Текст книги "Неизданные записки Великого князя (СИ)"

Автор книги: Анатолий Подшивалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Что с раненым, его состояние?

– Тяжело ранен – пуля попала в голову. Доктор говорит, что раненый потерял много крови, без сознания, боится, что не выживет.

– Доставить в больницу во что бы то ни стало.

Вот так война забирает жизни чистых и добрых мальчиков. Второй такой молодой человек, не испорченный жизнью, с верой в идеалы, попадается мне на этой войне и оба умирают: сначала Алеша, а теперь Серджи. Я поднялся в боевую рубку "Волга 2"

– Капитан, командуйте "полный вперед". "Дону" стать в кильватер. Боевые Андреевские флаги поднять! Дать радио Врангелю: Мы идем в бой!

Войдя в пределы города, мы были атакованы миноносцем, но он сначала был подбит пикировщиком, а потом уже как неподвижная мишень, уничтожен шестидюймовкой нашего монитора.

Тут и нам пришлось туго: по монитору замолотили снаряды, грохот от попаданий слился с грохотом казематных пушек, рявкала шестидюймовка, по боевой рубке барабанили пули и осколки. Капитан как-то осел и прислонился спиной к стенке – убит наповал осколком в сердце.

Я стал командовать:

– Лево руля, что не видишь, что нас сносит на берег.

Никто не отреагировал на команду – я повернулся и увидел, что под упавшим ничком рулевым растекается темное пятно. Оттащив его, я встал к штурвалу, но поздно, мы ткнулись носом в берег и течение начало разворачивать монитор кормой вперед.

– Полный назад, заорал я в машину и принялся вращать штурвал. Но, похоже, управление не действовало и штурвал вращался сам по себе. Я выскочил из рубки.

"Дон" ушел вперед на километр. Он вел огонь с обоих бортов и удачно, так как вражеская артиллерия перенесла огонь на него. Опять прилетели наши пикировщики. На берегу взметнулись взрывы. Удивительно, но наша шестидюймовка продолжала действовать, периодически посылая крупнокалиберные снаряды. Опора носом в берег сделала монитор более устойчивым и орудие стреляло точнее и с большим углом поворота. На берегу показалась пехота красных. Пара уцелевших трехдюймовок открыла огонь шрапнелью, с баржи длинными очередями начал бить "Максим".

Где-то рядом с рубкой на турели еще одни пулемет? Ага, вот он, прислуги рядом нет, убиты или сбежали? Неважно, я проверил ленту – патроны есть Опустил ствол и повел очередью по гребню берега. Отлично, пехота залегла. Но дело наше плохо. Буксир подбит, сами мы уйти не можем. Похоже, настало время умирать с честью. На берегу что то ухнуло и за мной возник столб воды. Вот ведь, орудие подтащили! Где же части Врангеля? Или они не пошли в бой? Тут меня что-то подняло, ударило и я потерял сознание.

Астрахань, июль-август 1919.

Очнулся я от боли и застонал. Меня куда-то тащили. Свои или нет?

– Гляди, глаза открыл

– Вашскобродие, живы?

Ваше высокоблагородие[98]98
  Ваше высокоблагородие (солдаты произносили как «вашскобродие» – обращение к штаб-офицеру, подполковнику или полковнику. Обращение к обер-офицеру (от прапорщика до капитана) – ваше благородие.


[Закрыть], значит. Понятно в морских чинах не разбираются, но раз погоны золотые и нарисовано что – то – то не меньше подполковника. Но вроде свои, раз величают.

– Где я?

– В Астрахани, Митяй, подсоби на телегу барина положить. Солдаты мы, Кавказской армии, генерала Врангелева, значить. А вас в гошпиталь повезем. Вот только поручика нашего положим рядом и поедем.

Они положили рядом со мной раненого в живот офицера и лошадка потрюхала. Я попытался пошевелить ногами и руками. Правая нога не шевелится, вместо левой кисти – культяпка, замотанная окровавленной исподней рубахой. Плохо дело, отыграл я на фортепианах. Я опять потерял сознание и очнулся уже в госпитале. В коридоре рядами лежали раненые. В узком проходе шел человек в очках и окровавленном халате с завязками сзади, за ним сестра милосердия что-то отмечала в большом блокноте с перекидывающимися страницами.

– Так, этому морфий и к агонизирующим. Этого в операционную, 1 очередь. Офицеру сменить повязку, операционная 2 очередь. Этого к агонизирующим, морфий не надо – он уже ничего не чувствует. Так, а это кто у нас?

– Солдаты сказали, с парохода привезли.

– Не могу понять чин, только один погон остался на кителе и тот кровью вымазан. Господин офицер, вы меня слышите? Кто вы и откуда?

– Адмирал Романов, командир флотилии мониторов.

– Адмирал!? Так вроде вы погибли на головной барже, простите, мониторе. Срочно в операционную и сообщите генералу: Адмирал жив, ранен, находится в госпитале.

Потом меня бегом куда-то потащили, положили на стол с липкой клеенкой, на рот и нос положили какой-то проволочный сетчатый намордник (это чтобы не кусался, наверно[99]99
  Сандро иронизирует, это сетчатая маска для эфирного наркоза.


[Закрыть]), накрыли намордник марлей, стали капать на марлю эфир и я провалился в небытие. Очнулся в светлой палате, посмотрел на ноги – вроде две, но пошевелить правой не могу. Левая рука подвешена к какой-то конструкции вроде аэроплана и замотана бинтами, оттуда торчит резиновая трубочка. Ну, по крайней мере, не сильно укоротили и на том спасибо. Пришли, покормили с ложечки бульоном. Надо привыкать к жизни раненого. Хоть сиделка у меня пожилая, а то молоденькую я бы стеснялся с подкладным судном, вот с ложечки пусть молодая кормит. Тут в коридоре послышался шум и в палату вошел Врангель:

– Александр Михайлович, как вы?

– Я-то ничего, а какие у нас потери?

– На вашем мониторе почти все погибли, поэтому мы и вас уже в погибшие записали, думали, что тело взрывом в воду сбросило, так и Главкому доложили. Вас ведь только на вторые сутки в госпитале нашли, говорят, солдатики какие-то привезли с парохода. Долго теперь жить будете, это примета такая, кого раз уже похоронили, а потом среди живых нашли.

– Да, как меня вытаскивали с мостика – это я помню, вместе с раненым в живот поручиком нас везли, это из ваших пехотинцев, у меня пехоты не было.

– А второй монитор?

– Он прорвался до кремля и поддержал нас огнем, без него больше бы моих войск погибло. На втором мониторе, "Дон", кажется, есть потери, но умеренные.

– Как мои пилоты? Я видел, что поручика Грацци на моих глазах сбили истребители.

– Как вы говорите, Грацци. Доктор, у вас есть такой раненый?

– Узнайте про него, пожалуйста, доктор, это летчик, итальянец.

– Не волнуйтесь, Александр Михайлович, найдем вашего летчика. Вы как себя чувствуете.

– Спасибо, сейчас гораздо лучше, А как остальные пилоты, больше никто не сбит?

– Нет, в сводке потерь – один аэроплан и один монитор, до 500 убитыми и полторы тысячи раненых. Красные бежали на катерах в Каспий, но их перехватила моя флотилия и всех потопила, пешие переправились на левый берег и были изрублены казаками. Около 4 тысяч убито, 12 тысяч взято в плен. Мы соединились с уральскими казаками Колчака. Левый берег наш, как и правый – до Царицына и далее. Мы наступаем.

Пришла сестра милосердия с известиями про Серджи. Он здесь, в госпитале, пуля прошла через голову навылет и разорвала зрительные нервы, он ослеп. Общее состояние улучшилось, но он отказывается от пищи и не разговаривает.

– Можно ли его увидеть?

– Пока нет, ему запрещено вставать, может опять открыться кровотечение.

– Передайте ему от меня, чтобы он держался. Надо жить. Это приказ!

Врангель ушел, строго наказав доктору, чтобы мне был обеспечен самый лучший уход и если мне что-то надо и он достать не может, то пусть сразу обращается к нему.

А я думал про Серджи. Бедный мальчик, для пилота слепота – то же что и смерть. Он никогда не сможет летать.

Когда адмирал ушел, ко мне явилась целая делегация пилотов. Из Новочеркасска прилетел Баранов, был Кетлинский, он был совсем не весел и на себя не похож, были все итальянские летчики, кроме Серджи, был механик Серджи, был наш доктор, отправившийся с мониторами и оставшийся на промежуточном аэродроме, куда садились аэропланы после бомбежек был еще кто-то. Они стали меня расспрашивать о самочувствии, но я спросил, были ли они у Серджи. Оказалось, что планировали зайти после меня. В общем все было как-то натянуто, и я попросил всех зайти к Серджи, ободрить его, потому что ему очень плохо, а потом пусть ко мне зайдет наш доктор и расскажет как он там, после того как побеседует со здешними коллегами.

Я понимаю, что Серджи думает, что теперь он никому не нужен. Знает ли его Наташа, что он здесь?

Потом все ушли, пожелав мне выздоровления

Вернулся доктор. Ничего особенно нового про состояние Серджи он мне не сказал. Да, его ждет слепота, хотя, в целом, он поправится. Организм молодой, признаков воспаления нет. Вот мое состояние его волнует больше, потому что у меня есть признаки воспаления раны кисти (я и сам это понял, потому что у меня поднялась температура и по трубочке идет мутная жидкость). Мне предстоит повторная чистка раны и ее ревизия.

Я спросил, как Кетлинскому удалось его привезти. Доктор ответил, что он приземлился чудом, так как в тесной кабине двое не посещаются. Когда подбежали к аэроплану забрать раненого, увидели, что Кетлинский вез его на коленях, ноги раненого при этом перевешивались через борт, Николай поддерживал одной рукой голову, раненого (другой он управлял аэропланом) плакал и все время повторял: Серж, не умирай, Серж, не умирай. Так он и шел за носилками и к перевязочной и на нем лица не было. А когда донесли до палатки, он бросился к аэроплану, который уже был заправлен и снаряжен очередной бомбой, и как все говорили, в последних вылетах смерть искал, расстрелял из пулемета пулеметный расчет на колокольне в кремле, когда он так же прямо в него из пулемета бил. На колокольне было несколько пулеметных точек, которые наступающим головы не давали поднять, так Кетлинский летал и расстреливал их в упор, весь аэроплан изрешетили, а на нем – ни царапины. Когда все кончено было, он все равно требовал, чтобы его заправили, вставили новые ленты с патронами, летал и стрелял, даже когда почти стемнело, а огней на аэродроме не было, так ему два костра зажгли, чтобы назад дорогу нашел.

Когда доктор вышел, в палату просунулась голова Кетлинского. Я ему кивнул, что он может войти.

Николай сказал, что в тот же день полетел назад, предложить Наташе лететь вместе с ним в Астрахань, так как не был уверен проживет ли Серджи еще день-два, Он только приземлился в Новочеркасске, сказать Баранову, что Серджи тяжело ранен и он хочет привести ему его невесту, чтобы простились, для чего ему нужен двухместный "Ансальдо". Баранов, конечно разрешил и сказал что сам еще с одним летчиком полетит их сопровождать на "Ньюпорах". Николай переоделся, конечно, так как был весь в крови Серджи. Он нашел девушку (знал, где она живет), сказал, что Серджи ранен под Астраханью и хотел бы ее увидеть. Николай сказал, что у него есть двухместный аэроплан и в воздухе их будет сопровождать охрана их двух аэропланов. Но Наташа отказалась лететь, сказала, что боится аэропланов и что родители ей запретят лететь, а без их разрешения она никуда не поедет. – Пусть Сержик ей напишет. Николай сказал, что у него обожжены руки и он еще долго не сможет писать (не мог же он сказать, что Сержи ослеп). Она ему передаст записочку, пусть господин капитан немного подождет. Записочку она писала полчаса и принесла в надушенном конвертике с голубками:

– Передайте Сержику, он такой смешной и смешно говорит по-русски. А вы ведь друг Сержика, господин капитан? Заходите к нам, не стесняйтесь.

– Вот, сказал Николай и передал надушенный конвертик, я не могу это передать.

Прошла неделя. На перевязке я увидел, во что превратилась моя кистьУ меня осталось два коротких обрубка мизинца и безымянного пальца, доктору пришлось полностью убрать две раздробленных пястных кости и хорошо, что полностью остался большой палец – получилась уродливая клешня, но что-то зажимать ей можно научиться, когда заживет. И придется все время носить перчатки, чтобы не пугать клешней окружающих. Адмирал превратился в краба… Нога тоже не очень: раздроблено колено, осколки убрали, но, когда нога срастется, колено не будет сгибаться.

Я спросил доктора, как там мой летчик. Он ответил, что плохо, он в депрессии и не хочет жить. Я попросил поставить его койку у меня, нам будет веселее вдвоем. Доктор сказал, что согласует, все таки не положено поручику лежать в одной палате с адмиралом. Я ответил, что лежал у них в коридоре вообще вместе со всеми и тогда все было можно.

Так или иначе, а скоро Серджи переселили ко мне.

Когда я его увидел, то не сразу узнал – взгляд был все время направлен в потолок, а на голове белая повязка чепцом. Он не мог бриться сам, таких раненых брил приходящий цирюльник всех одной ржавой бритвой раз в неделю. Теперь Серджио получал те же мелкие удобства, что и я: начиная от бритья и умывания, белья и халата, кончая питанием по генеральской норме: ну не могу же я есть втихаря всякие осетрины, а он будет хлебать жидкий госпитальный супчик, в котором одна крупинка за другой гоняются. О нас писали газеты, как то за большие деньги, наверно, в палату пробрался даже фотограф и запечатлел нас с Серджи. Через месяц я стал вставать, колено не сгибалось, как и обещали и Серджи помогал мне передвигаться, а я был его глазами.

Еще раньше, как только Серджи стал проявлять интерес к жизни, я передал ему послание Наташи, сказав, что Кетлинский (а для него было откровением, что именно Николай с риском для жизни эвакуировал его, сам чуть не попадя в лапы красным) в тот же день полетел в Екатеринодар, потому что не был уверен, что Серджи проживет еще сутки-двое и предложил Наташе долететь с ним под охраной двух истребителей, но она отказалась. Он попросил меня написать ей письмо, где рассказать о том, как все есть на самом деле и я согласился. В письме он просил указать, что поскольку он теперь слепой инвалид (эти слова дались ему с трудом, но он справился с собой), она свободна от всех обязательств данных ему. Вообще-то я был уверен, что она должна знать все эти новости, потому что газеты писали о героях штурма Астрахани: адмирале Романове, лишившемся в бою на тяжёлом мониторе своей конструкции (вот прямо где-то так, почему уж не на линкоре) руки и ноги, и летчике-итальянце, разбившем бомбами укрепления красных и получившем тяжелое ранение в голову, следствием которого стала полная слепота. За этот подвиг итальянский доброволец был представлен к производству в чин штабс-капитана и награждению орденом св. Владимира с мечами 4 ст… Все иллюстрировалось фотографиями довольно гнусного качества, на которых я с трудом узнал себя, Серджи смотрелся лучше, если бы не застывший взгляд – просто красивый молодой человек. Где то через пару дней появился Врангель, удивился, что Серджи помещен в мою палату, но я его успокоил, что это сделано исключительно по моей просьбе. Генерал поздравил летчика с производством в следующий чин и приколол орден к его госпитальной пижаме. Тут же опять вспышки магния, но на этот раз я в кадр не попал, отвернув лицо. Так что прессе Серджи известен и растиражирован, но письмо я все же написал. Меня Врангель спросил, не нужно ли что-то еще. Сказал, что своей властью представить к наградам не мог, но думает, что Главком не забудет, кому он обязан Астраханью, очищением и стабилизацией тыла – более половины частей Кавказского фронта сейчас наступают на Саратов по правому берегу, а по левому берегу идут части Колчака. Все получилось так, как я предвидел: красные срочно укрепляют позиции в Казани и Нижнем, надеясь на этом рубеже остановить объединенные силы, однако над ними уже нависают части Каппеля, опередившие свои войска, красные на левом берегу практически везде прижаты к воде. Их войска деморализованы, Троцкий мечется в своем бронированном поезде вдоль Волги, пытаясь зажигательными речами и расстрелами заставить свои части контратаковать. Во время одного из налетов пикировщиков, а они уже летают стаями по 10–20 аэропланов, бомбой в своем штабе был убит красный командарм Фрунзе. У пикировщиков появилась цель отомстить за вас, разбомбив Троцкого и они устроили охоту за его поездом, так что он теперь предпочитает передвигаться в автомобиле по ночам, днем легко попасться под пулеметный огонь аэроплана. В воздухе господствует наша авиация, красные летают редко, у них теперь проблемы с бензином – его нет и они летают на каких-то адских смесях с касторкой. Говорят, что надышавшись выхлопа с касторкой, их летчики обделываются прямо в полете, для чего и носят кожаные галифе (стирать легче). Ну это байки, а действительность такова, что, хотя продвижение по Волге идет активно, центр встал, а на западе нас даже потеснили. Но, со стратегической точки зрения все не так плохо как могло быть, не послушай мы вас, вернее, если бы вы не начали сами активные действия, а я вас только поддержал. Теперь у нас единый кулак с востока и остановить его будет очень трудно. Но одна проблема есть и как с ней справится, никто не знает. У белых армий теперь, в общем-то достаточно снаряжения, вооружения и боеприпасов, есть аэропланы, бепо и танки. Большая насыщенность войск артиллерией и снарядов в достатке (в этом тоже есть ваша заслуга, в критический момент мы получили 2 транспорта с оружием из Италии), теперь и другие союзники кинулись наперебой помогать (за деньги, естественно, нацеливаясь на золотой запас империи).

Но вот беда: личный состав. Приток офицеров-добровольцев ничтожен, все кто хотел присоединится, – уже здесь, а многие и на небесах. Мобилизации, как их любит проводить Колчак, и как стали проводить у нас, большого толка не приносят – люди не хотят воевать из-под палки и разбегаются. Казаки вне пределов своих областей воевать не хотят (а кто же Москву тогда брать будет), разве что идея пограбить их ведет в бой в других губерниях. На них вообще надежда слабая – сейчас пойдет уборка урожая и они массово потянутся к родным местам – пусть "ахфицера" воюют.

Ладно, – сказал генерал, что-то я вас уболтал, так с ранеными нельзя, простите покорно. И он ушел.

Хорошо что все ушли, сказал Серджио и открыл окно, чтобы проветрить. В палате он ориентировался хорошо, запомнив, что где стоит, незнакомый человек даже не догадался бы, что парень не видит. А у него резко обострилось обоняние. Он мог определить, кто вошел и кто был в этом помещении. Его очень раздражал запах госпитальной кухни. Но и приятные запахи он улавливал гораздо тоньше, например цветочный запах: на юге ведь много цветов и иногда он говорил, что пахнут розы, а я ничего не чувствовал. Он мог выделить отдельный запах из целой смеси. Как то он сказал, что в нашей палате пахнет кровью и страхом. Я ответил, что это госпиталь и было бы странно, если бы тут пахло розмарином. Но как-то улучив время, когда Серджи спал, спросил, а что здесь было, почему здесь пахнет смертью. Сиделка аж отшатнулась от меня, закрыв рот рукой и позвала доктора. Пришел доктор, помог мне подняться и мы вышли в коридор. Уже догадываясь, я спросил, а куда девались раненые красных, ведь при них здесь тоже был госпиталь, но я не вижу ни отдельных палат ни отдельного крыла для этих раненых. Где они? Врач сказал– только не говорите, что я вам сказал, вы бы все равно узнали – их вырезали всех до одного, когда белые заняли город под предлогом, что надо освободить место для своих. Трупы вперемежку с живыми, но лежачими ранеными, сбрасывали в Волгу. И тут же стали поступать раненые казаки и добровольцы и их укладывали в те же палаты, даже кровь толком не успевали замыть. Я сказал врачу, что у Серджи после ранения обострилось обоняние и он чувствует запах крови, страха и смерти. Врач ответил, что медицине такие случаи известны, когда выключается один анализатор, то другие работают с повышенной интенсивностью. Особенно это относится к органу зрения, ведь с помощью него мы получаем большинство информации об окружающем мире. Поэтому у слепых появляется музыкальный слух, какого не было ранее, а у вашего летчика появилось повышенное обоняние, как у собаки. Мне не очень понравилось сравнение с собакой и я попросил чаще убирать в палате, протереть стены, помыть все поверхности: подоконники, окна и так далее.

Мы много говорили с Серджио. Однажды я спросил, не жалеет ли он, что тогда поехал в Россию, и тут же "прикусил язык", да. ведь, конечно, жалеет. Он был шеф-пилотом известной фирмы, неплохо зарабатывал, занимаясь к тому же любимым делом. Жил в солнечной Италии, пил хорошие вина и ел вкусную еду. И девушки его там любили, ну не может не быть у такого красавца девушки. И тут раз – приезжает какой-то аристократ из варварской страны, где люди режут друг другу глотки просто так или повинуясь каким-то высоким идеям, которые выеденного яйца не стоят, холодно, голодно, грязно и соблазняет этого красавца-парня жертвовать жизнью и здоровьем ради каких-то своих целей. Ведь так кажется на первый взгляд. Но я хорошо помнил то, что Серджи сказал мне при первой встрече – что он в долгу перед русскими. И теперь он этот долг вернул. Видимо, Серджи понял мои мысли, потому что ответил:

– Нет, не жалею. Именно здесь я понял, что такое жизнь. Я жалею только о том, что не смогу летать. Лучше бы мне ногу оторвало, я знаю, что были такие летчики, но не разу не слышал о слепом летчике.

Он повернулся к стене и сделал вид, что спит, но я то знал, что он плачет и ругал себя последними словами.

И вот наступил день выписки. Нас обоих признали негодными к дальнейшей службе. Принесли свежее обмундирование. Сестрички пришили Серджи новенькие погоны, что тогда принес ему Врангель и прикрепили орден на грудь. Мне принесли френч защитного цвета с генеральскими погонами (адмиральских в Астрахани отродясь не видели[100]100
  Контр-адмиральские, может и видели, а вот полного адмирала с тремя орлами точно нет, а полный генерал – это всего лишь пустой генеральский погон, Врангель запасную свою пару, без звёздочек, бы дал)


[Закрыть]. Оба получили английские портупеи с кобурой, новенькие сапоги, только у меня теперь размер стал больше – нога отекала. Заботливый генерал даже прислал дубликаты наших крестов, выполненные местным ювелиром, в позолоченной бронзе. Мне приготовили перчатки – коричневые и белые, скрывающие отсутствие пальцев на левой руке и трость из палисандра серебряной рукояткой, такую же трость, но полегче, из светлого самшита, приготовили для Серджи. Прямо к госпиталю Врангель прислал автомобиль, собрались раненые, кто не мог далеко ходить – высунулся из окон. Мы простились с врачами и сиделками, кто-то из них всплакнул. У нас были билеты первого класса на пароход до Царицына (редко, но рейсовые ходили), оттуда должны были ехать поездом до Таганрога, где теперь ставка Главкома, тоже 1 классом. Через 4–5 дней будем дома. Дома? А где мой дом, где дом Серджио? Пока поживем у меня, авось квартирка служебная мне еще положена. Мы простились с генералом, на пристани собралась толпа. Помогая друг другу, мы кое-как перебрались по трапу на борт, за нами матрос нес корзину с провизией, собранную по указанию Петра Николаевича.

Так мы без приключений добрались до Царицына, где на пристани нас встретили и отвезли на поезд. Вагон был хоть и 1 класса, но старый, с обшарпанным и пыльным бархатом, и его немилосердно трясло на разбитой и залатанной колее, иногда казалось, что еще чуть-чуть и мы свалимся под откос. Поэтому поезд едва плелся. В вагоне мы были единственными пассажирами, было даже скучно после парохода, где мы могли гулять, по палубе. Во время таких прогулок Серджи с удовольствием дышал свежим волжским воздухом. Он даже сказал, что ему кажется, что он видит солнце, но это скорее было солнечное тепло, которое он принял за зрительный образ. Я часто ловил вздохи барышень: такой молодой, а слепенький. Мужчины, кто гражданские, раскланивались с нами, приподнимая шляпы и котелки, военные отдавали честь, уважительно косясь на Георгиевские крестики. Прошел слух, что Серджи – мой внебрачный сын, поэтому я так принимаю участие в судьбе раненого летчика. Ну и пусть, пусть будет моим сыном, мне даже приятно это осознавать.

Доехав до Таганрога (куда с 1 августа была перенесена ставка из Ростова), мы вышли из вагона и были поражены: на перроне был выстроен почетный караул с оркестром, ковровая дорожка, увитая цветами и лентами арка "Слава героям Астрахани!" за ограждением толпилась публика. Я даже оглянулся, думая, что прибыли вагоны с воинской частью, участвовавшей в штурме. Нет, оказывается, герои – это мы. Начальник караула отдал рапорт. Седой пожилой полковник произнес прочувствованную речь, в конце которой даже прослезился. Оркестр играл "Марш дроздовцев" и другие популярные марши. Тут, прорвавшись через оцепление с криком "я его невеста", на шею Серджи бросилась Наташа. Публика возбудилась при виде незапланированного развлечения, фоторепортеры перезарядили кассеты с пластинками и скрылись под своими черными накидками. Зашипел магний множества вспышек – завтрашние газеты выйдут с сенсационными заголовками. На меня уже никто не обращал внимания, все переключились на молодых: "ах как романтично", "ах как она хороша, а он – настоящий герой". Появился генерал с супругой, в котором я узнал отца Наташи. Опять вспыхнул магний, еще раз и еще – уже почти семейное фото: "встреча героя войны". Я смотрел на Серджи: он был смущен, но на губах его была улыбка и он был счастлив. Дай-то Бог, если так!

– Александр Михайлович!

Я обернулся и увидел Кетлинского. Он стал подполковником.

– За штаб Фрунзе – пояснил он. Я теперь командую полком пикировщиков из 40 машин, завтра мы улетаем на Казань, с двумя посадками, конечно, но там на правом берегу уже наши части обеспечения развернули полевой аэродром. Основное наступление на город ведет Каппель, наши части частично тоже переправились на левый берег, а на правом резерв и авиация, нам же река – не помеха. С нами еще будет полк Ньюпоров, им Глеб командует – помните гвардейского ротмистра Донского отряда, у нас еще в Школе учился? Так вот, зря учили, как волка не корми, все равно в лес смотрит – опять ушел Глеб в истребители. Но лучше хороший истребитель, чем плохой пикировщик. А истребитель он хороший и уже георгиевский кавалер и подполковник. Баранов уже генерал, командует Центром и авиацией Донской армии. Дельный генерал и летчик хороший. Это его устройству Серж жизнью обязан – на его "Ансальдо" был прибор принудительного вывода из пикирования на предельно допустимой высоте. Вот когда его ранило и он сознание потерял, аэроплан перешел в пикирование и в землю бы вошел, не будь барановского прибора, а так прибор выровнял самолет и хоть и жестко, но аппарат сел. Ну а дальше я рядом оказался.

А вот у Джорджи, помните прапорщика с клюквой, такого прибора поставлено не было и он разбился, сознание, наверно, от перегрузки потерял… Итальянцев Баранов всех домой отпустил, все мы уже знаем и умеем больше них. Договорились с ФИАТом, что свои деньги они все равно получат, и обратным рейсом отправили. У нас еще 100 "Ансальдо" пришло, до Москвы хватит, потери всего около 40 аппаратов и почти две с половиной сотни летают. А ваш ФИАТ стоит в школе под брезентом в теплом ангаре.

– Знаешь что, Николай, забирай-ка ты его себе. Такому асу гоночный автомобиль как раз. Мне он уже точно никогда не пригодится. Хотел Серджи на свадьбу подарить, но теперь ему он тоже ни к чему. По Тверской в Москве прокатишь меня?

– Александр Михайлович! Да я у вас личным шофером буду! Спасибо, я все время мечтал о таком авто, как его увидел, он же таких деньжищ стоит, нет, думал "не по Сеньке шапка"! А вы мне просто так – раз и подарили.

– Ну не просто так: за себя – помнишь, как вместе летали и за Серджи, что его спас, собой рискуя, и за то что ты классный летчик-ас и за то что меня покатаешь..

Мимо нас к экипажу прошествовало семейство генерала Ковалева с Наташей, повисшей на руке Серджи.

За мной Главком прислал автомобиль и офицера-порученца. Меня отвезли домой, в новую квартиру, которая оказалась больше и удобнее – маленький двухэтажный особнячок и сказали, что к 17 00 за мной приедет автомобиль и отвезет к Главкому. Дома меня встретил Егорыч с пирогами и крепким чаем. В доме было чисто и пахло мятой и еще какими-то травками. Егорыч поохал, глядя на мои раны, помог принять ванну и принес душистый халат. Меня ждало письмо от жены. Ксения писала, что газеты сообщили о страшном бое под Астраханью, в котором адмирал Романов совершал чудеса храбрости. В письмо была вложена вырезка с обложки "Лё Пети Журналь", где адмирал Романофф в эполетах, крестах и звездах, стоя на мостике и глядя в бинокль (роскошной бородой я скорее напоминал покойного Макарова), вел огонь по неприступной крепости с красными флагами на башнях. А в небе был настоящий воздушный бой: кружились и падали аэропланы, на земле вздымались фонтаны разрывов бомб, все в огне и дыму. На заднем плане картинки вела огонь по крепости какая-то бронированная каракатица с чудовищными орудиями. В заметке говорилось, что адмирал был убит во время обстрела крепости с тяжелых мониторов собственной конструкции, но слаженные действия флота и авиации белой армии под его командованием заставили пасть твердыню большевиков. Вот так!

Дальше Ксения писала, что они все пережили при этом известии, но через пару дней газеты написали, что я не убит, а тяжело ранен и нахожусь при смерти. Перед моим одром белые добровольцы поклялись гнать большевиков до Москвы и дальше (хорошо, что хотя бы не на Марс). Потом пришло сообщение, что я выздоравливаю. Затем, что меня торжественно встречают в Таганроге. Чему верить!? Что реально со мной случилось?

Я написал все как есть, запечатал в конверт и решил отправить письмо из штаба.

В назначенное время я был у Деникина

– Здравствуйте, Александр Михайлович! Как ваше здоровье? Вы в состоянии продолжать службу или хотите взять отпуск для лечения?

– Антон Иванович, может бы и хотел, но время не терпит. Готов вернуться к исполнению служебных обязанностей.

Деникин сказал:

– Прежде всего, хочу поблагодарить вас за тот неоценимый вклад что вы внесли в нашу победу. Я имею в виду взятие Астрахани. Ведь это ваша личная заслуга, без этого Кавказская армия до сих пор была бы связана, ВСЮР и Сибирская армия не соединились и мы не стояли бы под стенами Казани. Позвольте вручить вам этот крест как знак ваших заслуг перед Белым движением и знак вашей личной храбрости, в чем и раньше никто не сомневался, а теперь об этом знает весь цивилизованный мир.

И он вручил мне коробочку с орденом Святого Георгия 3 степени и Указ о награждении, продолжив:

– Я понимаю. Что вам теперь будет трудно постоянно перемещаться по делам авиации и флота, по фронтам. Поэтому предлагаю штабную, но очень важную для нас работу. Петр Николаевич говорил мне, что обсуждал с вами в госпитале эту проблему. Речь идет о нехватке личного состава. Нам некем комплектовать наши части. Я понимаю, что население нам не доверяет, они не знают что мы хотим, а большевистские агитаторы вещают что белые хотят посадить на шею рабочим и крестьянам помещиков, капиталистов и царя. И эта ленинская демагогия: земля – крестьянам, а фабрики – рабочим. А мы, значит, хотим заставить народ работать по 12 часов в сутки и кровь из него пить. Поэтому многие считают, что нет у нас цели и программы, а она есть – целое Особое совещание с июля работает, еще в Ростове начали. Но там говорильня одни кадеты и октябристы, те что Думу думали и продумали. Я конечно, понимаю, что эти политиканы завоют, только одного Романова свергли, вы нам другого готовите. Но я думаю сейчас так может сказать только откровенный негодяй, который тут же выроет себе могилу: вы – герой войны, можно сказать, легенда. Вы не знаете, как вы популярны и не только у офицерства, а и у казаков и даже у крестьян! Уже лубочные картинки с вашим изображением есть. Вот это ваше качество я и хочу использовать, вы уж меня простите, всегда получается так, что вас на самый трудный участок посылаю.