я видел вокруг только продолжающих двигаться по-инерции, не пытающихся ничего изменить.

Возвращаясь в своё одинокое жилище, я включал телевизор, и видел, как стремительно изменяется мир, как уже ничего в нём не зависит от нас,  и мне становилось больно. Нули – вспоминалось мне тогда слово, которое режиссёр бросил во всех нас, и мне хотелось, как когда-то давно, вскочить на стол, и схватив его за грудки, заставить заткнуться. Заставить, несмотря на всю его силу, даже несмотря на то, что он высшее существо, из тех, кто однажды спас нас от полного уничтожения.

А может быть, он уже здесь? – иногда спрашивал я сам себя – Может, он уже взял власть в свои руки? И теперь уже нет ни единого шанса что-либо изменить?

И тогда я вновь брался за ручку и продолжал писать. Я снова погружался в далёкий, искусственный мир, который ещё оставался во мне и чернильными каплями выдавливал его на белые листы. Мне верилось, что однажды всё это смогут прочитать многие – но вот только зачем? – задавал я себе вопрос.

И на этот вопрос у меня был странный ответ. Да, возможно режиссёр был во многом прав, и людьми можно управлять, и даже заставить их убивать непокорных. Так было и без него, так оно возможно и будет дальше. Но у меня остаётся надежда, что мы всё же в силах измениться, в силах остановить инерцию, и сделать шаг в сторону. Всего один, возможно самый маленький из всех когда-либо сделанных нами шагов, но ведь дело не в этом. Дело в том, что этот шаг будет против той силы, которая упорно тащит нас не к нашей, а к своей цели, к цели о которой мы ничего не знаем, и вряд ли, когда-нибудь хоть что-то узнаем. Конечно, она может быть глобальной, она даже может быть прекрасной эта цель, но она не наша.

И ещё, мне хочется верить, что Первый жив и находится в этом мире, и однажды этот роман, придуманный им и написанный мною попадётся ему на глаза, и мы встретимся.

Я не буду просить его дописать финал, чтобы что-то изменить. Я уже давно верю в то, что Алекс и Алина спаслись, уйдя по дороге и построив небольшую деревеньку где-нибудь вдалеке от полоумных сектантов. Но кроме этой веры, внутри меня есть и другое. И это совершенно другое – это знания.

И благодаря им я, несмотря на всё что происходит вокруг, несмотря на всё то, что я вижу каждый день, я всё-таки верю, да чёрт побери, пусть даже будет – верю!

Я верю, что судьба это не только глупая и бездумная инерция, но ещё и выбор.

И это, наверное, единственное, во что нужно верить.